«Загадочное место» – подумал бы всякий, оказавшись здесь, в круглом полутёмном зале из чёрного мрамора, обвитом белыми колоннами, скрывавшими в центре своей раковины перламутровую жемчужину овального стола. Освещение поражало – непонятным образом среди мрака стен светились узоры прожилок из золота, напоминавшие вены на руках. Млечные, среди ауры ночи, колонны, подобные привидениям, завораживали. По обе стороны от стола располагались красные кушетки с витыми ручками и ножками из золота. Чёрные шелковые покрывала скрывали фигуры, лежащие на кушетках. Негромкий храп и уютное посапывание с лёгким свистом, заполняли пространство. На столе стояла пустая бутылка коньяка, два стакана и пепельница, полная окурков Беломора, а также включенный компьютер с открытым сообщением, пришедшим по электронной почте.
Сонное царство, казавшееся неизменным в своём покое, прорезала мелодия телефонного звонка, исходившая от компьютера. Прекрасный реквием разлился в воздухе, присоединившись к отменному аромату коньяка.
Помещение пропитывалось сочностью и чувственной наполненностью, словно именинный торт, который созрел для вкушения, а его никто не ел… И не ел… И не ел.
Одна из фигур, под шелковым покрывалом, заворочалась. Реквием затих, и в наступившей тишине явственнее слышалось невнятное бормотание…Ерзание и… О, боже…отчётливый грохот падения…тела – в попытке перевернуться на другую сторону.
Сон улетучился на полу вместе с болью. Некто в длинном чёрном халате, лохматый и взъерошенный, стоял на шатающихся ногах.
– Моцарт, твою ты мать, – выругался он. – Надо ж было, тыц, так нажраться вчера! Эй, Данте, спишь, что–ли? Вставай, чёртов поэт, тыц, мы ж небесную канцелярию опять проспали! Говорил же, наркота, уже лишнее… Дождёшься, тыц, уволят меня теперь, нахрен, из Ада без пенсии, что я седой и общипанный гусь буду делать?
Вторая фигура зашевелилась, и из-под покрывала послышался прокуренный, хриплый голос:
– Блин, Люцифер, да пошли они в задницу, господа, опять кого–то нам засылают… Спать охота. Башка раскалывается.
– Пить меньше надо. Думаешь, тыц, им легко, да? Ничего подобного – я прекрасно помню, тыц, в своё время выдающимся ангелом был! Ты – выдающимся поэтом, а я - ангелом…Признание заслужить надо постоянным трудом. Сам знаешь, тыц, как на любом поприще не просто – и конкуренты, и враги–завистники… Подсидят, тыц, и лишусь тёплого места!
– Горячего места, – проворчал недовольный поэт.
– Да какая уже разница, тыц, – пожал плечами Люцифер. – От Геморроя всё равно не помогает, хоть на горячем сиди!
– Раньше думать надо было, – подколол Данте. – Да и зачем всё это тебе, цитирую - «уставшего от человеческой грязи» тысячу лет тому назад?
– Не в сексе счастье, – буркнул Люцифер.
В темноте раздался сухой щелчок пальцев, и из пустоты на стене появилось зеркало и расчёска. Люцифер взглянул в зеркало на свои серебристые волосы, касавшиеся плеч и лёгким кошачьим движением дотронулся до смоляного воздуха. Вмиг на кончиках пальцев фосфорицирующе заблестел жидкий брильянт, Несколько раз расческа мелькнула в воздухе, аккуратно уложив волосы, а после длинные пальцы Люцифера быстро зафиксировали укладку брильянтом.
– И поэтому, мой мрачный франт, я давно уже пришёл к тому, что любой труд – напрасная трата времени, – Данте приподнялся на кушетке. – Вот я – ты знаешь прекрасно, всю жизнь потратил на Беатриче, творил, надеялся в душе на чудо… И ничего! Правда, долгое время я, счастливый уже фантомно, радовался своей возвышенной, платонической любви, как самому настоящему чуду среди болота жизни. Переходил в обожествление земной женщины. В любование и, вероятно, самолюбование, в итоге. А жизнь проще шла. Физиологичнее и–ик…и естественнее!
– Тебе, видавшему самый жуткий порок и грех, душевную чистоту и нежную, светлую радость не понять. Хотя – кто знает, ты же крутым ангелом считался когда–то! М–н–да…Вечная картинка – весенняя Беатриче идёт навстречу, а вокруг всё замирает, становится ненужным! Только её проникновенные глаза, нежная фигура в складках струящегося платья, маленькая изящная ножка…
Светло–серые глаза поэта блеснули на секунду, наполнились воздухом, а потом снова погасли, потемнели, растворились в тёмно–асфальтовом, однородном, вязком, застывшем…
– А она – жила себе с другим. Что ей творческие порывы поэта–неудачника?
– Неудачника? Не прибедняйся, – хмыкнул Люцифер, создав из воздуха янтарный флакончик приторно–сладких духов с ферамонами, и усиленно обливая себя им из распылителя с ног до головы.
– Да, да, неудачника! А Беатриче, моя живая…тогда живая…Беатриче жила и жила, меня почти не замечая, радовалась, наслаждалась – душой и телом. Только это реально, понимаешь? Мы сами себе всё усложняем!
– Ты постоянно об этом говоришь, вот уже… Сколько там сотен лет, позабыл? – проворчал Люцифер. – Похоже, тыц, до сих пор переживаешь. Так давай к ней рванём в рай – просочимся, у меня там связи остались! Кстати, удушиться хочешь? Духи будешь, в смысле?
– С мыслью только внутрь, – ехидно пошутил поэт.
– Ты можешь, – Люцифер щелкнул пальцами, и духов не стало. – А я – нет, предпочитаю с малых лет благородные напитки!
– Так вот почему тебя из ангелов выперли! – Данте широко улыбался.
– Заткнись, ато в лягушку превращу, – пробормотал Люцифер. – Ты с темы то не съезжай – айда в рай!
– Да ну, неудобно как–то…Столько времени прошло… Тем более, что я сейчас по–серьезному пристал бы! Тогда Беатриче меня пошлёт, и на душе останется одна горечь, а так хоть какие–то приятные воспоминания о ней греют.
Люцифер добродушно усмехнулся и довольно посвистывая, отошёл от зеркала, сел за стол, закурил Беломор, поджигая сигарету из кончиков пальцев. Затянувшись, он с наслаждением выдохнул:
– Какие–такие приятные? Никакие, тыц, если быть точнее! Чего ты дрейфишь – я тебе реальный, сто процентный план предлагаю, тыц! Встретишься, поговоришь, тыц, может, в ад её удастся тайком вывести – при согласии добровольном, тыц…Что скажешь?
Данте взволнованно взлохматил волосы и дрожащими пальцами взял Беломорину. Люцифер прикурил.
– Как ты можешь вдыхать эту дрянь? – Данте раздражённо смял сигарету. – Блин, где мои нормальные сигары?
– Вчера дожевали, забыл, тыц? И вообще – не барствуй, ты же поэт – приобщайся к народу. Люди покупают суровый Беломор, тыц, и ты не отставай!
– Пошёл ты в задницу со своим Беломором, тыц, – сплюнул Данте. – Ну вот, твоё дурацкое цыканье привязалось!
– Так что – в рай за приключениями? – как ни в чём не бывало, продолжил Люцифер, нисколько не обидевшись. – Вечность там не был, тыц!
– Не знаю…У тебя всё просто так – а почему Беатриче не выбрала меня при жизни, как думаешь?
– Потому что дурень, женщин не романтикой берут, – хмыкнул Люцифер и развалился на кушетке, закинув ноги, обутые в турецкие туфли, закручивающиеся на носках, расшитые золотом, бриллиантами и драгоценными камными, на стол.
– Эй, ты, султан–мултан, давай мне вторые такие же туфли делай! – позавидовал Данте.
– Обойдёшься, тыц, ты за всю жизнь бы их не заработал!
– Тогда свои давай, это ещё круче!
– Руки убери, наркоман хренов, у тебя снова, походу, кукушка совсем отъехала – совсем страх потерял!
– Да иди ты! – миролюбиво фыркнул Данте.
– На счёт баб – я же вчера, тыц, вроде, тебе рассказывал - как с ними надо?!
– Да ну тебя! – Данте высыпал мимо пепельницы табак из раздавленной сигареты. – Да не любит она меня, нет смысла в рай лететь! Или у тебя там дела по нашим грешникам?
– В раю? Не водятся грешники в раю, – Люцифер расплылся в улыбке и притянул компьютер, – Хрен с тобой! Надо в небесную канцелярию отзвониться, тыц - пока не поздно!.. Хотя… Богу уже, наверняка, доложили, тыц, как мы на связь выходим! Кстати - где остатки прекрасного белого порошка, тыц – не всё же мы вчера вынюхали?!
– Какие проблемы, щёлкни ещё!
– Сейчас у меня вдохновения нет, тыц, чую дерьмо порошок получится! – Люцифер нервно рылся во многочисленных карманах халата. – Ага! Есть немного, тыц, то есть, ещё прилично даже!.. Я же помню, тыц, просыпалось, вроде…Давай, затянем белое счастье в нос! На, тыц…Вдохни и расслабься! Ну, как, тыц, хорошо?
– Ещё не понял, – пробормотал Данте. – Слушай, брат, а голые ведьмы танцевали вчера у нас на столе, я что-то смутно припоминаю такое… Или это уже глюки?! Сиськи, хвосты, копыта?
– Глюки красные стринги не оставляют, тыц! – Люцифер погрузился в чтение электронного письма, его космические, чёрные глаза казались мёртвыми лесными озёрами без единого колыхания живой воды. – Я и забыл, тыц, про долбанное вчерашнее послание!.. Надо хоть въехать, тыц - что от нас требуется!
Данте, худой и бледный, что особенно подчёркивал синий халат, подошёл к зеркалу и пробормотал. – Да–а, видок неважнецкий!.. Сделай нам кофе!
– А сам не можешь? – огрызнулся Люцифер. – Я же тебя вчера, тыц, научил такому фокусу, забыл? А ведьмы были в восторге от кофе, тыц! И не только от кофе…Чего трясёшься, колбасит? Тебе какое – американо, капуччино или лате, тыц? А, в принципе - обойдёшься, тыц, главное, крепкое. Получай своё кофе!
Щелчок длинных пальцев, и две коричневые чашки оказались на столе. Горький и соленовато–терпкий аромат разлился в воздухе.
Данте нервно схватил кофе и сделал три больших глотка. Руки его дрожали.
Люцифер пробубнил, отпив:
– Божественно едкий, тыц! Сам себя не похвалишь, никто не похвалит, тыц. Ты меня, вообще, уважаешь? А про высокую любовь, тыц, зря гонишь на меня – знаю я прекрасно, что это, тыц, такое!
– Да–а? – мутный взгляд Данте оживился, поэт противно захихикал. – Трудно как-то себе это представить!
– Богом клянусь! – торжественно произнёс Люцифер, закатив глаза к потолку. – Чтоб мне, тыц, в аду сгореть!
Данте засмеялся, всё явственнее чувствуя внутри себя бодрящий порошок. Стало мерещиться, что белые колонны сжимают своё кольцо, поэтому в истеричном смехе поэта слышалась приближающаяся паника.
– Да! – Люцифер втянул в нос ещё дозу и задумался. – Кто же, тыц… Уже забыл…Сейчас вспомню – а, Ева, тыц, вот моя высокая любовь!
– Ева? – Данте сосредоточенно рассматривал пальцы своей руки, (ему казалось, что их становилось больше, и Данте подозревал, что сие могло оказаться правдой в стиле злой шутки друга). – Так Ева же, вроде, Адамова жена? Ты чего-то, наверное, попутал… Или… врешь!!! Точно – врешь всё!
– Чтоб мне в аду сгореть! – поклялся опять странным образом Люцифер, морщась, и допивая свой кофе со страдальческим видом. – Всё–таки, горькое, тыц, зараза! Ладно, я признаюсь – там такая история получилась – Ева, вся такая из себя, гуляла по саду, ну, а я в образе змея за ней полз и…
– Подглядывал? – угарал Данте.
– Типо того, тыц!.. А потом заговорил ну, так… ласково, и яблоко уговорил сорвать! – с виноватым видом признался Люцифер.
– А дальше то что??? Было у вас это самое… Или как? – Данте наклонил голову вбок, и подозрительно прищурился - ему, вдруг, почудилось, что глаза друга наяву превращаются в змеиные, а из закрытого рта вот–вот покажется ужасный раздвоенный язык.
– Нифига, тыц!.. Тоже зря старался, – Люцифер сосредоточенно щёлкал мышкой, пытаясь размытым сознанием опустить электронную стрелку вниз, чтобы дочитать письмо до конца. – Всё напрасно, как у тебя, тыц… Только из ангелов поганой метлой вымели!
– Так вот из–за чего!.. Ты мне раньше не говорил, – Данте старался вникнуть в смысл письма из–за плеча друга.
– Повода, тыц, не было… А, может, тыц, не хотел – неприятно вспоминать своё падение, тыц, – Люцифер обернулся к поэту. – Прочитал? Что скажешь, тыц?
Голодное урчание перекрыло окончание вопроса – в зал вбежало голодное собачье чудовище о трёх головах. Его рост и плотность превосходили любую, самую крупную земную собаку. От страшного создания смрадно и зловонно пахло. Глаза зверя, налитые кровью, горели злобным огнём, с жутких клыков стекала слюна. Жесткая шерсть была взлохмачена.
– Фу, чёрт! – Данте в ужасе вскочил на кушетку, – Ну, и вонь! Никак не привыкну к этому монстру! Опять он с цепи сорвался, чтобы меня сожрать!
– Если б не я, тыц, Цербер уже давно бы тебя вкусил! – со сладкой улыбочкой проговорил Люцифер, стальной хваткой взяв чудище за ошейник. – Не надо было, тыц, издеваться над Цербером по–пьяни, тыц, когда псина на привязи сидела - эта тварь злопамятная!
- Ну же, ну же, хороший, тыц, хороший песик!
Лохматое создание недовольно рычало, безуспешно пытаясь вырваться.
– Подумаешь, пару раз обозвался, с кем не бывает! Так то чем я ему приглянулся? – голос Данте сорвался, он спрятался за кушетку. – Я абсолютно невкусный! Совсем худой, нахрен!!! Никакого интереса, как блюдо, не представляю!!!
– Мне виднее!!! – загробным голосом прорычал монстр в ответ, трепыхаясь в руках Люцифера.
– Может, вы сами меж собой как–нибудь договоритесь?! – лениво протянул Люцифер, видимо, забавляясь в душе. – Я тут при чём?! Буду потом крайним в ваших разборках!
– Уводи, уводи его!!! – взвизгнул нервно поэт. – Вижу, некту не терпится в тысячный раз умертвить меня, чтобы набухаться на всегдашнем появлении в аду несчастного поэта! А у не хочу, слышишь!!! Не желаю такого повторения сценария!!! Хоть раз бы после этого в раю очнуться!.. Хотя… Нет, нет!!! Не хочу в рай, не хочу!!! Нет - здесь как–то привычнее и веселее уже!!!
– Говорил же – учись увеличиваться, тогда бы с Цербером справился! Ладно, уговорил - сейчас, пойду, прицеплю его обратно! – ехидно усмехнулся Люцифер, вырастая почти до потолка.
– Странно чувствовать себя лилипутом, – пробормотал Данте, ёжась рядом с мрачным великаном.
– Это ещё не весь мой рост, только четверть, – устало отмахнулся Люцифер. – Сам забыл, отвык быть гигантом. Высшим Божественным Ангелом, Богом. Куда комфортнее встречать вас в своих владениях равнозначным человеческим меркам. Я, вообще, дипломатичен стал в последнее время. Дипломатичен, сентиментален и жалостлив. Только никому не говори – меня везде засмеют, особенно в небесной канцелярии!
Пользуясь тем, что Господин отвлекся, Цербер рванулся, и только чуть–чуть не достал саблезубыми, кровожадными клыками до горла Данте. Клыки дьявольски щелкнули перед омертвевшим лицом несчастного поэта, но поводок снова натянулся, и злой уже Люцифер выволок дикое чудище из залы.
Поэт ещё некоторое время напряженно вслушивался в удаляющееся скуление Цербера, и в…какое–то странное кап–кап…кап–кап…
Данте опустил взгляд вниз и тупо уставился на лужу под собой. Потом он рухнул на пол, как подкошенный и забился в припадке внезапной эпилепсии.
Люцифер застал поэта, лежащего на руках голой красноволосой ведьмы Алоины. От неё пахло удушающим мускусом, тленом, сладкими бархатцами и синим ирисом. Чёрная змея–коса, перевитая рубинами, мёртвое лицо Данте с пеной у рта покоилось на высокой женской груди с красными звездами сосков.
– Он умер, – прошептала она.
– Красивая смерть, – просмаковал картину Люцифер, нимало не расстраиваясь, и уселся за компьютер. – Потом, как–нибудь, я Данте специально для такой картины умертвлю, и Сальватора Дали позову, (он у меня на вип острове отдыхает с Галлой), картину такую закажу…
– Я не буду участвовать, – ведьма встала, и длинные волосы закрыли её, словно красное платье,– зачем мучить поэта?
– Мучить, мучить… Тоже мне, жалко! Влюбилась, поди, после шабашной ночи?! – лениво фыркнул Люцифер, щелкая мышкой и добавил, чуть громче - для особо одарённых. – Ночи, о которой наш поэт сам, кстати, ничего не помнит! И вообще, что за финты? Вечные женские фокусы–капризы… Не ты, так другая, желающие имеются!
Он помолчал, просматривая текст, потом вспомнил про ведьму, стоящую рядом и щелкнул пальцами:
– Чем ты так надушилась – аж в горле стоит?
– Ничего вы не понимаете, это же «Магия ночи» – ирис, сандал, красный кедр, пряности, амбра! Шикарное, чувственное сочетание! Вот расцарапаю вам как–нибудь за тупое глумление морду! Когти то у меня длинные!
– Укоротим! Вот, дура, тыц! Морда через секунду заживёт, тыц, а я из тебя, может быть, фарш потом сделаю, тыц! – свергнутый архангел закатил глаза к потолку. – А твоя элитная вонь, тыц, аж в горле стоит, уж прости, тыц – такой только клопов травить можно, тыц, сразу весь табор, тыц! Все подохнут и к нам, тыц, в ад попадут!
– Ничего вы не понимаете, «Магия ночи» это самый секс! – обиделась ведьма.
– Да уж, секс…В противогазе…Да ну тебя, свободна! – Люцифер нетерпеливо махал рукой на дверь и морщился. – Давай Иди уже, иди…Иди скорее отсюдова!
Алоина вызывающе вскинула подбородок, ударила хвостом об пол, и гордо процокала копытцами из залы, не удостоив Люцифера даже взглядом.
А файл в этот миг уже распускался загадочным, космическим цветком - электронное послание, наконец, раскрывало свои тайны и заставляло задуматься.
Люцифер оглянулся на Данте:
– Не хочется тебя сегодня воскрешать, такой спокойный, молчаливый…
– И без тебя обойдусь! – огрызнулся поэт, открывая мутные глаза и сплёвывая. – Зачем ты Алоину услал, гад?
– Хорошо лежалось, да? – Люцифер улыбался во весь рот. – Ты лучше посмотри, что пишет небесная канцелярия – опять нам в ад новобранцев подкидывают!