Хорн: На следующее утро у вас состоялся телефонный разговор с подсудимым Герингом. Этот телефонный разговор был приобщен в качестве доказательства обвинением, утверждающим, что это подтверждает вашу противоречивую политику. Что насчет этого?
Риббентроп: Это неправда. Рейхсмаршал Геринг уже свидетельствовал о том, что это был дипломатический разговор, и дипломатические разговоры проходят во всем мире одинаково. Но я могу сказать, что из этого телефонного разговора я впервые узнал о подробностях происходящего в Австрии. Не вдаваясь в подробности, я услышал, прежде всего о том, что голосование без сомнений, шло в противоречие с подлинной волей австрийского народа, и множество других положений, о которых Геринг просил меня упомянуть в моих разговорах с британскими министрами. Но я хочу сказать, что в действительности такие переговоры не имели места, потому что я уже покинул официальные английские круги. Фактически, у меня не было дальнейших переговоров после разговора с Герингом; спустя несколько часов после этого разговора я покинул Лондон и отправился в Берлин, а затем в Вену.
Я могу сказать, что я впервые полетел в Каринхалле с визитом к Герингу и разговаривал с ним и обнаружил его радостным по поводу аншлюса — то есть не от самого аншлюса, а в целом от развития австрийских событий. Мы все были рады. Я уверен, затем я полетел, в тот же день, в Вену и прибыл в то же время, что и Адольф Гитлер. В то же время я услышал об аншлюсе и только в Вене я узнал, что идея аншлюса не осуществлялась Гитлером до самого вступления в Австрию. Мне кажется, это было подтверждено демонстрацией в Линце и затем я думаю он очень быстро решил, завершить аншлюс.
Хорн: Какую проблему указал Гитлер, как требующую решения после аншлюса?
Риббентроп: Следующей проблемой, которую мне обозначил Гитлер 4 февраля была проблема судетских немцев. Однако, данная проблема, не являлась проблемой поставленной Гитлером министерству иностранных дел или другому ведомству, фактически эта проблема существовали сама по себе. Мне кажется, американский обвинитель сказал, что распад Чехословакии это глава являющаяся печальнейшей в истории наций, назвав разрушение и подавление малой чехословацкой нации. Я хочу заявить следующее из своего знания данного предмета.
Можно говорить о чехословацком государстве, но не о чехословацкой нации, потому что это было государство с множеством национальностей, государство включающее самые разнообразные национальные группы. Я упомяну, кроме чехов, лишь немцев, венгров, поляков, рутенцев, карпатских украинцев, словаков и т. д. Это показывает, довольно разнородные элементы связанные после 1919 в одно государство. Это определенно, и это исторический факт, что усилия разных национальностей внутри искусственно связанного государства являлись в определенной степени разнонаправленными и что чехи, следуя своим тенденциям, пытались окружить эти национальности сильным кольцом, я скажу стальным кольцом. Оказываемое давление, как всякое давление вызывало противодействие, противодействие от различных национальностей государства, и очевидно, что тогда сильная Германия, национал-социалистическая Германия, оказывала, сильное влияние на все национальные уголки в Европе; или, в любом случае, на тех, кто близко проживал к немецким границам и отчасти, я могу сказать, на других. Получилось так, что немецкие меньшинства в Судетах[447], которые с 1919, постоянно испытывали значительное давление со стороны Праги, стали объектом еще большего давления. Мне не кажется, что я должен вдаваться в подробности, но я могу сказать из своих сведений, и даже из своих дискуссий, будучи послом в Лондоне, что вопрос Судетов очень ясно понимался министерством иностранных дел в Лондоне и, что Англия отчетливо очень часто до 1938 поддерживала определенные интересы судетских немцев в сотрудничестве с Конрадом Генлейном[448].
После захвата власти Адольфом Гитлером давление на эти немецкие меньшинства, несомненно, возросло. Я хочу отметить, и я знаю это из чтения документов министерства иностранных дел тогда, что комитет по меньшинствам Лиги Наций имел огромное количество документов о судетских немцах и больших помехах для немцев в практике их культурной жизни.
Мне не кажется лишним сказать о том, что манера, в какой с Судетами обращалась Прага, даже, по мнению компетентных и непредвзятых властей Лиги Наций, ни в коей мере не соответствовала положениям Лиги Наций относительно меньшинств. Я сам думал, как об абсолютной необходимости достижения решения с целью, того, чтобы эта проблема не являлась предметом конфликта, в то время как снова, как и в случае с Австрией, вся Европа была бы всколыхнута. Я хочу отметить, что и я и министерство иностранных дел всегда стремились, с самого начала, решить проблему судетстких немцев путем дипломатических переговоров с главными державами-подписантами Версаля. И я могу добавить, что моим личным убеждением, которое я также выражал Гитлеру, было то, что при достаточном времени в наших руках и соответствующих действиях, Германия может решить эту проблему дипломатически, то есть, мирным путем.
Обвинение вменяет мне создание волнений и беспорядков в Чехословакии незаконными средствами, соответственно приведших к началу кризиса. Я никоим образом, не отрицаю, что судето-немецкая партия[449] и НСДАП долгое время имели связи с целью обеспечения судетско—немецких интересов. Например, я не отрицаю, как упоминалось здесь, что судето-немецкая партия поддерживалась из определенных фондов Рейха. Я даже могу сказать, и мне кажется, чехословацкое правительство подтвердит это, что об этом секрете хорошо знали в Праге. Однако, неправильно говорить о том что, что-либо из этого осуществлялось министерством иностранных дел и мной, так как такие усилия могли вызвать серьезные проблемы. Я не хочу вдаваться в подробности, но я хочу отметить еще один момент. Упоминались документы об арестах чехов в Германии как репрессалии[450] за чешское обращение с судетскими немцами. Поэтому я просто могу сказать, что такие меры, можно понять и объяснить, лишь поняв тогдашнюю ситуацию, но которые не совершались нами в министерстве иностранных дел с целью сделать ситуацию еще более критической. Напротив, в развитии дальнейших событий, я пытался через легацию в Праге, как и силами господ из своего ведомства ограничить активность судето-немецкой партии. Мне кажется, степень этого можно четко подтвердить документами, которые здесь известны. У меня нет сейчас этих документов; но мне кажется, что вероятно у защиты будет возможность детально выяснить эти вопросы.
Хорн: Что привело к критической ситуации летом?
Риббентроп: Естественной причиной всегда является динамика нации. Вопрос разделенных немецких групп на границе Германии часто упоминался министерством иностранных дел как «зловещая проблема», то есть проблема, которая не может быть решена путем совместимым с интересами внешней политики. Здесь мы имели дело не с буквами и параграфами, а с живыми людьми, у которых были свои законы и динамика. Поэтому, судето-немецкая партия естественно стремилась к большей и большей независимости; нельзя отрицать того, что многие влиятельные руководители, по крайней мере требовали абсолютной автономии, если и невозможности присоединиться к Рейху. Совершенно ясно, и это являлось целью судето-немецкой партии. Для министерства иностранных дел и германской внешней политики, как и для Гитлера, конечно, множество сложностей возникали из этого. Как я сказал ранее, я пытался поставить внешнюю политику под контроль. Тогда я принимал Конрада Генлейна — мне кажется раз или два, я не помню точно — и просил его не предпринимать того, что касалось Праги, в целях преследования своих политических целей, что могло поставить германскую внешнюю политику в чрезвычайные условия. Это вероятно не было так просто для Генлейна, и я знал, что лидеры судето-немецкой партии могут прибывать и приниматься другими ведомствами Рейха; также лично Адольфом Гитлером, который интересовался данной проблемой, принимая этих руководителей. Кризис, или скорее ситуация в целом, развивалась все более и более критически, потому что с одной стороны судетсткие немцы заявляли о своих требованиях Праге все более и более открыто и упорно и потому что чехи, правительство в Праге, противостояло этим требованиям, что приводило к эксцессам, арестам и так далее. Таким образом ситуация становилась еще более критической. Тогда я часто говорил с чешским посланником. Я просил его пойти на встречу автономии судетских немцев и на все их требования. Однако, вопрос развивался таким путем, что отношение Праги становилось все более упорным, как и отношение судетских немцев.
Хорн: Что привело к визиту Чемберлена? Какими являлись причины визита и какую роль в нем сыграли вы?
Риббентроп: Я возражу здесь, что летом 1938 ситуация развивалась все более и более в сторону кризиса. Посол сэр Невилл Гендерсон[451] в Берлине, с которым я часто обсуждал эту проблему и который прилагал усилия со своей стороны, несомненно, отправлял доклады своему правительству. Я не знаю именно сегодня, но мне кажется, что это была инициатива лорда Ренсимена[452],отправится в Прагу. Ренсимен несомненно отправился в Прагу с добрыми намерениями попытаться получить картину ситуации. Он также разделял мнение, насколько помню, в отношении — я не помню дословно — что право на самоопределение, немедленное самоопределение, нельзя отнимать у Судетов. Таким образом, я уверен, это мнение была подходящим для судетских немцев. Вместе с тем, существовал кризис. Я не помню именно, какого числа, но мне кажется, это произошло через посла Гендерсона, Чемберлен вошел в контакт с правительством Рейха. Таким путем произошел визит Чемберлена к фюреру в Оберзальцберге в первой половине сентября. Относительно этого визита, многого не скажешь. Фюрер лично говорил с Чемберленом. Однако, я знаю, мы все чувствовали это, визит проходил в хорошей и положительной атмосфере. Насколько я помню, фюрер рассказывал мне, что он откровенно сказал Чемберлену о том, что требования судетских немцев о самоопределении и свободе в той или иной форме следует принять. Мне кажется Чемберлен — и это было существенным для конференции — ответил, что он проинформирует британское правительство об этих желаниях германского правительства, и что он сделает дальнейшие заявления.
Хорн: Как проходил второй визит Чемберлена в Годесберг после этого?
Риббентроп: Насколько помню, события не развивались удовлетворительно. Ситуация в Судетах становилась сложнее и угрожала перерасти в очень серьезный кризис, не только внутри Чехословакии, но также между Германией и Чехословакией, и соотвественно перейти в европейский кризис. Результатом этого стало то, что Чемберлен взял инициативу и таким образом произошел его визит в Годесберг; мне кажется, это была середина сентября или во второй половине сентября.
Хорн: Как был решен вопрос судетских немцев, и каким было ваше участие в этом вопросе?
Риббентроп: Могу я сначала доложить о Годесберге? В свете развивающегося кризиса, Гитлер проинформировал господина Чемберлена в Годесберге о том, что теперь он намерен так или иначе при любых обстоятельствах решить вопрос. Я могу утверждать, что я тогда ничего не знал относительно деталей военного характера, но я знал, что фюрер для себя считал возможным военное решение проблемы. Он сказал господину Чемберлену в Годесберге, что решение проблемы судетских немцев следует найти как можно быстрее. У господина Чемберлена было мнение, что трудно будет склонить Прагу для быстрого решения, и наконец, все рухнуло на конференции. Адольф Гитлер затем лично продиктовал меморандум, который он вручил господину Чемберлену. Затем сэр Хорас Вильсон[453], друг господина Чемберлена, посетил меня, человека который заслуживал кредита доверия в урегулировании разногласий. Тем же вечером я успешно организовал встречу. В ходе встречи, которая началась в достаточно приятной атмосфере, фюрер получил доклад о чехословацкой мобилизации. Это являлось наиболее плачевным обстоятельством, поскольку Гитлер, в тот момент, сильно негодовал он и господин Чемберлен хотели прервать конференцию. Мне кажется это произошло, именно в тот момент, когда переводчик готов был зачитать меморандум фюрера, содержащий предложения по решению проблемы судетских немцев. Замечаниями и коротким разговором с Гитлером и затем с Чемберленом, я успешно спрямил вопросы. Переговоры были возобновлены, и после нескольких часов переговоров результатом стало, то, что господин Чемберлен сказал фюреру о том, что он посмотрит, что можно сделать и он готов, со своей стороны, вручить меморандум британскому правительству. Мне кажется, он также сказал о том, что предложит британскому правительству, то есть, своим министерским коллегам, чтобы Праге было рекомендовано соблюдение меморандума. Меморандум содержал решение, в общих чертах, аннексию Судетов Рейхом. Мне кажется, фюрер выразил своё желание в меморандуме, в свете критической ситуации, было бы желательно, чтобы это было проведено, если возможно, 1 октября, за 10 дней или две недели. Господин Чемберлен затем отбыл, и прошло несколько дней. Кризис не разрешался, но скорее еще усилился. Я помню очень хорошо. Затем, во время последней части сентября, я не помню дату, прибыл французский посол, и заявил, что у него есть хорошие новости по проблеме судетских немцев. Позднее был также вызван британский посол. В то же время — как свидетельствовал рейхсмаршал Геринг — Италия хотела принять участие, в разрешении кризиса выразив Герингу желание Муссолини[454] быть посредником. Затем поступило предложение Муссолини о проведении конференции, которое было принято Англией, Францией и Германией. Французский посол и позднее британский посол, встретились с фюрером и обрисовали на карте приблизительное решение, которое было предложено Францией, Англией и Италией, как решение судетской проблемы. Я еще помню, что фюрер в первую очередь заявил французскому послу, что это предложение не удовлетворительно, поскольку французский посол объявил, что следует провести дальнейшие дискуссии по этому вопросу и вопрос в том где действительно жили немцы в Судетах; все эти вопросы следовало обсудить в подробностях.
В любом случае, что касалось французского правительства — и мне кажется, сэр Невилл Гендерсон использовал похожие слова позднее на приеме у фюрера — фюрер мог быть заверен, что британцы, также как и французы, намеревались способствовать решению судетского вопроса в соответствии с позицией Германии.
Затем последовала Мюнхенская конференция[455]. Мне не нужно вдаваться в её детали; я хочу кратко описать её результаты. Фюрер объяснял государственным деятелям, с помощью карты, необходимость, как он её видел, аннексии определенной части Судетов Германским Рейхом для достижения удовлетворительного результата. Возникла дискуссия; Муссолини, итальянский глава правительства, в целом согласился с идеями Гитлера. Английский премьер-министр поначалу был сдержан и также отмечал, что вероятно следует обсудить подробности с чехами, с Прагой. Даладье, французский министр, сказал, насколько помню, что он думает, что поскольку проблема уже затронута, четыре великих державы могут принять решение здесь и сейчас. В конце это мнение разделили все четыре государственных деятеля; результатом явилось Мюнхенское соглашение предусматриваюшее, что Судеты должны быть аннексированы Германией, как было намечено на картах, имевшихся на руках. Фюрер был очень доволен и рад этому решению, и, с учетом других версий, о которых я слышал на суде, я утверждаю еще раз, что я также был рад. Все мы были чрезвычайно рады той форме, в которой был разрешен вопрос.
Председательствующий: Мы прервемся до 10 минут 3.
(Объявлен перерыв до 14 часов 10 минут)
Вечернее заседание
Председательствующий: Трибунал будет заседать завтра с 10 утра до 1 в открытом режиме. И теперь прежде чем продолжать, доктор Хорн, Трибунал желает, чтобы я сказал, что он думает о том, что подсудимым слишком много времени уделено детальному описанию переговоров приведших к соглашению, которое является историческим фактом и которое прекрасно известно каждому. Это не тот случай, за который отвечает подсудимый; подсудимому предъявлено не то, что он готовил соглашения, которые прекрасно известны, но которые нарушались Германией и его участие в таких нарушениях. Это очень важно, для времени, так что Трибуналу не требуются ненужные подробности такого рода.
Хорн: Какую внешнеполитическую реакцию вызвало Мюнхенское соглашение?
Риббентроп: Мюнхенское соглашение хорошо известно. Оно содержало следующее: Германия и Англия никогда не должны были вести войну; морское соглашение в соотношении 100 к 35 являлось постоянным и, важные вопросы должны разрешаться консультациями. Посредством данного соглашения атмосфера между Германией и Англией было, несомненно, в определенной степени разъяснена. Ожидаемо было, что успех пакта привел бы к окончательному взаимопониманию. Разочарование стало большим тогда, когда через несколько дней после Мюнхена, перевооружение любой ценой было объявлено в Англии. Затем Англия начала политику союза и тесного сотрудничества с Францией. В ноябре 1938 против Германии были приняты меры торговой политики, и в декабре 1938 британский колониальный секретарь выступил с речью в которой сказал «нет» пересмотру колониального вопроса. Был также установлен контакт с Соединенными Штатами Америки. Наши доклады того времени, насколько я их помню, показывали рост — я хочу сказать — ужесточения английского отношения к Германии; и в Германии создавалось впечатление о том, что предпринимаются меры по окружению Германии.
Хорн: Обвинение предъявило вам обвинения в участии в отделении Словакии от Чехословакии в нарушение международного права. Какое участие вы предпринимали в объявлении независимости Словакии?
Риббентроп: Не было сомнений, что существовали отношения между словаками и рядом членов Немецкой национал-социалистической рабочей партии Германии. Эти тенденции естественно были известны министерству иностранных дел, и будет ошибкой сказать, что мы в любом случае не приветствовали их. Но не верно говорить, что имело место принуждение к автономии. Я помню, что доктор Тисо[456] объявил об этой автономии; и пражское правительство, под влиянием Мюнхена, также признало автономию. Какой тогда была ситуация после Мюнхена, можно понять, в том факте, что все меньшинства Чехословакии хотели автономии и независимости. Вскоре после этого карпатские украинцы объявили о своей независимости и остальные имели такие же устремления. В Мюнхенском соглашении, я хочу добавить, была статья, согласно которой Германия и Италия давали Чехословакии гарантию; но декларация в этом направлении не была сделана. Причиной было то, что Польша, после Мюнхенского соглашения, выдвинула Чехословакии ультиматум, и по своей инициативе, оккупировали территории оторванных польских меньшинств. Венгры также хотели автономии, или даже, включения в состав Венгрии; и определенные территории Чехословакии были впоследствии переданы Венгрии по Венскому решению[457]. Однако, ситуация в Чехословакии не являлась понятной и также оставалась сложной в течение всего периода. Затем к нам прибыл словак Тука[458]. Он хотел склонить Германию к одобрению словацкой независимости. Фюрер тогда принял Тука и после нескольких приготовлений, окончательным результатом стало объявление о независимости Словакии сделанное Тисо 13 марта. Обвинение представило документ, в котором я якобы сказал, во время разговора фюрера и Тисо о том, что это вопрос часов, а не дней, что Словакии получит решение. Однако, это было понято как подготовка для вторжения Венгрии с целью оккупировать Карпатскую Украину, как и остальные регионы Словакии. Мы хотели предотвратить войну между Словакией и Венгрией или между Чехословакией и Венгрией; Гитлер был очень сильно озабочен этим, и поэтому он с радостью удовлетворил желание Тисо. Позднее, после объявления независимости Словакии словацким парламентом, он удовлетворил запрос Тисо взяв Словакию под защиту.
Хорн: Что предшествовало визиту Гахи[459] в Берлин 14 марта 1939?
Риббентроп: События в Словакии, конечно, имели свои последствия, и в основном сильные эксцессы против расовых немцев на территории Праги, Брюна, Иглау, и т. д., о чем докладывалось Гитлеру. Многие мятежники прибыли в старый Рейх. Зимой 1938—39 я периодически пытался обсудить эти вопросы с пражским правительством. Гитлер был убежден, что развитие направляемое Прагой не приемлемо для Германского Рейха. Это было отношением прессы и влиятельных кругов в Праге. Фюрер также желал, чтобы чешская нация сократила свою военную мощь, но Прага от этого отказывалась.
В эти месяцы я периодически пытался поддерживать хорошие немецкие отношения с Прагой. Особенно часто я разговаривал с Хвальковским[460], чехословацким министром иностранных дел. В середине марта, Хвальковский, чехословацкий министр иностранных дел, обратился к нашему германскому представителю в Праге, с целью понять может ли Гитлер лично побеседовать с Гахой. Я доложил об этом фюреру и фюрер согласился принять Гаху; однако, он сказал мне, что он желает разбираться с этим вопросом лично. Для этой цели я обменялся телеграммами с Прагой: Праге выражалось сдержанное отношение, но Гахе говорилось о том, что фюрер примет его.
На этом месте я бы кратко хотел отметить, что министерство иностранных дел и лично я ничего не знали о дате начала военных событий. Мы узнали об этих вещах только вскоре после случившегося. Перед прибытием Гахи я спросил Фюрера стоит ли готовить договор. Фюрер ответил, как я отчетливо запомнил, что у него есть намерение пойти дальше этого. После прибытия Гахи в Берлин я сразу посетил его и он сказал мне, что он хочет доверить судьбу чешского государства в руки фюрера. Я доложил об этом фюреру и фюрер проинструктировал меня подготовить соглашение. Черновик был вручен ему и насколько помню позднее откорректирован. Гаха затем был принят фюрером и результат конференции, насколько я знаю, уже известен здесь и нет необходимости вдаваться в детали.
Я знал, что Адольф Гитлер тогда указывал Гахе и говорил ему о том, что он намерен оккупировать Чехословакию. Он рассматривал её древней исторической территорией, которую намеревался взять под защиту. Чехи получали полную автономию и свой способ для жизни, и он верил, что решение, которое было принято пойдет на благо чешского народа. Пока Гаха разговаривал с Фюрером, или даже после — я присутствовал на конференции с Гахой — у меня была долгая дискуссия с министром иностранных дел Хвальковским. Он одобрял нашу точку зрения и я попросил его оказать влияние на Гаху, чтобы решение фюрера было воплощено без кровопролития.
Мне кажется на него произвел глубокое впечатление прежде всего фюрер и затем, Адольф Гитлер сказал Гахе, чтобы он позвонил правительству по телефону и также, мне кажется, начальнику генерального штаба. Я не знаю точно. Он получил одобрение правительства на подписание соглашения, которое я упоминал в начале. Соглашение было подписано Гитлером, Гахой и обеими министрами иностранных дел, то есть также мной. Затем Гаха, насколько помню, дал инструкции о том, чтобы германская армия встречалась сердечно и, насколько помню, вступила и оккупировала Чехословакию, то есть Богемию и Моравию для того, чтобы избежать серьезных инцидентов любого рода.
После оккупации я отправился с фюрером в Прагу. После оккупации, или может быть в Праге, фюрер дал мне утром прокламацию в которой страны Богемия и Моравия объявлялись Протекторатом[461] Рейха. Я зачитал прокламацию в Праге, которая, могу сказать являлась сюрпризом для меня. Насколько помню протестов, какого-либо рода не заявлялось, и мне кажется, я могу отметить, что оккупация Богемии и Моравии, которую фюрер считал необходимой в интересах Рейха, помимо исторических и политических причин, произошла, прежде всего, по причине безопасности Рейха. Мне кажется, что Геринг рассказывал о подробностях.
Хорн: Какой была европейская ситуация после оккупации оставшейся части Чехословакии?
Риббентроп: Я могу сказать, что после прокламации в Праге у меня была долгая беседа с фюрером. Я указывал фюреру на то, что эта оккупация, конечно, будет иметь существенные последствия в британско—французских кругах. В связи с этим я хочу отметить, что в Англии, круги, направленные против Германии становились шире и возглавлялись важными персонами. В связи с этим я хочу вернуться или кратко отметить инцидент, который произошел, когда я еще являлся послом в Англии, когда господин Уинстон Черчилль нанес мне визит в посольство. Господин Уинстон Черчилль тогда не входил в правительство, и мне кажется не являлся лидером оппозиции — это уже обсуждалось — но он был одной из самых выдающихся личностей в Англии. Я особенно был заинтересован в организации его встречи с Адольфом Гитлером и, поэтому, попросил его встретиться со мной в посольстве. У нас был разговор, занявший несколько часов детали которого я хорошо помню. Мне кажется можно очень долго излагать все детали этого разговора. Но в то время как такой важный человек как лорд Ванситарт в 1936…
Председательствующий: Документы относительно господина Уинстона Черчилля не входившего тогда в правительство уже были признаны Трибуналом не относящимися к делу и то, что он сказал им и такой разговор оценен Трибуналом, как полностью не относящийся к делу и Трибунал не будет их заслушивать.
Риббентроп: Я уже сказал, что я обратил внимание фюрера на британскую реакцию. Адольф Гитлер объяснил мне необходимость оккупации Богемии и Моравии, в особенности с исторических и стратегических мотивов. Я помню, что в этой связи он цитировал бывшего французского министра авиации, Пьера Кота[462], который называл Богемию и Моравию, то есть Чехословакию «авианосцем» против Германии. Мне кажется, рейхсмаршал Геринг уже упоминал, что тогда получал доклады разведки о русских пилотах или русских миссиях на чешских аэродромах.
Гитлер сказал мне, и я отчетливо запомнил его слова, о том, что он не потерпит инородное чешское тело в немецкой плоти. Можно хорошо ладить с чехами, но было необходимо обеспечить защиту этих стран Германией. Он упомянул Советскую Россию, союзную Чехословакии, как фактор неоценимой мощи. Когда я упомянул Англию и её реакцию, он сказал о том, что Англия не заняла позицию защиты немцев в Чехословакии. В дальнейшем, структура чехословацкого государства была разрушена и Словакия получила независимость. Поэтому, он думал о необходимости в интересах будущих германо—английских отношений, чтобы страны Богемия и Моравия вошли в тесный контакт с Рейхом. Протекторат выглядел для него приемлемой формой. Адольф Гитлер сказал, что в то время как этот вопрос был совершенно неважен для Англии, он был жизненно важен для Германии. Это следует если взглянуть на карту — так дословно он сказал. Кроме того, он сказал, что не видит, как такое решение может поколебать содействие, достигнутое между Германией и Англией. Гитлер указал на то, что Англия — между тем я вспомнил цифру — имеет около 600 доминионов, протекторатов, и колоний и, поэтому, понимает, что такие проблемы требуют решения.
Я сказал Адольфу Гитлеру о трудностях, с которыми может столкнуться лично господин Чемберлен, потому что такое действие со стороны Германии, Англия может расценить как рост германской мощи и так далее; но фюрер объяснил мне, что вопрос в целом в причинах, которые я упомянул ранее.
Поначалу первая реакция, в лице господина Чемберлена в Палате Общин, была скорее положительной. Он сказал, что это не являлось нарушением Мюнхенского соглашения, и британское правительство не было связано, какими-либо обязательствами. Чехословацкое государство распалось и гарантии, которые давала ей Англия, или даже обязательства для гарантий не наступили.
Я могу сказать, все мы были очень рады такому отношению в Англии. Я уверен, это было спустя 2 или 3 дня, когда господин Чемберлен в Бирмингеме…
Председательствующий: Доктор Хорн, зачем нам нужна реакция Англии если она была выражена в ноте? Я не знаю, зачем это нужно. Мы хотим знать в какой степени подсудимый Риббентроп принимал участие в нарушении Мюнхенского соглашения.
Хорн: Подсудимый фон Риббентроп обвиняется в участии в заговоре, когда он был министром иностранных дел, и ему вменяется то, что его внешняя политика способствовала агрессивной войне. Если подсудимый фон Риббентроп желает и ему разрешено защищать себя против этих обвинений, тогда ему можно разрешить описать обстоятельства как он их видел и мотивы своих действий. Я ставлю только такие вопросы подсудимому в этом случае для формирования определенного мнения.
Председательствующий: Что же, я не думаю, что вы об этом задавали вопрос. Он просто…
Хорн: Мне не слышно.