(Из стенограммы Международного Военного Трибунала от 11–12 апреля 1946 [818])
Сто пятый день
Четверг, 11 апреля 1946
Утреннее заседание
Председательствующий [819]: Итак, вы желаете вызвать подсудимого?
Кауфман [820]: Да.
(Подсудимый Кальтенбруннер занимает место свидетеля)
Председательствующий: Назовите, пожалуйста, ваше полное имя.
Кальтенбруннер: Эрнст Кальтенбруннер.
Председательствующий: Повторите за мной клятву: «Я клянусь господом — всемогущим и всевидящим — что я говорю чистую правду и не утаю и не добавлю ничего — да, поможет мне бог».
(Подсудимый повторяет клятву на немецком)
Кауфман: Во время последних 2 лет войны, с 1943, вы являлись начальником полиции безопасности и секретной службы и начальником главного управления безопасности Рейха, РСХА. Вы, конечно, осведомлены о том, что в отношении вас выдвинуты чрезвычайно серьезные обвинения. Обвинение вменяет вам совершение преступлений против мира, умышленное содействие, подстрекательство или соучастие в преступлениях против законов войны и против человечности, и наконец, обвинение связывает ваше имя с террором Гестапо[821] и жестокостями в концентрационных лагерях. Я спрашиваю вас, вы признаете ответственность по предъявленным вам обвинениям, которые вам известны?
Кальтенбруннер: В первую очередь, я хочу заявить Трибуналу о том, что я полностью осознаю серьезный характер обвинений выдвинутых против меня. Я знаю о мировой ненависти направленной на меня; для чего я — в особенности, поскольку Гиммлер[822], Мюллер[823] и Поль[824] уже мертвы — должен здесь; в одиночку, дать отчет перед миром и Трибуналом. Я осознаю, что я должен рассказать правду в этом зале суда, с целью позволить Трибуналу и миру полностью осознать и понять то, что происходило в Германии во время этой войны и судить об этом по справедливости.
В 1943 — то есть, за 2 года до завершения этой войны — я был назначен на должность, о чем я позднее объясню подробно.
С самого начала, я хочу заявить, что я беру на себя ответственность за все плохое, что было совершено в рамках этой должности, поскольку я был назначен начальником РСХА и за все случившееся под моим непосредственным руководством, что означало, что я знал о нём либо должен быть знать.
Могу я попросить своего защитника ставить мне вопросы для того, чтобы направить мою линию мысли?
Кауфман: В общих чертах, коротко опишите, свою карьеру до вступления в общественную жизнь, и австрийскую политику, то есть до 1934.
Кальтенбруннер: Я родился в 1903. Мой отец и мой дед были известными адвокатами; по остальным я был фермером и пахарем. Моя мать скромного происхождения. Она была удочерена бельгийским послом в Румынии и жила здесь 25 лет. Во время моего детства, которое я провел в деревне со своей семьей, которая очень хорошо обо мне заботилась, я пользовался с одной стороны лучшим воспитанием и с другой стороны я познакомился с жизнью простого человека. Я ходил в начальную школу, среднюю школу, закончил, и в 1921 я поступил в университет Граца. Сначала я изучал химико—технологические науки в технологическом институте и позже, когда мой отец вернулся тяжело больным с войны, и когда возникла возможность того, что я могу принять его адвокатскую практику, я изучал право. Я завершил это обучение со степенью доктора права и политической науки в 1926.
У меня было трудное время. Я должен был зарабатывать себе на жизнь и на обучение. Я работал во время учебы, и 2 года я работал в качестве шахтера в ночную смену; я благодарен судьбе, что таким образом у меня получилось узнать немецкого рабочего гораздо лучше, чем обычно.
Кауфман: Можно покороче? Пожалуйста, как можно быстрее перейдите к периоду после 1934.
Кальтенбруннер: После окончания университета я 7 или 8 лет работал в качестве кандидата в коллегию согласно австрийскому закону, в рамках, которых я провел один год как помощник в суде и остальное время в адвокатских конторах в Зальцбурге и Линце.
Кауфман: Я прерву вас сейчас для вопроса. Правильно, что в 1932 вы стали членом партии?
Кальтенбруннер: Я стал членом партии в 1932 после нескольких лет пребывания в непартизанском движении по защите австрийской родины?
Кауфман: Вы вступили в СС[825] в тот же год?
Кальтенбруннер: Я думаю это был конец 1932 или может быть начало 1933.
Кауфман: Правильно, что уже до 1933, как поддерживается обвинением, вы были пресс—секретарем гау[826] и правовым советником отдела СС?
Кальтенбруннер: Это заявление требует разъяснения. Правда, что я выступал в своей родной провинции, гау Верхняя Австрия, на национал-социалистических митингах, но в основном — или скорее исключительно — для продвижения движения аншлюса[827]. В тот период экономической чрезвычайности, я являлся правовым советником, как и любой другой адвокат, какой-либо партии, добровольно предоставляя правовую информацию и бесплатные консультации на несколько часов в конце рабочего дня нуждающимся, которые являлись в этом случае национал-социалистами.
Кауфман: Правда, что позднее, в 1934, правительство Дольфуса[828] арестовало вас и что вы, совместно с другими руководящими национал-социалистами, были отправлены в концентрационный лагерь Кайзерштайнбрух[829]? Какова была причина этого?
Кальтенбруннер: Правильно. Я думаю, что относительно этого положения я должен кратко описать тогдашнюю политическую ситуацию в Австрии.
Правительство находилось в руках группы людей имевших мало сторонников в народе. Существовало две крупных группы не представленных в правительстве; первой была левацкая группа, то есть, социал-демократы и австромарксисты, и второй являлись национал-социалисты, которые тогда были очень маленькой группой. Правительство, затем, поместило не только национал-социалистов, но также социал-демократов и коммунистов в свои лагеря содержания с целью устранить любые политические распри, возникающие из митингов или демонстраций. Я был одним из тех национал-социалистов, которые тогда были арестованы, чье число было приблизительно 1 800.
Кауфман: У вас был еще один конфликт с ним? И вы были в конечном итоге подвергнуты суду о заговоре против правительства и впоследствии выпущены на свободу из задержания, в которое были помещены? В нескольких предложениях поясните причины этой процедуры.
Кальтенбруннер: Это было значительно позже. Я был арестован в мае 1935. Прежде всего, я должен сказать, о ходе попытки национал-социалистического восстания произошедшей в Австрии в 1934. Эта попытка восстания, которая, к сожалению, включала убийство Дольфуса[830], потерпела поражение и отмщалась самыми жестокими мерами против многих национал-социалистов. Отдельной жестокой мерой был закон, по которому, многие тысячи национал-социалистов потеряли свою работу или профессиональные лицензии, и возникла необходимость умиротворения, я скажу смягчения принципов политики правительства. Это преимущественно делалось двумя людьми: Ланготом[831], тогда заместителем начальника Верхней Австрии, и Рейнталлером[832], фермером и инженером. Примирительные действия начались в конце 1934 и в сентябре или октябре, я был приглашен присоединиться к таким действиям.
Кауфман: Пожалуйста, в общих чертах, если возможно, перейдите к периоду до 1938?
Кальтенбруннер: Я никоим образом не был причастен к этой попытке восстания в июле 1934 и вот почему я был приглашен присоединиться к этим примирительным действиям. В рамках этой программы правительство само требовало, чтобы определенные люди поддерживали связи с партийным руководством, с СА[833], СС, и со всеми организациями запрещенного тогда движения. С разрешения правительства и соответствующих полицейских управлений, я связался с СС.
В мае 1935 я был арестован, по подозрению в установлении нелегальных связей с СС и в государственной измене. Я оставался в заключении 6 месяцев и предстал перед военным трибуналом в Вельсе по обвинению в тяжком преступлении. Однако, я был оправдан в этом преступлении, поскольку правительство само признавало, что задача была разрешена мне с его ведома. Все это привело к вынесению приговора по преступлению небольшой тяжести, который, однако, освободил меня из под стражи.
Кауфман: Как вы участвовали в австрийской революции, произошедшей в марте 1938 и как в ней участвовали СС?
Кальтенбруннер: Вскоре после моих действий в связи с примирительными действиями Рейнталлера—Лангота, я впервые вошел в круги клубов движения аншлюса и во-вторых в те круги, чьей целью было мирно, путем эволюционного движения и развития, изменить условия в Австрии, расширив движение аншлюса так, чтобы склонить к этой идее само правительство.
В 1937 и 1938 я попытался войти в личный контакт с Зейсс-Инквартом, позднее министром, и я полностью принял его политические концепции.
Кауфман: У вас было мнение о том, что плебисцит в Австрии в апреле 1938 соответствовал воле нации?
Кальтенбруннер: Плебисцит от 10 апреля 1938 полностью соответствовал волие австрийского населения. Результат в 99,73 процента за аншлюс с Германским Рейхом был совершенно подлинным.
Кауфман: По поводу аншлюса, правильно, что вы были повышены до бригадефюрера СС и руководителя отдела СС?
Кальтенбруннер: Да, но сначала я хочу добавить следующее по вопросу аншлюса:
Представление и мнение обвинения совершенно неправильно, когда оно думает, что национал-социализм в Австрии тогда можно было каким-либо образом сравнивать с развитием имевшем место в Германии. Развитие австрийского национал-социализма было напротив совершенно иным. Начальная точка ненормальной экономической депрессии в Австрии и после движение аншлюса, и наконец национал-социализм сделали аншлюс правдой. Этот курс, из экономической депрессии через аншлюс к национал-социализму, являлся дорогой примерно всех национал-социалистов, и идеология партийной программы никоим образом не была ответственна.
Мне кажется, что это позволительно, и мне кажется, я также сам должен сказать сначала о том, что движение аншлюса в Австрии поддерживалось народом; сейчас следует принять во внимание факт того, что плебисцит в различных провинциях, таких как Тироль или Зальцбург, уже в предшествующие годы — мне кажется с 1925 по 1928 — показывал результат более чем 90 процентов голосов в пользу аншлюса.
Возвращаясь в 1928 Национальный совет[834] Австрии и Федеральный совет[835] Австрии подписали указ Национального совета[836] от 1918 года, который говорил о том, что обе ассамблеи разрешили присоединиться к Рейху; и они не отказывались от этой резолюции.
Председательствующий: Доктор Кауфман, я не думаю, что вам необходимы в таких подробностях эти вопросы, как причины, приведшие к аншлюсу. Попытайтесь убедить свидетеля меньше вдаваться в детали и перейти к материальному периоду.
Кауфман: Я думал, что подсудимый продолжает нести ответственность за свое участие в смене режима. Поэтому, я хотел, чтобы по крайней мере несколько предложений было сказано, об этом Трибуналу, но сейчас я готов изменить предмет.
Председательствующий: Свидетель приводил нам цифры отдельных плебисцитов задолго до аншлюса, которые выглядят совершенно не относящимися к делу подробностями.
Кауфман: Затем, в сентябре 1938, вас повысили до группенфюрера СС; правильно?
Кальтенбруннер: Да. После последовавшего аншлюса, я получил руководство общими СС в Австрии, а именно, главного отдела Дунай. Тогда я был повышен до руководителя бригады точно не следуя предшествующим рангам руководителей СС. И я думаю, в сентябре я был назначен группенфюрером для того, чтобы мой ранг был сделан таким же, что и у всех остальных руководителей главных отделов во всем Рейхе.
Кауфман: Могу я спросить вас относительно вашей дальнейшей карьеры в СС? Вы были назначены в 1941 высшим руководителем СС и полиции в Австрии?
Кальтенбруннер: В марте 1938 я стал членом австрийского правительства; то есть, я занял должность государственного секретаря по безопасности в Австрии, в рамках министерства внутренних дел. Затем в 1941 австрийское правительство было распущено; то есть, его деятельность был прекращена в пользу таких органов управления, которые преобладали в Рейхе; впоследствии, была сокращена должность государственного секретаря по безопасности, и с целью сохранить меня на том же уровне бюджета, я думаю в июле 1941 я был назначен высшим руководителем СС и полиции.
Кауфман: И 30 января 1943 начальником полиции безопасности и СД[837], то есть, в так называемом главном управлении безопасности Рейха. Как происходило это назначение? У вас были связи с Гиммлером? Что вам сказал Гиммлер по поводу вашего назначения?
Кальтенбруннер: Я должен кратко описать свои занятия с 1941 по 1943, то есть за 2 года, так как они поясняют, почему меня вызвали в Берлин.
Обвинение вменяет мне, что я возглавлял полицию безопасности уже в Австрии. В этом отношении обвинение ошибается.
Государственная полиция и криминальная полиция как и секретная служба в Австрии непосредственно управлялись из Берлина и были полностью исключены из власти Зейсс-Инкварта, тогда ответственного министра, и его заместителя, Кальтенбруннера. Мои занятия как высшего руководителя СС и полиции в Австрии — в отличие от занятий таких же людей в Рейхе — поэтому, просто ограничивались задачей представлять или руководить общими СС, что никоим образом не занимало всё моё время.
Поэтому, я во время этих 2 лет, следовал своим намерениям, касавшимся политической деятельности и развития достаточно крупной политической разведывательной службы с радиусом от Австрии к юго—востоку. Я делал это, в первую очередь потому что, я сожалел, что Рейх, по крайней мере, не использует политические и экономические ресурсы, все ресурсы, которые Австрия могла предоставить в распоряжение Рейха, и потому что Рейх c несравнимой близорукостью не придавал Австрии наиболее значимой миссии, в качестве посредника с юго—востоком. Таким образом, мои доклады вызывали повышенный интерес в Берлине, и поскольку Гиммлер периодически упрекался Гитлером[838] за то, что его разведывательная служба, которой руководил Гейдрих[839] в Рейхе, не составляла адекватных докладов о политических последствиях, Гиммлер, спустя 8 месяцев после смерти Гейдриха, почувствовал обязанность найти человека, который сможет освободить его от упрёков Гитлера о том, что его разведывательная служба не имеет значения.
Кауфман: И что вы обсуждали с Гиммлером?
Кальтенбруннер: В декабре 1942 он приказал мне прибыть в Берхтесгаден, где он тогда находился, потому что штаб-квартира фюрера находилась по соседству, в Оберзальцберге. Сначала он рассказал мне об упрёках Гитлера и потребовал, чтобы я создал в Рейхе центральную разведывательную службу. По этому поводу у нас был долгий разговор со ссылкой к моей докладной деятельности в предыдущие годы. Тогда у него было мнение, что будет наиболее лучшим решением, если я приму главное управление безопасности Рейха в качестве переходной основы для создания такой разведывательной службы. Я отказался от этого, приведя подробные причины, а именно, что я поддерживал и наблюдал критическое отношение Австрии к общему развитию Рейха, в особенности о внутриполитическом развитии. Я подробно объяснял Гиммлеру, почему немцы в Австрии, были разочарованы и в чем я видел опасность, что те же австрийцы, что 4 года назад с энтузиазмом присоединялись к Рейху, стали уставать от Рейха. Я имел…
Кауфман: Могу я сейчас прервать вас. Конечно, правильно, что вы являлись начальником главного управления безопасности Рейха. Вы пытаетесь сказать, что у вас не было исполнительной власти?
Кальтенбруннер: Я непосредственно к этому подхожу. Но, я должен сейчас описать, то первое совещание с Гиммлером; второе прошло 2 неделями спустя. По этому поводу я получил приказ; я ссылаюсь на первый приказ.
Но я хочу заявить прямо сейчас — и это прошло красной чертой через всю мою карьеру до последних дней войны — что даже тогда я объяснял Гиммлеру по каким существенным положениям я расходился с национал-социализмом в качестве внутренней политики Рейха, внешней политики, идеологии, нарушений права со стороны самого правительства. Я объявил ему, в особенности, что управление Рейхом также слишком централизовано; что Австрия жестко критиковала эту централизованную систему, в частности, поскольку федеративный статус был разрешен остальным землям, таким как Бавария. Я говорил ему о том, что создание нового германского уголовного закона, способ которым он осуществлялся, было неправильным, и что германское уголовное право являлось казуистичным. Австрийское уголовное право, основанное на более чем вековой традиции, подтверждалось как лучшее и признаваемое за рубежём. Я объяснял ему, что концепции превентивного заключения и концентрационных лагерей не одобрялись в Австрии, но любой человек в Австрии хотел предстать перед судом и законом.
Я объяснял ему, что антисемитизм в Австрии развивался совершенно иным путем и также требовал иного руководства. Я говорил, никто в Австрии, даже не думал о переходе тех границ антисемитизма как было установлено в партийной программе. Я также сказал, что вряд ли в Австрии было понимание того факта, что Нюрнбергские законы пойдут дальше партийной программы в этом отношении. В Австрии, с 1934, было мирно, под руководством полиции евреям разрешалось эмигрировать. Любое личное или физическое преследование евреев было совершенно излишним. Я ссылаюсь на документ, который где-то в судебном протоколе. Это доклад от начальника полиции Вены, датированный, мне кажется, декабрем 1939, который согласно статистике подтверждает, что с 1934 по 1939 я думаю всего более чем половина от 200 000 евреев эмигрировала в зарубежные государства. Такие проблемы я обсуждал тогда…
Кауфман: И что Гиммлер сказал вам?
Кальтенбруннер: И тогда я говорил Гиммлеру о том, что ему очень хорошо известно, что я не только совсем не подготовлен в полицейских вопросах, но, что вся моя деятельность до этого проводилась в сфере политической разведывательной работы, и, что следовательно, принимая главное управление безопасности Рейха, я не только отказываюсь иметь какую-либо исполнительную власть над такими ведомствами как Гестапо и криминальная полиция, но о том, что моя задача, которую он поставил мне, а именно установление и развитие разведывательной службы, будет фактически препятствовать мне в этом. Я также сказал, что я лично не только чрезвычайно отличался от Гейдриха, но что также существовали материальные различия, поскольку Гейдрих являлся экспертом в политических вопросах, в то время как я не был, и что политика которой он, Гиммлер, и Гейдрих уже дискредитировали Рейх не может осуществляться мной. Мое имя, моя честь, моя семья были слишком священными для меня.
Он заверил меня в этом отношении сказав:
«Вам известно, что в июне 1942 Гейдрих был убит и что, я сам, после его смерти» — и это было около 6 или 7 месяцев после смерти Гейдриха — «сам занимался его ведомством. Это продолжится, поскольку я» — это означало Гиммлера — «в будущем оставлю исполнительные ведомства для себя. Для этой цели у меня есть хорошо подготовленные эксперты Мюллер и Нёбе[840]. Вас они не касаются. Вам передается разведывательная служба, то есть управление III и управление VI, в качестве переходной основы для вашей разведывательной службы»
Я тогда рассказал ему, что разведывательную службу нельзя построить только на основе одной СД. Разведывательная служба до этого имела узкую направленность, потому что Гейдрих, все больше и больше вовлекал её в исполнительную работу, что априори не годилось для поиска разведывательных материалов.
Во-вторых, я рассказал ему о том, что разведывательная служба должна быть меньше, и в частности, я считал безумием иметь отдельные политическую и военную разведку. Ни в одной стране мира за исключением Германии и Франции не устанавливалось двух ведомственное разделение разведывательной службы. Поэтому, я потребовал от него, чтобы он сначала получил приказ фюрера в силу которого разведывательную службу вооруженных сил, которая имелась у контрразведывательной службы ОКВ, следовало объединить с СД и подобрать новый штат для органа, который должен был быть отобран и внимательно обследован…
Кауфман: Я сейчас вас прерву. Вы можете сказать мне в одном предложении произошла ли унификация, которую вы упомянули?
Кальтенбруннер: Да.
Кауфман: С управлением VI?
Кальтенбруннер: Да…
Кауфман: И затем другой вопрос…
Кальтенбруннер (Продолжая): Союз был, достигнут приказом Гитлера датированным 14 или 15 февраля 1944.
Кауфман: Итак, я спрашиваю вас: после того, что вы только что объяснили, Гиммлер облегчил вам исполнительные задачи и довел это до остальных начальников управлений внутри главного управления безопасности Рейха и остальных о том, что вас так освободили? Стало ли это освобождение от исполнительной власти, видимым снаружи ведомства; если так, то как?
Кальтенбруннер: После этого совещания с Гитлером в декабре 1942, он отпустил меня, потому что я не хотел принимать главное управление безопасности Рейха в таких условиях, которые он мне предлагал, а именно, чтобы исполнительные управления руководились им, как и ранее. Он был так зол на меня, что он не подал мне своей руки и во время последующих недель выражал мне различными способами свое возмущение. К середине января, 16-го или 18-го, телеграммой мне приказали явиться в штаб-квартиру, которая в то время были переведена в Восточную Пруссию. Я полагал, что я получу должность на фронте, потому что я просил о такой должности. Я поехал в штаб-квартиру с полным фронтовым снаряжением, потому что я думал, я наконец дождался той же судьбы, что была судьбой моих братьев и моих мужских родственников. Но я ошибся. Он сказал мне:
«Я поговорил с фюрером и фюрер уверен, что централизация и реорганизация разведывательной службы это правильная вещь. Он инициировал необходимые переговоры с вооруженными силами, и вы организуете и выстроите эту разведывательную службу. У меня останутся, Мюллер и Нёбе, ответственные за исполнительные ведомства»
Если вы спросите меня, являлись ли эти ограничения видимыми снаружи ведомства, я отвечу на вопрос, что этого не публиковалось. Поэтому, формально обвинение право во вменении мне: «Что касается внешнего мира, у вас никогда не было разграничительной линии». Поэтому я могу сказать, что я верил, что могу положиться на слова своего вышестоящего начальника. Он заявил это мне в присутствии Нёбе и Мюллера и отдал им личный приказ связываться с ним лично и докладывать ему и получать его приказы от него напрямую, как это происходило в течении 8 месяцев после смерти Гейдриха.
Я здесь категорически заявляю, что специальные поручения, которые давались Гейдриху, такие как, например, поручение относительно окончательного решения еврейской проблемы, не только не были мне известны, но и не передавались мне. Номинально я был начальником главного управления безопасности Рейха. Как таковой, я считал разведывательную службу и реорганизацию этой разведывательной службы своим подходящим занятием, как я и говорил ранее. Директивы получались от Гиммлера, но как я понял гораздо позже, в государственной полиции и криминальной полиции вопросы делались часто, именем начальника главного управления безопасности Рейха, то есть, моим именем, без моего уведомления или ознакомления с принимаемыми приказами.
Начальники управлений Гестапо и криминальной полиции иногда осуществляли эти приказы Гиммлера, как я сказал, таким способом, что они также подписывались моим именем как начальника главного управления безопасности Рейха, как я, вероятно, смогу заявить в подробностях позже, они так продолжали рутинную привычку со времен Гейдриха, который объединял всю исполнительную власть в своих руках и который мог делегировать полномочия Мюллеру и Нёбе. Но я сначала никогда не имел таких полномочий, и поэтому я не мог делегировать, какую-либо часть полномочий. Вероятно, в этом отношении я могу дополнить объявление, о своей ответственности сказав, что я, возможно, не предпринимал необходимой заботы, чтобы разъяснить, что никакой приказ государственной полиции или криминальной полиции не должен был содержать мое имя. В том, что я сам достаточно не занимался этим виноват Гиммлер, но вероятно в этом и моя ошибка.
Кауфман: Я обращаю ваше внимание на показания данные здесь в суде Олендорфом[841], начальником управления III 3 января 1946. Я кратко представлю вам эти показания, и пожалуйста, вы можете их прокомментировать. Эти показания ссылаются на вопрос исполнительной власти. Свидетель Олендорф сказал, в ответ на мой вопрос:
«Если вы задаете вопрос, занимался ли Кальтенбруннер исполнительными действиями я могу ответить утвердительно. Если вы затем назовете Мюллера и Гиммлера, исключая Кальтенбруннера, тогда я должен отметить, что согласно организации главного управления безопасности Рейха Мюллер являлся подчиненным Кальтенбруннера, и соответственно приказы от Гиммлера Мюллеру являлись также приказами Кальтенбруннеру, и Мюллер был обязан информировать Кальтенбруннера о них».
И затем, продолжая он сказал:
«Я могу сказать, что я абсолютно это знаю» — я обращаюсь к выражению, которое часто появлялось, а именно — «до последней поломойки Гиммлер оставлял за собой окончательное решение». Так что имел либо нет Кальтенбруннер полномочий во всем в этом отношении, я не могу заявить»
Сейчас я спрашиваю вас: в сущности, заявление Олендорфа правильное?
Кальтенбруннер: Оно требует разъяснения. Он прав, поскольку ничего в конструкции или даже организации главного управления безопасности Рейха не менялось со времен Гейдриха. Поэтому, он мог непосредственно полагать, что существовал официальный канал Гиммлер—Кальтенбруннер—Мюллер. Но во время совещаний, то есть, когда Гимллер отдавал приказы, это был определенно не тот случай. И о другом замечании, что Гиммлер оставлял за собой решения о последней поломойке, оно подтверждает, что ситуация действительно изменилась, поскольку, вопреки тому, что было во времена Гейдриха, я, посредник между Гиммлером и Мюллером, был не активен, а значит приказы от Гиммлера передавались непосредственно Мюллеру.
Кауфман: Теперь я перехожу к отдельным обвинениям, представленным обвинением и сначала представляю вам документ для вашего заявления. Это документ Л-38, экземпляр США-517. Он теперь Кальтенбруннер—3. Он касается обвинения предъявленного Кальтенбруннеру…
Председательствующий: Доктор Кауфман, у него уже есть номер экземпляра? Вы не хотите присвоить ему другой номер экземпляра.
Кауфман: Хорошо. Если этого не требуется я опущу это.
(Обращаясь к подсудимому)
Первый вопрос таков, все подписанные приказы о превентивном заключении содержали ваше имя в факсимиле или машинописи; и второй вопрос отдавали ли вы такие приказы; и далее, если в обоих случаях вы отрицательно ответите на вопросы, знали ли вы об этих приказах. Пожалуйста, прокомментируйте этот документ?
Кальтенбруннер: Я должен сказать, что ни разу за всю свою жизнь я не видел и не подписывал приказа о превентивном заключении. Во время допросов до суда, когда я опрашивался мне был представлен ряд приказов о превентивном заключении. Каждый из этих приказов о превентивном заключении имел такую подпись, то есть, мое имя, или на телетайпе или в машинописи, и я думаю в одном или двух случаях как факсимиле.
Кауфман: Вы признаете, что естественно, это ваше заявление не очень правдоподобно. Это ужасно, что начальник ведомства не знает, какие приказы подписываются его именем. Как вы объясните этот факт, факт который появляется из документов содержащих вашу подпись?