Шахт: До тех пор пока я был президентом Рейхсбанка то есть с марта 1933 — я, конечно, разговаривал о режиме Гитлера — мои друзья и знакомые за рубежом были полностью информированы о моих отношении и взглядах. За рубежом у меня имелось много друзей и знакомых, не только из-за моей профессии, но также помимо этого и в частности в Базеле, Швейцарии, где проходили ежемесячные встречи Международного банка, со всеми президентами соответствующих банков всех великих и некоторых нейтральных стран, и я всегда пользовался возможностью на всех таких встречах, чтобы совершенно ясно описывать этим господам ситуацию в Германии.
Вероятно, я могу в этом пункте сослаться на так называемые проведения зарубежных конференций или разговоров. Если кому-то больше не позволялось разговаривать с иностранцами, тогда тот не мог, конечно, достичь с ними взаимопонимания. Эти глупые предупреждения о том, что кто-то должен избегать контактов с иностранцами, казались совершенно неуместными мне, и если свидетель Гизевиус считал необходимым иной раз защищать своих умерших товарищей, которые были также и моими товарищами, от обвинений в совершении тяжкого преступления, тогда я хочу сказать то, что я считаю совершенно необходимым. Никогда никакой из членов нашей группы не предавал интересов Германии, и подтверждая это, я хочу привести вам хороший пример:
После оккупации нами Парижа, были конфискованы и внимательно обследовались чиновниками германского министерства иностранных дел дела Quai d'Orsay[1378]. Мне не нужно заверять вас о том, что они в основном искали подтверждения о том существовали или нет какие-либо пораженческие круги в Германии, которые не маскировали себя где-то за рубежом. Все дела Quai d'Orsay ссылавшиеся на мою личность и, конечно, там были записи многих дискуссий, которые я имел с французами, проверялись тогда чиновниками министерства иностранных дел, без моего уведомления.
Однажды — я думаю это вероятно случилось в течение 1941 — я получил письмо от немецкого профессора, который участвовал в этих поисках проводимых министерством иностранных дел. Я должен упомянуть его имя, если необходимо, он может свидетельствовать. Это профессор финансов и национальной экономики, профессор Штюкенбек в Эрлангене, и он написал мне, что во время этого расследования…
Председательствующий: Трибунал не видит в этом какого-либо положения, которое касается Трибунала. В любом случае, точно не существенно, если подсудимый говорит о том, что он не совершал, любым способом, предательства интересов Германии. Нам не нужны все эти подробности. Как это касается этого суда, я не знаю.
Дикс: Ваша светлость, я думаю, что это заявление было не о таком положении. То, что он хочет сказать, это то, что доступный человек за рубежом знал его и был знаком с фактом о том, что он был точно человеком мира, а не человеком готовившим агрессивные войны, и это относилось даже к периоду перевооружения.
Председательствующий: Но он говорил об этом 5 минут назад.
Дикс: Я не думаю, что вопрос профессора Штюкенбека настолько важен, но для меня точно, кажется уместным то, что говорил посол Дэвис о его разговоре с тогдашним комиссаром по иностранным делам советской республики Литвиновым[1379]. Это содержится в экземпляре Шахт-18 моей документальной книги. Он на странице 43 немецкого текста, и странице 49 английского текста. Могу я зачитать один параграф, и затем коротко спросить доктора Шахта о том соответствует ли заявление посла Дэвиса его воспоминаниям? Это доклад Дэвиса, выдержка из его книги «Миссия в Москву». Доклад государственному секретарю Соединенных Штатов. Отрывок на страницах 108 и 109.
«Следуя сделанному назначению, я вызвался к комиссару по иностранным делам Литвинову перед отбытием в Соединенные Штаты для выражения своего уважения.
«Затем я заявил о том, что европейская ситуация в своих частностях выглядела простой и что сложно было понять, почему руководство Европы не может предусмотреть, чтобы Англия, Франция, Германия, Италия и Россия согласовали сохранение территориальной целостности Европы и путём торговых соглашений предоставили Германии сырье, соответственно давая гарантии, что она сможет жить, что освободит народы Европы и мира от этих ужасных тягот вооружения и страха перед катастрофической войной. Быстрой репликой была: «Вы думаете Гитлер когда-либо согласиться на что-нибудь такое?». Я сказал, что я не знаю, но моим мнением было то, что существовал очень существенный орган влияния из ответственных людей в Германии для того, чтобы такая идея появилась. Литвинов ответил, что он думал, что так может быть; что Шахт был такого типа; он не думал о том, что они смогут одолеть Гитлера и политические и военные силы доминируют в Германии».
И теперь я спрашиваю вас, вы помните, тот разговор с Дэвисом?
Шахт: Я думаю должно быть здесь ошибка. Я не говорил об этом с Дэвисом, я говорил с Литвиновым. Это доклад Дэвиса государственному секретарю, о котором я не знаю.
Дикс: Да, вы совершенно правы.
Обвинением периодически подчеркивается, что ваши сведения о намерениях Гитлера к войне также вытекали из вашей должности уполномоченного по военной экономики и члена совета обороны Рейха. Геринг делал подробное заявление об этом. У вас есть добавить что-нибудь новое к заявлению Геринга?
Шахт: Я думаю, свидетель Ламмерс также говорил об этом. Я хочу просто подтвердить, что первый совет обороны Рейха 1935 не являлся ни чем иным, чем легализацией комитета существовавшего до 1933, придуманного для чиновников министерств, которые предположительно занимались экономическими мерами, как и управленческими мерами, которые могли предприниматься на случай угрозы войны против Германии.
Дикс: Как часто вы в особенности встречались с военным министром и уполномоченным по управлению?
Шахт: Этот знаменитый триумвират, эта коллегия трёх человек описанная одним из обвинителей как краеугольный камень военной политики, никогда не встречался, и не удивительно, что мы проиграли войну, если таким был краеугольный камень.
Дикс: Обвинение также сослалось на доклад военного министра относительно задач совета обороны Рейха в 1934. Это документ номер Е—128, экземпляр номер США-623. У вас есть, что-нибудь добавить к этому?
Шахт: Да, я хочу получить разрешение процитировать короткий параграф. Я вижу здесь только два предложения. Этот доклад содержит следующее заявление:
Ссылка на опыт первой мировой войны, то есть с 1914 по 1918, и я процитирую — я сделаю это на английском поскольку у меня есть только на английском, я цитирую:
«Тогда мы были способны расширить наши сырьевые базы и производство на Запад: Лонгви, Брие, Туркуэн, Рубе, Антверпен (текстиль), и на Востоке, Лодзь, и юго—востоке (рудные шахты в Сербии и Турции, минеральная нефть в Румынии). Сегодня мы столкнулись с возможностью быть отброшенными к своей стране и даже лишиться соответствующих наиболее ценных промышленных и сырьевых материалов на Западе и Востоке».
Я думаю, если бы любой хотел готовиться к агрессивной войне, вычисляя в сентябре 1934, что надо было защищать себя от возможности возникновения такой ситуации, то это лучшее подтверждение, что вовсе не стоял вопрос агрессивной войны.
Дикс: В этой связи, под заголовком «мирные усилия» вы можете также вероятно рассказать Трибуналу, о ваших мирных усилиях, об улучшенных или даже отмененных репарационных требованиях Версальского договора?
Шахт: С самого первого момента, после определения с репарациями в 1921 или где-то так, я боролся против этой бессмыслицы с аргументом о том, что осуществление таких репараций ввергнет весь мир в экономический хаос. Нельзя было за одно поколение, выплатить 120 000 000 000 рейхсмарок или около 2 000 000 000 рейхсмарок ежегодно, так как тогда…
Дикс: Мы хотим быть краткими. Будьте любезны рассказать только о ваших мирных усилиях, а не о национальной экономике.
Шахт: Хорошо, я не говорю о национальной экономике.
Я боролся против этого, так как время шло, я добился убеждения народов почти всех стран, что это было сущей ерундой. Поэтому в июле, если я не ошибаюсь 1932, тогдашний рейхсканцлер Папен смог поставить свою подпись на соглашении в Лозанне, которое требовало репараций, де юре, ожидая сумму в 3 000 000 000, и которое, де факто, совсем отменяло репарации.
Дикс: Вы тогда продолжали ваши определенно мирные усилия в остальных сферах? Вы уже говорили о переговорах в Париже относительно колониального вопроса. Я рассчитываю, что у вас есть добавить, что-нибудь к этому?
Шахт: Я не помню сейчас насколько я продолжал это по времени, но я думаю я докладывал о переговорах в подробностях, так что нет необходимости повторяться.
Дикс: Джордж Мессершмит, часто упоминаемый бывший генеральный консул Соединенных Штатов в Берлине заявил в своих письменных показаниях документе номер ЕС-451, экземпляр номер США-626, на который ссылалось обвинение, что у него было мнение о том, что национал-социалистический режим не мог быть в состоянии оставаться у власти и выстраивать свою военную машину если бы не ваша деятельность. В конце дела обвинения, обвинение представило данный тезис Мессершмита. Поэтому, я хочу, чтобы вы сделали заявление по данному предмету.
Шахт: Я не знаю, имеет ли, это совершенно необоснованное мнение господина Мессершмита какую-либо ценность в качестве доказательства. Вместе с тем, я хочу возразить ему посредством нескольких цифр. Я заявлял ранее, что до 31 марта 1938, Рейхсбанк предоставил 12 000 000 000; то есть, в течение первого налогового года, около 2 250 000 000, и в течение последующих 3 лет, 3 250 000 000 ежегодно. В течение этих лет — со—подсудимого Кейтеля спрашивали об этом, когда его допрашивали здесь — военные расходы, как сказал Кейтель, насчитывали следующее:
В налоговом году 1935–1936 — 5 000 000 000.
В налоговом году 1936 -1937 —7 000 000 000.
В следующий налоговый год — 9 000 000 000.
И на этой стадии содействие от Рейхсбанка снижалось. Несмотря на это, в течение следующего года и без какого-либо содействия от Рейхсбанка, расходы на вооружение возросли до 11 000 000 000, и в последующий год подскочили до 20 500 000 000.
Следовательно, это показывает, что даже без финансового гения господина Шахта, они управляли ростом фондов. Как они это делали было другим вопросом.
Дикс: Я соответственно представил эти цифры подсудимому Кейтелю. Я не думаю, что Трибунал сейчас имеет документ. Он сейчас доступен и имеет номер экземпляра Шахт-7. Он на странице 15 немецкого текста и странице 21 английского текста. Господин Кейтель мог, конечно, лишь сослаться на первую колонку, то есть, общие расходы; но есть вторая и третья колонки, в этом отчёте, и эти две рассчитаны Шахтом, вычисления относительно того, что получалось с помощью и без помощи Рейхсбанка.
Я сейчас не намерен вдаваться в подробности. Я просто хочу получить ваше разрешение спросить доктора Шахта были ли цифры вычисленные им, в столбцах 2 и 3 документа, вычислены правильно.
Шахт: У меня есть цифры в документе передо мной. Цифры абсолютно верны и снова я хочу объявить, что они показывают, что в течение первого года после прекращения Рейхсбанком его содействия, не менее чем на 5 125 000 000 больше было выделено без содействия Рейхсбанка, то есть, всего 11 000 000 000.
Дикс: До сих пор вы заявляли Трибуналу, что вы были активным противником опасного и обширного перевооружения и вы показывали это затягивая кошелек. Вы противостояли чрезмерному перевооружению каким-либо иным способом, например, выступая с лекциями и подобным?
Шахт: Много раз я выступал не только перед экономистами и профессорами, которые являлись моими основными слушателями, но я часто выступал по приглашению военного министра и главы военной академии перед высокопоставленными офицерами. Во всех этих лекциях я постоянно ссылался на финансовые и экономические ограничения предметом которых было немецкое перевооружение и я предупреждал от чрезмерного перевооружения.
Дикс: Когда вы впервые составили впечатление о том, что степень немецкого перевооружения была чрезмерной и преувеличенной?
Шахт: Сложно привести вам дату. Начиная с 1935, я делал постоянные попытки замедлить скорость перевооружения. По одному поводу Гитлер сказал — секунду, у меня здесь есть — что до весны 1936 будем поддерживать ту же скорость. Я насколько возможно следовал этому, хотя начиная со второй половины 1935, я беспрестанно применял тормоза. Но после 1935 я сказал себе, что, поскольку сам фюрер так сказал, с весны 1936 такая же скорость больше не нужна. Это видно из документа 1301-ПС в котором цитируются эти мои заявления, заявления, которые я сообщил так называемому «малому министерскому совету». Геринг возражал мне во время той встречи, но я, конечно, поддерживаю вещи сказанные тогда.
После этого я постоянно пытался заставить военного министра сделать что-нибудь для замедления скорости перевооружения, хотя бы только в интересах общей экономики, поскольку я хотел видеть экономическую систему работающей на экспортную торговлю. Подтверждение факта того насколько я предупреждал военного министра содержатся в моём письме датированном 24 декабря 1935, которое я написал ему, когда увидел приближение окончания периода желаемого Гитлером, и когда я уже применял тормоза. Он также представлен обвинением как документ номер ЕС-293. В английской версии документ на странице 25.
Я прошу позволения процитировать очень коротко — все мои цитаты очень короткие — из этого документа. Я написал письмо военному министру Рейха, и я цитирую:
«Я понял из вашего письма от 29 ноября» — и затем следует ссылка на номер — «что ожидается рост запросов вооруженных сил по меди и свинцу, которые насчитывают практически вдвое от текущего потребления. Это лишь текущие запросы, в то время как одинаково срочные предоставления для будущего не содержатся в цифрах. Вы ожидаете от меня получения необходимой зарубежной валюты для этих запросов, и на это я уважительно отвечу, что в существующих обстоятельствах я не вижу возможности подобного».
Другими словами, Бломберг просил о том, чтобы я закупал сырье за иностранную валюту, и я заявил очень четко, что я не вижу какой-либо возможности так делать.
Документ продолжает говорить — и это предложение относительно лимита к 1 апреля. Я цитирую:
«До сих пор на всех совещаниях проводимых фюрером и рейхсканцлером, также как и с ведущими военными департаментами, я выражал своё убеждение, что будет возможным обеспечить необходимую иностранную валюту и сырье при существующей степени перевооружения до 1 апреля 1936. Несмотря на факт, что из-за нашей культурной и аграрной политики, которые в настоящее время отвергнуты всем миром, для меня это будет сделать чрезвычайно трудно и продолжать будет сложно, я всё еще надеюсь, на осуществление своего первоначального плана».
То есть то, о чём я думал, эта предполагаемая программа могла осуществляться до 1 апреля, но не после него.
Дикс: Это факт, что министр транспорта Дорпмюллер[1380], пытался получить кредиты для железнодорожных целей. Каким было ваше отношение к этому в качестве президента Рейхсбанка?
Шахт: Во время совещания между фюрером, Дорпмюллером и мной, на котором фюрер сильно поддерживал запросы Дорпмюллера, я тотчас отказал в кредите, и он его не получил.
Дикс: Здесь обсуждалась встреча от 27 мая 1936 так называемого «малого министерского совета» под председательством Геринга. Обвинение утверждает, что намерения по агрессивной войне стали видимы из этой встречи. У вас есть какие-либо сведения об этой встрече?
Шахт: Пожалуйста, какая дата?
Дикс: 27 мая 1936.
Шахт: Нет. Я присутствовал в течение этого совещания и я не увидел ничего во всем документе указывающего на агрессивную войну. Я очень внимательно изучил документ.
Дикс: Далее против вас предъявлено то, что содержится в докладе посла Буллита, документ номер Л-151, экземпляр США-70, датированном 23 ноября 1937. Вы, конечно, слышали, что обвинение также сделало вывод из этого доклада о том, что со стороны Гитлера существововали агрессивные намерения. Будьте любезны сделать заявление об этом?
Шахт: Во всём докладе я не увидел ничего в отношении того, что Гитлер собирался начать агрессивную войну. Я просто говорил о намерениях Гитлера если возможно добиться аншлюса Австрии, и если возможно дать судетским немцам автономию. Ни одно из этих двух действий не являлось агрессивной войной, и помимо этого, господин Буллит сказал следующее в докладе об этом разговоре со ссылкой на меня. Я цитирую: «Шахт тогда начал говорить об абсолютной необходимости сделать что-нибудь для создания мира в Европе…».
Дикс: Меморандум об этом разговоре также содержится в моей документальной книге как экземпляр номер Шахт-22. Он на странице 64 английского текста и странице 57 немецкого текста.
Мы сейчас в больших подробностях займемся вашей предполагаемой осведомленностью о намерениях Гитлера начать войну. Прежде всего, в общем говоря, Гитлер когда-нибудь, насколько вам известно…
Председательствующий: …Сейчас мы прервемся.
(Объявлен перерыв до 14 часов)
Вечернее заседание
Председательствующий: Итак, доктор Дикс.
Дикс: (Обращаясь к подсудимому): Итак, мы подошли к обширному вопросу о ваших предполагаемых сведениях о непосредственных военных целях Гитлера. Вы уже упоминали общим путём, что Гитлер никогда не говорил с вами о войне. У вас есть, что добавить к этому?
Шахт: Нет.
Дикс: Вы также затронули вопрос искренности его мирных заверений и его предложений по разоружению. У вас есть, что добавить к этому?
Шахт: Нет, поначалу я верил в них.
Дикс: И разные члены кабинета, когда-либо говорили с вами о воинственных намерениях?
Шахт: Я никогда не слышал чего-либо от кого-либо из моих коллег в кабинете Рейха, что могло привести меня к мысли, о том, что кто-либо имеет намерение начать войну или приветствует если Германия начнёт войну.
Дикс: Итак, мы переходим к вашему собственному отношению к войне. Вы уже указали на ваше общее отношение, когда вы говорили о вашей пацифистской философии. Поэтому я думаю, наиболее подходяще если я зачитаю из моей документальной книги мнение третьего лица, того кто очень хорошо вас знает, бывшего члена дирекции Рейхсбанка, Хельсе. Это Шахт документ 37—С, страница 160 немецкого текста, и 168 английского текста. Он в письменных показаниях. И там, начиная с параграфа 2, Хельсе говорит:
«В течение 1935 по 1939 годов я вспоминаю несколько поводов бесед с доктором Шахтом о войне и перевооружении. В этих разговорах он всегда выражал своё отвращение к любой войне и любому воинственному поведению. Он придерживался твердого мнения, что даже завоевательная война принесет лишь недостатки и что в целом новая европейская война, будет преступлением против культуры и гуманизма. Он надеялся на долгий период мира для Германии, так как она нуждалась в этом более чем другие страны с целью улучшить и стабилизировать свою нестабильную экономическую ситуацию.
«По моим сведениям, до начала 1938, доктор Шахт на встречах с советом директоров Рейхсбанка и в личных разговорах по предмету вооружения всегда говорил только об оборонительных мерах. Я думаю, что я могу вспомнить, что он говорил мне в середине 1938, что провокационные действия Гитлера против Австрии и судетского района были хуже чем бездумными с военной точки зрения.
«Он говорил о том, что Германия предпринимала только оборонительное вооружение, которое подтверждалось как абсолютно неадекватное в оборонительном качестве на случай нападения одной из великих держав, возможностью с которой Гитлер вынужден был считаться. Он говорил, что он никогда не слышал, чтобы Вермахт был каким-либо путём создан или вооружен для агрессивной войны.
«Когда война разразилась и расширялась более и более, он непрерывно говорил о том, что он величайши ошибся в своём суждении о личности Гитлера; он надеялся на долгое время, за которое Гитлер разовьется в настоящего государственного деятеля, который после опыта первой мировой войны, избежит любой войны».
Вы уже затрагивали вопрос об аннексии Австрии и привели своё общее мнение. Теперь я попрошу вас сделать конкретное заявление об имевшем место аншлюсе и особенно о манере в которой проходил аншлюс.
Шахт: То, что этот аншлюс придет в какое-либо время все мы, немцы знали. Что касается различных политических переговоров, которые проходили между Гитлером, Шушнигом[1381] и остальными, я естественно был немного информирован как были и остальные министры кабинета и вероятно за исключением Геринга и Риббентропа, и вероятно ещё одного или двух. Настоящий аншлюс в Австрии был для нас совершенным сюрпризом, не факт, а дата. Величайшим удивлением, и мы, в любом случае мои знакомые и я сам, были совершенно удивлены.
Дикс: Как вы судили о манере, характере и развитии аншлюса?
Шахт: Я думаю, что многое можно было сказано о манере. Что мы впоследствии услышали на этих слушаниях это точно не очень радующее, но я мне кажется, что он имел очень мало практического влияния на сам аншлюс и ход событий. Вся вещь была более демонстрацией для внешнего мира, похожей вероятно на марш в Рейнланд; но по моему мнению он не имел большого эффекта на ход переговоров. Я сейчас говорю о марше войск. Этот марш был более или менее праздничным приёмом.
Дикс: Обвинение указало на то, что в марте 1938 вы регулировали отношение шиллинга к марке на случай возможного аншлюса, и этим обвинение, очевидно, хочет подтвердить, что вы имели предшествующие сведения об этой акции. Вы расскажете нам о своейй позиции об этом?
Шахт: Факт, на который обвинение ссылается это сообщение от подполковника Видемана. 11 марта, около 3 часов вечера — я думаю я помню, но я не могу сказать было ли это по телефону или лично — кто-то, может быть, подполковник Видеман, запросил меня чисто как о вопросе валютной политики, как будет регулироваться покупательная способность войск, если германские войска должны будут вступить в Австрию, и было ли необходимым иметь какие-либо предписанные правила. Я рассказал ему о том, что конечно всё должно оплачиваться, все, что войска могли купить там, и что обменный курс, если им оплачивать в шиллингах, а не марках, будет 1 марка за 2 шиллинга. Это был курс, который получился тогда, который оставался честно установленным и был признан соотношением шиллинга к марке. Факт, что вечером 11-го ко мне пришли с этим вопросом лучшее подтверждение, того, что я не имел предварительных сведений об этих вопросах.
Дикс: Далее обвинение считает обвинением против вас, что в своей речи в австрийском Национальном банке после вступления войск, вы решительно использовали национал-социалистическую фразеологию и таким образом приветствовали аншлюс.
Вероятно, мы воспользуемся возможностью сэкономить время и ответить на обвинение, непрерывно делающееся обвинением о том, что в речах, обращениях, и т. д., вы иногда считали подходящим задавать тон, о котором можно вероятно сказать, что он излучал национал-социалистические идеи. Это используется в качестве косвенного доказательства против вас.
Будьте добры определить свою позицию об этих аргументах и привести свои причины такого вашего отношения?
Шахт: Если я делал так в первые годы, я делал так лишь с целью напомнить партийному окружению и народу об изначальной программе национал-социалистической партии, к которой подлинное отношение членов партии и функционеров находилось в прямом противоречии. Я всегда пытался показать, что принципы, которых я придерживался по многим политическим вопросам полностью согласовывались с принципами национал-социалистической программы как они заявлялись в партийной программе, а именно, равные права для всех, достоинство личности, уважение церкви, и так далее.
В последующие годы, я также непрерывно использовал национал-социалистическую фразеологию, потому что со времени своей речи в Кёнигсберге, контраст между моими взглядами и взглядами Гитлера относительно партии был совершенно ясным. И постепенно внутри партии я получил репутацию врага партии, человека, чьи взгляды противоречили партии. С того момента не только возможность моего сотрудничества, но также само моё существование находились под угрозой; и в такие моменты, когда я видел свою деятельность, свою свободу, и свою жизнь по серьезной угрозой от партии, я использовал такие моменты, чтобы показать посредством подчеркивания национал-социалистической фразеологии, что я работал в рамках традиционной политики и что моя деятельность согласовывалась с этой политикой — с целью защитить себя от этих нападок.
Дикс: Другими словами, вспоминая показания свидетеля Гизевиуса о замечании Герделера[1382], вы использовали в таком случае методы Талейрана[1383]?
Шахт: Я не совсем знаком с методами Талейрана, но в любом случае я прикрывал себя.
Дикс: В этой связи я хочу зачитать отрывок из письменных показаний Шнивинда, который непрерывно цитируется. У него номер Шахт 34. Я часто указывал на страницу. Это страница 118 немецкого, страница 126 английского текста. Шнивинд говорит:
«Если Шахт с другой стороны устно или письменно по случаю делал заявления, которые могли быть построены как обозначающие, что он прошёл долгий путь в идентификации себя с режимом Гитлера, эти заявления были естественно известны нам; но то, что думал Шахт в действительности было известно почти каждому чиновнику Рейхсбанка, и министерства экономики Рейха, прежде всего, конечно, его ближайшим коллегам.
«По многим поводам мы просили доктора Шахта о том, чтобы он не заходил слишком далеко в таких заявлениях. Он всегда отвечал, что он находится под таким плотным огнём от партии и СС, что он мог прикрывать себя только громкими лозунгами и лукавыми заявлениями».
Я могу объяснить, что Шнивинд являлся высокопоставленным чиновником министерства экономики Рейха, и работал непосредственно в подчинении Шахта и с ним.
Обвинение также ссылается на письменные показания Тилли подтверждая, что вы признавали, что вы думали о способности Гитлера к агрессивным намерениям. Вы сделаете об этом заявление?
Шахт: Эти письменные показания британского майора Тилли совершенно верны. Я говорил майору Тилли во время предварительного допроса о том, что в 1938, в ходе событий дела Фрича и после, я стал убежден в том, что Гитлер в любом случае не избежит войны любой ценой и что возможно он даже стремился получить войну. Оглядываясь назад я задумываюсь о ряде заявлений Гитлера и спрашиваю себя о причине, почему Гитлер, по ходу лет, достиг точки в которой он не мог избежать войны. И я рассказал майору Тилли, что единственной причиной о которой я думал, было то, что оглядываясь назад у меня, складывается впечатление, что Гитлер впал в роль в которую неизбежно впадает каждый и любой диктатор, который не хочет отказываться от своей власти, а именно, чтобы обеспечивая свою поддержку народом, какого-либо рода славой победителя — то что было вероятным развитием мысли Гитлера.
Дикс: Такое же объяснение как давалось принцем Меттернихом[1384] Наполеону[1385]?
Вы уже мимоходом замечали, что вы впервые стали подозревать в течение дела Фрича. Свидетель Гизевиус подробно описал дело Фрича Трибуналу. Мы не желаем повторять чего-либо. Поэтому, я прошу вас заявить в отношении дела Фрича лишь то, что вы можете сказать как дополнение или поправку к показаниям Гизевиуса. Я могу предположить, что Трибунал сейчас прервется, если Трибунал пожелает.