Шахт: В предыдущих заявлениях сделанных здесь мной, я говорил о Гитлере как полуобразованном человеке. Я всё еще поддерживаю это. Он не имел достаточного школьного образования, но он позже прочитал огромное количество позднее, и приобрёл обширные знания. Он жонглировал этими знаниями в мастерской манере во всех дебатах, дискуссиях и речах.
Несомненно, в определенных отношениях он был гениальным человеком. У него были неожиданные идеи, о которых ещё никто не думал и которые были временами полезны в разрешении огромных трудностей, иногда поразительно простые, однако, иногда, с одинаково поразительной жестокостью.
Он был психологом масс и воистину дьявольским гением. В то время как я сам и некоторые другие — например, генерал фон Вицлебен[1345] говорил мне так однажды — в то время как мы никогда не очаровывались в личных разговорах, он тем не менее имел значительное влияние на остальных людей, и в особенности он был способен — несмотря на его визгливый и периодически срывающийся голос — сильно возбуждать нарастающий энтузиазм больших масс в заполненной аудитории.
Я думаю, что изначально он не был наполнен лишь злыми желаниями; изначально, несомненно, он верил, что он нацелен на хорошее, но постепенно он сам пал жертвой той же магии, которую он творил над массами; потому любой, соблазняя массы, наконец, ведется и соблазняется ими, и значит эта обратная связь между лидером и ведомыми, по моему мнению, способствовала его заманиванию на злобную дорогу массовых инстинктов, которую любой политический лидер должен избегать.
Еще одна вещь восхищала в Гитлере. Он был человеком безграничной энергии, силы воли, которая преодолевала любые препятствия, и по моим оценкам лишь две этих характеристики — психология масс и сила воли — объясняют, что Гитлер был способен сплотить за собой 40 процентов, и позже почти 50 процентов, немецкого народа.
Что еще я мне сказать?
Дикс: Что же, я в основном касался представления предмета о вашем изменении мнения. Вы сказали, что смена вашего отношения к Гитлеру была вызвана инцидентом[1346] Фрича[1347]. Вы лучший свидетель, который может дать нам объяснения не о Гитлере, но о своём собственном развитии и изменении своего отношения к Гитлеру.
Шахт: Простите меня. Я думаю в этом основная ошибка. Из этого, кажется, как если бы я некоторое время являлся убежденными сторонником Гитлера. Такого никогда не было. Напротив, не касаясь моего народа и моей страны, после получения Гитлером власти, я стремился изо всех сил направить эту власть в законное русло, и удерживать её в рамках границ. Поэтому, не стоял вопрос разрыва с Гитлером. О разрыве можно было говорить, если бы я был близко связан с ним раньше. В душе я никогда не был близко привязан к Гитлеру, но всё—таки я работал в кабинете и я делал так, потому что он был, в конце концов, у власти, и я считал своим долгом предоставить себя в распоряжение моего народа и моей страны для их блага.
Дикс: Хорошо, но в какое время, какие условия, какое осознание повиляли на вас, начать деятельность, которую описал свидетель Гизевиус?
Шахт: Моя серьезная критика Гитлера началась уже во время так называемого путча Рёма 30 июня 1934. Я хочу указать на то, что первые такие вещи случились совершенно неожиданно и застали меня врасплох, потому что я совсем их не ожидал. Тогда я сказал Гитлеру: «Как могло быть, что вы просто убили этих людей?» В любом случае должен был быть по крайней мере военно-полевой суд какого-либо рода». Гитлер проглотил эти замечания и просто пробурчал нечто о «революционной необходимости», но не стал по-настоящему возражать мне.
Затем в течение второй половины 1934 года и первой половины 1935 года я заметил, что я находился в заблуждении, когда я поверил в то, что Гитлер не одобряет то, что могло считаться революционными и беспорядочными партийными эксцессами, и что он был действительно настроен, восстановить законную атмосферу. Гитлер ничего не делал для остановки эксцессов отдельных членов партии или партийных групп. Весьма вероятно идея, которая недавно — или я думаю сегодня — упоминалась свидетелем всегда была на уме: это просто разгул СА[1348]. То есть, для партийных масс он санкционировал, как средство разрядки, так сказать, поведение которое абсолютно несовместимо с правильным порядком в государстве. В течение последующих месяцев мои подозрения подтверждались и нарастали, и затем впервые, в мае 1935, я получил повод достаточно открыто донести до него все эти вопросы. Я не знаю, хотите ли вы, чтобы я обсудил эти вещи сейчас, но я готов рассказать о них.
Дикс: Я считаю важным, чтобы Трибунал услышал от вас о том, как ваше изначальное отношение к Гитлеру, которое вы только что описали, менялось, и вы стали заговорщиком против него.
Шахт: Что же, решающая перемена в моём отношении возникла по причине инцидента Фрича, в тот очень важный момент я осознал — и, конечно, это не дошло со скоростью света, но в течение недель и месяцев это кристаллизовалось — что Гитлер нацелен на войну, или, по крайней мере не был готов делать всё для избежания войны. В тот момент я сказал себе, что в этом заключалась огромная опасность, которая возникла в его голове, и что насилие можно сокрушить лишь насилием.
Любая возможность политической пропаганды в Германии конечно не обсуждалась. Не существовало свободы собраний. Не было свободы слова. Не было свободы речи. Не было возможности обсуждать вещи даже в небольшой группе. От начала до конца за каждым шпионили, и каждое слово, сказанное среди более чем двух лиц произносилось с опасностью для жизни. Существовала лишь одна возможность перед лицом террора, которая отходила от демократических реформ и которая избегала любой национальной критики. Так следовало встречать эту ситуацию насилия.
Тогда я пришел к выводу, что перед лицом террора Гитлера были возможны только государственный переворот, путч, и наконец, покушение.
Дикс: И Гизевиус прав, говоря о том, что перипетия, решающая поворотная точка в вашем отношении вытекавшем из ваших впечатлений и опыта это так называемый кризис Фрича?
Шахт: Помимо присущей фальши, которая проявлялась во всех действиях и мерах партийцев, кризис Фрича предоставил абсолютную гарантию того, что случилась основная перемена в проведении политических дел, примерно за 10 дней был удален Бломберг[1349], был удален Фрич, был удален Нейрат, и Гитлер не только назначил такую неподходящую персону как Риббентроп министром иностранных дел, но также в своей речи в Рейхстаге вскоре объявил о том, что теперь перевооружение возрастёт еще сильнее. Впоследствии кризис Фрича был решающей поворотной точкой в моём отношении, и с той поры я знал, что любая мирная попытка контроля потока не удастьстя и что она встретит лишь насильственные средства.
Дикс: Для оценки кризиса Фрича могу я процитировать сейчас документ, который я уже хотел представить по поводу допроса Гизевиуса, но не смог, потому что документ не был доступен обвинению. Тот же взгляд на кризис Фрича, который Гизевиус и теперь доктор Шахт представили здесь, также выражался за рубежом офицером разведки с политическим кругозором. Могу я указать на номер экземпляра 15 моей документальной книге (документальный номер Шахт-15)? Он на странице 41 английского текста, и 35 в немецком тексте. Это двухлетний доклад начальника штаба армии Соединенных Штатов военному секретарю за период с 1 июля 1943 по 30 июня 1945. Я процитирую из него предложение:
«История германского высшего командования с 1938 это сплошной конфликт личностей, в котором военные суждения всё больше и больше, подчинялись диктату Гитлера. Первая схватка произошла в 1938 и привела к удалению фон Бломберга, фон Фрича и Бека[1350] и утрате эффективного консервативного влияния на германскую внешнюю политику».
Так что здесь этот поворотный момент также ясно воспринят. И как итог я хочу задать вопрос доктору Шахту.
(Обращаясь к подсудимому)
Вы были разочарованы в Гитлере, или считали тогда себя обманутым Гитлером? Вы ответите на это?
Шахт: Ответ в том, что я никогда не чувствовал себя разочарованным Гитлером, потому что я не ожидал от него больше, чем позволяла моя оценка его личности. Но я точно считал себя обманутым, облапошенным и надутым им в высшей степени, потому что всё ранее обещанное им немецкому народу и соответственно мне, он не сдержал впоследствии.
Он обещал равные права всем гражданам, но его сторонники, независимо от своих способностей, пользовались привилегиями больше остальных граждан. Он обещал предоставить евреям ту же защиту, которой пользовались иностранцы, тут же он лишил их любой юридической защиты. Он обещал бороться против политической лжи, но вместе с министром Геббельсом, он не делал ничего против политической лжи и политического мошенничества. Он обещал немецкому народу поддерживать принципы позитивного христианства, тут же он допускал и поощрял меры которыми церковные учреждения притеснялись, поносились и разрушались. Также, во внешнеполитической сфере он всегда выступал против войны на два фронта — и затем сам их создал. Он презрел и пренебрёг всеми законами Веймарской республики, которые клялся соблюдать под присягой, когда становился канцлером. Он мобилизовал Гестапо против личной свободы. Он ограничил и связал любой свободный обмен идеями и информацией. Он помиловал преступников и призвал их на службу. Он делал всё для нарушения своих обещаний. Он лгал и обманывал мир, Германию и меня.
Дикс: Позвольте вернуться к периоду захвата власти. В ноябре 1932, вы публично заявили, что Гитлер станет рейхсканцлером. Что заставило вас сделать такое заявление?
Шахт: Это заявление было вызвано фактом, что Гитлер на июльских выборах 1932 получил для своей партии 40 процентов всех мест в Рейхстаге. Это было результатом выборов, если у меня правильные сведения, которого не случалось с 1871, когда был основан Рейхстаг; и для меня, как демократа и сторонника демократического парламентарного правительства, было совершенно неизбежно, что этому человеку теперь доверят сформировать новый кабинет. Я не знал тогда альтернатив. Была лишь одна иная возможность, одна альтернатива, это военное правление. Но кабинет фон Папена уже имел некоторые особые президентские полномочия и всё же не смог сохранить себя перед лицом Рейхстага; и когда господин Шлейхер[1351] попытался установить военный режим без участия нацистов, он потерпел неудачу спустя несколько недель, потому что обнаружил себя перед альтернативой начать гражданскую войну или подать в отставку.
Гинденбург[1352] и поначалу также Шлейхер — хотя в последний момент он действовал иначе — всегда были мнения о том, что вооруженные силы не могут предстать перед гражданской войной, и Гинденбург точно не был готов допустить гражданскую войну. Но очень неохотно, он сам был принужден к необходимости передать нити правительства в руки человека, который благодаря своей пропаганде и неспособности предшествующих правительств, благодаря также невнимательной политике зарубежных государств к Германии, получил большинство немецких голосов.
Дикс: Вам известно, что обвинение вменяет вам содействие Гитлеру и режиму нацистской власти. Поэтому я хочу спросить вас сейчас, выступали ли вы публично между июльскими выборами 1932, и днём, когда Гитлер стал канцлером — то есть 30—м января, 1933.
Шахт: Сначала я хочу заявить, что власть Гитлера была сформирована фактически в июле 1932, когда он обеспечил 230 мест в Рейхстаге. Всё остальное, что последовало должно рассматриваться как последствие выборов в Рейхстаг. В течение всего периода — за исключением одного упоминавшегося вами интервью, в котором я сказал, что согласно демократическим принципам Гитлер должен стать рейхсканцлером — я могу сказать, что я не писал и не говорил публично ни единого слова о Гитлере.
Дикс: Вы в течение времени, когда обсуждалась реорганизация кабинета Рейха, говорили Гинденбургу о поручении Гитлеру канцлерства?
Шахт: У меня никогда не было каких-либо консультаций с компетентным господином, будь то Гинденбург, Мейснер[1353], или кто-либо ещё, внося вклад в оказание какого-нибудь влияния в пользу Гитлера, и я не участвовал каким-либо способом в выдвижении Гитлера в рейхсканцлеры.
Дикс: Обвинитель вменил вам в этой связи предоставление престижа своего имени в распоряжение Гитлера в ноябре 1932, и он сослался на заявление сделанное Геббельсом в последующей книге, «От Кайзерхофа к рейхсканцелярии». Что вы об этом скажете?
Шахт: Я никогда не ожидал, что этот апостол правды, Геббельс, будет еще раз здесь мобилизован против меня, но в ошибке Геббельса нет моей вины.
Дикс: Обвинитель также заявил, что вы предоставляли фонды для Гитлера на выборах в Рейхстаг 5 марта; об этом говорилось на встрече промышленников, о которой письменные показания промышленника фон Шницлера[1354], документ номер ЕС-439, экземпляр США-618. Что вы скажете об этом? У нас это номер 3 в нашей документальной книге, страница 11 в английской копии.
Шахт: В феврале 1933, в то время, когда Гитлер уже был рейхсканцлером и выборы от 5 марта оформили основу для формирования нового правительства, Гитлер попросил меня, по поводу встречи созванной Герингом и имевшей целью получить фонды для выборов, чтобы я был достаточно любезен, взять на себя роль его банкира. У меня не было причины отказываться от этого. Встреча прошла 26 февраля.
И теперь обвинитель создает впечатление, что во время этой встречи я запрашивал избирательные фонды. Однако, обвинение само, представило документ, Д-203, который видимо, означает запись предвыборной речи Гитлера в тот вечер…
Дикс: Могу я вас прервать и указать Трибуналу, что это наш номер экземпляра Шахт-2, на странице 9 английского текста. Простите меня, продолжайте, пожалуйста.
Шахт: Д-203. Этот документ завершает следующее предложение:
«Геринг затем очень грамотно перешел к необходимости того, чтобы иные круги, не принимающие участия в этой политической битве должны, по крайней мере, вносить требуемые финансовые пожертвования».
Поэтому, из этого доклада, который представлен обвинением, можно очень четко увидеть, что не я, а Геринг просил фондов. Я лишь администрировал эти фонды позже, и в письменных показаниях Шницлера, документе ЕС-439, страница 11, обвинение заботливо опустило отрывки, которые не обвиняют, но реабилитируют меня. Поэтому я процитирую два предложения, как следует — я извиняюсь, я процитирую на английском, потому что передо мной лишь английский текст:
«На встрече доктор Шахт предложил повысить избирательный фонд насколько я помню на три миллиона рейхсмарок. Фонд был распределен между двумя «союзниками» согласно соотношению их силы тогда. Доктор Штейн предложил, что следует включить Германскую народную партию[1355], предложение которое, если я правильно помню, было принято. Суммы, которые следовало внести отдельным фирмам не обсуждались».
Из этого можно увидеть, что избирательный фонд не собирался только для нацистской партии, но для нацистской партии и националистической группы, которая являлась её союзником, например, также господина фон Папена и Гугенберга[1356], и которая в ходе всей встречи была расширена до третьей группы, Германской народной партии. Поэтому, это был коллективный фонд для тех партий, кто вместе вступал в избирательную кампанию, а не просто нацистский фонд.
Дикс: Обвинение упоминает те законы, которые были приняты после захвата власти, и которыми вводилось и затем создавалось тоталитарное правление нацистов и Гитлера. Мы рассматриваем вопрос вашей личной ответственности в качестве последующего члена кабинета, и я должен обсудить с вами эти законы в подробностях; для настоящего я просто напомню вам их в общем: первый, указ о чрезвычайном положении; затем закон о запрете партий и создания одной партии; закон о единстве партии и государства; закон вводящий экспроприацию СПД и профсоюзов; закон об ассоциациях гражданской службы; закон учреждающий народный суд; закон легализующий убийства 30 июня 1934; и закон о слиянии должностей рейхсканцлера и президента Рейха в лице Гитлера. Как вы, в качестве члена кабинета, определяете свою ответственность в отношении этих законов?
Шахт: Когда принимались эти законы, я не являлся членом кабинета. У меня не было голоса в кабинете. У меня был голос в кабинете лишь после 1 августа 1934, тогда, когда был принят последний разрушительный закон о слиянии должностей рейхсканцлера и президента Рейха. Я не участвовал в дискуссиях предшествовавших этому закону, и не голосовал за него. Я не принимал участия, в каких-либо этих законах.
Дикс: Я не знаю, упоминал ли я это, но я хочу уберечь вас от недопонимания. Это не относится к слиянию должностей президента Рейха в лице Гитлера, после смерти Гинденбурга?
Шахт: Конечно, я не принимал участие также и в этом.
Дикс: И почему нет?
Шахт: Потому что я тогда не находился в кабинете. Я получил своё официальное выдвижение в качестве министра 3 или 4 августа. Я не принимал участия в обсуждении этого закона. Я не голосовал за него, и не подписывал его.
Дикс: Но в обвинительном заключении заявляется, что вы являлись членом Рейхстага. Тогда в качестве члена Рейхстага вы голосовали за законы, поскольку постольку, действительно, после 1933 в Рейхстаге были только единогласные голосования?
Шахт: Да. К сожалению, многое в судебном обзоре не верно. За всю свою жизнь, я никогда не являлся членом Рейхстага. Можно посмотреть на «Справочник Рейхстага» который может высветить обвинению, что также в течение того времени я не являлся членом Рейхстага.
Я не имел никакого отношения ко всем этим законам в качестве члена кабинета или Рейхстага, потому что я ни там не там не находился тогда.
Дикс: Адольф Гитлер действительно приносил клятву на Веймарской конституции?
Шахт: Конечно, Гитлер давал присягу на Веймарской конституции президенту Рейха фон Гинденбургу, когда он стал рейхсканцлером. Давая эту присягу он клялся не только в отношении конституции, но также соблюдения и исполнения всех законов пока они законно не изменятся.
Дикс: Веймарская конституция когда-либо формально отменялась?
Шахт: Нет, Веймарская конституция никогда не отменялась.
Дикс: На ваш взгляд фюрер-принцип повсюду создавался легально или конституционно?
Шахт: Фюрер-принцип не был создан одним законом, и последующая попытка снизить ответственность отдельных министров — что также затрагивало меня — говорить о том, что он стал предписывающим законом, это не верно. Ответственность министров и моя также продолжала существовать, и сохранялась только террором и насильственными угрозами Гитлера.
Дикс: Вопрос ссылался ли указ чрезвычайных полномочиях на фюрера или на кабинет; был ли первый кабинет после 1933 национал-социалистическим или комбинацией правых партий; и вопрос превращения Гитлера в автократичного диктатора, всё это я уже ставил свидетелю Ламмерсу[1357]. Я не желаю повторять их, но вы добавите, что-либо новое к показаниям Ламмерса?
Шахт: Я сделаю только два замечания. В речи Гитлера в Рейхстаге от 23 марта 1933 он сказал: «Искреннее желание национального правительства…» — не национал-социалистического, как всегда упоминалось позднее, а национального правительства.
И второй пункт: в прокламации Вермахту, которую министр обороны фон Бломберг принял 1 февраля 1933 появилось предложение:
«Я принимаю эту должность с твердой определенностью поддерживать Рейхсвер, в соответствии с завещанием своих предшественников, как силовой фактор в государстве, над партийной политикой».
Этот и остальные уже упоминавшиеся факторы убеждали меня в том, что кабинет будет национальным коалиционным кабинетом, в то время как Гитлер, своим режимом террора и насилия, сформировал чисто нацистскую диктатуру вместо него.
Дикс: Цитата, упомянутая Шахтом в нашей документальной книге, документальный номер Шахт-4, страница 14 английского текста. Итак, когда вы стали министром экономики…
Председательствующий: Уже 5 часов; Трибунал будет отложен.
Дикс: Господин Председательствующий, могу я спросить? Мы продолжим завтра, потому что завтра первое мая, и есть некоторая неопределенность, будет ли завтра заседание или нет?
Председательствующий: Да, Трибунал продолжит завтра.
(Трибунал отложен до 10 часов 1 мая 1946)
Сто восемнадцатый день
Среда, 1 мая 1946
Утреннее заседание
Дикс: Вчера, к моему большому сожалению, я пренебрег после ответа данного доктором Шахтом на мой вопрос о том был ли он разочарован в Гитлере или считал себя обманутым им, прочтением отрывка из документа, который касался того же положения. Я сошлюсь на документ, который был представлен Высокому Трибуналу и который цитировался несколько раз — экземпляр Шахт-34, страница 114 английского текста документальной книги. Данный отрывок можно найти на странице 124 английской документальной книги и гласит следующее:
«Доктору Шахту, даже в 1935—36 годах, как можно увидеть из множества документов, выпала роль человека, который с доброй надеждой предоставил свои силы и способности в распоряжение Гитлера, но который теперь чувствовал себя преданным.
«Из многих заявлений сделанных Шахтом, я цитирую только одно, которое Шахт сделал по поводу ужина с моей женой и мной летом 1938. Когда доктор Шахт появился, было очевидно, что он находился в состоянии внутреннего беспокойства и в течение ужина, он внезапно дал выход своим чувствам, когда, в сильном возбуждении почти кричал моей жене: «Мой дорогая леди, мы попали в руки преступников — как я мог это подозревать?»
Это письменные показания сделанные Шнивиндом.
Вчера я упоминал три документа: а именно, речь, произнесенную Шахтом о «Географии и статистике» во Франкфурте-на-Майне от 9 декабря 1936, затем статью Шахта написанную по колониальной проблеме и речь произнесенную Шахтом в Кёнигсберге.
Я желаю приобщить эти документы: Речь о «Географии и статистике» во Франкфурте-на-Майне это документ Шахт-19, страница 48, английская страница 54. Тема колониального вопроса это экземпляр Шахт-21, немецкая версия страница 53 и английская версия страница 59. Речь в Кёнигсберге это экземпляр Шахт-25 моей документальной книги, немецкая версия на странице 44 и английская версия страница 73.
Доктор Шахт, мы остановились на середине 1934, незадолго после вашего вхождения в министерство экономики, и когда вы стали министром экономики, вы познакомились с событиями 30 июня 1934 и их легализацией кабинетом. У вас были какие-либо сомнения при вхождении в кабинет или какие причины заставили вас отодвинуть в сторону эти сомнения.
Шахт: Что касается моего личного спокойствия и комфорта, было бы очень просто не принимать должность и подать в отставку. Конечно, я спрашивал себя, какой будет помощь дальнейшему развитию немецкой политики, если я откажусь от должности. Мы уже находились в стадии, когда любая публичная и открытая оппозиция Гитлеру стала невозможной. Митинги не могли проводиться, общества не создавались, любое заявление прессы являлось предметом цензуры, и вся политическая оппозиция, без которой любое правительство не может процветать, предотвращалась Гитлером путем политики террора. Существовал единственный возможный путь осуществлять критику и даже формировать оппозицию, которая могла предотвращать плохие и ошибочные меры предпринимаемые правительством. И эта оппозиция могла сформироваться лишь в самом правительстве. Таким образом, убежденный, я вошёл в правительство и я надеялся с течением лет найти определенное количество поддержки среди немецкого народ. Ещё присутствовала большая масса духовных лидеров, профессоров, учёных и учителей, от которых я не ожидал простого согласия с режимом принуждения. Также было много промышленников, руководителей экономики, от которых я не предполагал склонения к политике принуждения несовместимой со свободной экономикой. Я ожидал определенную поддержку от всех этих кругов, поддержку которая бы сделала возможным для меня иметь умерено контролируемое влияние на правительство. Поэтому, я вошёл в кабинет Гитлера, не из энтузиазма, но из-за необходимости работать для немецкого народа и осуществлять умеренное влияние на правительство.
Дикс: В течение времени не было оппозиции когда-либо развивавшейся внутри партии?
Шахт: Отвечая на ваш вопрос, я хочу сказать, что конечно внутри партии, достойные элементы были далеко не в большинстве; большая часть населения вступала в партию из-за здорового инстинкта и с хорошими намерениями вызванными необходимостью в которой сама оказалась немецкая нация.
Я например хочу сказать об СС, что изначально ряд достойных людей вступил в СС, потому что Гиммлер придал СС ореол борьбы за воплощение идеалов. Я хочу обратить ваше внимание на книгу написанную эсэсовцем, которая вышла тогда под мнозначительным заголовком, «Schafft anstandige Kerle[1358]«.
Но, с течением времени, Гитлер знал, как собрать вокруг себя всех отрицательных элементов, внутри партии и её организации, и тесно привязать все эти элементы к себе, потому что он проницательно понимал, как эксплуатировать любую ошибку, промах, или правонарушение с их стороны. Вчера я говорил о пьянстве как составной части нацистской идеологии; я делал это не с целью оскорбить кого-либо лично. Я делал это по совершенно иной четкой причине.
С течением дальнейших развитий, я наблюдал, что даже многие члены партии, которые попали в эту сеть Гитлера и которые занимали более или менее ведущие позиции, постепенно стали бояться из-за последствий несправедливостей и зловещих поступков, которые они разжигали для режима. У меня были точные ощущения, что эти люди расслаблялись алкоголем и разнообразными наркотиками с целью сбежать от своей собственной совести, и что это был лишь полёт от своей собственной совести, что позволяло им действовать, так как они делали. Иначе, не было объяснения большому числу самоубийств имевших место в конце нацистского режима.
Дикс: Вам известно, что вы обвиняетесь в участии в заговоре, целью которого являлось незаконное нарушение мира. У вас когда-либо были секретные обсуждения, или секретные приказы, или секретные директивы, которые разрабатывались с этой целью?
Шахт: Я могу сказать, что я сам никогда не получал какого-либо приказа или выполнял какую-либо волю, которая могла противоречить концепции правильного. Никогда Гитлер не просил чего-либо от меня, о чём он знал, что я точно не буду исполнять то, что не согласовывалось с моей моральной точкой зрения. Но я не замечал и не наблюдал, чтобы мои коллеги министры или один из ведущих людей, кто не входил в ближний круг Гитлера — конечно, я не мог контролировать этот круг — или кто-либо еще с кем я имел официальные контакты, каким-либо путём показывали, что существовало намерение совершить военное преступление; напротив, мы всегда были рады, когда Гитлер выступил в одной из своих больших речей в которой он заверил, не только весь мир, но прежде всего немецкий народ о том, что он не думал ни о чём кроме мира и мирной работы. Фактически Гитлер обманул мир и немецкий народ, и многих своих соратников, это то о чём я упоминал вчера.
Дикс: Вы когда-либо — конечно, я подразумеваю вне вашей обычной должностной присяги — давали какую-либо присягу или связывали себя каким-либо иным путём с партией или иной национал-социалистической организацией?
Шахт: Не единой присяги и не единого обязательства кроме моей должностной присяги главе государства.
Дикс: У вас имелись близкие личные отношения с ведущими национал-социалистами, например, с Гитлером или Герингом?
Шахт: Я полагаю, вы подразумеваете близкий дружеский или общественный контакт?