(Из стенограммы заседаний Международного Военного Трибунала от 3–6 июня 1946 [2447])
Сто сорок четвёртый день
Понедельник, 3 июня 1946
Утреннее заседание
Экснер [2448]: Ваши чести, с вашего любезного разрешения я представлю своё дело следующим образом. Прежде всего, я вызову подсудимого Йодля для дачи показаний и использую все документы, с единственным исключением, во время допроса и представлю их суду.
Мне не потребуется утомлять Трибунал долгими чтениями. У меня есть три документальных книги, которые пронумерованы, Йодль 1, Йодль 2 и тому подобное — и я в каждом случае процитирую страницу, которая находится в левом верхнем углу на каждой странице перевода. Нумерация такая же как и в оригинале; они соответствуют. С сожалением скажу, что документы не точно в таком порядке в котором я их зачитаю и это частично из-за факта, что они получены слишком поздно и отчасти по иным факторам. У меня всё ещё нет нескольких допросов, в частности одного очень важного для меня. Я надеюсь, что я смогу представить их позднее. Мне было одобрено пять свидетелей, но я могу отказаться от одного из них. Четыре оставшихся свидетеля займут немного времени.
Теперь, с любезного разрешения Трибунала, я хочу вызвать подсудимого Йодля для дачи показаний.
(Подсудимый Йодль занимает место свидетеля)
Председательствующий [2449]: Вы назовёте своё полное имя?
Йодль: Альфред Йодль.
Председательствующий: Повторите за мной эту клятву: «Я клянусь господом — всемогущим и всевидящим — что я говорю чистую правду — и не утаю и не добавлю ничего».
(Подсудимый повторяет клятву)
Председательствующий: Вы можете сесть.
Экснер: Генерал-полковник Йодль, в англо-американском судебном обзоре сказано, что вам 60 лет. Это ошибка. Недавно вам исполнилось 56. Когда вы родились?
Йодль: Я родился в 1890, 10 мая.
Экснер: Вы родились в Баварии и оба ваших родителя происходят из старых баварских семей. Вы избрали военную профессию; что явилось основной причиной вашего выбора?
Йодль: Мой прапрадедушка был офицером; мой отец был офицером; дядя был офицером; мой брат стал офицером; мой тесть был офицером — я могу также сказать, что военная профессия была у меня в крови.
Экснер: И теперь я хочу что-нибудь услышать, о вашем политическом отношении. Какие политические партии существовавшие в Германии до 1933 являлись близкими вам по духу?
Йодль: Как для офицера все политические партии находились полностью удаленными от меня; и в особенности остатки от довоенного периода. Если вы посмотрите на окружение, из которого я пришёл, отношение моих родителей, должен сказать, что я был бы близок к Национал-либеральной партии[2450] и её идеям. В любом случае, мои родители никогда не голосовали за кого-либо кроме национал-либералов.
Экснер: Скажите нам несколько слов о своём отношении к Веймарской республики.
Йодль: Верный своей присяге я служил Веймарской республике честно и беззаветно. Более того, демократическая система и демократическая конституция не являлись чуждыми идеями для нас южных немцев, так как наша монархия также являлась демократической.
Экснер: И какими были ваши отношения с фон Гинденбургом[2451]?
Йодль: Я знал Гинденбурга. Я был представлен ему после его первого избрания на президентство Рейха, когда он проводил свой первый отпуск в Дитрамсцелле. Тогда я провёл день с семьей Гинденбурга в их поместье Нойдок вместе с фельдмаршалом фон Манштейном[2452]. Я могу лишь сказать, что я восхищался им; и когда он в первый раз был избран президентом Рейха, я считал это первым симптомом возврата немецкого народа к самоуважению.
Экснер: Каким было ваше отношение к Национал-социалистической партии[2453]?
Йодль: Национал-социалистическая партия вряд ли была известна и вряд ли замечалась до Мюнхенского путча[2454]. Это был путч втянувший Рейхсвер во внутриполитическое развитие. Тогда, за несколькими исключениями, он выдержал своё испытание на верность. Но после этого путча существовал некоторый раскол во взглядах офицерского корпуса. Различались мнения о ценности и бесполезности Гитлера[2455]. Я был чрезвычайно скептичным и неубежденным. Я не был впечатлен пока Гитлер, во время Лейпцигского суда, дал гарантию, что он противостоял любому подрыву Рейсхвера.
Экснер: Вы присутствовали на митингах где выступал Гитлер?
Йодль: Нет, никогда.
Экснер: Скажите нам, каких лидеров партии вы знали до 1933.
Йодль: Я знал только тех кто ранее являлся офицерами: например, Эппа[2456], Хюнлайна[2457] и Рёма[2458]. Но я больше не имел с ними какой-либо связи или контакта с ними после их ухода из Рейхсвера.
Экснер: До захвата власти вы читали книгу «Mein Kampf[2459]«?
Йодль: Нет.
Экснер: Вы читали её позднее?
Йодль: Я частично читал её позднее.
Экснер: Каким было ваше мнение по еврейскому вопросу?
Йодль: Я не являлся антисемитом. У меня мнение, что никакая партия, никакое государство, никакой народ и никакая раса — даже каннибалы — не плохи сами по себе, но только как отдельно взятые. Конечно, я знал, что еврейство, после войны и морального распада возникшего после мировой войны, вышло в Германии на первый план в наиболее провокационной манере. Это не является антисемитской пропагандой; такими являлись факты, о которых сильно сожалели и сами евреи. Вместе с тем, я наиболее резко возражал любому государственному беззаконию, любому обобщению и любым эксцессам.
Экснер: Обвинение утверждает, что все подсудимые взывали: «Германия проснись; смерть евреям».
Йодль: Что касалось меня, такое утверждение ошибочное. В любой период своей жизни я соприкасался с отдельными евреями. Я был гостем евреев и некоторые евреи посещали мой дом. Но они являлись евреями которые признавали своё отечество. Они являлись евреями, чьи человеческая ценность не оспаривалась.
Экснер: Вам случалось использовать своё влияние от имени евреев?
Йодль: Да, это также.
Экснер: Вам известно, что правительство Рейха в 1932 году учитывало возможность попыток его свержения и стремилось обезопасить себя в этом отношении?
Йодль: Мне определенно известно, так как, когда я прибыл в Берлин, тогда я не обнаружил в предшествующем подразделении каких-либо приготовлений к войне; но я обнаружил приготовления к использованию Рейхсвера внутри страны, против крайних леваков также как и крайне правых. Существовали планы по манёврам некого рода в этой связи, в которых я сам участвовал.
Экснер: Каким было ваше отношение к назначению Гитлера рейхсканцлером в 1933 году?
Йодль: Назначение Гитлера рейхсканцлером явилось для меня полной неожиданностью. Тем вечером, когда я возвращался домой с товарищем, через взволнованные толпы, я сказал ему: «Это больше чем смена правительства; это революция. И насколько далеко она нас заведет неизвестно». Но имя Гинденбурга, который легализовал эту революцию и имена таких людей как фон Папен, фон Нейрат, Шверин-Крозиг[2460] оказывали на меня успокаивающее влияние и давали мне определенную гарантию того, что не будет революционных эксцессов.
Экснер: В этом пункте я хочу зачитать часть из допроса генерала Формана[2461]. Это страница 208 третьего тома моей документальной книги. Я хочу обратить внимание Трибунала на факт, что страница 208 в верхнем левом углу — я приобщаю оригинал — относящийся к периоду с 1933. Йодль тогда находился в штаб-квартире группы и Форман находился в его группе. Я читаю под цифрой 2:
«Йодль, который тогда являлся майором генерального штаба, в 1933 являлся руководителем моей группы. Он полностью разделял взгляд начальника командования армией того времени, генерала фон Хаммерштейна[2462] и решительно противостоял Гитлеру и партии».
Теперь я пропускаю несколько строчек; они не являются настолько важными. Затем в центре страницы, я продолжаю:
«Когда 30 января 1933 Гитлер был назначен рейхсканцлером, Йодль был потрясён и удивлен. Я чётко вспоминаю что 30 или 31 января, по его просьбе, я созвал на совещание офицеров его группы. На том совещании он объяснял, что Гитлер был призван быть главой Рейха согласно существующей конституции и действующим законам. Не нам было критиковать это, в особенности поведение президента Рейха и фельдмаршала фон Гинденбурга. Мы должны подчиняться и исполнять свой долг как солдаты. Соответственно какая-либо критика новых мер инициированных новым канцлером, не должна была появляться в будущем, так как они являлись непоследовательными в его и нашей позиции.
«Вся его речь показывала огромную озабоченность и опасение относительно грядущего развития ситуации…»
Председательствующий: Доктор Экснер, было бы подходящее время прерваться.
(Объявлен перерыв до 14 часов)
Вечернее заседание
Председательствующий: Итак, доктор Экснер, если для вас лично это удобно, Трибунал думает, что вы можете говорить побыстрее в своей речи по наушникам.
Экснер: До перерыва, мы услышали, что вы говорили своим офицерам, когда Адольф Гитлер пришёл в правительство. Итак, я хочу заслушать, что вы почувствовали с назначением Гитлера главой государства в 1934.
Йодль: Соединение двух должностей в одном лице сильно меня озаботило. Когда мы лишились Гинденбурга, мы лишились фельдмаршала любимого Вермахтом и всем немецким народом. Чего мы получим от Гитлера, мы не знали. Это, правда, результат плебисцита был настолько ошеломляющим, что можно сказать, что высшего закона, чем такой популярности не могло существовать. Таким образом, мы солдаты были совершенно оправданы в принятии присяги Адольфу Гитлеру.
Экснер: Обвинение говорит о ваших близких отношениях с Гитлером. Когда вы лично узнали Адольфа Гитлера?
Йодль: Я был представлен фюреру фельдмаршалом Кейтелем в командном поезде 3 сентября 1939, когда мы ехали на восточный польский фронт. В любом случае это был первый день, когда мы с ним обменялись фразами.
Экснер: Двумя днями спустя после начала войны?
Йодль: Двумя днями спустя после начала войны.
Экснер: Фюрер доверял вам?
Йодль: Это приходило постепенно. Фюрер имел определенное недоверие ко всем офицерам генерального штаба, особенно армии, так как тогда он всё ещё являлся крайне скептичным к Вермахту в целом.
Вероятно, я могу, процитировать его заявление, которое часто слышалось: «У меня реакционная армия, христианский» — иногда он так говорил — «императорский флот и национал-социалистические воздушные силы».
Отношения между нами сильно менялись. Сначала, до конца кампании на Западе, существовала значительная сдержанность. Затем его доверие ко мне возрастало более и более к августу 1942. Тогда возник большой кризис и его отношение ко мне было жестко уставным и недружеским. Так длилось до 30 января 1943. Затем отношения улучшились, будучи в особенности хорошими, искренними, после итальянского предательства в 1943 они отстранились. Последний год характеризовался множеством острых споров.
Экснер: В какой степени фюрер доверял вам относительно своих политических намерений?
Йодль: Только постольку, поскольку нам требовалось знать их для нашей военной работы. Конечно, для начальника оперативного штаба вооруженных сил политические планы где-то более необходимы чем для командира батальона, так как политика является частью стратегии.
Экснер: Он разрешал дискуссии по политическим вопросам между ним и вами?
Йодль: Дискуссии о политических вопросах для нас солдат в целом не допускались. Один пример особенно характерен. Когда в сентябре 1943 я доложил фюреру, что фашизм в Италии умер, так как партийные эмблемы срывались повсюду, он сказал: «Такую бессмыслицу мог доложить только офицер. Снова очевидно, что генералы не разбираются в политике».
Легко можно понять, что после таких замечаний желание каких-либо политических дискуссий была маленьким.
Экснер: Следовательно политические и военные вопросы держались строго раздельно?
Йодль: Да, они являлись строго раздельными.
Экснер: Вам было возможно консультировать его по военным вопросам или нет?
Йодль: Консультации по военным вопросам полностью зависели от обстоятельств момента. Тогда, когда он сам был полон сомнений, он часто обсуждал военные проблемы неделями и месяцами, но если вещи являлись чёткими в его уме или если он имел сформировавшееся спонтанное решение, всем дискуссиям приходил конец.
Экснер: Здесь часто обсуждалась система поддержания секретности. Вы также являлись субъектом данной секретности?
Йодль: Да и в степени, которую я действительно впервые осознал во время данного суда. Фюрер информировал нас о событиях и происшествиях в начале войны — то есть, усилиях остальных стран по предотвращению данной войны и даже положения ей конца после её начала — только в степени, в которой данные события публиковались в прессе. Он говорил с политиками и партией совершенно иначе, чем с Вермахтом; и с СС[2463] по-другому.
Секретность, касавшаяся уничтожения евреев и событий в концентрационных лагерях, являлась шедевром секретности. Она также являлась шедевром обмана Гиммлера[2464], который показывал нам солдатам подделанные фотографии в частности об этих вещах и рассказывал нам истории о садах и плантациях в Дахау[2465], о Варшавском гетто[2466] и Терезиенштадте[2467], которые давали нам впечатление, что они являлись высокогуманными учреждениями.
Экснер: Новости извне не доходили до штаб-квартиры фюрера?
Йодль: Штаб-квартира фюрера являлась средним между монастырём и концентрационным лагерем. Множество существующих проволочных заграждений и много колючей проволоки окружали её. Существовали посты на дорогах, ведущих в неё и охранявших её. В середине находилось так называемое кольцо безопасности номер 1.
Постоянных пропусков на вход в это безопасное кольцо не давали даже моему штабу, только генералу Варлимонту[2468]. Каждый охранник проверял каждого офицера, которого он не знал. Помимо докладов о ситуации, только самые редкие новости из внешнего мира проникали в эту святая святых.
Экснер: Но, что насчёт зарубежных газет и радио докладов?
Йодль: Среди зарубежных газет, мы изучали очень внимательно иллюстрированные американские и английские газеты, так как они давали нам очень хорошую информацию о новых вооружениях. Сами зарубежные новости получались и цензурировались отделом гражданской прессы штаб-квартиры. Мне представлялось только имевшее военный интерес. Доклады касавшиеся внутренней политики, полиции или текущей ситуации были запрещены.
Экснер: Как проходило ваше сотрудничество с фюрером?
Йодль: Оно проходило так: каждый день я делал, по крайней мере, два доклада о ситуации. Недавно даже с негодованием утверждалось, что я участвовал в 119 совещаниях. Я принимал участие более чем в 5000 совещаний. Эти дискуссии о ситуации и доклады о военной обстановке в тоже время являлись принятием приказов. На основании докладов о событиях фюрер немедленно решал, какие приказы следует отдать на следующие несколько дней.
Я работал таким образом: когда завершался мой доклад, я шёл в комнату ожидания. Там я немедленно составлял сообщения по телетайпу и приказы на следующие несколько дней и пока доклады о ситуации ещё продолжались, я зачитывал эти проекты фюреру для его одобрения. Затем Варлимонт забирал их в мой штаб, откуда они рассылались.
Экснер: Вы также присутствовали на политических беседах?
Йодль: Могу я добавить — для полноты картины следует сказать, что я не слышал многих вещей, которые обсуждались во время этих докладов об обстановке. То же самое, правда, для фельдмаршала Кейтеля, который работал похожим образом.
Экснер: Политические вопросы также выносились на обсуждение об обстановке и в какой степени вы присутствовали на дискуссиях политического характера?
Йодль: Как я уже говорил в начале, политические проблемы обсуждались только в степени необходимой для наших военных мероприятий. Также по случаям, когда политические и военные руководители собирались вместе, когда присутствовал министр иностранных дел, обсуждались проблемы, которые лежали на границе между политикой и ведением войны. Я не участвовал в исключительно политических разговорах с нейтральными или союзными политиками, или с министром иностранных дел. Я даже не принимал участия в дискуссиях по организации, вооружению и управлению оккупированными территориями, так как чисто военные дискуссии о ситуации, в которых я должен был участвовать часто затягивались или требовали почти от 6 до 8 часов в день. Тогда мне действительно требовалось свободное время и для моей работы.
Экснер: Здесь часто заявлялось, что было невозможным противоречить фюреру. У вас имелся какой-либо успех в возражениях?
Йодль: Нельзя сказать, что было невозможным возражать фюреру. Очень много раз я возражал ему наиболее категорично, но были моменты, когда действительно нельзя было ответить ни слова. Также многими своими возражениями я заставлял фюрера воздерживаться от многих вещей.
Экснер: Вы можете привести пример?
Йодль: Существовало большое количество оперативных вопросов, которые не интересуют суд; но в сфере интереса суда, есть, например, намерение Гитлера денонсировать Женевскую конвенцию[2469]. Я предотвратил это, потому что я возражал.
Экснер: Существовали иные возможности повлиять на Гитлера?
Йодль: Открыто возражать не являлось возможным для предотвращения всего, того, что согласно моим глубочайшим убеждениям мне следовало предотвращать, всё ещё существовали средства часто задействованного мной использования тактики затягивания, вида пассивного сопротивления. Я затягивал работу по вопросу и ожидал психологически благоприятного момента для повторного вынесения вопроса.
Также, такая процедура являлась случайно успешной, например, в случае с намерением передавать неких низколетящих лётчиков суду Линча[2470]. Это не увенчалось успехом в случае с приказом коммандос[2471].
Экснер: Мы поговорим об этом позднее. Следовательно, фюрер приказывал это сам.
Свидетель Гизевиус[2472] в ответ на вопросы обвинения, сказал: «Йодль имел ключевое положение у Гитлера».
Вы видели данного свидетеля или слышали о нём или как-либо иначе?
Йодль: Я не имел такой чести. Я услышал имя данного свидетеля здесь впервые и увидел его впервые в суде.
Экснер: Как, если в чем-либо, вы не смогли повлиять на Гитлера?
Йодль: Очевидно, я могу давать фюреру только выдержку о событиях. В виду его склонности принимать эмоциональные решения я естественно был особенно осторожен в представлении непроверенных докладов сделанных агентами. Если свидетель имел в виду это под общим термином «ключевое положение» он не ошибся. Но если он намеревался этим подразумевать, что я скрывал от фюрера жестокости, совершаемые нашим Вермахтом или жестокости совершаемые СС, тогда это абсолютная неправда. Кроме того, как об этом знал свидетель?
Напротив, я непосредственно докладывал о любых взглядах такого рода фюреру, и никто не мог остановить меня в этом. Я приведу примеры: здесь зачитывались письменные показания риттмейстера Шейдта[2473]. Он свидетельствовал, что обергруппенфюрер Фегелейн[2474] говорил начальнику генерального штаба, полковнику Гудериану[2475] и генерал-полковнику Йодлю о жестокостях совершенных бригадой СС[2476] Каминского[2477] в Варшаве. Это абсолютная правда. Десять минут спустя я доложил о факте фюреру и он немедленно приказал распустить эту бригаду. Когда я услышал по американскому радио, от моего начальника прессы, о расстреле 120 американских военнопленных возле Мальмеди[2478], я немедленно, по своей собственной инициативе, начал расследование через командующего Западом для того, чтобы доложить результат фюреру. Когда невообразимые ужасы совершавшиеся ротой усташей[2479] в Хорватии дошли до моего сведения, я немедленно доложил о них фюреру.
Экснер: Я хочу сейчас вас прервать. В своём дневнике документе номер 1807-ПС, вы писали, 12 июня 1942 — страница 119, вторая документальная книга:
«Германская полевая полиция разоружила и арестовала роту усташей, из-за жестокостей совершенных против гражданского населения в Восточной Боснии».
Я хочу тут добавить, что это заслуживает внимания, потом что данная рота усташей была чем-то вроде войск СС в Хорватии и сражалась на германской стороне. Из-за жестокостей, германская полевая полиция арестовала роту усташей.
«Фюрер не одобряет данную меру, которая осуществлялась по приказанию командира 708-й дивизии, так как она подрывает авторитет усташей на котором зиждется всё хорватское государство. Это будет больший вредный эффект на мир и порядок в Хорватии чем беспорядки населения, вызванные этими жестокостями».
Это тот инцидент, о котором вы сейчас подумали?
Йодль: Да.
Экснер: У вас есть другой пример?
Йодль: После принятия приказа коммандос, я докладывал о вражеских нарушениях международного права фюреру, только, когда, он определенно бы услышал о них по иным каналам. Я докладывал о случаях мероприятий коммандос и захвате коммандос, только когда я мог быть совершенно уверен, что он услышит о них по другим каналам. В этом отношении я пытался удержать любые новые спонтанные эмоциональные решения.
Экснер: Возможно, было удержать Гитлера?
Йодль: К сожалению, нет.
Экснер: Я не понял.
Йодль: Я могу сказать, к сожалению нет. Существовали бесконечные пути, по которым фюрера информировали о военных вопросах. Каждое лицо и каждое ведомство могло вручить доклады в адъютантское управление. Фотограф, направленный фюрером для фотографирования на фронте, находил подходящим использовать эту возможность, чтобы доложить фюреру также по военным вопросам. Когда я возразил этому, фюрер ответил: «Меня не волнует от кого я слышу правду; главное, что я её слышу». Однако, эти доклады, не являлись докладами о жестокости, но лишь о противоположном. К сожалению, по каналам враждебным Вермахту, подстрекательские доклады против правильного и рыцарского отношения Вермахта достигали фюрера. Такие доклады вели к решениям с жестокими процедурами. Огромного ущерба можно было избежать, если бы мы солдаты были в состоянии удерживать фюрера.
Экснер: Какую роль Канарис[2480] играл в этой связи?
Йодль: Канарис видел фюрера дюжину раз. Канарис мог докладывать ему о том, что он хотел и обо всём, что знал. Мне казалось, что он знал гораздо больше меня, так как я занимался исключительно оперативным ведением войны. Но он никогда не говорил ни слова. Он никогда не говорил мне ни слова, и совершенно ясно, почему; этот свидетель был в лучших отношениях — этот человек, который сейчас мертв, был в самых лучших отношениях с Гиммлером и Гейдрихом[2481]. Это являлось необходимым, для того, чтобы не стало подозрительным это логово заговорщиков.
Экснер: Свидетель Гизевиус много говорил о мятежах и намерениях осуществить путч. Вы лично когда-либо узнавали что-либо о таких планах?
Йодль: Я никогда не слышал ни единого слова или намёка о каком-либо мятеже или о каких-либо намерениях осуществить путч.
Экснер: В любое время, до или во время войны, вы считали мятеж возможным или многообещающим?
Йодль: Свидетель, говоря о мятеже как обычно умыл свои руки. Только это подтверждает мне, что он никогда не думал о нём серьезно. Результаты Капповского путча[2482] в 1921, Гитлеровского путча 1923, известны. Если требуются больше подтверждений, есть результат 20 июля 1944[2483]. Тогда никто больше не надеялся на победу в подлинном смысле слова. Вместе с тем, в этом мятеже, в этой попытке, ни один солдат, ни единая часть Вермахта, ни один рабочий, не восстали. Все нарушители и все члены путча действовали в одиночку. Для свержения данной системы требовалась могучая революция, более мощная революция, чем та, что была у национал-социалистов. И за такой революцией должна была быть масса рабочих и большинство Вермахта в целом, а не просто командир Потсдамского гарнизона, о котором говорил свидетель.
Но как можно было вести войну не на жизнь, на смерть с другими странами и в то же самое время осуществлять революцию и ожидать получения чего-либо положительного для немецкого народа, мне неизвестно. Только гении, которые жили в Швейцарии могут судить об этом. Германский Вермахт и немецкие офицеры не готовились для революции. Однажды прусские офицеры ударили мечами по земле — это было единственным революционным поступком германских вооруженных сил известным мне. Это было в 1848 году[2484]. Если сегодня, люди, которые активно сотрудничали в приведении Гитлера к власти, которые участвовали в законах, которые мы солдаты со своей клятвой верности Адольфу Гитлеру обязывались поддерживать, если эти люди требовали революции и бунта Вермахта, когда им больше не нравился человек или когда происходили изменения, тогда я могу назвать это лишь безнравственным.
Экснер: Трения и кризисы возникали в ваших отношениях с Гитлером? Вы уже намекали на кое-что в данной связи.
Йодль: Мне проще написать об этом книгу, чем дать краткий ответ. Я хочу сказать только то, что помимо многих восторженных моментов, наша жизнь в штаб-квартире фюрера была в долгой перспективе мучением для нас солдат; так как она не являлась военной штаб-квартирой, а являлась гражданской и мы солдаты были там гостями. Не просто быть гостем где-либо 5½ лет Я хочу добавить лишь одну вещь. Среди нескольких офицеров, которые осмеливались смотреть фюреру прямо в лицо, и говорить тоном и манерой заставлявшими слушателей задерживать своё дыхание, потому что они опасались катастрофы — среди этих офицеров находился я сам.
Экснер: Приведите нам пример такого кризиса в ваших отношениях с Гитлером.
Йодль: Худший кризис был в августе 1942 в Виннице, когда я защищал генерал-полковника Гальдера[2485] от неоправданной критики. Это являлось моей оперативной проблемой, подробности которой не интересуют суд. Никогда в своей жизни я не испытывал такого выплеска ярости от человека. С того дня он никогда не приходил на ужин.
Экснер: К вашему столу?
Йодль: Нет, он никогда за оставшуюся войну не приходил на общий ужин. Доклад об обстановке больше не давался в моей картографической комнате, а в квартире фюрера. На каждом докладе об обстановке с того дня участвовал офицер СС. Восьми стенографистам приказано было находиться там, и они записывали каждое слово. Фюрер отказался пожимать мне руку. Он редко или вообще меня не приветствовал. Ситуация длилась до 30 января 1943. Он сказал мне, через фельдмаршала Кейтеля, что он больше не может работать со мной и что меня должен заменить генерал Паулюс[2486], как только Паулюс возьмёт Сталинград.