Гнездо
Последнее письмо – и работа закончена. В эти выходные приедут дети, так что сосредотачивалась я с трудом.
Дорогой «Старый молочник»!
Спасибо за вкусное мороженое! По воскресеньям мы с женой всегда устраиваем «пломбирный ужин». Я считаю, что вам стоило бы выпускать побольше шоколадных сортов, и она со мной полностью согласна. Вот рецепт замечательного пломбирного десерта, который я сам придумал. Жена говорит, что он даже вкуснее секса.
«Шоколадный сюрприз»:
(Засим следовал совершенно неудобоваримый набор добавок и сиропов, от которых с души воротило, – мерзее попросту не придумаешь, благо кулинарный гуру Марк Битман отказался от мысли использовать ореховую пасту в «полуночных перекусах»),
С нетерпением жду ответа!
Искренне ваш
Мэтью О'Рейли
Овидий, штат Нью‑Йорк
Для ответа я решила использовать стандартную форму:
Многоуважаемый покупатель!
Спасибо, что написали нам и что цените нашу продукцию. Сожалеем, что объем корреспонденции не позволяет мне лично ответить на каждое письмо.
Надеемся, что наше замечательное мороженое и в будущем будет доставлять Вам удовольствие. Добро пожаловать в наше кафе «Шарик мороженого», которое каждое лето работает на автостраде 323 на восточном выезде из Онкведо.
Желаем Вам всего самого лучшего,
«Старый молочник»
Это послание я отправила мистеру Мэтью О'Рейли. А в другой, простой конверт, адресованный его жене, я вложила потрепанную «Камасутру» в мягкой обложке, некогда принадлежавшую моему кузену. На этом почтовые марки у меня кончились.
Я как раз тащила мешок с макулатурой к дороге, когда подъехал на своей спортивной машине персонаж из прошлого. Он опустил боковое стекло. Я видела детей – они были засунуты на заднее сиденье, – но он не спешил их выпускать.
– Привет, Барб.
Выглядел персонаж из прошлого неплохо. С тех пор как я от него ушла, он стал выглядеть лучше. В смысле, не лучше вообще, а лучше меня. И это было нечестно.
Он указал на заднее сиденье моей машины, стоявшей тут же, у обочины, – оно было под завязку набито пустыми банками и бутылками.
– Это ты выдула столько пива?
Я почувствовала себя еще глупее и нелепее, чем обычно чувствовала рядом с персонажем из прошлого.
– Собираю бутылки и сдаю на переработку. – Я произнесла это так, будто речь шла об альтруизме, о некой общественно полезной деятельности, которой я занималась в свободное время.
Но он слишком хорошо меня знал.
– Барб, пятаками ты ипотеку не выплатишь. Тебе нужно найти другой, более надежный заработок.
Тут он, конечно же, был прав. Он прекрасно знал, как мало я зарабатываю в «Старом молочнике». Самым неизменным свойством персонажа из прошлого была его извечная правота. Он всегда считал меня лентяйкой. И в этом, пожалуй, тоже был прав.
Я напомнила себе, что мы ведь когда‑то любили друг дружку, хотя теперь мне уже было не понять почему. Я заставила себя ему улыбнуться. Улыбнулась. Только потому, что мои дети были в его руках, а я хотела получить их обратно. Попыталась вспомнить, как его зовут, но ненависть заблокировала в моей голове список имен, и вспомнить не удалось.
Наконец он выпустил детей из машины. Отъехал, и я помахала вслед его изящному бамперу – улыбка прилипла к губам, как наклейка, оповещающая о пятидесятипроцентной уценке, к буханке вчерашнего хлеба.
Вот наконец Сэм и Дарси со мной. Мы вошли в дом. Я помогла им соорудить гнездо из всех имевшихся в доме подушек и желтого одеяла. Мы забрались туда. Дарси попискивала.
– Съешь червячка, – предложил Сэм, запихивая ей в рот холодные макаронины.
Я попыталась вылезти и приготовить нормальный ужин, но они меня не отпустили.
– Расскажи про то, как ты была маленькой, – попросил Сэм.
Я рассказала, как папа вырыл мне пещеру в песке на морском берегу, как сделал над ней крышу из бревен, выловленных из воды. Они слушали, Сэм закинул ногу на мою, Дарси держала меня за предплечье. Я рассказала, какой домик построил мне папа из коробки от холодильника. Он прорезал арки и выкрасил коробку в красный цвет. Я прожила целый месяц, август, в этом домике на заднем дворе. Я рассказала про все домики, которые строил мне отец: кукольные домики, игровые домики, про мои квартиры, для которых он потом мастерил и красил книжные полки.
– Он хотел научить меня, как строить дом, – сказала я. – Как вот птицы учат птенцов строить гнезда.
Мы сидели среди подушек и думали про их деда.
– А когда человек умирает, что делают с его одеждой? – спросила Дарси.
– Иногда раздаривают родственникам или друзьям, бывает, отдают в Армию спасения, – пояснила я.
– Мне твоя одежда не нужна, – заявила Дарси. – Может, кто‑нибудь другой ее возьмет.
– Не говори так, – оборвал ее Сэм.
Темнело. Я приготовила томатный суп‑пюре – тот, который делается быстрее всего. Мы поели и легли спать. Дарси уснула рядом со мной, зажав в кулачке прядь моих волос. Я высвободилась и пошла посмотреть, как там Сэм. Он уже почти спал, но когда я наклонилась над ним, он глубоко вдохнул носом.
– Твой запах, – сказал он, не открывая глаз.
Завтрак
Я встала раньше детей, заварила в чайнике черного чая и пошла к компьютеру. Меня ждало письмо от мамы. Общаться по электронной почте у нас получалось лучше всего. У нас выработались негласные правила, устанавливающие иерархию общения. Лучше по мейлу, чем по телефону. По телефону уж всяко лучше, чем живьем. А если уж встречи не избежать, лучше на людях. Электронная почта была наименьшим злом. Не могу сказать, что я не люблю свою мать, – скорее, я с некоторым недоверием отношусь к ее очень изменчивым представлениям об истине.
Мама очень не любит, когда с кем‑то происходит что‑то нехорошее, особенно с ней. Надо отдать ей должное, она не очень любит, когда со мной происходит что‑то нехорошее, поэтому, если оно происходит, мама его не замечает. Чтобы изгнать из жизни нехорошее, приходится кардинальным образом переиначивать реальность. Когда я была маленькой, она два года подряд уверяла, что «бабуля во Флориде, поэтому не придет к нам на Рождество». На третий год я приперла ее к стенке и выяснила, что бабуля умерла.
После того как меня фактически лишили родительских прав, если кто‑то спрашивал у мамы, как у меня дела, она отвечала, что мы с персонажем из прошлого «решили отдохнуть друг от друга».
Я прочитала ее тщательно составленное послание. Мама интересовалась, как мы планируем жизнь Дарси «в ближайшие несколько месяцев». В очередной раз упомянула, что все теснее сближается с врачом, который лечил моего отца перед его кончиной. Мой мозг, возбужденный кофеином, превзошел самого себя, и я сообразила, к чему она клонит. Мама собирается замуж за этого врача и хочет, чтобы Дарси несла во время венчания ее букет.
«Да уж, у некоторых жизнь не стоит на месте», – подумала я неласково. Похоже, мама воспринимала кончину моего отца как временное отсутствие в ее жизни человека под названием «муж».
После того как я исчерпала все нехорошие слова, которые могла сказать в адрес представителей медицинской профессии, до меня вдруг дошло, что придется надеть Платье. Брюки на мамину свадьбу ни за что не будут допущены.
Я послала ответное сообщение:
Сэму на предстоящей свадьбе найдется какое‑нибудь дело?
Тв. дочь
P.S. Он сильно вырос.
(Мама иногда утверждает, что я ясновидящая, на деле же я просто давно сообразила, что в разговорах с ней легче обойтись без преамбул.)
P. P. S. У меня нет ни одного платья.
Все лучше, чем попасть на свадьбу к персонажу из прошлого и его соцработнице, – впрочем, кто же сказал, что они собираются пожениться, а потом я к тому же сообразила, что я – последний человек, которого пригласят на эту свадьбу. Я выключила компьютер и для пущей надежности выдернула вилку из розетки. Пошла наверх готовить завтрак.
Детям я сварила яйца «в мешочек» и нажарила в тостере хлеба. Тостер достался мне вместе с домом. Сделан он был во времена Веры и Владимира – кругловерхий, как современный трейлер, с электрическим шнуром в затертой матерчатой оболочке.
Себе я попыталась соорудить «полезные блинчики». Мысль была не слишком здравая, но сообразила я это, только когда засунула венчик блендера в стакан, содержавший одно‑единственное яйцо и горку ростков пшеницы. Ростки разлетелись по всей кухне, осев на тостере и моих босых ступнях. Сама не понимаю, что сподвигло меня готовить такой завтрак – желание полить сиропом нечто, полезное для здоровья?
Хотелось бы мне быть одной из тех, кто ест строго индивидуальный, отмеченный печатью личности завтрак. Для меня завтрак – начало каждого из моих совершенно непредсказуемых дней. Понедельник: кто я нынче? Яйцо всмятку. Вторник: кто я теперь? Мюсли. И так далее.
Для Владимира небось каждое утро начиналось с хорошего Вериного кофе и булочки с вареньем – все это легко и стремительно перетекало в тщательно спланированный день, полный литературных трудов.
За завтраком я рассказала детям, что их бабушка собралась замуж. Пришлось подробно объяснить Дарси, в чем состоят обязанности девочки, которая несет за невестой букет. Она бросилась к себе в комнату, и я осталась наедине с Сэмом – убирать посуду и допивать вторую чашку чая. Старательно отгоняла мысль, что выходные стремительно пролетают и уже совсем скоро детей у меня заберут.
Сэм притащил стопку своих кулинарных книг на стол и просматривал их одну за другой.
– А ты все делаешь так, как они пишут? – поинтересовался он, переворачивая страницы книги «Голого повара» Джейми Оливера.
– Я читаю рецепты, а потом готовлю так, как мне нравится. – Я всегда стараюсь говорить своим детям правду.
– А я бы не хотел есть то, что приготовил голый человек, – заявил Сэм, и я с ним согласилась. – И вообще, он может обжечься. – Сэм, как и его отец, чрезвычайно практичен.
– Давай тоже напишем кулинарную книгу, Барб, – предложил Сэм. С тех пор как я от них уехала, он перестал звать меня мамой. – С каким‑нибудь завлекательным названием, вроде «Готовьте с удовольствием», только не совсем так.
Снаружи мимо окна протопала Дарси. Под зимней курткой на ней было длинное черное платье. Моей тушью для ресниц она нарисовала себе брови высоко на лбу. К груди она прижимала охапку каких‑то сучков – разламывала их и широкими жестами разбрасывала по снегу.
– Чего это она? – поинтересовался Сэм.
– Думаю, готовится к бабушкиной свадьбе, – ответила я. – Ей там предстоит нести и разбрасывать цветы.
– А мне придется что‑нибудь делать на свадьбе? Я совсем не хочу держать кольца. – В голосе Сэма слышался неподдельный испуг.
– Может быть, бабушке понадобятся твои советы относительно угощения. Поможешь ей придумать, какие закуски подавать?
– Нет уж, спасибо. Хотя пожалуй, – поправился он. – Мне нравится сыр бри, запеченный в тесте. – «Бри» он произнес как «бры».
– Мне тоже, – согласилась я, – Можем включить его в нашу книгу.
Вновь показалась Дарси – сделала еще один круг около дома, ступая по собственным следам в грязном снегу. В руках у нее была свежая охапка сучков, и она продолжала их разбрасывать. Мы с Сэмом смотрели на нее в окно, но она на нас и не взглянула.
– Красиво она выглядит, – похвалил Сэм. – Только не так, как полагается на свадьбе.
Он вернулся к своим книжкам.
– В моей кулинарной книге, наверное, будет куча ошибок, – пожаловался он. – Настоящие шеф‑повара готовят одно и то же по десять раз, чтобы понять, как лучше выходит. А когда мы готовим с тобой, мы кидаем в кастрюлю что попало. Иногда выходит гадость, но мы все равно это едим. – Тут он был прав. Я и не подозревала, что он обращает на это внимание. Сэм продолжал: – Многое из того, что мы готовим, никогда бы не стали подавать в ресторанах.
– Вкусная еда бывает не только в ресторанах, – возразила я. – Иногда самое лучшее – приготовить чего‑нибудь поесть, сесть за стол всем вместе, а потом жить дальше.
Сэм призадумался.
– Можно назвать книгу «Приготовил – так ешь», – предложил он.
Дарси протопала под окном в третий раз. Пробор‑зигзаг в ее густых черных волосах сверкнул белым, точно молния. Сучки у нее кончились, теперь она кидала на тропинку камни. Выражение лица под толстыми нарисованными бровями было угрюмым.
Я положила ладонь на мягкое плечо Сэма.
– «Приготовил – так ешь» – самое подходящее название, – сказала я.
Он не стряхнул моей руки. Мы стояли рядом и ждали, когда Дарси появится снова.
Отец их приехал слишком скоро. Персонаж из прошлого всегда отличался завидной пунктуальностью и объявился ровно в три. Я проводила детей до машины и постояла рядом, махая им в заднее стекло и изо всех сил стараясь улыбаться.
Когда они отъехали, сердце рванулось вслед и чуть не выскочило из тела. Перед глазами прошла вся история жизни с их отцом, я попыталась окрасить ее в тона позитива, вообразив себя лучше, стройнее, отзывчивее на указания. А потом – можно подумать, память моя дала здоровенную течь – мое настоящее «я» вернулось обратно.
Я пошла к дому, ступая по Даренным сучкам и камушкам, выверяя по ним путь к двери. Вернувшись в дом, привела в порядок детские комнаты: у Сэма все методично сложено в стопки, у Дарси – полный разгром. Страшно хотелось вызвать перед глазами их лица, но сделалось слишком больно, и я не стала.
Сливки
Больше я ни секунды не могла оставаться одна в этом доме. Я поехала в контору «Старого молочника» – завезти им заявку на новую партию почтовых марок и толкнуть речь в защиту снятого с производства мороженого, которое спрашивали чаще всего, – вишни с ванилью.
Ферма находилась на продуваемом всеми ветрами поле у берега озера. Дорога отделяла стойло от дома – оба стояли совсем близко к недавно расширенной заасфальтированной трассе.
Время года было студеное, а в стойле от коровьего дыхания стояло приятное тепло. Стойло содержали в образцовой чистоте: полы подметены, сточные желобы промыты. Даже имелись масляные радиаторы.
Перед входом в контору висела картина круглой формы – подозреваю, что мистер Дейч‑младший сотворил ее много лет назад под воздействием ЛСД. Это была такая мандала в духе амишей[12], написанная кисточкой в два волоска. Издалека она выглядела многоцветным завихрением, но, подойдя поближе, можно было разглядеть, что на ней изображены тысячи муравьев, марширующих по спирали прямо в ад.
Мистер Дейч, в принципе, слыл анахоретом и предпочитал меня избегать, однако работал по семь дней в неделю, и я обнаружила его в конторе – он сидел за столом на высокой деревянной табуретке. Был он худощав, царившая внутри него сосредоточенность только что не наводила ужас. Так и хотелось встряхнуть его, заставить хоть мгновение потратить даром – хотя бы ради того, чтобы убедиться, что такое возможно.
Я поздоровалась, пожалуй, чуть слишком громко, и проследила, как его голова размеренно качнулась в мою сторону.
Мистер Дейч для меня загадка, как, впрочем, и большинство мужчин. В школе я никогда не играла с мальчишками – разве что в старших классах, когда они начали за мной бегать. Но даже тогда они казались мне странными существами. Я обнаружила, что разговаривать с мистером Дейчем проще, не глядя на него. Так его поведение меньше меня смущало.
Я посмотрела на ножки стола – под каждой стояла консервная банка со скипидаром. Еще на первой нашей встрече меня просветили, что таким образом мистер Дейч спасается от муравьев. На том, первом, интервью он поведал мне, что муравьи – настоящий бич севера штата Нью‑Йорк. Я поверила ему на слово, хотя ни разу не видела в стойле ни единого муравья.
Мистер Дейч отпер ящик стола и вытащил оттуда лист почтовых марок.
– Полагаю, вы за этим приехали? – Он протянул мне бланк отчетности, который надлежало заполнить и отправить по почте Джинне. Марка, предназначавшаяся на этот конверт, была заранее помечена на листе словами «Для внутренней рассылки» – высокопарное название для процесса перемещения бумажки из коровьего стойла на кухонный стол.
Я поблагодарила, а потом выговорила заготовленную фразу:
– Мне представляется, что многих покупателей обрадовало бы возвращение в наш ассортимент вишни с ванилью.
Мистер Дейч вздохнул.
Я ждала.
Он обозревал меня. Я чувствовала, как взгляд его ползает по моим туфлям, брюкам, дождевику, скрывающему две поношенные футболки, надетые одна поверх другой, по моей собственноручной стрижке («Просто подровняла концы», – наврала я самой себе).
Я еще подождала – взгляд его тем временем уехал дальше, на коровью морду в рамке открытых дверей – влажный квадратный нос указывал в сторону озера.
– Если хотите, у нас остались лишние сливки, – произнес ни с того ни с сего мистер Дейч.
Я напомнила себе, что с некоторыми мужчинами нужно обращаться как с лесными зверушками. Я стояла неподвижно, глядя в точку на стене неподалеку от него, но не слишком близко, чтобы он не напугался, что взгляды наши могут встретиться. Я раскрыла ладони и вытянула их вперед, чтобы он мог их видеть.
– Сливки, – повторила я. – А вам самому они точно не нужны?
Вопрос был откровенно дурацкий, и мистер Дейч не удостоил меня ответом. Вместо этого он слез с табуретки, боком и споро, как паук за мухой. Потом скрылся в холодильной камере и вернулся с огромной банкой с широким горлышком, почти под крышечку заполненной сливками; банку он поставил на свой стол, перед тем не преминув тщательно осмотреть днище на предмет муравьев.
Я поблагодарила его, прикидывая про себя, можно ли вернуться к вопросу о вишне с ванилью. Но я так и не успела придумать как, потому что мистер Дейч заговорил:
– Современные люди даже и не знают, каковы сливки на вкус. – В голосе его звучала печаль. – Во времена моего деда мы делали мороженое из одних сливок, без всякой ванили, просто добавляли сахар. А теперь всем подавай сладенькое и чтобы как можно дольше не портилось. Стабилизаторы, гуаровая смола. – Он презрительно фыркнул. – У людей полностью отшибло вкус.
Мой начальник был самодостаточным человеком. Я так и не поняла, зачем он затеял этот разговор, – одно было ясно: ко мне он имел очень отдаленное отношение. Эту истину о мужчинах я тоже узнала от персонажа из прошлого: если вы рядом с мужчиной и ведете с ним беседу, это еще не значит, что беседа вас хоть как‑то касается.
Я еще раз поблагодарила за сливки, пытаясь понять, закончен разговор или нет. Можно было прибегнуть к стандартному приему – сказать, как мне нравится моя работа и как ловко я ее выполняю. Строго говоря, ни то ни другое не было полной правдой, а полагать, что ответы на письма «Молочнику» требуют особого мастерства, – значит беззастенчиво себе льстить. Так что я вернулась к основной теме.
– Мистер Дейч, – эту часть разговора я отрепетировала заранее, – ваша мать придумала сорт мороженого, ставший одним из самых популярных в округе. Да, вишня с ванилью нравится не всем, но есть люди, которые готовы проделать путь из самой Онунчевы, чтобы отведать особое мороженое вашей матушки. Могу ли я подать им надежду, что вы возобновите производство этого сорта?
Я еще никогда в жизни не держала перед мистером Дейчем‑младшим столь длинной речи и в результате совсем задохнулась.
Мистер Дейч посмотрел на сливки, потом обратил лицо к маленькому окошку с деревянной рамой у себя над столом. Взгляд его устремился за пределы безлистых вишневых деревьев, окаймлявших пастбище.
– Что в прошлом, – сказал он, – то в прошлом.
Он уткнулся носом в бумаги на столе. Я в третий раз поблагодарила его за сливки, сунула марки в карман и двумя руками подняла со стола тяжелую банку.
Вернувшись домой, я отыскала в Интернете рецепт приготовления масла. Там говорилось, что сливки надлежит взбивать ровно сорок семь минут, причем вручную. «Ни в коем случае нельзя использовать блендер». Потом – слить сыворотку и посолить «по вкусу изготовителя». Можно подумать, изготовитель один собирается слопать несколько килограммов масла. Я легла спать.
Начальная школа Онкведо
Утром я поставила таймер на сорок семь минут. Включила бодрую музыку в стиле зайдеко[13]и взбивала сливки, пока руки не начали отваливаться. Тогда я навязала на банку петлю, надела на шею и попробовала подкидывать банку коленями, будто футбольный мяч. Это сработало, – правда, я стерла кожу на загривке. В банке начали образовываться сгустки, и на двенадцатой песне (таймер я за музыкой не услышала) все пять кило сливок превратились в масло.
Я слила сыворотку – пригодится делать полезные для здоровья коктейли на завтрак, буде мне когда вздумается начать свой день таким образом. Присолила масло, попробовав до, после и в процессе, переложила в миску и убрала в холодильник. Готова поспорить, что Вера Набокова никогда сама не делала масла.
Потом я решила испечь в хлебопечке несколько буханок – детям на полдник; свежий хлеб со свежим маслом – это же просто красота, но потом вспомнила, что из школы дети придут не ко мне, не выскочат из автобуса оголодавшие, соскучившиеся по маме.
Я постояла посреди кухни, пустые руки повисли плетьми. На стене громко тикали ходики. Всего только полдень – дети еще на занятиях.
В каком‑то ослеплении я нацепила шарф в стиле «хорошая мамочка», какие‑то трусики из моего мавзолея, разумеется, Брюки – и зашагала в сторону начальной школы Онкведо.
Идти туда было ровно четыре квартала, так что я зашла к Элси в магазинчик за газетой. Витрина была украшена алыми и зелеными флажками, цветами Вайнделлского университета. Элси пожелала мне удачного дня, я пропела в ответ: «Того же и вам» – здесь так принято.
Шагая в сторону школы, я просмотрела «Онкведонский светоч». На первой полосе красовался коллективный снимок университетской сборной по гребле в ало‑зеленых фуфайках. Можно подумать, в мире не происходит ничего стоящего. Передовица предлагала читателям следить за новой рубрикой, рассчитанной на месяц и посвященной университетским гребцам: «…Каждый день мы будем представлять вам очередного спортсмена».
В школе, дожидаясь, пока секретарша договорит по телефону, я открыла спортивный раздел, чтобы полюбоваться на героя дня. Симпатичный молодой человек со скуластым лицом, Тим Имярек. На вопрос о спортивной форме он ответил «отличная», а в качестве хобби указал видеоигры и сон. Я вырвала страницу и засунула в сумку – главным образом для того, чтобы не показаться совсем праздной.
Когда секретарша повесила трубку, я сказала ей, что хочу на общественных началах поработать в начальной школе.
– Мать Дарси? – произнесла она с сомнением. Возможно, она видела мое имя в списке потенциальных похитителей детей. Тем не менее она жестом направила меня в класс миссис Конторини.
Миссис Конторини как раз собиралась начать развивающую игру, посвященную букве «С». Дети должны были вырезать из черного картона силуэт собачки или скунса и покрасить его в белый цвет (в школах Онкведо ножницы не считались холодным оружием).
Дарси, похоже, не обрадовалась моему появлению.
– Зачем ты пришла? – рявкнула она; можно подумать, я испортила ей репутацию.
– Пришла вам помочь, – ответила я.
– Тогда помоги Кори. – Она указала на малыша, у которого под каждой ноздрей висело по колбаске соплей, – он был похож на маленького сопливого Гитлера. – Он сам не справится.
Я улыбнулась миссис Конторини, которая в ответ одарила меня бесконечно дружеской, фальшивой и задумчивой улыбкой.
– Не могли бы вы помочь Кори?
– С удовольствием.
Мне вовсе не хотелось подхватить от него вирус, но я была согласна кромсать с ним бумагу, если смогу одновременно наблюдать за своей дочерью.
Дарси повернулась ко мне спинкой. Я протянула Кори бумажный платочек, он уставился на него в недоумении.
– Он пафнет, – просветил он меня. – Фкунф.
Этого ребенка явно интересовали дурные запахи, – это я сразу поняла. Мы вырезали лапы и хвост, и он нарисовал скунсу мелом белые полоски. Так и не воспользовавшись бумажным платочком. Когда миссис Конторини затрясла колокольчиком, оповещая, что пора сворачиваться и наводить порядок, я помогла собрать с пола обрезки бумаги.
Дарси встала на свое место в конце строя, так и не взглянув на меня. Она прижимала к груди черную коробочку для завтраков. Другие девочки стояли парами. Кори растворился в группе хихикающих мальчишек. Дарси стояла одна, невероятно красивая, совсем ни на кого не похожая – к ее черным волосам было приколото скрепкой белое перышко.
Миссис Конторини велела детям поблагодарить меня за помощь и повела их в рекреацию.
Я трижды вымыла руки, отскребла до самого локтя. Ни к чему больше не прикасаясь, я вышла из класса и отправилась на поиски Сэма.
У них был урок физкультуры, они лазали по канату. Мне казалось, что канаты в начальной школе давно запретили, но здесь, в Онкведо, почему‑то сохраняются в неприкосновенности разрозненные фрагменты шестидесятых годов. Я смотрела сквозь стеклянные двери спортзала, как Сэм держит канат для другого мальчишки. По крупным складкам на лбу я видела – мой сын с ужасом ждет своей очереди.
Я смотрела, как тощие мальчуганы, будто мартышки, карабкаются по канатам. Даже у девочек получалось. Я сделала шаг назад, чтобы меня не было видно из зала.
Сэм полез – десять, двадцать сантиметров от пола. Сдобные руки в просторных рукавах футболки добросовестно пытались оторвать тяжелую попу от надежного пола. Учитель, добрая душа, стоял рядом – и чтобы подбодрить его, и чтобы оградить от взглядов одноклассников, – они, как один, застыли в самых невероятных позах, таращась на моего сына, который не мог влезть по канату.
Мне этого было не выдержать. Я отвернулась, вслепую добралась до задней двери.
Я шла домой, шла наугад. Все вокруг выглядело незнакомым. Я вошла в дом и закрыла дверь. Разделась, залезла в ванну и заплакала. Не знаю почему, чтобы выплакаться, мне понадобилось снять всю одежду, но так уж вышло. Потом я забралась на диван, завернулась в одеяло и еще раз прочла «Малыша Рута».
Я старалась не думать о сюжете, пыталась понять, какие пристрастия были у человека, написавшего этот текст. В этой книге все казалось непостоянным.
Писатель отдавал себе отчет, что на заднем плане даже самой обыденной, самой счастливой ситуации всегда маячат стыд и разоблачение. Я не могла с уверенностью сказать, что автор верит в любовь, хотя в книге было очень много любви. А еще были долгие, запутанные пассажи, в которых всплескивался страх, мелкие частички страха, будто осколки стекла под ногтями.
Я подумала, что ведь Набоков жил здесь, смотрел в эти самые окна, гадал, попадет ли под дождь, когда пойдет пешком в Вайнделл читать очередную лекцию. А я гадала – умела ли Вера подать ему подходящее пальто, или, может, она подвозила его в их громоздком старом «олдсмобиле» сорок шестого года выпуска. Гадала, ходили ли они хоть раз на бейсбольный матч, и если да – то зачем?
Знать это было не важно, да и не узнать никогда. Но эти мысли отвлекали меня от мыслей о детях, от невыносимой пустоты жизни без них.
Обед
Марджи позвонила в середине недели:
– Соломона больше нет, а вашу книгу я прочитала.
– Соболезную, – ответила я.
– Старый он был, тринадцать лет. Билл подобрал его диким котенком в сарае.
– А еще кошки у вас есть? – поинтересовалась я.
Я не очень люблю животных, но при этом понимаю, что некоторые вещи обо мне другим знать не обязательно. Кроме того, это же такой восторг – говорить с собственным литературным агентом про книгу. Правда, мы говорили не про книгу.
– Семь штук. – Она кашлянула. – А у меня аллергия. – Отдышалась. – Расскажите мне про себя.
Я рассказала все: про детей, отданных персонажу из прошлого, про работу с корреспонденцией, про отца. Даже ляпнула, что люблю готовить.
В трубке что‑то грохнуло – Марджи объяснила, что один из котов опрокинул ее бутылку «Кристаллайта», она сейчас пьет вишневый.
– Давайте пообедаем вместе, – предложила Марджи.
– Давайте, – согласилась я, искренне надеясь, что мой восторг не проявился в голосе. Я ведь слышала, что у агентов это принято, они приглашают вас на обед. Мне очень хотелось пойти в хороший местный ресторан – например, в бистро «Мутард», но можно и в любой другой – с настоящим агентом.
– В час вас устроит? – Дожидаться ответа она не стала. – Приезжайте ко мне. Билл покажет дорогу.
И она повесила трубку.
Я вытащила из шкафа все свои шмотки и попыталась одеться подходящим образом. Натянула чертовы Брюки, добавила замшевые сапожки и оранжевую водолазку. Стала похожей на дорожного рабочего. Было слышно, что фургон Билла стоит с работающим двигателем у моего ящика – Билл гудел в гудок, пока я не вышла. Он объяснил мне, как доехать до их дома на Люси‑лейн.
– Это недалеко, – сказал он, – Семь десятых мили.
Я переоделась еще раз шесть, вернувшись в итоге практически к той же комбинации, уж всяко к тем же штанам. Время поджимало, я проголодалась и вылетела из дома, даже не взглянув в зеркало. Будь мне лет двадцать, я бы никогда так не поступила, но на подступах к сорока, да еще в столице мировой моды, городе Онкведо, не отвязаться от мысли: а может, и так сойдет?