Повторить такое мне по силам:
«„Малость жарковато“, – сказал крепкорукий отбивающий и указал оконечником биты в стратосферу, входя в основную базу».
Уфф. Не так плохо. «Оконечник биты» звучит несколько странно, поди пойми, что это, ну да ладно. Я нашла еще один подходящий прототип: «Он живо обогнул капот и проехался тряпкой по другому краю ветрового стекла».
Из этого вышло: «Он живо пробежался по всем базам и вступил по другому краю в основную».
Дело пошло. Я нашла еще одно предложение, большое и толстое, крайне удобное, потому что в него можно было впихнуть практически все что угодно. Я сдвинулась с мертвой точки. Можно было печатать. Я разложила карточки, подложные пнинопредложения, коктейльные салфетки, Барби и пластмассовых человечков но всему столу.
Я знала, что с рассказом о победе и поражении я не справлюсь, я ничего не понимаю в победах и поражениях, да и в спорте тоже, – уж всяко не так, как Руди и Малыш Рут, так что я припомнила, что могла, о том, как занимаются любовью, и стала писать в этом ключе: риск, покорность. Я почти забыла эти чувства, и все же я писала. Чтобы удержать внимание читателя, я использовала все подспудно‑возбуждающие слова, какие смогла впихнуть в текст. Эти сведения я почерпнула из статьи для «Современной психологии», которую так и не опубликовали. Некоторые слова в печатном виде вызывают явственные эротические переживания – для женщин это, разумеется, «удовольствие» или «неглиже» – и другие, куда менее очевидные. Для мужчин, понятное дело, «твердый» и все возможные обозначения полового члена, но кроме них – слова, про которые так просто не догадаешься, например «блин», «гараж», «метраж». Их я и использовала вкупе со всеми сексуально‑окрашенными глаголами, какие пришлись к месту («долбить», «вставлять», «проникать» и прочие), плюс все до последнего Рудины слова с салфеток. Вышло шесть страниц.
Готово. Игра окончена. Победа досталась Малышу. Слились в экстазе две мои главные слабости: нелюбовь к спорту и сомнительный литературный дар. Лицо мое было покрыто испариной, на ребрах выступил пот, будто после оргазма.
Сцена вышла слабенькая. Я уже слышала голос своего агента, возвещающий, что это никуда не годится, но мне почему‑то было утешительно думать про голос агента. Пошлю все это Марджи и буду жить дальше.
Я распечатала скверную бейсбольную сцену и положила ее в конверте у входной двери. Приняла душ, постояла под горячей водой, ощущая покалывание каждой струйки. Надела самую мягкую одежду и на цыпочках прокралась в темноте к почтовому ящику – оставила конверт Биллу. Подняла металлический флажок на ящике и минутку постояла, впивая ночь.
Показались звезды, я вспомнила, как однажды плавала с кузеном на яхте в августовский звездопад.
– Персеиды, – сказал он.
Мы лежали навзничь по разные стороны мачты, глядя вверх. Я загадывала желания на падающие звезды (похудеть на два килограмма, получить хорошую работу, найти жениха со сладким запахом и надежного в придачу), а он рассказывал, как варят щавелевый суп. Сначала, сказал он, нужно приготовить куриный бульон, добавив в него для цвета луковой шелухи. Процедить и горячим смешать в блендере со свежим щавелем – предварительно оборвав большую часть стебельков. Добавить сметаны. А если нет сметаны, сказал кузен, суп все равно имеет смысл приготовить. Поступить как взрослая корова: свежую травку съем сама, а молочко пускай пьют младенцы.
Краска
Утром, пока я прикидывала, какой мне нынче подойдет завтрак (пшеничное толокно – это для кого?), прозвонился Джон. Он был неподалеку, интересовался, нельзя ли оставить у меня собаку на ночь. Я ему что, собачья сиделка? Псину он мне может доверить, а детей – нет. Я сказала «да» только ради того, чтобы понять, чего это его так быстро снова принесло в Онкведо.
Почти сразу же зазвонили в дверь.
– Вот, – сказал Джон, протягивая мне поводок‑рулетку. – С этим поводком тебе будет проще, она ведь тебя, наверное, плохо слушается.
Он ненамеренно мне хамил. Он считал себя молодцом. И другие считали его молодцом. Айрин считала его молодцом – молодец, что позарился на меня. Псина, судя по всему, считала его Богом, она привалилась к его ноге и взирала на него с обожанием, которого он совсем не заслуживал.
За тонированными стеклами его спортивной машины я разглядела Айрин.
– Собаку возьму, но за это ты дашь мне лишний день с Дарси и Сэмом.
– Барб, у нас же договоренность. Официальная.
– Понятно. Тогда забирай свою псину.
Я протянула ему поводок.
Он уронил голову, явно пытаясь взять себя в руки.
– Ну почему с тобой всегда все не слава богу? – Я знала, что на это можно не отвечать. – Ладно, в этом месяце получишь лишний день.
Я взяла поводок.
– Куда это вы? – поинтересовалась я, хотя это было решительно не мое дело.
– К семейному психологу, – сообщил он.
Это сорвало меня с катушек. Вот как, прется туда выслушивать, что чувствует Айрин, а на то, что чувствую я, ему всегда было наплевать. Я ухватила псину за ошейник и потащила в дом, хотя она весила на добрых пять кило больше меня. Хотя, возможно, наоборот.
Захлопнула дверь.
– Сейчас лопну от ярости, – поведала я Матильде, оказавшись внутри. Она уселась мне на ногу. Кожа на ней висела мешком – похоже, в расчете на то, что она вырастет еще больше. Матильда бросила на меня взгляд, который – если бы я верила в челове‑коподобие животных – можно было бы интерпретировать так: «Нашла чем удивить».
Обездвиженная, я вспомнила, что на кухне нет ровным счетом ничего, чтобы сотворить нужный мне сегодня завтрак: бублик, намазанный совсем чуть‑чуть. Еще со времен «Современной психологии» я помнила, что бублики способствуют подавлению отрицательных эмоций: «Серотонин, вырабатывающийся при употреблении богатой углеводами пищи, способствует купированию гнева и тревожности, однако не оказывает влияния на чувство вины» – анонс на обложке какого‑то старого номера.
Я выпростала ногу и надела вчерашние (они же завтрашние) шмотки.
Оставлять Матильду в доме одну я не хотела, поэтому погрузила ее на переднее сиденье машины и так отправилась в булочную. Купила завтрак в окошке для автомобилистов. Пристроилась на парковке по соседству, у скобяной лавки, развернула поджаренный бублик с тмином.
Судя по всему, понятие «совсем чуть‑чуть» в глубинке не прижилось, потому что на моем бублике высился миниатюрный Маттерхорн жирного сырного крема. Я огляделась, соображая, как бы от него избавиться, и наткнулась на матовые карие глаза Матильды. На колено мне шмякнулась нитка слюны.
Не знаю, может, мастидогам сырный крем и вреден, но я соскребла с бублика излишки и протянула Матильде на куске оберточной бумаги. Она заглотила все разом, в том числе и бумагу. От бублика она, судя по всему, тоже бы не отказалась, и я отдала ей половину. Чашку с кофе я держала подальше от ее морды – вдруг ей захочется и кофе попробовать.
Парковка была забита машинами. В витрине скобяной лавки стояли пирамидкой банки с краской и висел плакат: «Качественные краски: все оттенки за полцены».
Женщины валом валили в лавку, парами и поодиночке. Выходили обратно целеустремленные на вид, с банками краски в сумках.
Оставив Матильду размазывать носом сырный крем по лобовому стеклу, я вошла в магазин.
У прилавка, где лежали образцы расцветок, стоял радостный гул. Я подошла туда же, взяла бумажку с образцами – больше для того, чтобы слиться с толпой, нежели ради какой конкретной цели – и как следует рассмотрела. Серо‑голубые оттенки фирмы «Бенджамин Мур» были очень хороши, изысканны и элегантны. В самом конце шкалы находился цвет номер сто восемьдесят четыре, в точности тот оттенок голубоватого яйца зарянки, в который были окрашены двери нью‑йоркского дома свиданий.
Я оплатила банку латексной краски для наружных работ сто восемьдесят четвертого тона, подождала, пока продавец мне ее смешает.
– Холодновато для уличной покраски, – заметил продавец.
Это еще один такой финт Онкведо, никто не стремится вам ничего продать. Оставайтесь при своих деньгах, я останусь при своем товаре, на том и разойдемся – такой вот подход. Странный подход для торговли.
Дома я отчистила от старой краски квадратик на наружной стороне двери и провела по нему голубую полосу.
Получилось красиво, я сделала то же самое и на внутренней стороне.
Вымыла кисть в раковине, выдала Матильде ее корм: намешала собачьих сухарей с водой в ее огромной миске – после этого аппетит пропал до конца дня.
Легла на диван. Матильда, опустошив миску за четыре секунды, устроилась рядом. Она смотрела в окно – там по стволам оголенных деревьев вверх и вниз сновали белки. Белок в Онкведо было немереное количество, они закапывали в землю орехи, а потом снова откапывали и бросались под колеса. От Матильдиного дыхания оконное стекло затуманилось. Я оперлась одной рукой на ее мощное плечо – не знаю, есть ли у собак плечи, – и смотрела в окно на пустоту.
Джон оставил мне свой город – а мне была бы нужда. Детей моих в Онкведо больше нет, так зачем он мне нужен?
Настал тот самый момент дня и биографии, когда, будь у меня телевизор, я лежала бы и смотрела какой‑нибудь порноканал, или канал «порно и телемагазин», или канал «порно, телемагазин и кулинарное мастерство» и пила бы утреннюю порцию ирландского кофе. А может, потягивала бы какую бурду еще похуже, как бармен в том джаз‑клубе, где я проработала официанткой ровно два дня (в первый меня наняли, а во второй уволили). Он пил виски с молоком.
Я лежала на диване и ждала, что позвонит мой агент или произойдет еще что‑нибудь; попыталась усилием войти в состояние счастья. Заставила лицевые мускулы напрячься в улыбке. Попробовала припомнить какую‑нибудь шутку. Вспомнила, как ловят ртом подброшенные фрукты. Провела языком по губам. Рот мой окончательно утратил физическую форму.
Посмотрела на голубую полоску на двери. Выглядела она изумительно, одновременно зазывно и замкнуто. Будто говорила: входите, отсюда вы выйдете, обогатившись. Говорила: входите прямо сейчас. Говорила: входите.
Подумала обо всех тех женщинах по соседству, что сейчас красят спальни, плинтусы в кухне, туалетные комнаты. Какая страшная несправедливость: из‑за того, что они живут в этой дыре, они лишены изысканнейших жизненных наслаждений, страстей. Никаких вам круассанов с шоколадом от парижского пекаря, никаких фривольно‑роскошных туфель, никакого кружения в танце по тротуарам.
В мыслях я раскинула мелкую сеть над городом Онкведо, фиксируя, чем заняты женщины. Помимо женщин, занятых покраской, уборкой или едой, моему мысленному взору предстала женщина, выносящая мусор. В здании местной администрации какая‑то женщина делала наклоны вперед в своем кабинете, зацепившись носками за планку письменного стола. Марджи разговаривала по телефону с одной из своих клиенток, авторов дамских романов, – разговор сулил ей большую прибыль.
И никто здесь не занимался сексом. Вот разве что супруги, живущие по соседству, которые никак не могут зачать: температура тела у них как раз достигла оптимального предовуляционного уровня. Сейчас и приступят, но получится все наспех, обоим нужно потом бежать обратно на работу.
Мысль о моих несчастных, обделенных сексом соседках должна была бы вызвать во мне сострадание, но вместо этого я подумала: какая прекрасная возможность заработать. Как это никому не пришло в голову открыть здесь дом свиданий? И будет этот дом свиданий обслуживать женщин Онкведо, которым отчаянно не хватает страсти и наслаждения. У меня аж слюнки потекли.
Этому городку нужна страсть, причем чем скорее, тем лучше. Страсть погибла здесь в страшных мучениях – это видно по полкам супермаркета «Апекс», забитым всякой высококалорийной продукцией. Это видно по любовным романам, которые падают с библиотечных полок, по процветающим заведениям, дающим напрокат пылесосы и ковроочистительные машины, по длинным очередям у автомоек. Страсть – штука грязная, грязная‑прегрязная, и в Онкведо ее медленно удушают, дабы истребить окончательно.
В голову мне хлынул поток идей, не принесший ничего конкретного. Этот городок – подходящее место для свежих мыслей, островок в реке возможностей, хотя реки возможностей текут повсюду. Я почувствовала, что идеи витают вокруг, совсем близко, главное – поймать.
Должен быть способ снова встать на ноги, вернуть детей – и я его отыщу.
Возбужденная кофе и парами латекса, я вырезала из «Онкведонского светоча» несколько умопомрачительных фотографий членов победоносной гребной команды Вайнделлского университета. Был там Сид Имярек с золотыми кудрями, и Дженсон модельной внешности – оба чемпионы. В их мире воистину существуют только победа и поражение, подумала я. Эта мысль напомнила мне, что в победах, равно как и в бизнесе, я ничего не смыслю, просто ровным счетом ничего. Проясненные кофе мозги вывели следующее заключение: я вообще ни в чем ничего не смыслю. То была поразительная мысль, самая глубокая за весь день.
Я решила позвонить своему агенту.
Марджи сказала, что у нее тренировка, а впрочем – «приходите, поговорим, пока я тут потею».
Я выволокла Матильду на улицу, она остановилась возле машины.
– Мы пойдем пешком, – сказала я сурово.
Дойдя до дома Марджи, я привязала собаку к почтовому ящику – она бухнулась оземь и немедленно уснула.
Марджи я нашла в свободной комнате, переоборудованной в спортзал, – на ней были светло‑серые спортивные брюки и трико, серые утяжелители для ног и серая полоска на голове. Она лежа выжимала двадцатикилограммовую штангу и была за этим занятием почти так же хороша, как принцесса Диана.
– Ффуф, – пропыхтела Марджи, доделывая последний жим в подходе. Села, промокнула взмокшее лицо сложенным полотенцем.
– Говорите сначала вы, – велела она. – Я потом отвечу.
Я рассказала про поездку в Нью‑Йорк и про этих придурков с их телегеничностью. Марджи теперь разводила в стороны гантели. Они мелькали у меня перед носом, приходилось уклоняться.
Я попыталась рассказать, как закрылась «Сеси‑селя» и как выглядит идеальный круассан.
– Только не надо про еду, – пропыхтела она.
Я решила исподволь ее расспросить:
– Чем женщины в Онкведо занимаются целый день? Не те, кто работает, а другие: что они делают, пока дети в школе? Занимаются уборкой от звонка до звонка?
Марджи фыркнула – то ли в подтверждение, то ли от усердия. Отложила гантели.
– Некоторые – да, – ответила она. – У кого крыша совсем поехала – занимаются уборкой.
– А остальные что, готовят?
– В наши дни никто не готовит.
– Ходят по магазинам? Тут ведь нечего покупать.
Марджи закрепляла утяжелители на лодыжках.
Фыркнула еще раз:
– Любовные романы они покупают тоннами. – Размеренно дыша, она считала повторы: – Хобби, волонтерство, педикюр. – Голос ее чуть не прерывался от усилия.
Совсем тоскливая картина.
– Двадцать один, двадцать два… – Она отложила гантели.
Я поинтересовалась, прочла ли она написанный мною фрагмент. Тем, кто замужем за почтальонами, везет – они получают почту раньше других.
– На Набокова не тянет, – пропыхтела она, – но не без изюминки.
Мне казалось, агентам положено употреблять самые современные выражения, а это что‑то из глубокой древности.
В полном молчании она закончила упражнение – по моим догадкам, на проработку ягодичных мышц. Отцепила утяжелители и выдавила в рот немного розового «Кристаллайта» из бутылочки.
– Нужно придумать, как мы назовем нашего автора. Мне кажется, нужно что‑нибудь броское, но не слишком правдоподобное: например – Лукас Шейд.
Меня это устраивало. Я посмотрела на свою подругу Марджи, потную и великолепную: она знает, как поступить в любой ситуации.
Марджи развернула серое полотенце и смахнула пот с век.
– Я собираюсь заслать «Малыша Рута» парочке редакторов, поглядим, что они скажут. – Теперь она говорила со мной сквозь дверь душевой кабины. – Правда, ответа придется ждать долго. – Перекрывая шум воды, она громко добавила: – Вы бы написали что‑нибудь еще, например любовный роман.
– Не могу, – сказала я. – Разучилась.
Марджи вышла из душевой, завернутая в полотенце, из другого полотенца она соорудила тюрбан на голове: прямо хоть сейчас на рекламный плакат «Чистота – залог здоровья».
– А Руди вы очень понравились.
Ну и ну.
– Мне показалось, я не в его вкусе.
Она что, пытается устроить мою личную жизнь?
– Руди большой специалист по здешним женщинам. Тренер университетской сборной в этом городе почти что принц. Он знает, что здешним женщинам нужно, и последние двадцать лет они с него только то и требуют, а он не дает.
Похоже на правду.
– Вы в прекрасной форме. Часто занимаетесь? – спросила я.
– Шесть раз в неделю, по воскресеньям по два раза.
Я‑то думала, что есть какие‑то тайные рецепты красивой фигуры, а вот поди ж ты. Марджи стянула полотенце с головы:
– Я вас приглашаю на ланч в среду. По средам я ем.
– Отлично, – сказала я, пытаясь проронить это как можно небрежнее, чтобы никто не подумал, что ланч с собственным агентом – это предел моих мечтаний.
Выйдя из дома, я отвязала и пробудила Матильду.
Обнаружила, что бегу вприпрыжку. Только вприпрыжку и можно было успеть за трусящей Матильдой – так она, по крайней мере, не вырвет мне руку из сустава. Почему люди не передвигаются вприпрыжку? Это куда веселее, чем просто бегом. Дарси пока еще не научилась вприпрыжку, у нее получается шаг‑и‑прыг, и она считает, что это «вприпрыжку», но это не так. И как я теперь ее буду учить? При мысли, что мою девочку у меня отобрали, я замедлила ход.
А Матильда – нет, она тащила меня за собой, задрав нос и принюхиваясь к запахам стылого озера, лежавшего чуть ниже. Мы миновали пригород. Бесконечные заборы сменились деревьями, дорожка из асфальтовой стала гравиевой. Показался знак с надписью: «Вы покидаете Онкведо». Деревья подступали к самому озеру, следуя очертанию береговой линии до самой фермы «Старый молочник» и еще дальше.
Я пыталась не отставать от Матильды, одновременно обдумывая то, что Марджи сказала про женщин из Онкведо. Хобби. Волонтерство. Педикюр. Руди – мужчина мечты! И даже никакого круассана с шоколадом для придания бодрости. Матильда волокла меня к дорожке, круто уходившей вниз, – ей хотелось подобраться к воде. Почтовый ящик возле дорожки был повален и смят – по всей видимости, снегоочистительной машиной. Судя по всему, случилось это уже довольно давно.
Дорожка петляла, спускаясь зигзагами по крутому уклону. Я старалась не поскользнуться на шатких камнях. Мы остановились на просторной площадке – отличное место для парковки. Сквозь нагие деревья проступал силуэт островерхой крыши.
Мы с собакой спустились вниз и обошли здание кругом – какая‑то заброшенная постройка, возможно охотничий домик. Я пересчитала окна на втором этаже. Там, похоже, располагалось штук шесть спален. Мы остановились на ступенях парадной лестницы – широкое, чуть покосившееся крыльцо выходило прямо на озеро. Парадная дверь была забита куском фанеры. Домик выглядел нежилым, но не развалюхой.
Матильда навалилась на меня, пихая вниз, к озеру – туда вели крутые, примитивные ступеньки. Но я стояла как вкопанная и смотрела на здание. Да, оно выглядело ветхим, но свет, отражавшийся от поверхности озерной воды, делал его заманчивым, будто свет рампы.
Матильда считала, что мы все еще далековато от воды. Она потянула меня по ступеням на галечный пляжик, зажатый между бетонным причалом и старомодным лодочным домиком, который, казалось, плыл по озеру, как старинная жилая баржа. Мы дошли до конца причала, перешагивая через широкие трещины, в которых плескалась вода. В конце по обе стороны лежало по ржавому железному кольцу и по скобе, чтобы привязывать лодки.
На другом берегу виднелись домики Лонг‑Хилла, редкие, одинокие точки на склоне холма. Вода негромко покрякивала, ударяясь о причал. Матильда вздохнула и улеглась, будто с самого начала и стремилась именно сюда. Я села поближе – мне нужно было тепло ее огромного тела.
Посмотрела на крутой берег перед охотничьим домиком: он находился сразу за городской чертой Онкведо – зачуханного, истосковавшегося по страстям Онкведо. Разглядывая фасад домика, я представила его себе освобожденным от фанеры, расчищенным, выкрашенным. В голубой цвет яйца зарянки. В моем мозгу бледно‑голубой цвет превратился в сияющий цвет безграничных возможностей. Я вообразила себе машины на парковке, большие семейные автомобили, дамские малолитражки. «Уединение», – подумала я. «Вид на озеро», – подумала я. «Просторная парковка, – подумала я. – Идеальное место для дома свиданий».
Я облизала губы. Бывают моменты, когда будущее разворачивается перед вами, как туго накрахмаленная скатерть.
Снова Руди
Я потянулась к телефонной трубке – интересно, хватит у меня смелости позвонить Руди? И вообще, в какой обстановке лучше вести с ним деловые разговоры, за кофе или за выпивкой? В тот момент я чуть было все не бросила. Нет, теперь правила изменились, строго сказала я самой себе. Терять тебе больше нечего. Я выпрямила спину. Сняла трубку. Вдохнула. Выдохнула. Набрала номер.
Руди ответил так:
– Говорите.
Я и заговорила.
Мы встретились в университетском баре у лодочного домика, где хранились спортивные весла. На сей раз я пришла с блокнотом. В баре было темно, на большом экране в углу показывали порнографические мультики. Студенты сидели в темноте, соприкасаясь головами. Вид у них был такой, будто они обсуждают Камю. На экран никто не смотрел. Бетти Буп[16] вытворяла нечто неприличное, что именно – разбираться не хотелось. Бетти Буп ну такая милашка. Наполовину ребенок, наполовину вамп, она пробуждает в каждом из нас спящего педофила.
Мы заказали виски. Я решила заранее: что будет пить Руди, то и я.
– Два солодовых, – уточнил Руди и указал на бутылку красного «Джонни Уокера» на стене. Я с удивлением обнаружила, что виски очень хорош.
Руди посмотрел на меня с подозрением:
– Ты ведь бывшая жена Джона, да?
– Да, мы развелись. – Как приятно было это произнести.
– Мы с Джоном бывшие однокашники, он, помнится, каждый год побеждал на олимпиадах по естествознанию. И как он теперь?
– Прекрасно. У него все очень хорошо, – ответила я.
– И шевелюра по‑прежнему при нем?
– Да, – сказала я.
– Изумительная шевелюра, – завистливо проговорил Руди. – Эй, Шерри, мне еще одну. – Руди одобрительно поглядел на рослую официантку.
– Она в твоем вкусе? – спросила я.
Руди фыркнул.
– Угу, – сказал он. – Совершенно в моем вкусе.
Отхлебнул из второго стакана.
Я решила: пора переходить к делу. Глотнула виски и начала. Объяснила, что собираюсь открыть свое дело. Заметила, как напряглось его лицо, – он подумал, что я стану просить денег в долг. Я сказала, что деньги мне не нужны, нужен совет. Он чуть расслабился, отхлебнул.
– Я сейчас составляю план, – сказала я – алкоголь придал мне смелости.
Я обрисовала идею дома свиданий, но иносказательно, не упоминая про секс. Говорила про удовольствие, про релаксацию, про то, что клиентками будут женщины, а сотрудниками – мужчины.
Руди слушал внимательно. Смотрел в стакан, а не мне в лицо. Мужчины всегда так поступают, когда хотят поймать тебя на лжи или неуверенности. Или, может быть, это еще одно проявление мужской неспособности совместить предмет и человека.
Я своим стаканчиком подталкивала его стакан по барной стойке.
– Руди, – сказала я. – Женщины в этом городе… – Я запнулась, подбирая слова, – нуждаются во внимании. – Я от души стукнула по его стакану. – И ты это знаешь не хуже других.
Он взял стакан со стойки и сжал так, будто тот мог улететь.
– Как лучше всего открыть в Онкведо свой бизнес?
– Тут особо не развернешься, денег у жителей не много. – Барменша глянула на меня, приподняв бровь, но я покачала головой. – У нас все завязано на университет. Если твой бизнес не имеет отношения к Вайнделлу, вряд ли из него что получится.
– А какой род бизнеса поддерживает университет?
– Все, что связано с научными исследованиями. Вайнделл же исследовательский центр.
Я вытащила блокнот, положила на стойку.
– Это зачем? – осведомился Руди.
– Буду записывать, – сказала я. Взяла ручку, постучала ею по блокноту. Руди допил виски и потребовал у мужчины‑бармена еще одну порцию, не обменявшись с тем ни единым видимым знаком. Умение понимать друг друга без слов – еще одно доказательство того, что мужчины живут в параллельной вселенной.
– А я когда‑то был завидным кавалером, – сказал Руди.
Я кивнула.
– Бывало, встречался с тремя‑четырьмя сразу, – Он допил третью порцию виски. – И все выгорело. – Я держала ручку наготове. Руди замычал. – Куннилингус, – проговорил он. – Какая тоска. – Я вытянула шею, пытаясь понять, о чем это он, не о порнографическом ли мультике, но, похоже, речь шла не о нем.
Чтобы чем‑то занять руку, я стала чиркать в блокноте. Чтобы чем‑то занять другую, отхлебнула виски. Этот напиток не иначе как уводил в параллельный мир. Судя по всему, Руди уже был там. Он нагнулся и схватил за ремешок мою сумочку.
– И вот как явится какая на свидание с большой сумкой, я сразу понимаю: дело труба. – Его, вероятно, успокоили скромные размеры моей сумочки. – Это значит: притащила всякие секс‑игрушки, – пожаловался Руди. – Это что, прогресс? Чувствуешь себя каким‑то пылесосом. – Руди допивал четвертую порцию виски.
Потом – можно было подумать, что мы два приятеля, отправившиеся в пятницу вечером на добрую пьянку, – Руди рассказал мне анекдот про женщину, которая занимается сексом в колготках. Анекдот был с бородой, и мне захотелось шлепком вернуть Руди в двадцать первый век. Когда он договорил, я замолчала и стала ждать.
– Такой вот анекдот, – сказал Руди.
Я наклонилась к нему поближе. Если бы захотел, он мог бы заглянуть в разрез моей блузки, но мы, похоже, оба (только по разным причинам) подумали: а оно того стоит? Потом я сказала:
– Руди, анекдоту полагается быть смешным.
– Ты сама смешная, – сказал он.
– В смысле? – Я еще раз пригубила свое замечательное виски.
– Ты классная и все такое, – он покрутил головой, – но у меня такое ощущение, будто мы из одной команды.
– Наверное, я должна сказать «спасибо».
Такого вкусного виски я, кажется, еще никогда не пробовала.
– Ты ведь не лесбиянка?
– Нет. – Мне становилось жарко, причем повсюду.
– Могла бы накрасить губы, – авторитетно заявил Руди.
– Они у меня накрашены, – просветила его я.
– Не важно, ты все равно мне нравишься.
– Спасибо, – сказала я.
Мы оба уставились на сексуальную барменшу. Я уловила запах его шеи. От него пахло мужчиной, взрослым человеком. Я прикрикнула на себя – не кидайся на первый встречный запах.
Руди покачивал стакан, гоняя по кругу лед, и выглядел чуть ли не грустным.
– Ты когда‑нибудь задавалась вопросом, в чем смысл всего этого?
– Нет, – ответила я совершенно честно.
Мне пора было идти. Не настолько я пьяна, чтобы не доехать до дому, а тут какой‑то тупик, вернее, все пошло не в ту сторону. Я встала. Извлекла из своей некрупной сумочки двадцать долларов. Жаль, что нет двух десяток, не хотелось отдавать все. Оставила деньги на стойке.
Допила виски, и тут Руди сказал:
– Найми молоденьких. Они целеустремленные, среди них больше потенциальных победителей.
В его мире я, возможно, поцеловала его на прощание. В моем мире я вдохнула запах его поредевших волос и выскользнула за дверь.
По дороге домой я обдумывала слова Руди: в Онкведо все завязано на университет. Окруженный полями, Онкведо напоминал плантацию, владельцем которой был Вайнделл. Заставьте его скрепить ваш проект своей печатью – и получите карт‑бланш на руки. Здешний плантатор любит науку. Обзовите свой проект «исследовательским» – и можете делать все, что вам заблагорассудится.
Эта мысль поддерживала меня на протяжении большей части пути. Свернув на свою улицу, я вдруг сообразила, что у меня теперь есть друг, мужчина, – а этого, после смерти моего кузена, у меня не было даже в Нью‑Йорке. И еще у меня есть агент. А в Нью‑Йорке у меня его не было. Марджи, моя первая здешняя подруга, к тому же выдающаяся личность. Двое друзей и агент – Онкведо постепенно становится моим городом. У меня даже есть собака, пусть и на паях. От этих мыслей я воспряла.
Я распахнула дверь – Матильда спала у порога на коврике. Скорее всего, она ждала возвращения Джона, но мне было все равно, я чмокнула ее в затылок пахнущими виски губами.
Бистро «Мутард»
В шесть часов следующего утра мамочка прислала мне электронное письмо:
Дорогая Барб!
Надеюсь, что ты высыпаешься. Мамочка убеждена, что, если как следует выспаться, все проблемы отпадут сами собой. С ней именно так и бывает.
Подготовка к торжеству проходит прекрасно. Она удержалась и не написала «к свадьбе» – редкое для нее проявление такта. Я наняла арфистку из консерватории. Оркестр нам, пожалуй, не нужен, но я надеюсь, что все потанцуют. Она что, никогда не слышала про диджеев? Полагает, что мы будем водить хороводы под аккомпанемент арфы? На торжестве будет вся наша семья (под «всей нашей семьей» имелась в виду я с детьми) и несколько замечательных врачей. Последние три слова были выделены жирным шрифтом. От тебя я прошу только одного, да и то ради тебя самой: надень платье! Я с удовольствием помогу тебе его купить, сама знаешь.