Среди разных верований, которые в определенной степени были созвучны религиозному сознанию Бунина и отражались в его творчестве, выделяется именно буддизм, который выразил внутреннюю потребность Бунина в преодолении беспокойства, которое присуще смертному человеку в огромном мире. Многие понятия буддизма по-своему трансформируются в творческом мировосприятии Бунина и часто переходят на страницы его рассказов.
Интерес Бунина к буддизму во многом обусловлен воздействием Льва Толстого, мировоззрение которого было склонно к буддийским идеям. Толстой, как известно, составил маленькую брошюру под названием «Будда», которая выдержала впоследствии несколько изданий. Осмыслению толстовского взгляда на буддизм посвящено, в частности, зрелое произведение Бунина «Освобождение Толстого» (1937 год).
Поездка Бунина в Индию и на Цейлон в 1907 году и следующая на Цейлон в 1911 году укрепили большой интерес писателя к буддизму. Бунин восхищался «осязаемостью» древних легендарных мест, их таинственным духом и экзотической красотой. «Дорогой Алексей Максимович, — писал он Горькому в 1911 году, — много чудесных писем собирался я написать Вам с Цейлона, — рассказать Вам хоть 100-ю часть того прекрасного и одурманивающего, что видели и чувствовали мы»[4]. Особую увлеченность писателя буддийскими идеями видели и его современники. Бунин чувствовал мир с неким буддийским оттенком. Будда был ему чем-то близок.
Сутта-Нипату является древнейшей частью буддийского канона. Заглавие переводного издания, которое, очевидно, было у Бунина, звучит так: «Сутта-Нипата. Сборник бесед и поучений. Буддийская каноническая книга, перевел с языка пали доктор Фаусбель. Русский перевод и предисловие Н.И. Герасимова».
В сборник входят сутты (изречения Будды) в стихах или в прозе относительно какого-то предмета для размышлений. Определенное сходство притчевой манеры поучения с новозаветными суждениями, разрешило некоторым ученым осуществить жанровые параллели и в определенном смысле найти общее между Буддой и Иисусом Христом.
Очевидно, подобные аналогии осуществлял и Бунин, сближая смысловые интонации мудрости сутты с речами Христа и приводя точные цитаты из «Поучений Будды» в книге воспоминаний «Освобождение Толстого». Изречение из «Сутты-Нипаты» И. Бунин взял как эпиграф к рассказу «Братья»: «Взгляни на братьев, которые избивают друг друга. Я хочу говорить о печали». В оригинальной цитате буддийского источника говорится о людях, но Бунин поменял данное слово на слово «братья» и убрал некоторые слова, по его мнению, которые явно указывают на содержание рассказа, но имеют яркую реминисцированную скрепу – ассоциации с мифом о грехопадении, с убийством Каином Авеля.
А.К. Бабореко в книге «И.А. Бунин. Материалы для биографии» говорит о возможном знакомстве писателя с творчеством французского ориенталиста Масмеро, в частности с «Древней историей народов Востока», которая издавалась в России[5]. Еще одной из любимых «восточных» книг И. Бунина можно назвать книгу Г. Ольденберга «Будда. Его жизнь, учение и община».
Можно выделить несколько аспектов воздействия буддизма на художественное сознание Бунина: религиозно-философский, эстетический и психологический. Рассматривая данные аспекты, нельзя не сказать о детских впечатлениях Бунина, который с ранних лет интересовался культурой других стран. Возможно, первый интерес к данной теме ему привил его учитель Н.О. Ромашков, выпускник Лазаревского института, который владел несколькими восточными языками.
В связи с этим, вспоминается автобиографический герой Бунина Алеша Арсеньев, который не отрывается от экзотических картинок из книги «Земля и люди». В ранней лирике Бунина основой мировоззренческой позиции отражаются пантеистические отношения к миру и природе, которые связаны с их божественной сущностью, с молитвенным созерцанием величия и красоты. В круг творческого осмысления данной идеи позже попадет и буддийское учение, его образы и мотивы.
Бунинское отношение к буддизму, в общем, сходно с его отношением к иным религиям. В буддийской мудрости писатель воспринимал стороны, близкие его внутреннему миру, становясь при этом реальным, хотя и далеко не исчерпывающим, содержанием его мыслей и чувствований, но не образом жизни. «Да, они были когда-то, эти святые города. <…> Но давно уже — / Паук запутал паутиной царские входы, / И ночная сова кричит на башне Афразиаба <…>»[6].
Эта цитата из «Тени птицы» (1907-1911 годы), которая посвящена исламу, характерна для понимания общего отношения Бунина к «святым местам» с навсегда утраченным образом жизни, но оставшейся памятью относительно некогда воплощенной в земную оболочку мудрости и истине. Созерцая остатки древних святынь, писатель проникается их духом.
Бунина-художника сформировала русская культура, народное творчество, классическая литература, которую он прекрасно знал, и которая была для него на протяжении всей его жизни «критерием» ценности. Но исконно национальное видение мира писателем, проникновенное знание русской истории, литературы, фольклора естественно сопостигались с родственным вниманием к философским и этическим системам иных народов.
Человек широко образованный, Бунин свободно обращался к культурам иных стран — и эти обращения оставили свой след в рассказах, повлияли на формирование образов, подсказали сюжеты. Особенную роль в духовном самосознании писателя играло «органическое, наследственное тяготение к Востоку», которое заметил еще Горький.
Несмотря на то, что исследователи творчества часто писали о влиянии на Бунина восточных религиозных систем, в частности буддизма, тема эта до сих пор не изучена. А вместе с тем внимание к буддизму сопровождало художника на протяжении жизни, придавало своеобразные тона его мировоззрению, концепции жизни, смерти, формирования личности. «Что касается Бунина, — пишет Д.В. Иоаннисян, — то увлечение буддийской философией у него не является мимолетной прихотью. Он часто возвращается к разработке самых близких ему положений данного учения во все следующие годы».
Важно подчеркнуть, что толчком бунинского «пути на Восток» была Россия, желание понять ее суть, предугадать ее будущее, соприкоснуться с прошлым. Увлечение буддизмом было вторично, легло в уже созданную русской культурной традицией душу, но без ее учета многое в видении мира писателем останется непонятно. При этом нужно иметь в виду, что философия буддизма воздействовала на Бунина как положительно (развитие темы исторической памяти), так и негативно (идеи фатализма в объяснении поступка человека).
Сразу же возникает вопрос: может ли человек с таким чувственным восприятием мира, можно сказать, с таким сладострастным отношением к каждому мигу жизни придерживаться философии, целью которой является избавление человека от страдания за счет погашения в себе всех желаний, ощущений, которые привязывают нас к миру? Нет ли в этом противоречия?
Бунин считает, что нет. Более того, в рассказе «Ночь» и в философском трактате «Освобождение Толстого» он формирует взгляд, которому истины, которые высказал Будда, могут глубоко почувствовать и пережить только люди особенного склада — художники, которые несут в себе «обостренное ощущение всебытия», к которым Бунин причислял и Толстого, и себя. Чувствование мира и себя в нем так огромно, что переполняет личность, раздвигая границы не только 5-ти чувств, но и своей собственной жизни.
«Да, — говорит Бунин, — чувствую в себе всех предков своих... И дальше, дальше чувствую свою связь со „зверем, зверями — и нюх у меня, и глаза, и слух — на все — не просто человеческий, а нутряной — „звериный". Поэтому „по-звериному“ люблю жизнь. Все проявления ее — связан я с ней, с природой, с землей, со всем, что в ней, под ней, над ней».
Личность так велика, что не может вместиться только в себе, она может помнить то, что было раньше рождения, а память мучает своей тайной — собственно, именно такие чувства и прокладывают первый мостик к буддизму с его понятием цепи рождений и смертей. Буддизм Бунин воспринял как то, что давно ожидало его сознание, как втайне лелеемую память о духовной родине. Поэтому вернее говорить не о воздействии буддизма на его творчество, а о встрече самостоятельно сформировавшихся индивидуальных взглядов художника с определенными сторонами учения буддизма, которые были восприняты позже.
Были и общественные причины обращения Бунина к буддизму: они в общественных условиях начала 20-го столетия. Исследователи часто писали о трагических настроениях русской интеллигенции в годы реакции после революции 1905-го года. Осознание несовершенства сущего, потребность в новом положении вещей и полная невозможность каким-либо образом поменять действительность — не этим ли духовным состоянием часть русской интеллигенции можно объяснить влечение к мистицизму, к восточным религиям, проповедовавшим избавление от тягот жизни не путем перемен в обществе, а погашением в себе всех стремлений, отречением от всякой деятельности?
Настроения эти очень волновали М. Горького, который в статьях 1905-1910 годов горячо призывал избавиться от «азиатского пессимизма», который захлестнул литературные круги России, и возродить «упрямую веру в правду, вечную жажду справедливости, революционный задор и беспредельную отвагу».
Бунин, как можно судить по произведениям и архивным материалам, воспринимал буддизм со специфически художественной точки зрения, принимая и используя все самое близкое его натуре, мировосприятию и не вдаваясь в те сложные умозрительные положения, касательно которых и буддологи, по признанию Ф. Щербатского, «находятся в потемках».
Антиномичность толстовского взгляда на жизнь и конечная неразрешенность проблемы бытия при глубоком в нее погружении вполне отвечают бунинским исканиям. Бунин все время хочет заглянуть за горизонт жизни. Он пытается решить для себя вечные, «первородные» проблемы, неотступно тревожащие его.
И он, и Толстой — это люди, которые «одарены великим богатством восприятий, полученных ими от своих бесчисленных предшественников, которые чувствуют бесконечно далекие звенья Цепи». Они счастливы, но раздвоены: «<…> мука и ужас ухода из Цепи, разлука с ней, осознание тщеты ее — и сугубого очарования ею»[7]. В этих словах — одна из главных сторон мировоззрения Бунина.