- Ну, ты даешь Вагранов! По-моему ты заговариваешься.
- Подождите, Ксения Андреевна, - у меня горели щеки, слегка дрожали губы, пальцы и колени, как в драке. – Я же не говорю что плохо это или хорошо. Я констатирую то, что вижу и чувствую. Потерпите, осталось немного.
Так вот «Конструирование» есть… разум с его главным инструментом - логикой, математикой, философией с их понятиями и формулами. А вот «Художественное» это совсем другое, совершенно противоположное «конструированию», это… чувства, эмоции, образы.
Я понимаю, что со мной сейчас трудно согласиться, да я и не рассчитываю…. Но согласитесь, что подобные рассуждения позволяют глубже разобраться в природе нашей профессии.
- Хорошо, хорошо, я же слушаю.
- Так вот, кто-то из крупнейших авторитетов в искусстве сказал, что мыслить можно без образов. И действительно мышление ничего общего с образами не имеет. Оно осуществляется не в образах а, как я уже сказал в понятиях и формулах. Там где кончаются образы, начинается философия, математика, логика, то есть конструирование. У художника мир образов, у конструктора - понятий. Конструктор создает «тело», а художник… «дух». Одно без другого не может.
- Во дает! – Ксения Андреевна смеялась уже в голос. – Стало быть, - продолжила она, - вещи должны быть одухотворенными?
- Совершенно верно, - продолжил я, ни сколько не обижаясь, поскольку именно такую реакцию я и ожидал. - Именно одухотворение вещей и есть искомый путь к совершенному решению. Ответ напрашивается – бездуховность исполнителя, ведет к бездуховности результата.
- Выходит, мы обречены? – Ксения Андреевна продолжала улыбаться.
- Получается так. Мы создаем либо «полуживую», обреченную вещь либо вообще «мертвую». Причем, какой бы совершенной не была технология, в процессе создания любой вещи необходимы чувства, эмоции, если хотите любовь…
- И любовь?!..
- Я бы сказал в первую очередь. Это как для рождения ребенка.
- Ну, хорошо, а как с твоими аборигенами, которые создают совершенные вещи?! – Ксения Андреевна откинулась на спинку кресла и скрестила на груди руки. Она перестала улыбаться, но взгляд оставался ироничным и недоверчивым.
- А вот у них как раз вещи-то и рождаются как дети. Они долго готовятся к процессу «рождения вещи». Выбирают материал, скажем дерево, бересту или металлическую заготовку. «Разговаривают» с ним, «объясняют», «извиняются», «просят прощения». Так, например, когда оленевод выбирает материал для нарты, он присаживается подле дерева, из которого он решил сделать заготовки, закуривает и долго с ним разговаривает. Он объясняет, зачем ему нужна нарта, почему выбор пал именно на это дерево, обязательно скажет, что обрабатывать будет осторожно, не больно, хорошим инструментом, что ни одной щепочки не пропадет, постарается, чтобы нарта как можно дольше проходила и так далее. А это и есть одухотворение, родство, органичное соединение человека с материалом, а затем и с изделием….
- Интересно!
- Я был свидетелем, как один не молодой манси разговаривал с деревом, которое выбрал для изготовления избушки. Он «говорил» ему, что много боли не причинит. Что разрубит ствол только на четыре части, которые он прикинул на глазок. И действительно, все так и было. Собрал все ветки и щепки. Потом перешел к другому дереву и снова долго «говорил» и так пока не заготовил необходимое количество. Когда же формировал из этих частей венцы избушки, то ее углы будто ощетинились, поскольку концы бревен были то длинными, то короткими. Мне показалось это крайне неаккуратным и нерациональным. То же самое произошло и с крышей. Избушка походила на странное ощетинившееся существо. Но когда я отошел к реке, это примерно шагов в сто, сто пятьдесят и оглянулся, то избушки не было. Ее «рваный» абрис слился с «рваным» силуэтом леса. Избушка замаскировала себя. А это в тайге важно. Второе – углы избушки, вернее разновелико торчащие бревна вмиг обросли снастями, заготовками для лыж, нарт, повисли пайвы и тому подобное. То есть наружные углы избушки превратились в вешалки, и вешала, полочки и упоры для растяжек и все под крышей.
Для костра туземец использует только сухостой. Живое дерево срубается лишь затем, чтобы изготовить «живые» вещи: лодку, лыжи, нарты и так далее.
Я сделал небольшую паузу и, видя, что Ксения Андреевна задумалась, добавил.
- Все вещи у них получаются предельно функциональными. Каждый ствол, срез, скол, все проходит через глаза, руки, а главное чувства исполнителя. Ничего лишнего, ни миллиметра, ни грамма, ни случайного изгиба, точно под физиологию хозяина. Так точно, что они вдруг… «исчезают», становятся невидимыми, как невидимы части человеческого тела. Вещи становятся живыми. Без них уже невозможно обойтись, невозможно потерять. Они настолько индивидуальны, что их невозможно подарить, передать по наследству, а тем более кому-то красть. Помните, я это говорил на экзамене?
- Выходит, современный дизайн должен вернуться к кустарному производству? – снова оживилась Ксения Андреевна.
- Подождите, подождите. Можно я продолжу ту свою главную мысль. Я как раз и веду речь к тому, что объединение двух понятий, а именно, конструкторское - телесное и художественное - духовное в одно целое в результате получается - «живая» вещь.
- Вагранов, - Ксения Андреевна все же не выдержала, - скажи, куда ты ведешь? Это, насколько я понимаю, выходит далеко за границы твоего диссертационного исследования.
Я сбился и задумался. Несколько нарушалась логика моего изложения. То, что хотела услышать от меня Кондратьева сейчас, я хотел изложить в самом конце. Но что поделаешь «если женщина просит».
- Ну что ж, - задумчиво проговорил я, - насколько смогу попытаюсь объяснить. Хотя все мои рассуждения именно к этому и велись. Итак, все осмысленные процессы, действия, явления едва начавшись, предполагают некий алгоритм своего развития, который в той или иной мере, прямо или косвенно ведет к видимой или предполагаемой цели, - начал я немного рассеянно и излишне витиевато. – Так и со мной. Тот путь или дорога, я имею ввиду «техническую эстетику», на которую я однажды встал и иду уже достаточно долгое время предполагает некий финиш, конец. Пусть это будет гипотетический, футуристический, фантастический, нереальный или наоборот реально осязаемый. Поэтому для меня дизайн как внезапно начавшееся явление во времена великого кризиса двадцать девятого года, предполагает такой же внезапный конец.
- Ну-ка, ну-ка, отсюда подробнее, - Ксения Андреевна даже подалась немного вперед.
«Ну вот, напросился! - пронеслось в голове. - Остается идти напролом».
- Дело в том, что экстремальность Севера, как я говорил ранее, очевидна. Здесь же, у нас в средней полосе России свой экстрим. Похлеще северного, но он не виден. Он скрыт, поскольку невидимы его факторы. Они другие. Они носят в большей степени скрытый психологический характер, нежели видимый природно-климатический. И дизайн возник главным образом, для того чтобы решать проблемы людей связанных с гармонизацией социальной среды, с ее искусственным благополучием, особо не влезая в глубины противоречий.
В моем понимании дизайн это явление, своеобразная искусственная дисциплина, которая решает ту или иную…, а в принципе любую проблему путем создания иллюзии некого эмоционального и физиологического комфорта. То есть дизайнер как иллюзионист или как массовик затейник своим остроумным решением снимает проблему или очередной психофизиологический «стресс». И снимает, через создание искусственной высоко художественной атмосферы, а значит положительных эмоциональных впечатлений, некой романтичности, «сказки», мифа, а по сути - обмана.
- «Ложь во спасение?!» – тут же вставила Ксения Андреевна с явной иронией в голосе. – Ну-ну!
- Если хотите? – вдруг осмелел я, и продолжил. - И дизайн, точнее техническая эстетика, как молодая наука, а если смотреть шире – искусствоведение, должно на себя взять ответственность и следовать основополагающему научному тезису – «Чтобы человек жил долго и счастливо».
- Во как! Ни больше, ни меньше!..
- Существующий дизайн легкомысленен, - продолжил я, чувствуя, как горят мои щеки. - Отсюда его фрагментарный, праздный и, если хотите, «десертный» характер. Хотя на самом деле у дизайна потрясающие возможности. Он как искусный психотерапевт с помощью своих средств может изменить настроение, спасти, дать надежду и даже вылечить.
- Да Вагранов, если тебя не остановить… - начала, было, Кондратьева.
- Так остановите, - я тут же весь подобрался, взял со стола лист с диаграммой и шумно скомкал.
- Я не об этом, - немного замялась Ксения Андреевна, видя, что серьезно меня задела. – Я хотела от тебя услышать пример с мнением какого-нибудь авторитета по этому поводу?
Я все же сбился и попробовал отыскать, вспомнить нужную информацию. Пауза затягивалась. Ксения Андреевна молча ждала. Но вот в памяти что-то промелькнуло, и я осторожно продолжил:
- Точно не помню, кто сказал, но суть примерно такова: Если выйти за пределы практики и взглянуть на дизайн как на деятельность, науку и мировоззрение «в одном флаконе»…, то масштаб дизайна как феномена превзойдет все даже самые смелые ожидания. – Я сделал паузу. Кондратьева молчала. - Сложность всеохватного изучения дизайна - в том, - продолжил я с прежней осторожностью и даже опаской оговориться, - что он постоянно эволюционирует, расширяет круг своих задач, меняет организационные формы, цели и функции продукта своей деятельности. Поэтому любые сделанные постфактум описания автоматически отстают от действительности.
- Неважно кто сказал, главное, по сути, неплохо, - после короткой паузы проговорила Ксения Андреевна серьезным тоном и вновь откинулась на спинку кресла.
- Так, когда дизайн прикажет долго жить?! – тут же вернулась она на свой прежний иронично-игривый тон.
- Ну, во-первых, если по Гумилеву, когда пройдем этап «развития» и вывернем на горизонтальную «стабилизацию».
- И что это будет?
Я снова задумался. Нужен был пример, который бы наглядно продемонстрировал это время.
- Если проследить за эволюцией любой современной вещи, то мы увидим, как ускоряется процесс удовлетворения наших потребностей. Скажем автомобиль. Каждая новая модель, я имею в виду иномарку, приятно удивляет нас растущим многообразием опций, их совершенством по сравнению с прежними. Этих опций становится так много, что совсем скоро машины будут комплектоваться под каждого покупателя индивидуально. То есть внешний вид, и содержание автомобиля будет точно соответствовать явным или скрытым потребностям каждого человека.
- Ну и что? Разве это не дизайн?
- Пока дизайн. Но уже несколько иной. Он все ближе склоняется, я бы сказал к дизайну-роботу. Сканирование человека, программирование его желаний ну и так далее приводит к тому, что все люди получают строго индивидуальные вещи. В которых, обратите внимание Ксения Андреевна, - я сделал небольшую паузу, - есть место, и это тоже запрограммировано, соучастию, а точнее соавторству каждого человека опять же по его индивидуальным характеристикам. То есть каждый человек становится соавтором в изготовлении своих вещей. Конструируется роботом, а душу вкладывает сам потребитель. О чем собственно я только что говорил, я имею в виду аборигенов Севера.
- Ловко!
- Да, пока мы не выйдем на индивидуальное удовлетворение потребностей высокотехническими средствами с необходимым и достаточным соавторством каждого потребителя, мы так и будем болеть всеми теми социально-извращенными болезнями, какими болеем давно, и будем болеть еще долго – мнимая престижность, воровство, стяжательство, зависть и дальше по тексту. Чего, кстати говоря, опять же нет на севере.
- Фантазер ты Вагранов.
- Так я же дизайнер. И мне крайне интересно, что там, в конце нашей профессиональной дороги.
- Хорошо, а интересно ли это будет? Интересно ли жить в твоем фантастическом будущем?!
- Думаю интересно. Освобождается время, энергия, повышается ответственность, мораль, нравственность, этика. В результате чего человек выходит на другой более высокий духовный уровень. Меняются ценности, приоритеты в эстетике. Они становятся более тонкими, более качественными, более чистыми и… опять же индивидуальными.
- Это как?!
- Щас поясню, - я опять задумался. Мне хотелось поаккуратнее донести свою пока очень хрупкую и прозрачную мысль о том, чем же все-таки закончится современный дизайн. – Понимаете, Ксения Андреевна, - начал я осторожно, - по моим ощущениям этапы развития индустрии должны привести нас к тому, что в недалеком будущем человек будет покупать не товары, не вещи, а технологии. И производиться будут именно технологии. Технологии, которые позволят каждому потребителю приобрести строго для себя необходимое и достаточное. Приобрести в точном соответствии с его физическими, психологическими, генетическими и другими особенностями. И это как в режиме реального времени, так и с некоторым прогнозом. – Я взглянул на декана.
- А можно подробнее?
- Пожалуйста, - я снова немного растерялся. Насколько подробнее? Откуда начать отчет?
- Ну, вот скажем ремесленник, - начал я осторожно, - у него была своя клиентура, которая в значительной мере через его изделия потребляла его вкус, его эстетику, и его в какой-то степени духовность. Далее, индустрия создает вещи бесконечными тиражами. С появлением высоких, гибких технологий тиражированные вещи обогащаются опциями. Лебединая песня дизайна. Появляется видимость индивидуальности. Однако вещь остается «холодной», «неодухотворенной» и временной. А с возникновением очередного поколения сверх технологий, естественным и неизбежным путем появляется необходимость создания уже не вещей с бесконечными вариациями и опциями, а самих же технологий как товара, приобретая который человек в необходимой и достаточной мере удовлетворит свои запросы. Так, например…, в домашних условиях мы пользуемся, скажем «чудо печкой» для выпечки хлеба или печенья. Что в свою очередь позволяет достичь некой самостоятельности и индивидуальности. Ну и масса других примеров.
- А что же с дизайном все-таки, - Ксения Андреевна вовсю улыбалась.
- Попробуйте представить себе…, что возникнет такое понятие как «дизайн души», - проговорил я самым серьезным образом. После чего весь подобрался как перед ударом, ожидая выслушать все что угодно, но в этот момент распахнулась дверь:
- Ой! Ксения Андреевна Вы не ушли?! – пропел девичий голос.
- А что случилось, Катюш?
- Вас Прокопий Александрович искал.
- Давно?
- Минут десять назад.
- Позвони, что через минуту буду. – Ксения Андреевна легко поднялась, взяла со стола какие-то бумаги, повернулась ко мне и точно запнулась. Я ждал, что она скажет. Пусть говорит что угодно, я готов. Главное - я выговорился. Вернее почти выговорился.
- Что тебе сказать, Вагранов, - проговорила она рассеянно, - фантазер, надо сказать ты отменный…
- Ксения Андреевна, - вновь пропело от двери, - я позвонила, Прокопий Александрович ждет.
- Пока, Вагранов. Надеюсь, еще поговорим. – И Кондратьева, прижимая к груди папку с бумагами, порывисто вышла из своего кабинета.
Однако нам так больше и не пришлось поговорить. Несколько раз встречались случайно и скоротечно, но чтобы поговорить не получилось. – Я развел руками, дескать, вот и все и мне больше нечего добавить.
- И все-таки Павел Иванович, - обсидиановые глаза Натальи Ивановны сверкнули таинственной чернотой, - признайтесь, Вы были влюблены в эту самую Ксению Андреевну?
Вопрос застал меня врасплох. «Ох уж эти женщины!». Как тут ответишь?!
- В нее трудно было не влюбиться, - ответил я, спустя какое-то время.
- А скажите, как это так торговать технологиями Павел Иванович? – прозвучал спасительный вопрос начинающего журналиста.
- Да, это интересно? – поддакнул и Дмитрий Николаевич.
Я посмотрел на Наталью Ивановну, и в ее в прекрасных глазах замер вопрос.
- Ну, давайте посмотрим на все тех же северян. Технология, вы знаете у них самая примитивная. Нож, топор да игла. Но нет, ни одной вещи похожей одна на другую. Вещи крайне функциональны и предельно просты в исполнении. Живые и душевные. Органически связанные с мастером-хозяином, который их и сделал под себя. Я это уже говорил. То есть здесь все просто. А теперь представьте себе, что вы заходите в магазин и покупаете некое устройство, которое «выслушав» вас сделает все, что вам вздумается. То есть делаете вы, но без ошибок. Знаете это как детский альбом для раскраски. Рисунки сделаны и вам остается лишь раскрасить. И это уже ваша фантазия ваш вкус, вам так кажется и вам так приятно. Другому, другое. Рисунок это функция, а вот «раскраска» - это подгонка под себя. Скажем автомобиль. Функция, то есть движение с помощью двигателя внутреннего сгорания останется, трансмиссия, обязательные средства безопасности. А вот все остальное – количество сидений, длина, высота, материалы, фактура, образ, ну и так далее. То есть все, то, что делает ваш автомобиль предельно вашим, индивидуальным, похожим на вас, и точно под ваш темперамент, возраст, социальный статус и прочее, прочее. Это далеко не опции, это ваш друг, брат, родственник. Я, конечно, фантазирую, но мне видится примерно так. Время покажет.
Где-то так или почти так я донес до своих слушателей завершение истории о своем вхождении в Север.
Я закончил, журналисты с задумчивыми лицами сидели тихо, не шевелясь и не решаясь поднять глаза.
- Знаете, я бы не сказала, что все поняла, - наконец проговорила Наталья Ивановна, теребя край своего пухового платка, накинутого на плечи, - но даже то, что до меня дошло, кажется крайне интересным, необыкновенным и удивительным. И мне стыдно, что представление о дизайне у меня было чудовищно невежественным. Такое впечатление, что распахнулась дверь в некое мудрое и красивое будущее, в которое я, честно говоря, не верила. А с Ваших слов, Павел Иванович получается, что мы пока всего лишь беспомощные дети и еще долгое время ими будем. А ведь любому ребенку хочется как можно быстрее стать взрослыми.
- Но этим мыслям много лет, - уклончиво ответил я. – Хотя не скрою некоторые из них и сегодня весьма актуальны. Но не проверить, не одобрить и не отвергнуть, так как критерий это - производство и эксплуатация, то есть Ее Величество Практика.
- У меня тоже сложилось впечатление, что я ненароком заглянул в конец книги, что ли. Заглянул, успокоился и теперь буду ее читать с интересом. – Дмитрий Николаевич с сожалением посмотрел на пустую бутылку. Молчал лишь Игорь. Было действительно странно, что нетерпеливый, всегда словоохотливый парень, смотрел на черное, заросшее ледяными узорами окно и молчал. Ну да ладно.
Время было позднее, и пора было разбегаться. Однако сознание прощалось, а сердце не хотело уходить. Оно гулко билось в грудине, требуя, риска, поступка, выхода энергии. Но надо было уходить.
- Ну что, глубокоуважаемые журналисты спокойной ночи и до завтра. - Вылезая из уютного кресельного гнезда, проговорил я и, сделав манерный поклон хозяйке номера первым, направился к двери. Игорек с фотографом поднялись следом.
- Спасибо за чудесный вечер, Павел Иванович, - Наталья Ивановна тоже встала и направилась провожать гостей. – Я очень рада знакомству….
Я оглянулся. Подняв плечи и кутаясь в платке, женщина смотрела на меня с тоской, страхом и отчаянием. Она смотрела, а я боялся. Боялся волшебства этих глаз, магнетизма, отчетливо чувствуя, как они вновь осторожно проникают в меня, как нежно касаются сердца, забирают в плен душу, разоружают волю.
Внутри все замерло, сжалось, затихло, напряглось, чтобы взорваться и разнести меня в клочья, если я не послушаюсь собственных чувств и не дам им воли.
- Да, вечер получился отменный, спасибо!- хрипло, от выпитого алкоголя проговорил Дмитрий Николаевич, крепко пожимая мне руку, - до завтра.
- А у меня к Вам есть еще масса вопросов Павел Иванович, - неожиданно заговорил Игорь, - можно я Вас завтра помучаю?
- Ну, попробуйте, молодой человек, - ответил я улыбаясь.
- А когда Ваше выступление Павел Иванович? - нарочито по-деловому спросила Наталья Ивановна. Я понял, что она хочет меня задержать. Пропустив вперед мужчин, я повернулся и задумчиво ответил: - Сразу после обеда, если не ошибаюсь.
На несколько секунд мы остались вдвоем. Ноги вросли в пол и не двигались. Сердце остановилось. Я ничего не слышал, забыл, как дышать. Это было и страшно и сладко и странно. Женщина, не касаясь, крепко держала меня и не выпускала.
- Слушайте, я так опьянела, - проговорила она тихо и томно.
- Кстати, Наталья Ивановна! – повернулся вдруг Игорек, - у меня суточные закончились.
- Завтра…, все завтра утром….
- Так мы с Дмитрием Николаевичем хотели еще в… бар сходить, - паренек смотрел невинно.
- Хорошо, сейчас, – ответила редакторша и вернулась в глубину номера.
- Плохая примета Игорек, деньги в руки брать вечером, - промямлил я и пошел в сторону лифта.
Из меня точно вынули содержимое. Голова была пуста. Я медленно шагал вдоль коридора, проклиная и Игорька, и себя, и вообще весь вечер, который, чего скрывать, был посвящен Наталье Ивановне, очаровательной женщине, от взгляда которой с меня как листва осенью слетали годы и годы. «Раскатал губешки, - корил я себя за смелые мысли, - ишь выдумал, посмотри в зеркало, даже оно от стыда туманится, Казанова хренов!».
На самом деле было горько, обидно и стыдно. Мелькнула мысль о баре, но, зайдя в лифт, я нажал свой этаж. В номе было жутко холодно. Проверил окна – все в порядке, закрыты и нигде не дует, только лед в палец. «Что за чертовщина!». Открыл горячую воду – кипяток. Подошел к зеркалу – туман. И тут с меня будто что-то сняли, ярмо, груз почти пяти десятков лет. Я хлопнул дверью и со всех ног понесся к лестничной клетке. Подходя к двери под номером триста двадцать, я перевел дыхание. «А вдруг там все еще этот Игорек?! Впрочем…».
Мне показалось, что я так и не успел постучать, хотя и поднял руку, дверь бесшумно отворилась, и я увидел глаза…. Точнее не глаза, а космос, пропасть, бездну, бесконечность….
- Почему так долго?! - опалило мое лицо жаром, в котором чувствовалась страсть, гнев и бессилие.
УТРО
Утро наступало долго. Я просыпался мучительно и тяжело. Лень опутала тело, парализовала волю. И это результат совсем не от дикой ночи и выпитого алкоголя, а от… холода! Холод в номере стоял невыносимый. Я с шумом выдохнул из себя собственное тепло, сделав – «хо-о», и увидел легкий парок. «Отключили батареи сволочи! Всех эвакуировали, а меня оставили, забыли в этой бетонной могиле!».
На часах было половина десятого, когда я, собрав остаток воли, совершил таки подвиг - отшвырнул одеяло и вскочил с кровати.
По ледяному полу я бросился в ванную. Слава Богу, вода была, чуть ли не кипяток. Я наполнил поддон горячей и стал греть ноги. Полностью мокнуть не хотелось. Через полчаса должны начаться доклады.
Прогревшись, я спешно залез во все теплое и торопливо вышел в коридор. В коридоре было еще холоднее. «Да что они творят?! – с возмущением думал я об администрации гостиницы. - Столько съехалось авторитетных ученых, а у них!…». Проходя мимо ресторана, я заглянул через стеклянные двери и обомлел. Зал быт набит людьми. Не было сомнения, что это были участники форума. Вот те на! – я был в полнейшем недоумении. Снова посмотрел сначала на свои часы, потом на настенные электронные, - нет, все правильно десять двадцать пять было и на тех и на других. Значит, что-то случилось. Я вошел в зал.
- Проходите, пожалуйста, - пропел знакомый голосок девушки-официантки. – Туда же, где вчера сидели, - добавила она.
В ресторане было теплее, хотя все сидели в накинутой на плечи верхней одежде.
- Ну, Вы и поспать! - такой репликой встретил меня нетерпеливый Игорь. – А мы тут уже, - он мельком взглянул на часы, - около часа.
- Могли бы еще спать, - уронив глаза и слегка порозовев, проговорила Наталья Ивановна.
- Доброе утро! – хрипло отозвался я. - Но кто-то поспать еще более горазд, - добавил я победно.
- А-а, Вы имеете в виду Дмитрия Николаевича? Так он, убежал на улицы Салехарда снимать мороз. Вы слышали, с двух часов ночи пятьдесят семь градусов! Фантастика! Наш Конгресс-центр разморожен, там сейчас как на улице. Вот и сидим, ждем, что организаторы предложат. – Все это скороговоркой проговорил Игорек, не замечая нашего с Натальей затянувшегося взгляда.
- Ну что ж предлагаю еще по кофейку, - все, что я мог ответить на нерадостные новости.
Подошел совершенно окоченевший Дмитрий Николаевич и, невнятно поздоровавшись, тут же схватился за горячий напиток. – Слушайте, ну это мороз! - проговорил он через минуту. – Какая там съемка! Мой «кормилец» отказался работать, - он похлопал по кожаному кофру, где лежала его аппаратура.
- Э-э, батенька, на такой случай надо особо готовить приборы, – полез я с ненужными советами.
- Да я знаю. Мне приходилось снимать в морозы, но чтобы в такой!.., – фотограф понемногу отходил. – За полчаса встретил троих и жутко дымящую машину и это в окружном центре! Как тут жить?!
- А я что говорила, - не удержалась Наталья Ивановна и начальственно посмотрела на своих подчиненных. – Павел Иванович, - она порывисто обняла меня своим взглядом, - я права?
- Вне всякого сомнения, но, - я сделал достаточную паузу, чтобы все среагировали на «но». - В это самое время, - я взглянул на часы, - еще дальше на Севере, а стало быть, там, где еще морознее в чумах топятся неприхотливые печки-буржуйки. На мягких шкурах сидят обыкновенные люди, пьют чай с сушками, едят дымящееся мясо. Рядом ползают пузатые, писклявые щенки, старушки что-то шьют, мужчины мастерят, режут, плетут, маленькие дети играют ну и далее «по тексту».
- С ума сойти! – не выдержала Наталья Ивановна, - но это же…, в голове не укладывается!
- А рядом с чумом, - продолжил я, - поскрипывая снегом, ходит живое мясо, то есть еда этих людей, их одежда и средство передвижения. И никому, ни людям, ни оленям не холодно.
- Что, оленям действительно не холодно в такие жуткие морозы?! – не выдержал Игорь.
- Ну, это я так для настроения. А на самом деле, когда очень холодно, оленеводы, выходя на улицу, надевают на себя дополнительную шубу, которая называется совик. Шуба огромная, мехом наружу. Это, как я вчера говорил, на ноги сначала одеваются чижи мехом вовнутрь, а потом кисы мехом наружу. Вот примерно так и с верхней одеждой. Так вот в такой одежде любой мороз не мороз.
- А олени? Звери? Птицы?
- Олени в сильные морозы или при опасности собираются в кучу, огромный круг. В центре авки - маленькие оленята, и важенки, их мамы, а дальше к периферии круга взрослые олени. Все они прижимаются друг к дружке боками. А те животные, что находятся снаружи круга время от времени, меняются местами, это главным образом олени самцы или хоры.
- А как же птицы? – торопливо добавил Игорь.
- Птицы спят в снегу.
- Как это в снегу?
- Очень просто. Накануне морозов, а они чувствуют загодя начало стужи, птицы выбирают наиболее подходящее место с рыхлым глубоким снегом и зарываются. Оставив небольшое отверстие для дыхания и слышимости.
Я говорил, пока был кофе, а как закончился, посмотрел на часы.
- Действительно, что же делать? – перехватила взгляд Наталья Ивановна, поняв мой жест, будто я волнуюсь за конференцию. Я оглядел зал. Шум стоял как на базаре. Люди курили, говорили, кричали, многие перешли на алкоголь, разогревая тем самым и себя и время.
- Думаю, на сегодня все, – вынес я приговор.
- Тогда надо «делать ноги», срываться отсюда по-быстрому, - опередил всех Игорек, - не ждать же когда все засохнем на этом холоде.
Действительно надо было срочно что-то предпринимать. У меня, как и у многих билеты были только на завтра. Я извинился перед собеседниками и пошел звонить своему старому приятелю Валере Шемякину, старшему диспетчеру по грузовым перевозкам. Когда я услышал его голос, то сразу понял, что и в аэропорту проблемы. И не ошибся.
- Знаешь старик, только пока никому, - таинственно и заметно волнуясь, проговорил старый приятель, - авария у нас тут небольшая, – добавил он почти шепотом. - Советую выбираться поездом из Лабытнанг.
- Что?! - у меня даже голос сорвался, - ты с ума сошел Валера! Какой поезд?! Ты что?! А мороз?!
- Я как раз про мороз. В системе сгорела «команда» по приему самолетов. Заказали, но пока подготовят, привезут, наладят – аккурат дня три четыре пройдет, – уже жестче проговорил Валерий.
- Ни хрена себе! Ну, ты обрадовал меня дружище! - я несколько секунд думал, а Валерий ждал.
- Так что ты предлагаешь? – я немного успокоился и перешел на миролюбивый тон.
- А я и говорю – железной дорогой, из Лабытнанг. С билетом помогу и машину пошлю, через Обь перебраться.
- Слушай старина, неужели так безнадежно, я имею в виду твою авиацию?!
- От трех до пяти дней, а, скорее всего, не меньше пяти. Понимаешь, мы еще борт не отправили, за этой х…ной. Тут такое творится!.. Кроме того, чтобы всех вас вывезти надо, по меньшей мере, рейса три-четыре планировать. Ну, это если «Ан-24», а «Як-40», ну ты понимаешь…
- Хорошо! - оборвал я его решительно, - заказывай четыре билета до Москвы.
- Ух, ты, куда столько?!
- Брать так все купе, - уклонился я от ответа.
- Добро! На станции пройдешь к диспетчеру и назовешь меня, он будет в курсах.
- Спасибо!
- Удачи!
В ресторане по-прежнему стоял беззаботный гвалт ученой публики, которая, судя по накалу, хватила по второй, а может и больше. «Да-а, - навернулось на язык, - а по утру, они проснулись…»