– Если бы ваша догадка подтвердилась, это было бы величайшим открытием. Вот что: оставайтесь‑ка вы здесь с Цокто недельки на две, обследуйте местность, пещеры… А вдруг!.. К старому Дамдину мы с Андреем Дмитриевичем наведаемся, расспросим о пиропах.
Предложение председателя Ученого комитета было настолько неожиданным, что Александр даже растерялся.
– Да я о таком и мечтать не смел! – горячо воскликнул он.
– Оставайтесь. Попросим пограничника Тумурбатора помогать вам. Думаю, согласится. Он ведь приехал на поправку, а здесь приволье.
Наутро Сандаг уехал. Цокто, Пушкарев и Тумурбатор остались в Котловине пещер, как стал называть ее геолог. Табунщик Яримпиль был рад такому соседству – он тосковал по людям.
КРАСНЫЕ КАМЕШКИ ДАМДИНА
Ветхая, почерневшая от ветров и времени юрта, казалось, вросла в землю. Она стояла в самом сердце гор Гобийского Алтая с незапамятных времен. Кочевники перегоняли табуны коней и гурты овец на новые пастбища, возвращались в уютные пади Гурбан‑Сайхана, и только юрта старого Дамдина всегда находилась на своем месте, словно каменный памятник прошлому. О ней в шутку говорили: «У юрты Дамдина одежда ветхая, зато кости крепкие, как у хозяина».
Сколько Дамдину лет, никто не знал: он был стариком уже тогда, когда здесь появились первые юрты стойбища. Скота у Дамдина не было, и вообще никакого имущества, кроме обветшалой, дырявой юрты и набора инструментов для обработки камня.
Кто бы ни заглянул в раскрытую дверь его жилища, всегда видел костлявого старика с редкой седой бородой и плешивой головой, высохшего, как саксаул в пустыне. На нем неизменно был один и тот же старенький ватный халат неопределенного цвета, сбоку висело огниво в серебряной оправе. Он сидел с поджатыми под себя ногами на войлоке перед низеньким столиком. В коричневых сморщенных руках Дамдин держал узкое долотце и маленький молоточек – он работал.
Имя Дамдина знали во всех уголках Южногобийского аймака. К нему приезжали даже из далекого Улан‑Батора, чтобы заказать табакерку из нефрита, женские украшения или же каменные шахматы – шатар; Дамдин вытачивал для шахмат фигурки верблюдов, собак, коней, быков.
Да, особенно большую радость испытывал мастер, когда приходилось делать шахматные фигурки. Когда‑то он сам увлекался игрой в шахматы и где‑то в глубине души верил старинному поверью, по которому мастера шатар живут очень долго, до глубокой старости. Разве его жизнь не подтверждение тому? Говорят, что самые большие мастера шатара вообще не умирают. Вместо шахматного короля – хана Дамдин теперь вырезывал портрет председателя сельхозобъединения Аюрзана, достойного человека, а ферзь – тибетская собака почему‑то напоминает всем богача Бадзара, и все смеются. Особенно много умения старается вложить Дамдин, когда вырезывает фигуру коня. За свою долгую жизнь он выточил из нефрита не один табун коней, и каждый конь не похож на другого, у них у всех свой характер: есть бешеные, норовистые, есть смирные, ласковые кобылицы, жеребята.
И еще он заметил за собой: годы идут, а смерть словно бы забыла о нем. Умирать не хотелось, К жизни за последние годы появился какой‑то особый интерес. Все вокруг так изменилось. И родную землю старый Дамдин стал любить с какой‑то особенной нежностью, какой раньше не испытывал.
…К юрте старого Дамдина можно было проехать только с юга, да и то по неверным каменистым тропам. Даже когда осенью араты откочевывали со своими стадами и табунами сюда, в горы, к Дамдину приходилось подниматься по дорожке, протоптанной дикими козлами и баранами.
Бадзар и Очир опустили поводья, предоставив лошадям самим выбирать путь. Они вели запасную лошадь и для Дамдина.
– Я его заставлю показать, где он подобрал красные камешки, – пообещал Очир.
– Сначала человека надо брать лаской, – отозвался Бадзар. – Дамдин, как я понимаю, сущий ребенок. Прожил почти сто лет, а кому они нужны, его сто лет? Где его стада, где богатства? Только и забот – стучать молотком. А красные камни с алмазом отдал первому встречному: приходи – бери. Есть ли у подобного человека разум? В газетах его называют «унэн билигт» – «настоящий талант». А какая ему выгода от того?
– Никакой, – согласился Очир.
– Вот я и говорю: не всякий своим талантом распорядиться может. Самый большой талант – богатеть.
– Мой отец тоже так считает. За то и в чести у японцев. Я тоже хочу разбогатеть. Отдельно от отца.
– Разбогатеешь. Алмазов на всех хватит: держи подол своего тэрлика! Алмаз – это волшебный камень чандмани, исполняющий все желания. Мне алмазы ни к чему. Для меня главное – чтобы про них народная власть не прознала. Пусть лучше остаются в земле на веки вечные. Боги не всегда справедливы: какой‑то нищий старик владеет тайной алмазов, завтра к нему наведается Сандаг со своими русскими друзьями – и тайна перестанет быть тайной. Ты понимаешь, к чему я веду разговор? Ведь говорится же: эту травинку и за траву не считал, а она колет зад.
– Понимаю. Накамура все разъяснил: после того как старик нам покажет гнездо алмазов, его надо убить, а то узнают другие.
– Твой друг японец– мудрый человек, хоть и молод. Кошка точит когти, человек оттачивает ум.
Когда показалась юрта Дамдина, они замолчали и неслышно подъехали к ней, оглядываясь по сторонам.
С того дня, когда Тумурбатор вернулся в стойбище и рассказал о событиях на восточной границе, Дамдин погрузился в глубокую задумчивость. Все чаще и чаще стал поглядывать он на кусок темно‑зеленого нефрита – камня вечности, который лежал в его юрте с незапамятных времен.
И чем больше он в него всматривался своими усталыми, но все еще зоркими глазами, тем явственнее проступали контуры некой картины в фигурах: пограничники на вздыбленных конях, а среди них Тумурбатор, – единый вихрь из конских и людских фигур.
Он принялся за работу, трудился от темна до темна и боялся только одного: умереть, не закончив свой труд. Десять пальцев, и все работают, был бы еще один – тоже б сгодился…
Он не услышал, когда в юрту вошли Бадзар и Очир. Бадзар его окликнул. Дамдин спокойно поднял голову. Увидев Бадзара, которого недолюбливал, снова занялся делом.
– Привет тебе, великий дархан[30]Дамдин‑гуай! – произнес Бадзар, нисколько не смутившись сухим приемом. – Позволь показать камни, а потом мы уйдем. Узнаёшь свой кисет?
И он высыпал из кожаного мешочка на столик красные камешки.
Что‑то дрогнуло в лице старика.
– Где ты взял их? – спросил он тихо.
Бадзар почтительно склонил голову.
– Мы пришли сообщить тебе: красные камни попали в надежные руки. Камнями заинтересовались в Улан‑Баторе и вот прислали ученого человека Очира, который хочет знать, где рождаются такие красивые камни.
– Да, я хочу знать! – подтвердил Очир.
Старик перевел на него взгляд, долго вглядывался в черты его лица, затем неприметно улыбнулся. Скорбная улыбка мудрого человека.
– Я не помню, где их подобрал.
– Ты должен припомнить! – с легкой угрозой в голосе произнес Очир. – Камни нужны народу. Может быть, ты не помнишь и того, что среди красных камней был один маленький белый? Алмаз! Ты не имеешь права укрывать от государства драгоценные находки.
По‑видимому, сообщение об алмазе было новостью и для Дамдина. Он словно бы оживился.
– Я ничего такого не заметил, – сказал он. – Алмазов у меня нет. Откуда здесь алмазы?
– В наши края приехала из Улан‑Батора большая экспедиция, – вмешался в разговор Бадзар. – Они хотят знать всё про алмазы. Ты должен помочь. Ты же слышал: мой сын – большой ученый, и я обещал ему поговорить с тобой. Ну не знаешь, где алмазы, скажи, где искать красные камни. Там, где красные камни – там и алмазы.
– У нас есть запасная лошадь, и ты поедешь с нами, укажешь место! – почти выкрикнул Очир, начиная терять терпение. А Бадзар невольно пожалел, что взял в спутники этого глуповатого парня. Своими непочтительными словами он может испортить все дело.
– Дамдин‑гуай, – начал вкрадчиво Бадзар, – мы привезли тебе в подарок много пачек дунзы[31]; я сейчас наведаюсь к лошадям, принесу кожаную суму, а ты займи разговором ученого гостя. А ты, Очир, не горячись, не горячись…
Когда он вышел, Дамдин, не обращая ровно никакого внимания на Очира, вновь принялся за работу. Потом отложил молоток, долото, спросил:
– Почему Андрей не приехал с вами?
Очир, который никогда не слыхал ни о каком Андрее, смешался.
– Выберет время – наведается, – ответил он уклончиво.
– Значит, он еще не приехал из Улан‑Батора?
– Нет, не приехал. Скоро приедет. Через два дня.
Снова едва заметная улыбка скользнула по тонким губам старика. Откуда было знать Очиру, кто был здесь до них всего за час: Лубсан решил проведать старого мастера, показал книжку, подаренную Тимяковым, где была фотография и Дамдина, рассказал все уланбаторские и экспедиционные новости и о том, что Тимяков привез Дамдину в подарок тисочки и набор инструментов. А в Гоби хотят построить город, самый настоящий город… Потом Лубсан вынул из сумки сапоги, с подошвой, крепкой, как железо.
«Эти сапоги Андрей привез из СССР; вспомнил, что у тебя гутулы расхудились, просил передать. Возьми. А тисочки и инструмент сам скоро привезет, тебя видеть хочет, о красных камнях расспросить, о тех, какие ты в учком послал».
Вот что сказал всего час назад Лубсан Дамдину.
Подарку Дамдин обрадовался. Это была его затаенная мечта: иметь точно такие же сапоги, как у Андрея. Крепкие сапоги – еще на сто лет хватит…
Дамдин был умудрен годами. Говорил он мало, но догадывался об отношениях между людьми, знал их страсти, их большие дела и маленькие хитрости. У иного, как у этого Бадзара, руки до седла не достают, а он их до неба протягивает, хочет все заграбастать. Если Бадзар уверяет, будто хочет вытереть слезу на твоем лице, то жди – выколет глаз. Теперь Бадзар хочет выдать Очира за ученого человека; крепка у осла челюсть без узды, груба речь у неуча. Стоило Бадзару переступить порог его юрты, и мастер сразу насторожился. Бадзар еще никогда не приходил с добром. Ученые люди много раз наведывались к Дамдину, он научился понимать их как бы особым чутьем, а этот Очир меньше всего был похож на ученого. Русского Андрея он, конечно же, не знает.
Бадзар, выйдя из юрты, долго осматривался по сторонам, а заметив в долине всадников, завел своих коней за высокую скалу и поспешно вернулся в юрту.
– Кто‑то едет сюда, – сказал он Очиру. – Четверо. Пора уходить. Приглашай дархана!
– Почтенный Дамдин, – сказал Очир, – у нас нет времени на пустые разговоры. Выходи из юрты, я помогу тебе взобраться на коня.
Но старик уже ничего не слышал и не видел, кроме глыбки темно‑зеленого нефрита, где явственно проступали фигуры всадников. И еще он видел за этим нефритом то, что хотелось бы воплотить в других каменных картинах: несметные табуны коней в степи с мягким и волнистым травяным покровом. Он видел огромные отары овец. Дымится аргал в кострах пастухов, ветер уносит дым в степь. Хорошо пахнет дымом, ложится от ветра высокая трава. Кружатся в небе неподвижные орлы, плывут облака, и поднимается от горячей земли струящийся пар. Пасутся стада баранов… А он, Дамдин, словно бы сбросивший года, едет по степи вместе с Тумурбатором и его отцом Аюрзаном и другими артельщиками, едет, считает стада и поет о том, что в жизни все так, как нужно, как хочет он, простой арат, равный хозяин всего этого степного богатства и всей этой красоты. Только подлой, лживой собаке Бадзару нет места в этой новой жизни. И другим, у кого почки обросли жиром от безделья…
У старого Дамдина сейчас было на душе светло и даже в боку не кололо, как всегда, когда долго засиживался за работой.
– Ты что, оглох, старый козел?! – закричал Очир. – Пойдешь или не пойдешь?..
Дамдин с презрением отвернулся от него.
Тогда в порыве бешенства, больше не владея собой, Очир схватил мастера за худую шею и стал трясти, сжал железной хваткой.
– Отпусти, – сказал Бадзар. – Ты задушил его, дурак! Сбрось тело в пропасть!
КАЖДЫЙ ИЩЕТ СВОЕ
Дрожало синее небо. Знойные вихри далеко уносили столбы красной пыли. Пыль оседала на чахлые кусты караганы, на оборудование буровой вышки, скрипела на зубах, въедалась в глаза.
Все вокруг словно вымерло, даже ящериц не было видно. Только неумолчно тарахтел движок, нагоняя сонную одурь.
Валя Басманова сидела в полосе короткой черной тени, отбрасываемой кузовом автомашины, озабоченно листала дневник наблюдений, грызла сухую былинку и хмурила давно выгоревшие тонкие брови. На потемневшем от загара лице отражалась тревога. Да и было отчего тревожиться!..
Глубина скважины восемьдесят пять метров… А воды все нет и нет.
Ну, а если ее вообще не будет?..
Она до боли закусила губу, почти с ненавистью взглянула на грузную фигуру мастера Зыкова, спокойно курившего цигарку. Он сидел, по‑монгольски поджав под себя ноги, блестели на солнце голенища его сапог. От его квадратного, тяжелого лица так и веяло самодовольством: «Я двадцать лет на буровых. Если все скважины, которые я пробурил за свою жизнь, соединить в одну, то получилась бы дыра от Арзамаса до Нью‑Йорка». Почему от Арзамаса? Ах да, Зыков родом из Арзамаса.
Еще в Москве, в геологическом управлении, ей сказали: «Опытный мастер, глаз наметанный. Практик. Правда, в Монголию едет впервые. Доверять, конечно, доверяйте, но ответственность лежит все‑таки на вас. Ведь вы техник…»
Техник… Слабовольная девчонка. Не сумела с первого же дня поставить Зыкова на‑ место: не захотела обострять отношений, пошла на поводу. А теперь вот расплачивайся за свою растерянность и неумение руководить…
Валя с горечью вспомнила тот день, когда они выбирали место под эту скважину. Приехали Сандаг, Тимяков.
Зыков шагал неторопливо, часто останавливался, многозначительно крякал.
– Здесь, пожалуй, и заложим, – веско произнес он, остановившись в низинке.
Место сразу же не понравилось Вале.
– Не будем спешить. Боюсь, что вода здесь окажется засоленной, – попыталась возразить она. – Дренажа‑то нет, атмосферные осадки заливают низину, сносят соли, выщелоченные из почвы. И вообще в засушливых степях скважины рекомендуется закладывать на возвышенностях. В Казахстане проверила.
Сандаг пытливо взглянул тогда на Валю, потом стал ждать, что скажет Зыков. Чего греха таить, Сандаг больше доверял многолетнему опыту Зыкова, чем знаниям молоденькой девушки‑техника. Разумеется, об этом он не говорил, но все было понятно само собой.
Нужно понять Сандага: город будут строить не там, где находится базовый лагерь экспедиции, и не там, где раскинулось стойбище объединения. Там есть колодцы. Но когда стали бурить рядом, сперва пошла соленая вода. Валя поняла: верховодка! А когда пробурили до основного горизонта, хлынула горько‑соленая… Только и всего.
Город может возникнуть только в том месте, где много пресной воды. А как ее отыскать в бескрайней пустыне? Где основной горизонт ее? На юге, на востоке, на западе?..
Если бы найти воду… Это теперь дело чести. Что подумает Саша (так она про себя называла Пушкарева), если она так и не найдет эту проклятую воду?.. Хвалилась синица море зажечь… На первых порах провалиться с треском…
Зачем она тогда послушалась Зыкова? Тогда Зыков сказал Вале с насмешкой:
«Вы всё по‑книжному хотите, Валентина Васильевна, а я больше в практику верю. Нам особенно выбирать не приходится: данных предварительной разведки все равно нет. Я вот двадцать лет…»
Так эти двадцать лет и решили исход дела. Скважину заложили в «зыковской» низине.
Восемьдесят пять метров!.. Валя досадливо захлопнула дневник, швырнула его на брезент. Кажется, сейчас начнут поднимать бур. Что толку? Опять с тем же результатом… Нужно было больше надеяться на свои знания, а не на опыт Зыкова…
– Вира! – звонко выкрикнул рабочий Скворцов.
– Митнэ![32]– откликнулся Чимид, который с некоторых пор поселился на буровой и помогал Скворцову.
Пронзительно заскрипел железный трос о блоки – заработала лебедка. Тонкая многометровая свеча штанг гнулась и вздрагивала, грозя оборваться. Как медленно ползет бур! Что там?.. Басманова нетерпеливо хрустнула пальцами. Наконец‑то…
Над устьем скважины показался колонковый бур – круглая труба с твердой коронкой на конце. Зыков и Чимид, осторожно придерживая его руками, опустили на землю.
– Вода! Честное слово, вода! – Петя Скворцов подпрыгнул, захватил в ладонь мокрый песок. Но Басманова легонько его отстранила, зажала в руке влажную зернистую породу. Сквозь пальцы сочилась влага. Вот она, долгожданная!..
Да, да, в эту минуту Басманова простила буровому мастеру все: и заносчивый тон, и хвастовство, и пренебрежение к молодым специалистам. Вот она, вода… Здесь будет город заложен…
Басманова перевела дух, попробовала песок на язык, сплюнула.
– Соленая… – прошептала она. И уже громко, с отчаянием крикнула – Степан Степаныч, соленая!..
Бурмастер взял черными заскорузлыми пальцами песок, лизнул, поморщился, протянул неопределенно:
– Да‑а…
Валя обессиленно опустилась на жесткую гальку. Она почувствовала, как выдержка покидает ее, злые слезы подступают к глазам. К вечеру окончательно выяснилось, что вода во встреченном горизонте горько‑соленая. Зыков, мрачный и сосредоточенный, вертел цигарку за цигаркой, наконец сказал:
– Может, в этой чертовой Гоби и вовсе нет пресной воды! Наше дело петушиное: пропел, а там хоть не рассветай. Сделали все возможное…
Приехали Сандаг и Тимяков. С ними был старик Луб‑сан. Пушкарев опять почему‑то не приехал. А спросить почему, Валя сейчас не отважилась. Если бы он приехал, было бы легче… Где он?..
– Ну, что будем делать? – спросил Сандаг.
– Не знаю, – призналась она.
– Будем бурить, – сказал Сандаг.
– Где?
– А вот этого я как раз и не знаю. Вы специалист, вам виднее. Прошлый раз вы что‑то предлагали, а мы вас не послушались.
– Я теперь уж ни во что не верю… и в свои прогнозы.
– А вы поверьте, – не сдавался Сандаг. – Мы будем искать воду до тех пор, пока не найдем ее. Это не наше доброе пожелание, а задание правительства. А вы после первых же неудач, как вижу, упали духом. Ищите!
Небо сделалось желтовато‑прозрачным. От вышки потянулась длинная тень. Пустыня поблекла, стала более ощутимой, тяжелой. Резко проступили грязно‑белые плешины солончаков. Когда совсем стемнело, Басманова ушла подальше от вышки, уселась на еще теплую землю. Впервые за все время она ощутила бесконечное одиночество. Вот она сидит одна здесь, в глухой безмолвной пустыне, и никому‑никому нет дела до ее невзгод, огорчений. Даже Саша не приехал. Составил геологическую карту, исполнил, так сказать, служебный долг – и до свиданья, выкручивайся сама. У него, видите ли, своя программа, свои маршруты.
Она такая маленькая и смешная в своей белой панаме и мужском комбинезоне, беспомощная в своей неопытности перед стихией, именуемой Гоби. Разве об этом мечталось в техникуме?..
Ей стало жаль себя. Но она не заплакала. Только плотнее сжала губы. Сейчас она чувствовала, как в ней просыпается то, что всегда жило где‑то там, внутри, – упрямство и холодное ожесточение. Завтра она скажет Зыкову:
– Начинаем бурить…
Долгор так и не пришлось везти к врачу. Теперь она жила на буровой, в юрте Басмановой. За ней терпеливо и заботливо ухаживали. Вскоре она стала поправляться. Все в юрте Вали было ей ново и так непохоже на ее прежнюю жизнь. А Валя, с большими лучистыми серыми глазами, так была ласкова, как никто из других людей, с какими Долгор доводилось встречаться. С ней не хотелось разлучаться. Долгор полюбила Валю, всюду ходила за ней, стараясь сделать ей что‑нибудь приятное. А когда девушка уезжала на другие точки, Долгор скучала, томилась и с нетерпением ждала ее возвращения. Едва Басманова уходила, Долгор начинала разыскивать ее. Она заглядывала в каждую палатку и юрту и спрашивала, глядя на встречного серьезными немигающими глазами:
– Орос хухэн хана байну? (Где русская девушка?)
И когда Долгор находила Валю, то счастливо смеялась.
Чимид работал здесь же, на буровой, подсобным рабочим, ездовым, караульщиком и часто наведывался к сестре. Как‑то он без стука вошел к ней в юрту и застыл на пороге. То, что он увидел, поразило его: в продолговатой жестяной посудине, наполненной до краев водой, от которой шел пар, сидела Долгор, покрытая белой пеной. Басманова терла ей спину мочалкой. Долгор хохотала, хваталась руками за край ванны.
– Халун! (Горячо!) – вскрикнула она.
– Потерпи, голубка: грязи на вершок, – добродушно ворчала Валя, – тебя нужно неделю отмачивать в воде. Грязь не позволю разводить!
Чимид переминался с ноги на ногу, пытаясь сообразить, что здесь происходит.
– Что тебе нужно? – Басманова замахнулась на него мокрой мочалкой. – А ну‑ка убирайся вон, бесстыдник этакий! – Она схватила Чимида за плечо и выпроводила из юрты.
Чимид стоял обескураженный, не понимая, в чем провинился.
Потом он уселся на землю, поджав под себя ноги, и стал терпеливо ждать, когда его пригласят в юрту.
Валя окатила Долгор из тазика теплой водой и на минуту залюбовалась монголкой. Почувствовав на себе взгляд, Долгор обернулась. Валя увидела большие миндалевидные глаза, белые ровные зубы.
«Степная красавица», – подумала она. Вынула из чемодана белье, помогла девушке одеться.
– Вот тебе подарок от экспедиции, – сказала Валя, подавая Долгор новую одежду.
Долгор счастливо засмеялась. Ей нравились зеленый халат, коричневые шевровые сапожки, красный берет с серебряным пауком, нравилась новая жизнь и эти люди из экспедиции, которые относились к ней так ласково и заботливо.
«Почему они все так жалеют меня?» – думала она и не находила ответа.
Долгор надела халат, туго обмотала талию длинным оранжевым кушаком, подошла к небольшому овальному зеркальцу и стала заплетать косы. Ее длинные черные волосы блестели. Глаза сияли, на губах бродила улыбка. Незнакомое радостное чувство переполняло Долгор. Она обернулась и, с трудом выговаривая русские слова, сказала:
– Валя, хорошо!
Русская девушка тихонько рассмеялась. Ей было понятно состояние Долгор. Валя завела патефон, поставила свою любимую пластинку. Долгор присела на ящик, вытащила кисет, трубочку, закурила и стала внимательно слушать песню на непонятном языке. Она не могла понять, где помещаются человечки, поющие на разные лады. Ночью ей грезилось, будто маленькие люди выходят из синего ящика и резвятся на кошмах.
В их юрту заглянул Сандаг. На нем был белый костюм и парусиновые туфли. Глаза у него были веселые.
– Ну, как поживаете, молодежь? А Долгор выглядит совсем хорошо. Красавица!
– Присаживайтесь, товарищ Сандаг, – сказала Валя. – Она очень сообразительная и понимает меня без слов. Хочу сделать из нее повара, а потом – коллектора, а потом – техника.
– Зачислим Долгор в штат экспедиции. Вырастет – начальником Ученого комитета будет, вместо меня. Или хотя бы помощником, – пошутил Сандаг. – Нравится тебе в лагере? – неожиданно обратился он к девушке.
Долгор очень нравилось здесь, но под взглядом чуть насмешливых глаз Сандага она не могла выговорить ни слова.
– Ну, ну, привыкай. Погляжу на тебя через полгода: небось туфли на высоких каблуках потребуются, платье какого‑нибудь необыкновенного фасона и эти чулки… как их?..
– Фильдеперсовые, – подсказала Басманова и улыбнулась. – Знаете, товарищ Сандаг, мне бы монгольскому подучиться немного, а то трудно без языка. Только и уразумела: «муу байна» да «сайн байна»[33]. С таким запасом слов нелегко вести расспросы аратов о воде.
– Чего проще. Говорите всем: «Ус хэрихтэ» («Вода нужна»), и вас поймут, – пошутил Сандаг. – А знаете, обучать вас монгольскому языку, вас и вашего инженера Пушкарева, буду я.
– Вы?
– Да. В свободное время, разумеется. Все равно приходится часто наведываться на буровую.
– Как‑то неловко. Начальник экспедиции – и тратить время на обучение.
– Ну, начальниками экспедиции становятся, а не рождаются, – снова отшутился он. – Долгор, научи Валю ездить на верблюде. На лошади она умеет, а верблюда боится. А нам всем в скором времени, возможно, придется совершить большой переход на верблюдах.
– Научу. Верблюда не надо бояться. Верблюд – хороший.
– В самом деле, – подтвердил Сандаг. – Я очень люблю верблюдов. Вы не поверите?
Верблюда можно и нужно любить. За его неутомимость и неприхотливость. А поглядели бы вы скачки верблюдов!
– А верблюжье молоко пьют?
– Еще бы! Врачи утверждают, что оно обладает повышенными бактерицидными свойствами. Одна верблюдица в день дает семь литров молока.
– Всё, убедили. Вот если бы они еще так противно не ревели и не плевались.
– Ну, на всех не угодишь. Я и то скоро начну плеваться, если не найдете воду. Знаете, что говорит наш геолог Пушкарев? Вода, дескать, самый важный минерал земли, без которого нет ни жизни, ни счастья, ни любви.
– Что‑то он заговорил стихами.
– Может, влюбился в кого, а?
Щеки Вали порозовели, она отвела взгляд от смеющегося лица Сандага и сказала каким‑то фальшиво‑независимым голосом:
– Пушкарев влюбился? Разве что в каменную богиню, которую все ищет и не может найти. Зачем она ему? Для экзотики?
– Пушкарев ищет природный газ. Перед богиней якобы горит вечный огонь. А это первый признак выхода газов.
– Оказывается, наш геолог еще скучнее, чем я о нем думала.
Долгор внимательно следила за их разговором, хотя понимала далеко не все. Эти люди казались близкими, родными, такими же, как Чимид. Если бы ее прогнали из лагеря, она умерла бы от горя, так привыкла она здесь ко всему.
С некоторых пор Долгор стала замечать: Валя, ее любимая Валя, стала какая‑то невеселая, молчаливая. Что ее заботит? Чимид сказал:
– Воды нет, а Валя самый большой начальник воды.
Воды в самом деле не было. Но Долгор догадывалась: тут все по‑другому. «Пушкарева нет… – подумала она. – Когда раньше Пушкарев заходил в юрту, Валя сразу начинала смеяться, радоваться. А вода будет, вода всюду есть… Приехал бы Пушкарев…»
Она любила смотреть, как работают на вышке, и догадывалась о том, что Валя недолюбливает Зыкова, и тоже стала относиться к нему настороженно.
Она, разумеется, не могла понять всех забот Басмановой.
Начали бурить новую скважину.
Поднимают и снова опускают всю систему штанг в скважину, опять поднимают. Зыков только пожимает плечами и скептически улыбается. Пустая затея! Конспектики, книжечки… За двадцать лет работы он узнал, почем фунт лиха. Он не уверен, что и на этот раз будет вода.
Место для новой скважины Басманова выбрала вот как. Еще раз внимательно изучила схематическую карту района, на которой были отмечены выходы пород на поверхность. Улан‑сайр привлек ее внимание. Здесь попадался лиловый глинистый песок с галькой. В первой скважине такая порода не встречалась. Старый Лубсан подтвердил ее догадку:
– Родники были в Улан‑сайре. Потом вода пропала, ушла в землю.
Водоносный юрский слой… Такой же лиловатый песок выходит на поверхность по ту сторону сайра – сухого русла. Значит, пласты падают в направлении стойбища. Ну, а если скважину заложить навстречу падающим пластам?..
Эта мысль поразила ее. Какое‑то внутреннее чутье подсказывало, что ее догадка правильна. И в то же время… Посоветоваться бы с Сашей…
Она колебалась, она боялась брать на себя огромную ответственность. Подошел Зыков, заговорил грубо, раздраженно:
– Не надоели вам конспектики? Ищем вчерашний день… Нечего морочить людям головы!
Кровь ударила в лицо Вале, она медленно поднялась и сказала странно чужим голосом:
– У вас есть совесть или вы печетесь только о своем авторитете? От нас ждут воду. И запомните: хозяин здесь я! Сегодня же все оборудование перевезти на новое место. Начинаем бурение. Вы хорошо меня поняли?
Зыков пренебрежительно передернул плечами и сказал с усталой обидой:
– Делайте как знаете.
…Ночевали в своей палатке, которую поставили неподалеку от юрты табунщика Яримпиля. Пушкарев мгновенно заснул, а Цокто до рассвета лежал с широко раскрытыми глазами, и ему почему‑то хотелось умереть.
Приказ японца он выполнил: незаметно бросил страшные ампулы в колодцы, в родниковую воду, образовавшую озерко. На дальних пастбищах объединения были табуны коней и стада крупного рогатого скота: коровы, сарлыки, хайныки. Красных верблюдов‑гигантов артель разводила в степных просторах Гоби, где много колючек и солончаков.
Неужели ампулы погубят артельных коней и коров? Это будет тяжелый урон. Если бы члены артели могли знать, что принес им ученый муж Цокто, японский шпион, они, конечно же, растерзали бы его.
Пока Тумурбатор и Пушкарев спят, встать незаметно, оседлать коня – и бежать, бежать куда глаза глядят… Но тогда подозрение сразу же падет на него. Его, конечно же, изловят, как выследили и поймали разбойника Жадамбу. А так никто не сможет доказать, что падеж скота от чумы – дело рук Цокто. При чем здесь он? Он занимается геологией, и только геологией.