Станиславский побывал на занятиях школы в канун поступления туда Вахтангова к весьма сурово оценил преподавание. Он {43} предложил прервать занятия в классах дикции до выработки новой программы[xxiii].
Но что голос! Всему актерскому творчеству Константин Сергеевич производит суровую ревизию. Именно в этот период, когда «система» начинает свой путь, критический взгляд Станиславского, и не только на преподавание, но и на само актерское искусство, обострен.
Первые сведения о рождающейся «системе» передаются из уст в уста, словно вести с фронта. Сам Станиславский с гордостью сообщает в одном из писем своему адресату: «Разрабатывается целая новая система для школы. Все повернулось шиворот-навыворот»[xxiv].
Константин Сергеевич, кажется, «заболел»: денно и нощно уговаривает актеров, пишет друзьям, зовет последователей за собой, употребляя то и дело малопонятные выражения. «В прошлом году, — читаем одно из писем от 4 сентября 1909 года, — я говорил Вам о творческой сосредоточенности, о круге внимания? Я так развил в себе этот круг внимания, что хожу с ним “денно и нощно”»[xxv].
Одними из первых «жертв» Константина Сергеевича, охваченного страстным желанием пересоздать сценическое бытие актера, стали участники репетиций «Месяца в деревне» И. С. Тургенева в МХТ.
9 октября 1909 года (Вахтангов уже в «адашевке») помощник режиссера записывает в своем дневнике: «Упражнялись в переживаниях, кругах и сосредоточенности».
В отрывочных записях, черновиках «система» все больше дополняется важными разъяснениями ее творца. В ноябре 1909 года он беседует с участниками «Месяца в деревне» Е. П. Муратовой и В. Ф. Грибуниным, предостерегая их от ненастоящих чувств. Не надо играть результат — оживление, радость, волнение. Это театрально, то есть неверно. Следует сначала выполнить ряд целенаправленных действий, забыв о радости или об оживлении. Выполнив эти действия («ловко вбегите и укройтесь от дождя»), актер непроизвольно почувствует необходимое — радость.
Вскоре Станиславский столкнулся с первыми неудачами в освоении «системы». Актеры пугались, не понимали, чего от них хотят и почему им надо перестраиваться.
Словом, нечто настораживающее появилось в отношениях Станиславского и некоторых актеров Художественного театра. А молодежь волновалась. Она чуяла: предстоят открытия и завоевания, в которых ей, молодежи, отводится едва ли не главная роль.
Вахтангов сдал приемные экзамены в «адашевку» столь блестяще, что его сразу приняли на второй курс, а уже через полгода {44} перевели на третий. В марте 1911 года он окончит школу, пройдя курс обучения за полтора года.
Преподаватели им довольны: идеально «слышит» зал, исключительно вдумчиво работает над своей актерской техникой. Голос, правда, на первых занятиях кажется им не сильным, даже, по выражению педагога Вахтангова В. В. Лужского, «тускловатым», чуть-чуть прослушивается и кавказский акцент, но речь всегда соответствует, по словам того же Лужского, «самочувствию, чувству правды, а дикция и мысль, подаваемые зрителю, безукоризненны»[xxvi].
Сразу заметил Женю — в одном из гоголевских отрывков — и Владимир Иванович Немирович-Данченко, часто посещавший занятия. Ему понравился созданный Вахтанговым тип, «очень жизненный, по существу и гоголевский… только уж очень комнатный, интимный… рискует, что его не услышат»[xxvii].
В короткий срок Жене удается устранить кавказский акцент, в конце концов он добивается и необходимой громкости голоса, его актерский арсенал обогащается.
Имеются сведения о том, что в школе, особенно на последнем курсе, Вахтангов с готовностью ловит каждый слух о «системе», а в школьном преподавании актерского мастерства жадно ищет подтверждений своих догадок о том, что Константин Сергеевич прав, что именно он подсказывает педагогам все самые удачные приемы работы с учениками. И хотя более или менее ясного представления о «системе» ни у кого нет и быть не может, все же в коридорах и на занятиях уже разгораются споры и Женя рискует отстаивать таинственные и тревожные понятия: круг внимания, творческая сосредоточенность, «гвоздь» роли.
Иногда «систему» называют «методой». А Вахтангов, с его острым проникающим интеллектом, вообще любит всякую систематизацию и «методы» и потому не может пройти мимо замечательной возможности допытаться до самых основ актерского творчества. Он даже заводит большую общую тетрадь, к сожалению не дошедшую до нас, куда начинает аккуратно записывать свои замечания о «методе». И уже в 1910 году, еще до поступления в МХТ, уверенно называет в своем дневнике «систему» «великой вещью».
Вахтангов будоражит сокурсников. «Наш гениальный Женя» — так называют его друзья. Конечно, по молодости лет они слишком восторженны и склонны к преувеличениям. «Сказочный» Вахтангов (беру выражение Надежды Михайловны Бромлей, соратника и друга Евгения Богратионовича) заговорил в 1913 году, когда поставил в Первой студии «Праздник мира». А пока…
Любимая актриса Евгения Богратионовича Серафима Бирман как-то проницательно заметила: был Антон Павлович Чехов, а был {45} еще Антоша Чехонте. Был Вахтангов, и был до того еще и Женя Вахтангов.
Сейчас, в адашевской школе, Женя покоряет талантливостью Антоши Чехонте. Он проявляет себя прежде всего в области легкого игрового театра, в малых формах. Блещут его остроумие, исключительная способность к пародии, ироническому шаржу. Окружающие единодушно констатируют: в нем есть что-то особенное. «Драгоценная руда таланта, — вспоминала позже Бирман — чудилась в стройном Вахтангове с большими, чуть-чуть выпуклыми изумрудными глазами»[xxviii].
На глаза обратили внимание сразу все. Глаза были серьезными, но могли и смеяться. Юмор «дежурил» в них.
Женя бывал и самоуверенным, непререкаемым в суждениях, но чаще сомневался в себе. Поэтому первые признания со стороны актеров МХТ, увидевших его в школьных вечерах «Чтобы не плакать» и «Чтобы смеяться», он воспринял как неожиданное счастье.
Счастливый дебют состоялся в крохотной роли экзекутора из сатирической поэмы А. К. Толстого «Сон советника Попова».
Приснился раз, бог весть с какой причины,
Советнику Попову странный сон:
Поздравить он министра в именины
В приемный зал вошел без панталон…
В ответственный момент, когда советник Попов обнаружен в неприглядном виде на именинах у министра и чтец произносит:
И экзекутор рысью через зал,
Придерживая шпагу, побежал, —
Женя должен был продефилировать со шпагой на боку через зал — без единого слова.
Из кулис Женя Вахтангов увидел в первом ряду Немировича-Данченко, Москвина, Качалова и пришел в необычайное волнение. Заметил он и знаменитого Н. Ф. Балиева, руководителя театра «Летучая мышь», игравшего в Художественном роль Сахара в «Синей птице».
Но вот его выход. Ощутив необыкновенный прилив сил, Женя ринулся через зал, придерживая шпагу.
Он несся безмолвно и стремительно, с видом, исполненным необычайной значительности; торжество и страх одновременно ощущались в этом пробеге — торжество и страх перед лицом свершающихся событий. Маленький экзекутор самоотверженно принял на себя всю государственную ответственность за казус с советником Поповым.
{46} Все зрители как один рассмеялись, а затем явственно послышался шепот:
— Кто это? Кто такой? Как фамилия?
В зале стали отвечать: «Вахтангов», успокаивая публику.
Во втором отделении он блеснул вновь. В сцене «Экзаменующиеся» Вахтангов должен был произнести всего одну реплику, и то из-за кулис. Сценка пародийна. На площадку выходят экзаменующиеся адашевцы, изображенные монстрами, один другого страннее. За кулисами, по замыслу, находится стол экзаменаторов, оттуда должны доноситься их отдельные реплики: «Читайте», «Следующий» и т. п. И вот, когда очередная поступающая девица вышла и представилась экзаменаторам, не выговаривая почти всех согласных, из-за кулис раздался вопрос: «А что вы будете читать?»
Странно, но казалось, его произнес сидящий в зале Василий Иванович. Публика замерла, затем, стряхнув оцепенение, ожила, стало понятно, что кто-то замечательно пародирует Качалова. За кулисами режиссер программы начал срочно отбирать реплики у их законных владельцев и передавать Вахтангову, поняв, что возникает целая ль «голоса Качалова».
Зал вошел во вкус, и Качалов не выдержал. Заливаясь слезами смеха, он потребовал: «Да покажите мне его!»
Женя завоевывал в школе безусловный авторитет. Вскоре он был принят в компанию, где дружбу «оформили» шуточно в виде своеобразной семьи. Отцом семейства была Лидия Дейкун, голубоглазая девушка с тихим нравом. Мамашей числилась красавица Вальда Глеб-Кошанская, дочерьми — Серафима Бирман и Марина Наумова, одним из сыновей — Кокоша, то есть Николай Васильевич Петров, впоследствии известный советский режиссер. Вахтангов был принят в компанию на положении жениха одной из дочерей.
Куда ни придет, он сразу становится «своим». А став «своим», начинает слегка диктовать. Но «диктаторство» его ничуть не обижает окружающих. Во-первых, он в большинстве случаев справедлив, во-вторых, исполнен юмора и снисходительности к слабостям человеческим и в‑третьих, обладает манком театральности, умеет увлечь. Все охотно разделяют насмешки Жени, в том числе над порядками, заведенными в школе.
Директор ее Александр Иванович Адашев не снискал себе славы на сцене МХТ. Поначалу играл много, но все как-то слишком степенно, с тяжеловатой чопорностью в движениях и позах. Затем и вовсе выбыл из театра. В школе любил командовать, и подчас весьма по-солдатски. Но побаивался Станиславского. Однажды, когда Константин Сергеевич должен был приехать в школу, последовал приказ директора: всех хорошеньких выдвинуть вперед, {47} предварительно облачив в новые платья. Вахтангов, конечно, не прошел мимо парада «всех хорошеньких» и высмеял его в очередной пародии.
Серафима Бирман вспоминает: «Что-то изменилось в школе с приходом туда Вахтангова, новой и яркой индивидуальности»[xxix]. Вскоре школьные вечера-кабаре берет он в свои руки, сам сочиняет программу. И вот уже появляются в газетах рецензии, где особо отмечается утонченный юмор «господина Вахтангова».
На «вахтанговских» вечерах в школе всегда уютно и весело, на каждую остроту откликаются дружно и находчиво. Под непрерывный смех идет обычно сцена в фотоателье, где заняты Вахтангов и Бирман. В маленьком обозрении, где затрагиваются и «злобы из домашней жизни Художественного театра», Женя вновь «до жути похоже», как отмечает одна из газет, имитирует Качалова в спектакле «Анатэма». «Этот г. Вахтангов, главный вдохновитель кабаре, автор большинства шуток, вообще показал большое дарование», — резюмирует рецензент.
Капустники и водевили, пародии и трансформации — отличный материал для начинающего актера. Когда еще стесняешься самого себя, когда собственные руки кажутся слишком длинными, а походка неуклюжей, когда хочется во что бы то ни стало «спрятать» свою персону от зрителей, смешная, острая характерность — истинное благо и защита!
В пору актерской молодости, кроме того, хочется все испробовать, все переиграть. И Женя играет.
В школе Адашева он, как Фигаро, то тут, то там, на одном курсе, на другом, все в нем заинтересованы, и сам он не упускает возможности испытать себя в разных качествах: роль серьезная, роль легкомысленная, роль эпизодическая, роль «кушать подано», роли в капустниках, в музыкальных номерах. Всюду — Вахтангов, «наш гениальный Женя».
И за пределами школы он такой же, неутомимый. То и дело сбивает компании для гастролей. Например, в ту самую Вязьму, где он неоднократно бывал со студентами-вязьмичами.
Вот, кажется, что-то найдено, организовано, завоеван авторитет, а он уже мечтает о новом деле, подбивает друзей, ему мерещится нечто удивительное, неизмеримо более интересное, чем то, что увлекает его сегодня.
Эта непоседливость, непостоянство будут отличать Евгения Богратионовича и впоследствии. При всей преданности данному театру, данному кругу людей, он будет вечно стремиться к новому делу и новым людям. Чего-то одного, пусть самого лучшего, ему будет мало.
Вахтанговцы (это слово уже вполне применимо, Вахтангов быстро обрастал единомышленниками) часто выезжали с концертами {48} и спектаклями, и было в этих лихих гастрольных поездках много юмора, озорства.
Однажды Женя отправился с какими-то университетскими любителями в Вязьму, бросив адашевскую «семью», но вскоре голубоглазая мамаша Дейкун получила тревожную телеграмму: «Срочно вышлите Кокошу играть Иервена. Женя». Нервен — это персонаж из пьесы Кнута Гамсуна «У врат царства». А Кокоша, как уже было сказано, — Николай Васильевич Петров, индивидуальность которого определенно не соответствовала названной роли. Во всяком случае, таково было мнение «семьи». Что это Женя выдумал? Все собрались и стали обсуждать вахтанговскую затею. Неожиданно кто-то высказал предположение, что назначение Кокоши на роль объясняется просто: у Кокоши есть пиджак, сшитый из такой же материи, как у Леонида Мироновича Леонидова, играющего Иервена в Художественном театре.
В тот же вечер несчастный Петров выехал в Вязьму. Он трясся в вагоне, мучительно думая о том, что похож на Леонидова — Иервена только пиджаком. «У Жени голос, похожий на Качалова, а у меня пиджак».
На вокзале Петров, выйдя из вагона, сразу увидел энергично направляющегося к нему Вахтангова:
— Кокоша, а полосатый пиджак ты захватил?
Петров стал что-то говорить о несоответствии роли своей актерской индивидуальности. Но Вахтангов лихорадочно стаскивал с него кашне, чтобы выяснить, есть ли столь необходимый пиджак. Убедившись, что все в порядке, он повелительно взял друга за руку и повел его на репетицию.
Как ни странно, эксперимент прошел благополучно и Кокоша не испортил ансамбля.
Вылазки с небольшими пьесами и дивертисментами предпринимались в Шую, Серпухов, Орехово-Зуево.
Лидия Дейкун в своем разговоре с Х. Херсонским (беседа опубликована в 1940 году) утверждала, что именно в этот период (1909 – 1910) Вахтангов впервые поставил «Потоп». Однако Николай Васильевич Петров, воспоминания которого появились позже, рассказывает: «Расставаясь с друзьями (Петров покинул адашевскую школу в конце 1910 года. — Ю. С.‑Н.), я подарил Жене Вахтангову приложение к журналу “Театр и искусство”, который я выписывал. В этом приложении была опубликована пьеса Бергера “Потоп”. На экземпляре я написал: “Дарю тебе на прощанье, Женя, эту пьесу. Если поставишь ее, то, я просто убежден, войдешь в историю русского театра”». И далее Петров пишет: «Мое шуточное посвящение оправдалось дальнейшей жизнью. Поставленный Вахтанговым через несколько лет “Потоп” прочно вошел в репертуар Студии МХТ»[xxx].
{49} Если бы Петров знал, что Вахтангов поставил «Потоп» где-то на гастролях, он бы наверняка упомянул об этом. Значит, или не знал, или ошибается Дейкун.
Но может быть, Дейкун права? Уйдя из адашевской школы, Петров выехал в Петербург и о делах своих однокашников мог знать лишь по письмам, а позднее уже по воспоминаниям. Что касается Дейкун, то она осталась в школе и сама участвовала в гастролях. Вряд ли Лидия Ивановна упомянула о «Потопе» всуе. Ведь ей была прекрасно известна знаменитая постановка 1915 года. И скорее всего, она вспомнила о гастрольном вахтанговском «Потопе» неспроста, для того чтобы подчеркнуть: помимо знаменитого был и ранний «Потоп».
Это тем более вероятно, что почти все свои лучшие спектакли Вахтангов ставил дважды: «Праздник мира» — 1904, 1914; «Чудо святого Антония» — 1918, 1921; «Свадьба» — 1920, 1921. Была первая проба, а потом — окончательный вариант.
Если Вахтангов «опробовал» «Потоп» до 1915 года, то когда это могло произойти? Где-то после января 1911 года, после отъезда Петрова. Возможно, в феврале или марте.
В адашевской школе Женя счастлив. Ему хочется шутить, он мастер на различные игры и забавы.
Неожиданно придумал — заикаться. Правда, некоторые мемуаристы утверждают, что нарочным заиканием Вахтангов маскировал действительный дефект речи. «З‑м‑чательно!» — с комической торопливостью, с наигранной интонацией неумеренной восторженности проговаривал сквозь зубы Женя, когда что-то было ему не по душе. Или — «Н‑неужели?!»
Однажды познакомился с девушкой, бегущей от «прозы» жизни в мечты о неведомом и прекрасном. «Скажите, а вы умеете мечтать?» — взволнованно спросила девица прикинувшегося угрюмым Вахтангова. «Конечно, сейчас вот. Очень пива хочется. Жарко».
При всем том друзья чувствовали: Вахтангов вовсе не беспечен. Какое-то внутреннее беспокойство таится в его душе.
Он может часами валяться на диване в весьма мрачном настроении. И вывести его из этого состояния может лишь Лида Дейкун, только она способна растормошить, разговорить Женю.
Или вдруг сосредоточивается на какой-то идее и тогда тоже уходит в себя, становится неразговорчивым. А порой невеселое настроение Жени вызвано обычными житейскими неурядицами. Живет он бедно, в долгах. Числится в списке материально необеспеченных учеников.
Надо сказать, что в школе был весьма ощутим контраст между богатыми и теми, кто, как Женя Вахтангов, еле сводил концы с концами.
{50} Сумрачные настроения оставили след в литературных пробах Вахтангова. Одна из его поэм 1910 года, посвященная Дейкун, пронизана печалью одиночества.
У меня нет слез…
Давно,
И потому я не могу плакать —
Смешно, когда плачет «большой»…
Ну, а если он давно не плакал, —
Если его глаза все чаще и чаще режет сухая слеза,
Если в душе его такой страшный покой,
Если безгранично его равнодушие…
Если шаги жизни не тревожат его,
Если мутен взор его и одинока его душа
Так долго, долго…
А потом как-нибудь на эту мертвую поверхность
Упадет луч сознания…
Лидия Ивановна Дейкун читала эту поэму Вахтангова в концертах, с эстрады и даже имела успех у публики. Хотя, конечно, поэма подражательна, варьирует модные мотивы страдальчества, разочарования в жизни. Подлинно живого чувства гораздо больше в других, непритязательных стихах, написанных в альбом той же Дейкун:
Среди больших и маленьких,
Среди смеха и слез,
без счастья и горя
жила она — хрупкая, — с фарфоровой
душой и голубенькими глазками…
Крошка-кукла.
..............................
Подарила бабушка Сереже мячик.
Бросил Сережа куколку.
Упала.
Ударилась головкой о кубик.
Треснуло что-то…
Покатился по полу голубенький
глазок,
Потарахтел
Тихо, тихо остановился,
Затерялся.
Нет куколки.
Потаенную тоску почувствовал в Жене и новый педагог адашевской школы Леопольд Антонович Сулержицкий, Сулер, как называли его друзья.
{51} Сулержицкий — личность легендарная. «Революционер, толстовец, духобор», «беллетрист, певец, художник», «капитан, рыбак, бродяга» — так аттестовал его Станиславский. Можно продолжить перечисление: путешественник, побывавший во многих странах мира, садовник, мельник, пекарь, санитар на войне, ссыльный, правая рука Константина Сергеевича, друг молодежи, всеобщий любимец.
А теперь он режиссер.
Крепко сложенный, с красивой головой, добрыми карими глазами. Он чуть-чуть пришепетывает, но рассказывает замечательно, с большой увлеченностью и заразительностью.
Талантов у Сулержицкого много, но над всеми преобладает самый удивительный: к чему ни прикасается Сулер, все становится лучше, обретает новую краску, начинает светиться. Это талант проникновения в людей, способность отдавать им всего себя, свою доброту, открывать перед ними свое сердце.
… Женя с нетерпением ждал встречи с Леопольдом Антоновичем.
Адашевцы собрались в классе и стали строить предположения, как выглядит будущий учитель. Через класс в малую аудиторию прошла жена Адашева, Наталья Александровна, секретарь учебной части, и с нею очень скромной внешности человек, в шерстяном свитере, очевидно электромонтер.
Кажется, ожидание тянется бесконечно. Наконец в класс входит Адашев с… электромонтером. Оказывается, это тот самый Сулер, друг Станиславского, всех знаменитых писателей.
Адашев покидает класс, самодовольно ухмыльнувшись, а Леопольд Антонович, озорно взглянув на учеников, подмигивает им и просит образовать единый круг. Беседа заканчивается ночью. Все собираются провожать его домой. Но он удостаивает этой чести только Вахтангова.
Очень скоро они становятся друзьями. Много говорят о Толстом, об искусстве и жизни, о театральной этике. И снова о Толстом.
— Господа, — однажды войдя в аудиторию, сказал Адашев, — Толстой исчез из Ясной Поляны.
«В груди что-то колыхнулось, — позже вспоминал Вахтангов. — Мы ничего не поняли.
Сулержицкий привстал.
Мы смотрели на него.
Тишина.
Лицо Сулержицкого озаряется — он понял.
— Ах. Лев Николаевич, как это хорошо! Как это великолепно! Наконец-то, — сказал он в тишине восторженно.
Мы все молча встали.
{52} Стояли долго.
И молчание было долгое, насыщенное, торжественное и страшное».
В декабре 1910 года Сулержицкий оказывает своему ученику высокую честь — он приглашает его отправиться в Париж. Действительно ли Леопольд Антонович рассчитывает на помощь Вахтангова (Сулер ставит «Синюю птицу» в Театре Режан) или берет его исключительно по дружбе, из симпатии, так сказать, в поддержку таланта — сказать трудно.
Во всяком случае, Вахтангов впервые оказывается в центре Европы. Посещает Королевский музей в Берлине, знакомится с собранием картин итальянских мастеров, в Париже ныряет в диковинное тогда метро, осматривает Пантеон, Люксембургский дворец, Эйфелеву башню, бродит по Елисейским полям.
Театром Режан, где Сулер осуществляет постановку, Вахтангов возмущен. Понятия о сценическом искусстве у актеров примитивны: «Артисты репетируют по-провинциальному». Из другой записи: «Вторая репетиция. Сулера хвалят. Но если б он показывал так у нас, его бы не хвалили. Окончательно утверждаюсь в мысли, что система Станиславского — великая вещь. Меня не замечают, да и не мудрено. Вечером все были в Мулен-Руж. Гадко здесь безгранично».
Весной 1911 года Вахтангов оканчивает школу Адашева. Вместе с Серафимой Бирман он готовит к выпуску этюд на тему «Жанна Д’Арк». И в честь окончания работы дарит партнерше пародийное стихотворение (Вахтангов постоянно сочиняет стихи, пародии, фельетоны):
… Любо глядеть на тебя, длинноносая, тонкая Бирман…
Стройно ты выпрямишь стан свой, тряхнешь привязною косою,
И меч деревянный схватив, кокетливо сцену покинешь…
И думаю я в восхищеньи: как был хорош Орлеан!
Какие носили там брюки!
Настроение у Жени Вахтангова хорошее — еще за год до окончания школы Немирович-Данченко пригласил его в Художественный театр, а в марте 1911 года его зачислили туда сотрудником с жалованьем сорок рублей.
Многие другие адашевцы тоже оказались в МХТ. Счастью их не было конца.
На порог этого театра вступали со слезами, заболевая от переживаний в день экзаменационных просмотров. «Обалдевали», когда находили себя в списках принятых, а не находили — помышляли о самоубийстве, но на время откладывали это предприятие, {53} чтобы на следующий год вновь устремиться к боготворимому театру.
Когда Сулержицкий и любимая его ученица Лида Дейкун стали просматривать списки принятых, фамилии Дейкун они не обнаружили. Ученица разрыдалась. Леопольд Антонович принялся ее успокаивать. К счастью, рядом оказался Вахтангов. Он приблизился к списку и сразу узрел фамилию Дейкун.
Развернувшись к плачущей девушке и потерянному Леопольду Антоновичу, Женя стал грозно стучать по списку пальцем и кричать. Как они могли пропустить? Куда они смотрели? Где была их сосредоточенность? Он долго возмущался, потому что не мог поверить в то, что Лида «не прошла». Ведь отрывок они играли (Вахтангов был партнером Дейкун) блестяще.
Через несколько дней после зачисления Вахтангова в сотрудники МХТ состоялась его встреча с Константином Сергеевичем. Тот принял новичка так, будто давно с ним знаком. Ему действительно не раз рассказывали о талантливом студенте. А вдруг этот юноша окажется тем, кто ему сейчас так нужен для испытания «системы»?
Женя стоял перед ним сдержанный, корректный, и его взгляд, вся его крепкая фигура выражали готовность тут же, по первой команде, ринуться в бой за Константина Сергеевича.
Они по-особому вглядывались в друг друга. Величавый Станиславский — изучающе. Вахтангов — восторженно.
Станиславский что-то задумал.
Вахтангов что-то ощутил.
Заговорщики
В Художественном театре назревали драматические события, в которые волею судеб оказался вовлеченным только что принятый в театр сотрудник Вахтангов.
Основные контуры «системы» к 1911 году определились. Константин Сергеевич в письме к критику Л. Я. Гуревич отмечал, что «система» существует, в предшествующие годы он ее «достаточно подготовил».
Разумеется, «система» возникла не вдруг и не была частным «изобретением» Константина Сергеевича. Она вобрала в себя громадный опыт русского актерского искусства, в том числе труппы МХТ, многообразные наблюдения Станиславского, осмыслявшего свою и чужую сценическую практику.
И все же учение Станиславского на первых порах производило на окружающих впечатление некой странной и обременительной затеи, чуть ли не причуды. Ведь «система» выдвигала новые {54} принципы работы актера, а значит, предполагала и новую технологию, новые способы существования на сцене. Актеры же не ощущали необходимости перемен. В освоении «системы» не видели особой нужды не только мастера старой школы игры, но и сами художественники: ведь они, по общему признанию, уже достигли на сцене невиданной правды.
Зачем же им переучиваться и идти к этой правде какими-то другими, непонятными путями?
Многие актеры МХТ весьма холодно отнеслись к первым попыткам Константина Сергеевича вовлечь их в занятия. И Станиславский, по свидетельству очевидцев, остро переживал происходящее. В этот трудный и ответственный момент молодой Вахтангов оказался рядом с Константином Сергеевичем.
По выражению Софьи Гиацинтовой, «по театру уже ходил с вздрагивающими от нетерпения ноздрями Вахтангов, готовый ринуться в неизвестное, жаждущий открытий». Позже в «Повести о театральной юности» Алексей Дикий подтвердит: «… Вахтангов сразу стал самым ревностным, самым горячим почитателем системы, проявил живой интерес к ее методологическим основам, тщательно записывал все указания Константина Сергеевича, научившись понимать его с полуслова.
Он стал служить как бы “приводным ремнем” от него. Учителя, к массе учеников, добровольно и охотно признавших в Вахтангове педагогический дар, право руководить ими в ходе самостоятельных работ по “системе”. Мы дружили с Вахтанговым, ощущали в нем товарища и в то же время рассматривали его как “первого среди равных” во всем творческом составе Студии»[xxxi].
Дикий имеет в виду Первую студию МХТ, возникшую в 1913 году. Однако группа молодых актеров, впоследствии вошедшая в состав студии, начала свои занятия под предводительством Вахтангова еще весной 1911 года. Ведущую роль Вахтангова в изучении и пропаганде «системы» подчеркивал и сам Константин Сергеевич в книге «Моя жизнь в искусстве», называя его одним из первых питомцев «системы», ее ярым сторонником и пропагандистом.
Конечно, молодому Вахтангову импонировало состояние «бури и натиска», которое переживал тогда Станиславский, сама атмосфера напряженной борьбы за новое, за переустройство актерского бытия. Он снова слышал волнующее слово «революция», только теперь шла речь не о социальной, а о своеобразной эстетической революции.
Перемены во взглядах на театр действительно были революционными, об этом говорил сам Станиславский: «Нужна была революция для того, чтобы очистить старое от отжившего и новое от наносного. И революция вспыхнула»[xxxii]. «… В своем разрушительном, {55} революционном стремлении, ради обновления искусства, мы объявили войну всякой условности в театре, в чем бы она ни проявлялась: в игре, постановке, декорациях, костюмах, трактовке пьесы и проч.»[xxxiii].
С этого Станиславский и Немирович-Данченко начали строительство МХТ, к этому стремились. И вот теперь, в 1911 году, когда «система» оформилась, Станиславский намерен совершить «переворот»: «повернуть всю труппу сразу на то, к чему мы шли постепенно и систематически»[xxxiv]. Сразу!
Как же развивались события?
Первое занятие по «системе» состоялось в Художественном театре 10 марта 1911 года, второе — 15 марта. Слушателями были молодые актеры, только что принятые в театр, и среди них, конечно, Вахтангов. Трудно переоценить этот факт: дело в том, что первые регулярные занятия Станиславского были застенографированы не кем иным, как Вахтанговым.
Просмотрев записи Вахтангова, Константин Сергеевич необыкновенно воодушевился и воскликнул:
— Вот молодец. Как же это вы успели? Вы стенограф.
Вероятно, именно после этого случая внимание Станиславского к новому сотруднику обострилось: он увидел в нем своего верного помощника.
А помощнику было нелегко. В театре он чувствовал себя пока очень одиноко. Жаловался Сулержицкому: никак не могу приклеить себя к театру, не вижу своего места. Робкая фигура с тетрадкой в руке бродит в стенах МХТ. «Вижу больших людей, которые проходят мимо. Которым нет дела до тебя, до твоих желаний. Каждый за себя. Надо идти. Надо что-то делать».
И он объединяет молодых актеров-выпускников адашевской школы, принятых в разные годы в Художественный театр, и предлагает им, по словам одного из очевидцев, разобраться в загадочной «системе».
Молодежь начинает собираться на квартире актера МХТ Бориса Афонина. Среди тех, кто вверяет себя Вахтангову, уже знакомые нам Серафима Бирман, Лидия Дейкун, а также новые лица — Алексей Дикий, Софья Гиацинтова, Григорий Хмара, Мария Успенская.