– Как мистер Миддлтон, так и мистер Эллиот происходят из почтенных старых и выдающихся семейств Южной Каролины. Конечно, можно спросить, какая, в сущности, разница, но опыт показывает, что разница как раз очень и очень большая. Взглянув на этих молодых людей, по очертанию их подбородков можно увидеть, что они происходят от мужчин и женщин, ставящих добродетель выше мишурного блеска, справедливость выше возмездия и элегантность выше показухи. Вы всегда знаете, чего ожидать, когда имеете дело с Миддлтоном или Эллиотом. У них твердый характер. Безупречное воспитание. Родите сыновей, Кэйперс. Родите сыновей, Джордан. Вы не должны позволить умереть этим славным именам Южной Каролины, сослать их на задворки истории. В этом году мы будем изучать подвиги и свершения ваших предков, и вы еще будете гордиться, когда до конца осознаете, какой неоценимый вклад сделали оба ваших благородных рода. Нет, вам не нужны дочери, так как их рождение будет означать потерю для истории ваших великих имен. Только сыновья станут носителями вашего славного имени.
Майк, сидя за Джорданом, сделал вид, что его тошнит, и шепнул:
– Эй, носитель имени. Может, дашь «Джуси фрут», а то я сейчас сблюю.
Джордан передал ему жвачку, показав при этом средний палец.
После уроков Майк сказал:
– Если судить по форме моего члена, то можно сказать, что я происхожу от одного из самых знатных производителей рогаликов из Нью‑Йорка.
– Роди сыновей, Майк. Роди сыновей! – радостно воскликнул я.
– Уж лучше разглядывать вонючие суспензории, чем слушать голос этой женщины, – бросил Джордан.
Но миссис Сейньос все же обрела в лице Кэйперса защитника, и он таки отстоял как ее педагогический метод, так и содержание ее лекций перед непосвященными.
– Очень важно знать, откуда ты произошел, – заявил Кэйперс.
– Зачем? – удивился я. – Что это меняет? Америка – демократичная страна. У всех равные возможности.
– Чепуха, – отрезал Джордан. – Половина населения этого города чернокожие. Разве цвет твоей кожи не имеет значения в этой самой дурацкой части нашей страны?
– Их время еще придет, – изрек Кэйперс. – Они просто пока еще этого не заслужили.
– Кэйперс, ты рассуждаешь как идиот, – сказал Джордан. – Говоришь так, словно тебе сто лет, а ведь ты еще только в девятом классе. Ты веришь во все, во что верят твои родители.
– Я уважаю своих родителей больше, чем кого‑либо, – отозвался Кэйперс. – Я обязан им всем.
– Клянусь, в жизни не встречал такого старомодного, нехиппового парня, – заметил Джордан, окидывая своего кузена типично калифорнийским взглядом. – Тебе повезло, что ты родился в такой дыре. На Западном побережье тебя живо раскусили бы.
– Ты что, считаешь меня провинциалом? – нахмурился Кэйперс.
– Еще хуже, – ответил Джордан. – Ты провинциал в квадрате. Из тех, кто ходит на пляж в носках.
– А может, я горжусь, что я такой.
– А может, ты просто придурок южанин? – парировал Джордан.
– Роди сыновей, Кэйперс. Роди сыновей, Джордан, – встрял я, пытаясь снять возникшее напряжение.
– Эти уроки помогут мне потом написать мемуары «Еврейский мальчик в Конфедерации». Как думаете, миссис Сейньос слышала об острове Эллис? Оттуда можно перепрыгнуть прямо на Плимут‑Рок, – заявил Майк.
– История Южной Каролины, – покачал головой Джордан. – Здесь явно не так с терминологией. Я немало поколесил по свету, но что‑то не слыхал, чтобы кто‑нибудь упоминал название этого штата. Клянусь, его просто не существует. Просто неудачник, а не штат, если он, конечно, есть. Здесь ведь ничего не происходит.
– Южная Каролина первой вышла из Союза, – возмутился Кэйперс. – Мы стреляли из форта Самтер и первыми откликнулись на призыв вооружаться.
– Затем пришел Север и от Ричмонда до Виксбурга надрал ваши конфедератские задницы.
– Мы дали достойный отпор. Наши генералы были на высоте. – Сжав кулаки, Кэйперс двинулся в сторону Джордана, сохранявшего абсолютную невозмутимость.
– Что‑то я не слышал о марше Ли[161]на Нью‑Йорк, зато о походе Шермана к морю знают все. Кэйперс, я изучал историю Гражданской войны вместе с отцом и знаю этот предмет гораздо лучше, чем ты.
– Ты не настоящий южанин! – воскликнул Кэйперс.
– Я американец, дружище, и горжусь этим.
– Твоя семья приехала в Новый Свет в тысяча семьсот девятом, а моя – в тысяча семьсот шестом. Что все же с тобой не так? – ухмыльнулся Кэйперс.
– Джек, а когда твоя семья приехала сюда? – ехидно поинтересовался Майк.
– В тысяча девятьсот восьмом. Что‑то вроде того, – рассмеялся я, причем Кэйперс явно решил, что смеюсь я над ним. – А твоя семья, Майк?
– Моя семья – очень давно, – сообщил Майк. – Они впервые ступили на эти девственные берега в том же году, в каком в Детройте был представлен «эдсел»[162].
– Роди сыновей! Роди сыновей! – воскликнули мы одновременно с Майком и расхохотались.
На другом уроке Делия Сейньос прочла главу из книги Уильяма Эллиота[163]«Рыбалка и охота в Каролине». Ее монотонный голос напоминал шум воды в текущем унитазе. Половина класса уснула, половина откровенно зевала, тогда как Делия изо всех сил старалась вдохнуть жизнь в добротную прозу, вышедшую из‑под пера прадедушки Джордана и двоюродного прапрадедушки Кэйперса. Делия прочла первую, самую наглядную главу этой книги, кружившей головы рыбаков‑янки, и в этой главе достопочтенный господин Эллиот описывает охоту за мантой[164], или морским дьяволом, в Уотерфордском заливе. Только Делия Сейньос, с ее удивительной способностью к монотонному чтению, могла превратить историю об охоте за двухтонным скатом с огромными черными «крыльями» и дубинообразным телом в бесцветный рассказ, действовавший на класс как снотворное. Даже «Атаку легкой кавалерийской бригады»[165]она могла превратить в пособие для дебютантки о том, как следует правильно складывать салфетку. Когда мистер Эллиот вонзил гарпун в хребет морского дьявола и чудовищная рыба потащила за собой его лодку с рабами на веслах по пенным водам в сторону от Хилтон‑Хеда, в классе послышалось легкое похрапывание членов группы поддержки и футболистов, а я вдруг почувствовал, как по спине катится пот. Сильная жара плюс бездарное преподавание веками способствовали понижению общего коэффициента умственного развития у южан.
Но один ученик слушал Делию Сейньос, затаив дыхание, и жадно ловил каждое ее слово. То, что доставала из пыльной кладовой своих знаний Делия Сейньос, играло главную роль в формировании его представлений о себе и об окружающем мире. Кэйперс не только ощущал свою тесную связь с историей Южной Каролины, но и рассматривал собственную жизнь как продолжение и расширение этой истории. С самого рождения у него было чрезвычайно развито чувство своей избранности, по праву доставшейся ему благодаря славным деяниям предков.
В то Рождество Кэйперс получил в подарок от родителей первое издание книги Эллиота. Книга эта привела Кэйперса в восторг вдохновенными отчетами о выходах на рыбалку и поездках на охоту, происходивших еще до Гражданской войны в малонаселенной низменной местности. Земли эти в описании Эллиота были зеленым раем, изобилующим дичью и рыбой. Поскольку у Кэйперса возникло духовное единение с Уильямом Эллиотом, он охотился на тех же животных, что и его предок, ловил ту же рыбу и в тех же местах, что так любовно описал его энергичный пращур.
Отец Кэйперса нашел в Чарлстоне чернокожего кузнеца, мастерски восстанавливавшего кованые ограды, и попросил изготовить для Кэйперса точно такой же гарпун, какой некогда держал в руках Уильям Эллиот, когда плавал по каналам и проливам в поисках манты. Кэйперс брал в руки это оружие и рисовал в воображении дикую, опасную погоню за загарпуненными им огромными животными, которые в агонии устремляются в открытое море. Он взывал к духам великих предков, воображая, как идет по следу рыси или белохвостого оленя на необъятных просторах заброшенных рисовых плантаций. Кэйперс даже дал себе тайное задание: он хотел поймать каждую рыбу и убить каждое животное, упомянутые Уильямом Эллиотом в своей книге.
В 1964 году отца Джордана, теперь уже полковника, должны были отправить со сверхсекретным заданием в далекую страну под названием Вьетнам. В то время никто из нас даже слыхом не слыхивал о Вьетнаме.
Селестина Эллиот поселилась на Пойнт‑стрит в трех кварталах от моего дома и всего в квартале от Кэйперса и Майка. Тем летом мы были неразлучны. И именно тем летом Майк, Джордан и я горько пожалели, что не уделяли достаточного внимания урокам по истории Южной Каролины Делии Сейньос.
В апреле Кэйперс обычно брал по воскресеньям отцовскую восемнадцатифутовую рыбацкую лодку фирмы «Ренкен», и мы на весь день отправлялись на рыбалку. Все мы были заядлыми рыбаками, гордившимися своим снаряжением и снастями, мы меняли приманку сообразно необходимости и нещадно подтрунивали друг над другом, когда в погоне за крупной рыбой оставляли устричные банки, перемещаясь на глубину. Мы насаживали на крючки кусочки ледяного угря, пытаясь поймать огромную кобию. По форме кобия смахивает на торпеду, это очень сильная рыба и к тому же моя любимая, идеально подходящая для приготовления на костре.
Гарпун Кэйперса, конечно же, был символическим, но абсолютно бесполезным подарком. Как‑то раз в безлунную ночь Кэйперс при свете фонаря попытался всадить гарпун в лежавшую на песчаной отмели камбалу. Мы дрейфовали на мелкой воде и по очереди бросали гарпун в рыбу, которая зарылась в песок, подстерегая добычу. Очертания камбалы отчетливо виднелись на фоне песка, словно профиль красивой женщины на камее. С помощью своего трезубца Кэйперс легко перенес камбалу в лодку. Однако гарпун оказался так велик, что разрубил рыбу, повредив мясо. В другой раз Кэйперс попробовал загарпунить пятидесятифунтовую песчаную акулу, но даже для акулы гарпун оказался слишком велик. А потому все лето он пролежал в лодке без дела, привязанный к планширу толстым канатом. Кэйперс время от времени проверял, на месте ли гарпун, напоминая Джордану, что потомки Уильяма Эллиота никогда не выходили в море, не подготовившись к любым неожиданностям. Но рыбы вполне хватало и для обычного снаряжения, так что нам даже удалось поймать кобию весом более сорока фунтов. Я поджарил на костре стейки из кобии на кукурузном и сливочном масле с добавлением лимонного сока, это и был мой первый рецепт, который я продал в газету.
В первую неделю августа Майк выполнил трипл, сломав линию защиты команды «Колледж‑Парк» из Чарлстона, и сделал три хоум‑рана, благодаря чему команда Уотерфорда одержала победу в чемпионате штата. Кэйперс был на третьей базе, я – на второй, а Джордан – на первой, когда Майк отбил первый мяч запасного питчера Конвея. Наша четверка играла все слаженнее, и мы одновременно набрали форму. Когда Джордан вводил мяч в игру, ничто не могло спасти команду соперников, если мяч попадал на внешнее поле, где на левом фланге играл быстроногий Майк, Кэйперс прикрывал на удивление большую территорию в центре, а справа никто не решался испытывать мою ставшую легендарной бросковую руку. Джордан знал, что мы прекрасно играли на внешнем поле, не пропуская мимо нас ничего и никого.
По окончании бейсбольного сезона мы переселились на юго‑западное побережье острова Орион в летний домик, принадлежащий моей семье, и оставались там до осени.
В первую же неделю мы погрузили в восемнадцатифутовый «Ренкен» Миддлтонов запасные канистры с бензином, выбрали день полного штиля, когда, согласно прогнозу, небо должно было быть безоблачным, завели мотор мощностью семьдесят пять лошадиных сил и взяли курс на Гольфстрим. Рыбаки постарше с придыханием говорили о Гольфстриме как о большой таинственной реке цвета индиго, которая рождена на Юге и несет теплые воды, а еще марлинов и китов к Полярной звезде. И вода там была серебряной или кобальтово‑синей, а рыба весила не меньше, чем автомобиль. Усталые рыбаки, вернувшиеся из зоны Гольфстрима, рассказывали удивительные истории о силе огромных рыб, которых они выманивали из глубин.
Уже через час мы вышли в открытое море. О наших планах мы, конечно, никому ничего не сказали, поскольку ни один взрослый не разрешил бы нам отправиться в столь долгое путешествие на такой маленькой лодке. К рассвету мы миновали последний бакен, обозначавший расширение канала. Когда на воду упал первый луч солнца, море стало похоже на озеро и нос нашей лодки был направлен в сторону Африки. Мы ощущали себя отважными путешественниками, словно отправлялись в Камерун или в Кот‑дʼИвуар. Мы набили кулер достаточным количеством еды и питья, которого нам должно было хватить на два дня. Лодка двигалась со скоростью примерно двадцать узлов, и мы все дальше и дальше уходили от берега.
– Мама точно оторвала бы мою бедную еврейскую голову, если бы знала, где я нахожусь, – заметил Майк, глядя на горизонт и видя перед собой бесконечную водную гладь. – Она думает, что я сейчас ловлю крабов на куриные шеи.
– Эх, надо было захватить рацию, – вздохнул Джордан.
– Местным парням рация ни к чему, – ответил Кэйперс, поглядывая на компас и следя за тем, чтобы лодка шла строго на восток. – Мы рождены с жабрами и плавниками. Клянусь, я рожден, чтобы покорить Гольфстрим.
– Нам рация ни к чему, калифорнийский мальчик, – сказал я. – Ведь у нас семенники размером с гудиировские дирижабли.
– У вас мозги размером с муху, – отозвался Джордан, оглядываясь по сторонам. – Хорошо еще, что океан такой спокойный. Вот в Тихий без рации лучше не соваться.
– На «Мэйфлауэре» не было никаких раций, – отрезал Кэйперс. – И Колумб во время плавания вряд ли переговаривался с Фердинандом. Вам нечего бояться, ведь с вами настоящий морской волк.
– Никто не знает, что мы здесь, – не сдавался Джордан.
– Тот парень на пристани знает, что мы отправились в путешествие, – успокоил я Джордана. – Мы взяли шесть канистр с топливом.
– Мы точно никуда не поплыли бы, если бы сказали родителям, – заметил Кэйперс.
– Мои предки спятили бы, узнай они, что я здесь, – отозвался я.
– И твой отец тут же начал бы пить, – перекрывая шум мотора, крикнул Кэйперс.
Я проигнорировал это замечание и оглянулся туда, где предположительно должна была находиться земля.
– Мой отец все равно считает меня мямлей, – усмехнулся Джордан. – Даже если бы я приехал в Спартанберг и обрюхатил всех девушек тамошнего гуманитарного колледжа, отец все равно продолжал бы считать меня гомиком.
Еще не успев добраться до зоны Гольфстрима, мы попали в густые заросли саргассы, изобилующей в Северной Атлантике и образующей плавучий архипелаг коричневых водорослей, в которых хлорофилла больше, чем во всем штате Канзас. Это был первый признак того, что мы приближаемся к зоне Гольфстрима. Наш преподаватель естественных наук Уолтер Гнанн начертил на уроке карту Гольфстрима, образующегося в Мексиканском заливе и распространяющегося до берегов Флориды. Гнанн был из той категории ученых, которые считали, что природа доказывает масштаб математического гения Бога. Говоря о Гольфстриме, мистер Гнанн рассказывал нам о разных погодных условиях, о миграции рыбы, о жизни растений от Карибов до побережья Южной Каролины, а еще о действии силы Кориолиса в природе, начертив ряд кривых на поверхности вращения. Земля вращается вокруг своей оси, Луна притягивает воду своими кукольными ручками, и Гольфстрим движется сквозь сердце Атлантики, словно невидимая теплая река Нил, не давая Англии превратиться в снежное королевство. Гольфстрим приносит добрые вести с Юга холодным негостеприимным странам Европы, любовное письмо, отправленное из южных вод для того, чтобы судоходные пути возле Гренландии освободились ото льда.
Когда мы вошли в Гольфстрим, то увидели, что вода изменилась, засверкала чужеземным сапфировым блеском. Она была чистой и быстрой, точно горная река. Мы, мальчики из болотных низин, смотрели на чистую воду. Как только лодка вошла в Гольфстрим, вода из темно‑синей сделалась бледно‑голубой. Кэйперс посмотрел вниз, чтобы убедиться, что под нами двухсотфутовый слой воды. Проверив пару минут спустя показания эхолота, ошалевший Кэйперс обнаружил, что глубина океана составила тысячу футов. Он тут же сообщил нам этот факт, но мы только недоверчиво присвистнули.
– На глубине трех футов утонуть так же легко, как и на глубине трех тысяч футов, – заметил Джордан, стараясь разрядить обстановку, поскольку все уже поняли, что дело принимало нешуточный оборот.
Склонившись над прибором, мы дружно щелкали по нему пальцами, надеясь, что эхолот просто балдит.
– Да, но на глубине трех футов тебя все же легче найти, – возразил Майк. – Интересно, какая рыба водится на такой глубине.
– Большие мамаши, – предположил Кэйперс.
– Все, что угодно, – ответил Джордан. – Если уж решили проехаться автостопом по Гольфстриму, то надо быть готовым ко всему.
– А вдруг мы увидим китов, – предположил я.
– Эх, надо было взять с собой рацию, – сокрушался Джордан.
– Рация для слабаков, – рассмеялся Кэйперс. – Приступим к делу.
Я взялся за штурвал и, приняв во внимание скорость течения, повернул нос лодки на север. Мне нравилось рыбачить, нравились красота и эффективность рыболовных снастей, нравилось завязывать элегантные узлы, проверять леску, выбирать подходящую наживку. Я с удовольствием смотрел, как мои друзья внимательно изучают содержимое своих ящиков со всем необходимым, чтобы потом сделать выбор и закинуть удочки в эти сказочные воды. В небе на западе сиял месяц, как бледный след на воде, оставленный вчерашней ночью. Сперва мне показалось, что над водой низко летят птицы, но потом я сообразил, что впервые вижу летучую рыбу. Морды у них были похожи на собачьи, очень серьезные, и крылья точно у падших ангелов, и хотя я ничего не знал об их повадках, но все же догадался, что в воде кто‑то огромный и смертельно опасный, – вот они летят.
– Давайте‑ка поймаем какую‑нибудь мелочь для наживки, – предложил Майк. – Не уверен, что большие рыбы клюнут на искусственную.
– Хорошая мысль, – одобрил я, повернув лодку в сторону берега.
Мы проплыли две мили, прежде чем нашли место возле зарослей саргассы, выглядевшее многообещающим. Мы бросили якорь и закинули удочки, предварительно нацепив на крючки креветок и куски кефали. Океан был абсолютно неподвижен, и нам даже показалось, что мы заперты в отражении земли. Саргассовые сады колыхались от обилия рыбы, и мы решили воспользоваться небольшими удочками с прочными лесками. Через двадцать минут Кэйперс подцепил на крючок корифену, а Майк с Джорданом наловили более прозаическую кефаль. Мы тихо переговаривались, на какой глубине будем рыбачить, когда выйдем в открытый океан. Решили, что Кэйперс будет рыбачить на самой большой глубине, а Джордан и Майк – ловить на блесну с борта: один – на глубине пятидесяти футов, другой – на поверхности. Мы проверили гарпун, упругость больших удочек и обсудили порядок наших действий в случае, если попадется большая рыба. И когда мы снова вошли в Гольфстрим, я, как и обещал, по мере того как мы уходили все дальше и дальше, докладывал им о глубине.
– Надо же, какая длинная леска, – сказал Майк Кэйперсу, у которого всегда были самые дорогие снасти.
В его ящике было полно крючков и наживок, которые он никогда не использовал, но Кэйперс был азартным и хвастливым рыбаком. Успех он оценивал размерами и цифрами. Поскольку Кэйперс впервые оказался в Гольфстриме, он хотел вернуться с рекордно большой рыбиной, и ничто другое его не устраивало.
– Выдерживает пятьдесят фунтов, – гордо заявил Кэйперс.
– Такой и аллигатора можно вытянуть, – крикнул я в ответ.
– Я попробую поймать что‑нибудь на корифену на глубине!
– А мы что будем ловить? – спросил Майк. – Лично я без понятия.
– Поживем – увидим, – отозвался Джордан.
– Трофеи, – произнес Кэйперс. – Чтобы было что на стенку повесить.
Полчаса я шел вперед, загипнотизированный кругом воды подо мной и кругом неба над головой, которые, казалось, были одного цвета и созданы из одного вещества. Вот только шум лодочного мотора был здесь нежелателен и совсем неуместен. Такое чувство безмолвного торжества гармонии в душе испытываешь, когда идешь в одиночестве и входишь в царство кафедральной тишины природы вдали от больших городов. На какое‑то мгновение шум мотора исчез, и остались лишь необъятные шелковистые просторы Атлантики, безмятежно посвящавшие нас в свои глубины. Трое моих друзей перестали существовать в моем сознании, впрочем, как и я в их.
Вдруг что‑то схватило корифену, что‑то очень крупное и на большой глубине. Джордан и Майк смотали удочки, я заглушил мотор, и мы все трое стали смотреть, как Кэйперс будет проверять на Гольфстриме свои навыки рыбалки во внутренних водах. Хотя Кэйперса всегда обвиняли в том, что у его удочек слишком длинная леска, для этой рыбы она оказалась не такой уж и длинной. Рыба схватила крючок и едва не вырвала удочку из рук Кэйперса, однако он действовал безукоризненно. Леска со свистом сматывалась с катушки, и Кэйперс не препятствовал этому, наслаждаясь возможностью продемонстрировать перед друзьями свое мастерство. Мы во все глаза следили за тем, как леска разматывается с опасной скоростью, когда Кэйперс начал еле заметно тащить ее на себя.
– Ну и каковы ощущения? – поинтересовался Майк.
– Словно локомотив подцепил, – отозвался Кэйперс.
Он хорошо водил рыбу, но рыба эта оказалась очень сильной да еще с характером.
– Я хочу ее увидеть, – сказал Джордан, когда после пятнадцатиминутной борьбы рыба так и не появилась на поверхности.
К этому времени на лице, груди и даже на волосках на ногах Кэйперса блестели капельки пота.
– Еще насмотришься, – ответил Кэйперс. – Я все же вытащу эту чертовку.
– Может, она и в лодку‑то не поместится, – предположил я. – Кто знает, что там такое. А вдруг это серо‑голубая или большая белая акула?
– Ты забыл о моем гарпуне, – натужно произнес Кэйперс, который стоя боролся с рыбой. – Держи его наготове.
Я вытащил гарпун и снял с острия кожаный чехол. Вынув из ящика Кэйперса оселок, я точил края гарпуна до тех пор, пока они не засеребрились в злобной улыбке. Я потрогал острие большим пальцем, и на пальце тотчас же выступила кровь. Майк вытащил канат и привязал один его конец к гарпуну, а другой – к пиллерсу.
И тут мы увидели рыбу. Нам всем за свою карьеру рыбака доводилось ловить большую рыбу, но никто из нас не был готов увидеть такого огромного голубого марлина, что выпрыгнул в пятидесяти футах позади лодки. Я вдруг почувствовал огромный прилив радости, словно марлин, в прыжке блеснувший на солнце, перенес нас в другой мир. Это была наша первая встреча с мифической рыбой, с рыбой – ночным кошмаром, с рыбой – зверем.
Мы дружно ахнули от изумления, но Кэйперс был слишком измучен, чтобы бурно проявлять эмоции. Он, должно быть, почувствовал прилив адреналина, облегчившего страшную боль в мышцах спины, плеч и рук. Он боролся с рыбой с изворотливостью мальчика из болотных низин, всю жизнь охотившегося на пятнистого окуня, королевскую макрель и синюю рыбу. Но Кэйперсу, похоже, еще ни разу в жизни не доводилось ловить такую тяжелую, свирепую и увертливую рыбу. Марлин снова и снова выпрыгивал из воды, танцевал на огромном раздвоенном хвосте, точно балерина, и падал на неподвижную воду подле лодки, словно разбившийся самолет.
Мы даже присвистнули от ужаса.
– Нам не удастся затащить его в лодку! – воскликнул я.
– Чушь собачья! – заорал Кэйперс совершенно чужим голосом.
– Он больше лодки, – попытался объяснить я.
– Мы прикончим его гарпуном, – сказал Майк.
– Джек прав, – отозвался Джордан. – Он может нас утопить.
– Мы привяжем его к лодке, – прошептал Кэйперс.
– Я уже читал эту книгу, приятель, – отозвался Майк. – «Старик и море» и прочее дерьмо. Мы всю ночь будем отгонять от него акул.
– У нас ведь есть мотор, – успокоил его я. – Успеем вернуться. Думаю, все будет тип‑топ.
– Но Кэйперс пока не поймал его, – напомнил Джордан. – Рыба не выглядит усталой. Похоже, она еще только разогревается.
– Эй, приятель, может, хочешь, чтобы тебя кто‑нибудь сменил? – спросил Майк.
– Это моя рыба, – заявил Кэйперс. – Я сам ее достану!
– Именно благодаря подобной силе духа наша страна и стала великой! – съязвил я.
– У тебя такой вид, словно вот‑вот помрешь, – заметил Джордан. – Майк всего лишь попытался помочь.
– Я иду на рекорд, – задыхаясь, произнес Кэйперс. – А если кто‑то поможет вытащить рыбу, будет не в счет.
– Мы просто соврем, – предложил я. – Поклянемся на целой стопке Библий, что ты вытащил ее сам.
– Я считаю, что надо играть по правилам, – ответил Кэйперс, одергивая взмокшую от пота рубашку. – Правила – это вид дисциплины. И существуют они не просто так.
Речь Кэйперса вызвала наши иронические аплодисменты.
– Смейтесь‑смейтесь, неудачники, – ухмыльнулся Кэйперс. – Но вы еще прочтете мое имя в «Спорте иллюстрейтед», когда эту крошку взвесят на пристани.
– Ах так! – воскликнул Майк. – Тогда я скажу, что помогал тебе тащить рыбу.
– Я тоже.
– И я, – присоединился я к общему хору.
– Поцелуйте меня в задницу, – сказал Кэйперс. – Мое слово ценится в Уотерфорде. За моей спиной трехсотлетняя репутация Миддлтонов.
Марлин устроил еще одну неслабую пробежку, и леска снова стала сматываться с катушки. Но потом леска вдруг обвисла, и Кэйперс начал судорожно наматывать ее правой рукой, тогда как рыба, появившись на поверхности, выполнила еще один показательный прыжок в воздухе. Я видел, как лицо Кэйперса исказилось от боли, и он невольно ослабил хватку. Пальцы Кэйперса свело судорогой, и он потряс рукой, пытаясь восстановить циркуляцию крови, чтобы снять спазм, уже дошедший до предплечья. И пока Кэйперс яростно сматывал леску, марлин изменил курс и одним мощным нырком ушел на глубину. Леска лопнула – и мы дружно застонали.
– Сукин сын! Сукин сын! – выдохнул Кэйперс и стал сматывать уже бесполезную леску.
И голос его, полный отчаяния, разнесся над безмолвием океана, а потом Кэйперс что было сил зашвырнул удочку в океан. Она приземлилась с тихим плеском, но после театрального ухода со сцены марлина это уже не имело никакого значения.
Глядя на опрокинутое горем лицо Кэйперса, я, затаив дыхание, ждал, что он сейчас упадет и забьется в рыданиях, но вместо этого он вдруг сиганул с борта прямо в воду. Вынырнул через двадцать секунд, отдышался и снова ушел на глубину. Когда голова Кэйперса показалась на поверхности, Джордан сказал:
– Кэйперс, сомневаюсь, что так ты сможешь поймать его. Скорее всего, сейчас он уже на полпути к Африке.
– Нет, никогда мне больше не удастся подцепить такую рыбину, – вздохнул Кэйперс. – Человеку только раз в жизни дается шанс поймать этакую громадину.
– Какая такая рыба? – спросил Майк. – Не видел я никакой рыбы.
– Ах ты, сукин сын! – возмутился Кэйперс.
– Почему бы тебе не залезть обратно в лодку? – поинтересовался я.
– Я даже пальцем не в силах шевельнуть, – покачав головой, признался Кэйперс.
– Неудивительно, что рыба ушла, – бросил Майк, протянув Кэйперсу руку.
Но Кэйперс так устал, что даже не смог дотянуться до Майка. Тогда тот наклонился над водой, схватил Кэйперса под мышки и подал мне знак, чтобы я помог. И таким образом мы вытащили нашего стонущего от боли друга из Атлантики.
Кэйперс плюхнулся на сиденье и обмяк.
– Я всегда получал все, что хотел, – сказал он. – Все‑все. У меня прекрасные родители. Отличные оценки. И в бейсболе я один из лучших. Самые красивые девчонки в школе пишут мне записки. Начиная с третьего класса меня каждый год выбирают старостой. И вдруг такой облом. Твою мать! В жизни ничего так не хотел, как поймать эту рыбу!
– Может, рыба просто не в курсе, кто ты такой, – заметил Джордан. – Черт, если бы она знала о твоих отметках и красивых девчонках, то сама запрыгнула бы тебе в лодку.
– Такой огромной рыбины я еще не видел, – сказал я. – Как думаете, сколько она весит? Зуб даю, не меньше тысячи фунтов.
– Скажешь тоже, – протянул Майк. – Скорее фунтов сто.
– Не больше пятидесяти, – возразил Джордан. – Здесь, в Гольфстриме, все рыбы кажутся больше, чем есть на самом деле.
– Сукины дети, – произнес Кэйперс, не открывая глаз. – Единственное, чего мне не хватает в жизни, так это полного набора друзей получше, чем вы.
Мы еще с полчаса болтались по Гольфстриму, но потом начали с беспокойством понимать, что горючего тратим очень много, а вот шансов на то, что нам еще раз попадется такая крупная рыба, очень мало. А потому мы решили плыть обратно к берегу, остановившись только для того, чтобы половить на глубине там, где заросли саргассовых водорослей плотнее, так как знали, что наличие водорослей говорит о бурной подводной жизни. Когда мы нашли подходящее место, Джордан бросил якорь прямо в гущу водорослей, и тот погрузился в подводные джунгли.
Пока мы меняли снасти и насаживали наживку, Кэйперс забрался под планшир, чтобы спрятаться от палящего солнца, и тут же провалился в сон. Его разочарование было таким горьким, а моральные раны – такими свежими, что мы решили дать ему отоспаться, чтобы память его могла отдохнуть от сказочных воспоминаний о марлине, и не стали уговаривать его половить с нами красного люциана.
Мы по очереди натерли друг другу спины и плечи детским маслом. А потом, снова натянув плавки на лоснящиеся от пота и масла тела, мы закинули удочки. До перерыва на ланч мы поймали пятнадцать морских окуней, самый большой из которых, по нашим оценкам, весил фунтов двадцать.