Мы сидели на веранде, прислушиваясь к волнам, одна за другой накатывающим на берег, и Люси еще раз повторила, что ей осталось жить всего несколько месяцев. Она решила привести в порядок дела, сказать всю правду, которую доселе не решалась открыть, объяснить нам, своим детям, что не бросила нас на произвол судьбы в тот день, когда мы родились, хотя, как она прекрасно знала, мы были уверены в обратном. Мы были несправедливы к ней и, проведя тайное голосование за ее спиной, обвинили ее в том, что она была нашим палачом, хотя палачом очень нежным. Пытаясь оградить своих детей от тех ужасов, что сама испытала в детстве, она не подготовила нас к страданиям обычной жизни. Она лгала нам о том, кто она такая и откуда пришла, потому что хотела, чтобы мы имели все сразу, поскольку мир с самого начала был к ней безжалостен. Наша мама считала, что неистовая любовь была ее самой главной, самой неотъемлемой и одновременно самой пугающей чертой, а потому Люси изо всех сил старалась держать это чувство при себе и теперь, под конец жизни, хотела, чтобы я знал: своих сыновей она любила так сильно, что даже становилось страшно. И чтобы скрыть страх, Люси любила нас тайно, придав этой любви эксцентричную форму контрразведки со своими паролями и секретностью. Она покрыла свое чувство шипами, окружила колючей проволокой и заминировала все ведущие к нему розовые сады. А дети снова и снова бежали к ней, раскрыв объятия, по этим заминированным полям. Если бы она знала, что любовь надо заслужить, что за нее надо бороться, то обязательно поделилась бы с нами этими знаниями.
И только тогда, когда рак стал пожирать ее жизнь, Люси вспомнила ту маленькую девочку, какой она давным‑давно была. Эта девочка воспринимала любовь как беду, как несчастье. Любовь должна была переступить через порог горящего дома, где ее отец умер в языках пламени, раздутого ее матерью. Любви пришлось на цыпочках пройти под телом безутешной матери, повесившейся на опорах железнодорожного моста. Какой же была эта любовь, если руки у нее все больше и больше обагрялись кровью?! Я чувствовал, как мать пыталась объяснить мне все это, как судорожно, по мере того как сплеталась нить времени, старалась найти нужные слова, но слов этих не находилось, и я слышал только шум прибоя. Мать тяжело дышала. Пришла пора навести порядок в доме, и Люси, пока жива, постарается устранить причиненный ущерб. Этот обет она дала в то утро, когда осознала, что лейкемия вернулась обратно и поселилась в ее теле уже на правах хозяйки.
К нам присоединился доктор Питтс, и я понял, что мать уже успела сообщить ему новость. Он подошел к Люси, опрятно одетый, свежевыбритый, благоухающий одеколоном, и поднял ее с кресла, а она бессильно повисла на его руках. Доктор Питтс крепко держал мою мать и что‑то шептал ей, и я вдруг ощутил спокойную силу этого человека. Уютно устроившись в его объятиях, мать постепенно успокаивалась просто потому, что этот человек раскрылся перед ней. Ни один мужчина в моей семье не был способен выполнить столь жизненно важную и в то же время простую функцию. Мать спрятала лицо у него на груди, и я отвернулся, почувствовав себя непрошеным свидетелем горько‑сладкого интимного момента.
– Джек, думаю, нам надо отменить званый вечер в честь Люси, – сказал доктор Питтс. – Надеюсь, ты сам все объяснишь братьям.
– Нет! – воскликнула мать, высвобождаясь из его объятий. – Это мой праздник. И он обязательно состоится.
– Они хотели отметить твою ремиссию, – напомнил жене доктор Питтс.
– Никто не должен знать, что ремиссия закончилась, – отрезала Люси. – Пусть это станет нашей тайной. Ты вовсе не обязан обо всем докладывать братьям. Правда, сынок?
– Не обязан, – согласился я.
– Я куплю в Атланте самое красивое платье, – улыбнулась Люси, чмокнув доктора Питтса в щеку, и потом, к моему ужасу, добавила: – В нем меня и похороните.
Итак, мы с братьями стали планировать званый вечер, который должен был состояться в День труда[177]и на котором мы должны были объявить всему миру, что ремиссия Люси продолжается уже больше года. И пока мы делили между собой обязанности, меня почему‑то утешал тот факт, что никто из братьев еще не в курсе, что белые клетки опять пошли в наступление. Кровообращение Люси пугало нас своим коварством, и хотя мы знали статистику смертности от этого заболевания и воспринимали это как на интеллектуальном, так и на примитивном уровне, мы никогда не зацикливались на том факте, что наша мать может умереть, что однажды она может нас покинуть. Поскольку Люси родила нас, будучи совсем юной, мы воспринимали ее скорее как старшую сестру и подругу. Чем старше мы становились, тем больше удивляла нас сложность ее характера, и мы никогда не смогли бы описать свою мать двумя‑тремя гладкими, затертыми фразами. Если бы мы вынуждены были это сделать, то в результате, без сомнения, получили бы описания пяти различных женщин из разных широт – нет, из разных солнечных систем. Люси гордилась своей загадочностью, неуловимостью и тем, что ее создала ночь. Она заплакала, когда мы рассказали ей о званом вечере, который готовим в ее честь. Если братья восприняли эти слезы как слезы благодарности, то я, со своей стороны, прекрасно знал: плачет она оттого, что сыновья яростно отрицают тот факт, что она умирает. Майк Хесс предложил устроить праздник в своем плантаторском доме, сказав, что напитки за ним. Даллас, Дюпри, Ти и я целую неделю закупали еду. Мы представляли себе день исступленных восторгов, торжество в честь победы Люси над тем, что победить невозможно.
Потом из больницы позвонил доктор Пейтон, чтобы сообщить результаты последних анализов крови, и подтвердил, что ремиссия у Люси закончилась. Он сказал, что ей буквально завтра необходимо начать курс химиотерапии.
– Ни за что, мой милый доктор, – заявила Люси. – Хватит с меня химии. Она принесла мне больше страданий, чем лейкемия. Мои мальчики готовят для меня званый вечер, и я ни за что на свете не пропущу его.
– Вам решать. Но пока вы будете есть жареных креветок, белые клетки откроют сезон охоты.
– Я прочитала о своем типе лейкемии в учебниках по медицине своего мужа. Так вот там сказано, что мой рак особенно коварен и у меня нет ни единого шанса, пройду я курс химиотерапии или нет.
– Люси, шанс есть всегда, – ответил молодой врач.
– Тогда тот же шанс никуда не денется и после званого вечера, – отрезала Люси. – Мои мальчики планировали его все лето.
– Почему эта вечеринка так важна для вас?
– Потому что это будет мой последний званый вечер на этой доброй земле. И я собираюсь насладиться каждой его минутой. Пожалуйста, приходите. Мои мальчики знают, как накормить прорву народу.
Предложение провести грандиозный, незабываемый праздник в честь мамы выдвинул Ти. Сначала он отнесся к этой мысли как к чему‑то абстрактному, но потом привлек нас к работе над деталями, чтобы воплотить ее в жизнь.
– В этом проекте я генератор идей, – сказал нам Ти. – А ваше дело, парни, помогать и покупать трубочки для коктейлей.
– Сколько людей хочет пригласить генератор идей? – поинтересовался Даллас.
– Чем больше, тем лучше.
Мы сказали Люси, что она сможет пригласить столько гостей, сколько пожелает, и она поймала нас на слове. Сердце ее смягчилось даже по отношению к врагам, и глаза затуманились, когда она объяснила, что давно перестала общаться с некоторыми уотерфордскими дамами. Ей было жаль всех, кто не пожелал с ней знаться, когда она набралась храбрости и дала судье пинка под зад. Она стала более жесткой версией прежней Люси, которая каждый божий день только и делала, что прикрывала все безобразия, творимые судьей: его попойки и дебоширства. Какая несправедливость, что ее жизнь подходит к концу именно сейчас, когда она все уладила и выбралась на прямую дорогу. Она была довольна, что мы все же настояли на своем, и ее тронуло, что так много людей собирались прийти.
В один из дней последней недели августа мы с братьями поднялись ни свет ни заря и отправились ловить рыбу для праздничного ужина. Ти и Дюпри вышли на лодке на озеро Молтри и поймали окуня, который в этих холодных глубоких водах вырастает до огромных размеров. Сайлас Макколл и Макс Русофф, которым было уже далеко за восемьдесят, приобрели лицензию и неделю охотились на креветок. Они собственноручно обезглавили креветок и заморозили их в контейнерах с морской водой. Подготовка продуктов для вечеринки в честь Люси стала чем‑то вроде торжественной церемонии. Только на нас с доктором Питтсом тяжким грузом давило страшное знание того, что рак вскоре сотрет все краски жизни с розового лица Люси. Мы знали, что она уже начала высыхать изнутри.
В вечер перед праздником Люси провела нас к специальной площадке напротив ее пляжного домика. Здесь, на острове Орион, за проволочным ограждением находились перезахороненные ею и отмеченные колышками черепашьи яйца, которые самки черепах начали откладывать в теплый неподвижный песок 15 мая. В то лето эрозия была на редкость сильной, поскольку свирепые ветры пожирали берег. Четыре кладки смыло водой, и тогда Люси проинформировала Департамент дикой природы штата Южная Каролина о том, что собирается проигнорировать их распоряжение оставить кладки на своем месте. Вид черепашьих яиц, пропитанных морской водой, растерзанных крабами и морскими птицами, действовал на Люси угнетающе. В то лето вместе с помощниками она вынула из тридцати семи кладок две тысячи семьдесят четыре яйца и поместила их в устроенные ею ясли, за которыми наблюдала прямо с переднего крыльца.
Инкубационный период в горячем песке составлял два месяца, но и здесь Люси не считала нужным соблюдать предписания властей. Согласно распоряжению департамента, если кто‑то получил разрешение на перемещение кладки морской черепахи (коего Люси, естественно, не получила), он не имел права трогать перемещенную кладку. Департамент поддерживал Дарвина в том, что законы естественного отбора превыше всего и им надлежит позволить проводить в жизнь суровые обеты этого самого отбора, когда черепашки вылупятся из яиц и, покинув место кладки, побегут к морю.
На своем веку Люси повидала слишком много потерь в рядах детенышей – потерь, которые она считала ненужными и вполне устранимыми. Однажды она нашла в норке краба‑привидения[178]десять крошечных черепашек, набитых там, как сельди в бочке, еще живых и беспомощных, замерших в ожидании, когда краб решит съесть их на обед. Люси видела, как среди черепах шныряют еноты, вступая в единоборство с чайками, которые, пикируя с неба, налетают на малышей, откусывают маленькие головки и бросают панцири на мелководье. Люси также не раз становилась свидетелем того, как черепашки с трудом добирались до воды – и все лишь для того, чтобы их схватили проворные голубые крабы, сидящие в засаде в пене прибоя, или их сожрали мелкие акулы, притаившиеся там, где поглубже.
И хотя Люси ничего не могла поделать с морскими врагами черепашек, она разработала план, который, по крайней мере, давал черепашкам возможность добраться до воды. Каждый раз, перемещая кладку черепахи, Люси Питтс нарушала закон Южной Каролины. Но зато почти каждая вылупившаяся черепашка, которая находилась под защитой Люси, узнавала вкус морской воды перед тем, как отправиться в Саргассово море.
В канун званого вечера мать вышла из дома на закате, держа за руку Ли, а мы с братьями выстроились в шеренгу за ними. Мать несла ведро и большую раковину, чтобы раскапывать кладки. Бетти и Эл Соболь, главные помощники Люси, уже поджидали ее вместе с обычными группами туристов и их перевозбужденными детьми. После гольфа программа спасения черепах стала для туристов главным аттракционом на острове. Люси создала целый свод правил поведения, требуя от туристов строгой дисциплины и не разрешая им заходить за проведенную ею демаркационную линию.
– Кладка готова? – спросила Люси у Бетти Соболь.
– Смотри сама, – ответила Бетти. – Они вот‑вот появятся.
Люси подождала, пока мы соберемся вокруг нее, а туристы встанут в пределах слышимости. Она со всей серьезностью относилась к взятой на себя роли учителя и не допускала никакого легкомыслия, когда дело касалось ее черепах.
Люси внесла в программу спасения черепах то же чувство стиля, что и в рассказ об истории любви Шермана к Элизабет во время Весеннего тура по домам плантатаров. То, что она говорила, нельзя было найти ни в одной брошюре, но в ее голосе чувствовалась неподдельная искренность, которая дорогого стоила. Когда‑то, еще до того, как остров Орион начал активно осваиваться, сотни морских черепах выбрали его местом для откладывания яиц. Это характерно для многих видов животных на Земле, подвергающихся истреблению – медленному, но верному, когда человек отравляет и замусоривает все то, что любит больше всего. Люси указала на кладку, которую предстояло вскрыть в этот вечер, и обратила внимание детей на мягкую борозду в песке, означавшую, что черепашки разбили скорлупу и начали прокладывать дорогу наверх. Как объяснила Люси, люди вмешаются в этот процесс, с тем чтобы дать возможность животным пережить опасное путешествие, ожидающее их впереди. Дети дружно охнули, узнав, что только одна черепаха из всей кладки сможет прожить достаточно долго, чтобы вернуться на этот берег и отложить там яйца.
– Многих из нас уже не будет в живых, когда эта черепаха вернется, – сообщила Люси. – И я хочу, чтобы вы, дети, пообещали мне каждое лето приезжать сюда. Вы должны помочь черепахам и дальше выживать. Обещайте мне. Поднимите руки.
Рука Ли первой взметнулась вверх, примеру моей дочери последовал каждый ребенок, стоявший навытяжку в этом псевдовоенном полукруге. Люси кивнула в знак одобрения такого единодушия, опустилась на колени и осмотрела контуры кладки, которую собиралась разрыть.
– Дорогая, сегодня тебе придется копать руками, – сказала она Ли, и дочка начала выбирать ладошками песок с самой глубокой точки перевернутой буквы V.
Когда она уже вынимала четвертую пригоршню, то увидела, что у нее на ладони извивается маленькая черепашка.
– Считай очень точно, – предупредила Люси внучку. – В этой кладке было сто девятнадцать яиц.
Люси взяла первую черепашку, проверила, не остался ли желток на ее брюшке, и положила детеныша в ведро.
– Одна, – сообщила Ли, но тут же извлекла еще двух черепашек и, словно орущих младенцев, передала бабушке.
Люси внимательно следила за тем, чтобы на черепахах не было желтка, так как в противном случае они непременно утонут. Маленькая светловолосая девочка, вырвавшись из рук матери, попросила у Люси разрешения подержать одну черепашку.
– Как тебя зовут, солнышко? – поинтересовалась Люси, положив животное на ладонь малышки.
– Рашель, – ответила девочка.
– Положи черепашку в ведро. Назовем ее Рашель.
– Она моя? – уточнила девочка.
– Это твоя черепаха, – подтвердила Люси. – Твоя навсегда.
В тот вечер Ли достала девяносто шесть маленьких черепашек, уже готовых совершить путешествие к морю, но у двадцати трех на брюшках еще оставался желток, который они должны будут впитать в себя, прежде чем попробуют дойти до Атлантики. Ли закопала черепах в том же самом месте, откуда и выкопала. Разровняла песок ладонью и накрыла проволочной сеткой, чтобы защитить черепашек от набегов енотов.
Толпа проследовала за Люси и Ли до кромки воды, находившейся в пятидесяти ярдах от кладки. Черенком сломанной бейсбольной биты Люси начертила на песке большой полукруг, приказав зрителям не заходить за черту. Туристы, расположившись вдоль этой линии, внимательно следили за тем, как Ли перевернула ведро и девяносто шесть черепашек вывалились на песок, сделав первые отчаянные усилия доползти до моря. Начался прилив, и крошечные черепашки, размером с серебряный доллар и цветом нечищеных военных ботинок, выставленных как попало, внезапно ожили, причем каждая из них, похоже, почувствовала ответственность за собственную судьбу. Толпа встретила их радостными криками, подгоняя черепашек, а те, в свою очередь, неуверенно, но упорно ползли вперед, к ревущей воде. Одна черепашка значительно опередила других, оставив их далеко позади, но все они двигались в одном направлении.
– Откуда они знают дорогу к океану? – спросила молодая мамаша.
– Ученые говорят, они ориентируются по свету, – объяснила Люси.
– А что вы думаете? – не отставала женщина.
– Это южнокаролинские черепахи, и они похожи на моих сыновей, – сказала Люси и улыбнулась нам. – Думаю, они слышат волны. Думаю, им просто нравится пляжная музыка.
Когда первая черепашка ударилась о первую волну, она перевернулась на спину, но быстро выправилась. Она почувствовала, что находится в родной стихии, и, преодолев вторую волну, уже поплыла. Инстинкт вел этих крошечных созданий к морю, так как топография и запах морского берега были навеки отпечатаны в их только что сформировавшемся примитивном мозге. Если они сумели в первый раз добраться до океана, то потом можно взять их с собой хоть на Марс или оставить в Венецианском заливе, они все равно вернутся откладывать яйца на остров Орион. Инстинкт дома у них просто феноменальный.
Когда все черепахи добрались до воды, я увидел ликование на лице Люси. Она не отрываясь смотрела, как эти крошечные существа, преодолевая песчаную полосу, выходят к воде. Люси следила за тем, как время от времени над поверхностью волнующегося океана появляются маленькие змеиные головки: детенышам необходимо было глотнуть воздуха и продолжить свое полное опасности, но знаменательное путешествие. Люси откровенно наслаждалась, и она заслужила эту радость, которой могла поделиться с незнакомцами.
– Ли, – сказала Люси, взяв внучку за руку, – каждый раз при виде этого я думаю, что снова нашла Бога.
Тут к Люси подошла молодая рыжеволосая мать.
– Это ведь противозаконно. Недавно я прочла статью, где говорилось, что человек не должен вмешиваться в природу, – заявила женщина.
– Тогда получается, что природа хочет, чтобы черепахи вымерли, – ответила Люси.
– Что ж, на все воля Божья, – вздохнула женщина.
– Может, и так. Только я, черт возьми, ни за что с этим не соглашусь, – отрезала Люси.
– Вы что же, идете против Божьей воли? – спросила женщина с золотым крестиком на шее.
– Мы с вами уже который раз сталкиваемся по этому поводу. Но вы вот уже третью ночь подряд приходите посмотреть на освобождение черепах.
– Нет, в четвертый, – поправила ее рыжеволосая женщина, бросив взгляд в сторону домов.
– Оставайтесь до Дня труда, – пригласил женщину Джон Хардин. – Мы даем большую вечеринку в честь матери. Приглашены все.
– Я здесь надолго не задержусь, – сказала женщина, и Люси увидела, как в ее зрачках отразились вращающиеся синие огоньки. – На самом деле мне уже сейчас пора уезжать.
– Вам не следовало вызывать копов, – заметила Люси. – Я всего лишь даю черепахам шанс выжить.
– Вы нарушаете закон, – повторила женщина. – У меня диплом биолога. Вы вмешиваетесь в естественные процессы.
– Леди, это вы натравили копов на мою маму? – перегородил дорогу рыжеволосой Джон Хардин.
– Убей ее, Джон Хардин, – посоветовал Ти.
– Заткнись, Ти! – бросил Дюпри, встав между Джоном Хардином и женщиной. – Успокойтесь. Ведь все можно объяснить.
– Леди, у моей матери лейкемия, – сказал Джон Хардин, гнев которого усиливался по мере приближения полицейской машины. – Вы что, думаете, тюрьма поможет ей бороться с раком?
– Никто не должен ставить себя выше закона, – произнесла женщина.
– Даллас, какой срок мне дадут, если я убью эту бабу? – спросил Джон Хардин.
Туристы начали перешептываться, одна женщина даже крикнула, чтобы полиция поторопилась.
– Это не будет считаться предумышленным убийством, – сообщил Даллас. – Ты разозлился, потому что эта дама арестовала твою умирающую от рака маму. Полагаю, тебе дадут три года и выпустят раньше срока за хорошее поведение.
– Солнышко, мои мальчики – большие проказники, – успокоила Люси испуганную женщину.
– Я ведь полжизни провел в психушке в Колумбии, – во всеуслышание сообщил Джон Хардин. – Суд, безусловно, сжалится над бедным шизофреником.
– Кончай трепаться, Джон Хардин. А ты, Даллас, прекрати его подначивать. Успокойтесь, мои хорошие. Отправляйтесь домой и приготовьте себе что‑нибудь выпить, – приказала Люси, предупреждающе помахав пальцем, так как к нам направлялся шериф вместе с молодой женщиной, работающей в Департаменте дикой природы.
– Мой дорогой шериф, – улыбнулась Люси. – Что вы делаете здесь в такую чудную ночь, когда браконьеры убивают оленей, хотя сезон охоты уже закончился, а хорошие мальчики спокойно перегородили все ручьи сетями для ловли креветок?
– Люси, на вас поступила жалоба, – сказал шериф Литлджон.
– У меня уже целый ящик жалоб на Люси, – добавила Джейн из Департамента дикой природы. – Но Люси считает, что для нее закон не писан.
– Если вы такие умные, объясните, почему черепахи могут кому‑то угрожать, – хмыкнула Люси.
– Мама, поскольку я формально твой адвокат, то советую тебе помолчать, – вмешался Даллас.
– Мамочка, неужели они собираются арестовать хранительницу черепах? – всхлипнула какая‑то девочка.
– Я делаю одну и ту же работу вот уже много лет. Одну и ту же, черт побери! – воскликнула Люси.
– Люси, у меня предписание на ваш арест, – произнес шериф Литлджон.
– Послушайте, шериф. Мама больна. Она не может провести ночь в тюрьме, – не выдержал я.
– Литлджон, мы ведь с тобой вместе ходили в школу, – сказал Дюпри. – Ты тогда еще завалил английский.
– Я получил за него D[179], – обиделся Литлджон.
– У кого‑нибудь есть с собой монтировка? – обратился к толпе Джон Хардин. – Я хочу сделать из этой рыжей наживку для крабов.
– Вы слышали, шериф?! – возмутилась женщина. – Он угрожал мне в присутствии представителя закона.
– У него в голове голосов больше, чем в телевизоре, – ответил шериф. – Не обращайте внимания.
– Так какой закон был нарушен, шериф? – поинтересовался Даллас.
– Нельзя трогать кладку черепахи, – ответил шериф.
– Она помогает им добраться до океана. Это против правил, – встряла Джейн.
– Сегодня моя мать не дотрагивалась до кладки, – заявил я. – У вас полный берег свидетелей. Кладку раскопали мы с дочерью. Разве не так?
Толпа согласно загудела.
– Тогда я с удовольствием арестую тебя, Джек.
– Но всем руководила она, – не унималась рыжеволосая. – Она определенно здесь застрельщик.
– Надень на меня наручники, Литлджон, – сказала Люси, рисуясь перед толпой. – Мои фотографии будут на первой полосе всех газет штата.
За спиной шерифа громкий мужской голос, звенящий от ярости, произнес:
– Литлджон, оставьте мою жену в покое!
Это был доктор Джим Питтс собственной персоной, который спустился с крыльца посмотреть, что происходит.
– Когда мы приехали на этот остров, местные жители пускали черепашьи яйца на блины и вафли. Люси все это изменила.
– Эй, живо расходитесь по домам! – крикнул шериф зевакам.
Но народ не желал расходиться. Зрители, наоборот, сбились в кучу и возбужденно ждали, чем закончится инцидент.
– Она всем пожертвует ради этих проклятых черепах, – твердо сказал доктор Питтс. – Всем.
– Мы и не говорим, что раньше она плохо делала свое дело, – заявила Джейн.
– Это я выкопала всех этих черепах, шериф, – сообщила Ли. – Я положила их в ведро и отнесла поближе к воде. – Бабушка здесь ни при чем.
– Чистая правда, – зашумела толпа.
– Мама, если кто‑нибудь тебя хоть пальцем тронет, я убью его голыми руками! – взвыл Джон Хардин, вклиниваясь между матерью и шерифом.
– Люси, в ордере на арест стоит ваше имя, – не сдавался шериф Литлджон.
– Отправьте меня в тюрьму, – сказала Люси. – Даллас, ты пойдешь со мной и вытащишь меня оттуда.
– Доверять паршивому адвокату в этой стране?! – заблажил Джон Хардин. – После Уотергейта я не доверю этим ублюдкам даже прочитать номер телефона в мужском туалете!
– Заткнись, Джон Хардин, – бросил Дюпри. – Похоже, ты хочешь, чтобы тебе сделали укол.
– Дюпри, человек всего‑навсего высказывает свое мнение. А вот тебе точно не помешал бы хлорпромазин.
Шериф Литлджон положил конец дискуссии, одним экономным движением надев на Люси наручники, чем привел всех в изумление. Люси шагнула к патрульной машине, при этом шериф крепко держал ее за локоть. Но затем Люси внезапно нарушила процедуру ареста, потеряв сознание и упав лицом в песок. Доктор Питтс подскочил к жене и приподнял ей голову, а Джон Хардин тем временем набросился на рыжеволосую женщину и повалил на землю. Братья стали оттаскивать Джона Хардина, но он съездил Ти по губам и заехал Далласу ногой прямо по гениталиям, а толпа так громко шумела, что кто‑то, сидевший у себя на веранде, высоко над берегом, пошел в дом и вызвал охрану острова Орион. Когда шериф произвел выстрел в воздух, дабы утихомирить толпу, доктор Питтс громогласно потребовал, чтобы люди расступились и дали Люси побольше воздуха. Шериф Литлджон, тяжело вздохнув, нагнулся и расстегнул наручники. Люси выглядела хрупкой, как раковина, выброшенная на берег штормом. У доктора Питтса по щекам текли слезы, но то были слезы ярости, а не горя. Он пытался что‑то сказать, но, задыхаясь от гнева, только невнятно бормотал над бесчувственным телом жены. И я в который раз подумал, что этот незнакомец, женившийся на моей матери, любит ее так, как мы и представить себе не могли.
– В Уотерфорде, куда ни глянь, изнасилования, убийства, грабежи, наркотики, нанесение увечий! – заорал Ти. – А доблестный шериф графства бесстрашно арестовывает нашу мать – больную лейкемией любительницу окружающей среды. Хорошая работа, Литлджон, ты, самый тупоголовый неудачник двадцатого века!
Толпа мало‑помалу меняла очертания, тая, словно мягкая вечерняя дымка, а луна уже потихоньку высовывала голову из‑за горизонта на востоке. Опустившись на колени, я взял мать на руки и направился к дому. Доктор Питтс, который так и не обрел дара речи, последовал за нами. Даллас с Ли на плечах замыкал шествие.
Как только мы оказались дома, доктор Питтс дал волю своим чувствам, а я тем временем отнес маму в спальню. Люси потихоньку пришла в себя и даже смогла, перед тем как уснуть, сделать глоток воды и надеть ночную рубашку.
– Мальчики, мне надо вам кое‑что сказать, – начал доктор Питтс, налив себе полный стакан виски. – Я знаю, что вы любите свою мать, и я знаю, что она любит вас. Но вы убьете ее быстрее, если не будете себя контролировать. Вам необходимо научиться стать частью комнаты, не занимая все ее пространство. Вам необходимо научиться быть на сцене, не занимая собой всю сцену. Чтобы привлечь к себе внимание Люси, вам нет необходимости тужиться и стараться быть самыми забавными, самыми дикими, самыми сумасшедшими, самыми странными и самыми шумными людьми на земле. Она любит вас всех. Но вы, мальчики, слишком уж беспокойные. Я настоятельно прошу не превращать каждую ерундовую вещь в событие. У вас, парни, нет чувства меры. Учитесь расслабляться. Сначала думать, а потом делать. Смотреть на вещи спокойно и не торопясь. Неужели вы, Макколлы, не способны это сделать? Почему каждый свой день вы превращаете в сцену из Апокалипсиса, показанную по домашнему видео? Вашей матери просто необходимо отдохнуть от всего этого. Ей необходим покой. Завтра вы даете в ее честь званый вечер, причем приглашен весь город. Буквально весь. Я еще не встретил ни одного человека, которого не пригласили бы. Белые, черные… Приглашен весь Уотерфорд, хотя половину из этих людей Люси даже не знает. Все начинается с события, потом становится спектаклем и наконец – буффонадой. От вас слишком много шума и суеты. Вам нравится все то, что плохо для Люси. Вы ее убиваете. Вы, мальчики, убиваете человека, которому даже «до свидания» не в силах сказать…
– Я согласен с доктором Питтсом, – кивнул Джон Хардин. – Вы, парни, подонки. Вас и близко нельзя подпускать к маме.
– Джон Хардин, почему бы тебе не создать колонку «Дорогая Абби»[180]для психов? – спросил Дюпри.
– Из всех братьев у тебя были самые плохие оценки, – огрызнулся Джон Хардин. – Единственное, на что ты способен, – запирать людей в психушке.
– А что тут плохого, – отозвался Дюпри. – Мне приходится проводить все свое время рядом с такими замечательными парнями, как ты.
– Какой же ты низкий тип! Неудачник с садистскими наклонностями! – вскинулся Джон Хардин. – Издеваешься над больными людьми.
– Эй вы, двое! Вы пугаете Ли, – вмешался Даллас. – Джек приучил ее к тому, что жизнь – это сплошные плюшевые мишки, бесплатная пицца и фотографии зубной феи. Он сделал ей прививку от ужаса быть Макколлом.
– От вас просто уши вянут! – не выдержал доктор Питтс. – Вы только и делаете, что себя накручиваете. Вы когда‑нибудь заткнетесь?! Вы способны, в конце‑то концов, закрыть свой рот и дать моей бедной жене спокойно уснуть?
– Может, нам отменить вечеринку? – спросил у доктора Ти.
– Ваша мать навсегда перестанет со мной разговаривать, если я отменю праздник, – бросил доктор Питтс и, поднявшись, направился в свою спальню. – Мальчики, помогите мне сделать так, чтобы все прошло спокойно. Пожалуйста, я вас очень прошу.
– Эй, док! – окликнул его Дюпри. – Спасибо вам за то, что любите нашу маму. Это очень мило с вашей стороны, и мы это очень ценим.
– У нее была тяжелая жизнь, – сказал я. – Причем без малейшей передышки. Но мама говорит, что вы – лучшее, что с ней когда‑либо случалось.
На следующее утро Люси проснулась отдохнувшей и энергичной, причем предстоящий званый вечер она иронически называла «Последним ужином»[181]. Она надела красивое платье, купленное в Атланте в универмаге «Сакс – Пятая авеню», и широкополую шляпу, приобретенную в бутике на виа дель Корсо в Риме, лицо матери светилось естественной красотой, которой одарили ее горы Северной Каролины. Люси смотрела, как доктор Питтс, суетясь вокруг нее, готовит завтрак. Его заботливость, хоть и чрезмерная и слегка слащавая, явно доставляла ей удовольствие. Губы у доктора были приятно округлены, а лицом он чем‑то напоминал даму из потрепанной колоды карт, в которые мы обычно играли, когда из‑за болезни оставались дома. Мне казалось, что их любовь основана на общей потребности в порядке и вежливости. В первых своих браках оба достаточно настрадались от неразберихи и грубости, а теперь, объединив свои усилия, нашли тихую гавань.