– Беги к ним. Они тебя примут.
Я налил себе еще одну кружку. Вино Терезы было почти не тронуто. Я и не заметил, как мы перешли на «ты».
Выпил.
– У меня к тебе другое предложение, правда, оно звучит так же, как твое: «Беги!» Я не уверен, что смогу оберегать тебя после смерти и воскрешения.
– Почему ты не хочешь бежать?
Я усмехнулся:
– Ну, например, потому, что я очень люблю своего Господа.
– Даже сейчас, после всего?
– Особенно сейчас.
Она вздохнула.
– Тогда почему спасаешь меня?
«Потому что я люблю тебя». Я чуть не сказал этого вслух. Боже, как глупо! Апостол Эммануила влюбился в святую. Марк умрет со смеху.
– Потому что грешен, – сказал я. – В общем, так. Сегодня ночью твою камеру забудут запереть, охрана будет пьяной и сонной – уходи. Это единственный шанс.
– Я буду молиться за тебя.
Я поднимался по ступеням к западному входу в храм. Прямо передо мной возвышались арки «весов». Дул холодный ветер, а над головой сияло звездное небо.
Храм был слабо освещен. Два высоких подсвечника в форме Солнца Правды справа и слева от алтаря, расположенного в центре храма, – как две искры внутри огромного темного кристалла. Алтарь, точнее, жертвенник: черный камень с выбитой трехлучевой свастикой и надписью «RGES».
За алтарем, опираясь руками на камень, стоит Господь.
– Иди сюда, Пьетрос, ты вовремя.
Я подошел. На алтаре – кинжал. Светлое лезвие, золотая рукоять, украшенная алмазным Солнцем Правды.
– Пьетрос, преклони колени.
Я послушался.
– В Коране сказано: «Господь ближе к человеку, чем яремная вена».
Я понял: жертвоприношение Авраама. Упадет ли камень мимо жертвы? Отведет ли смерть рука Господня?
Эммануил взял кинжал.
– Ближе, Пьетрос, ближе. Это легкая смерть. Одна из самых легких, заповеданная в Торе. Потеряешь сознание, прежде чем сможешь что‑либо почувствовать. Помнишь, сказано: «Кто потеряет свою душу ради Меня – тот спасется». Я люблю тебя, Пьетрос.
Он занес кинжал. Я увидел, как он сверкнул.
На камень упало пламя. Огненный шар. Словно в алтарь врезался болид. Мне обожгло лицо и отбросило на пол.
Только теперь я почувствовал боль. Потрогал рану. Ерунда! Царапина! Ни до яремной вены, ни до сонной артерии он не достал.
Я поднял голову и увидел искаженное яростью лицо Эммануила.
– Сын Бездны!
Я вздрогнул и обернулся. У входа в храм стоял высокий седой старик в белых одеждах.
– Здравствуй, Илия! – усмехнулся Господь. – Хорошо, что пришел. Я тебя обыскался.
– Я не дам тебе осквернить место, где витает дух Святая Святых!
– Ты бессилен передо мной. Смотри, ты даже не обжег мне руку.
Эммануил спустился с возвышения, на котором стоял алтарь, и пошел навстречу Илии.
Из‑под свода Храма упал сноп пламени и накрыл Господа. У меня перехватило дыхание. В следующее мгновение Эммануил шагнул из огня, словно его не было. Даже одежды не опалило: тот же незапятнанный, сияющий, как луна, белый хитон.
– Ты силен, Сатана, но твое время подходит к концу! – заявил Илья. – Твое царство уже рушится!
– Мое царство – лучшее, что было построено на этой земле. Тот, кто мне мешает, не любит людей.
– Отец лжи!
Они сближались. Эммануил был уже в нескольких шагах от старика.
– Старо и неоригинально. Кто теперь на это купится? Все относительно, пророк! Моя ложь – моя правда, твоя правда – для меня ложь.
На Господа снова упал огонь, но он прошел и через него, словно не заметив. Шагнул к Илие и взял его за руку. Пророк не умер, но его лицо исказила боль, и он упал на колени.
– Пьетрос, позови охрану! – распорядился Эммануил.
Я вынул сотовый и позвонил Марку. Как выяснилось, пункт охраны Храмовой горы располагался в двадцати метрах отсюда.
Появились солдаты. Все, как положено: в камуфляже и с автоматами.
Эммануил кивнул на Илию:
– Арестуйте этого старика!
Потом обернулся ко мне. Подошел к алтарю, подобрал оплавленный кинжал.
– Тебе удивительно везет, Пьетрос. В который раз мимо! Точнее, тебе удивительно не везет. Не сегодня. Иди домой, спи. Но это только отсрочка, не более. Жди. Ты умрешь и воскреснешь обязательно. И скоро.
Я вышел на свежий воздух. Как ни странно, я даже не был рад. Казнь просто откладывалась. Ожидание мучительнее самой казни. Надо попросить его избрать для меня другую смерть: мне не нравится быть жертвенным бараном для всесожжения.
Была зима, столь же аномально холодная, насколько жарким было лето. По улицам мела метель, и снег лежал на листьях пальм и хвое кипарисов.
Я беспокоился за Марка, слишком хорошо помнил цепочку следов от уколов на его руке, которую видел в Бет‑Гуврине. Хотел вызвать его на разговор, но боялся отповеди. Разговор состоялся в начале января после очередного причастия Эммануила. Марк среагировал, на удивление, спокойно:
– Да, было несколько раз.
– Господь знает?
– Я ему не говорил, сам справлюсь. Это не то, что было раньше.
Я посмотрел на него с сомнением.
– Может быть, я скажу?
– Нет, Петр, не надо.
Я вздохнул.
Наступил месяц шеват, середина января. На пятнадцатое шевата ударил вполне российский мороз. На этот день приходится Ту би Шват – Новый год деревьев, который по всей стране отмечают высадкой зеленых насаждений.
Традиции не нарушили, но я с жалостью смотрел на новые аллеи. Минус двадцать – ничего не выживет.
Моя казнь вновь откладывалась. Я сказал Эммануилу насчет барана.
Он рассмеялся:
– Не нравится шхита – не будет. Здесь ты свободен в выборе – хоть смертельная инъекция. Но это должно произойти в Храме.
Последнее было трудно осуществить. После поединка с Илией своды Храма нуждались в восстановлении. Оплавленные рваные края трех здоровых пробоин, через которые вечером были видны звезды.
В храме шел ремонт. Снова строительные леса, осколки стекол и картон на полу. Мне было жаль это здание. Я принимал в нем слишком большое участие: я его закладывал, я выбирал проект, который потом выносил на утверждение Эммануилу. Я чувствовал себя новым царем Соломоном, когда строил его.
Пару дней после моей несостоявшейся казни я удивлялся, почему мне до сих пор не доложили о побеге Терезы. Наконец потащился к ней.
Она была на месте.
– Почему?
Она улыбнулась:
– Я всю ночь молилась, мне было некогда.
– Идиотка!
– Ты жив.
– Илия явился за мгновение до моей смерти.
– Илия арестован?
– Естественно.
Она опечалилась.
– Беги! Это не помилование – это отсрочка. Как только отремонтируют храм, я умру и воскресну.
– Ты не воскреснешь. Твоя душа умрет навсегда.
Я отмахнулся.
– Беги, а со своей душой я уж как‑нибудь разберусь сам.
– Кто же будет молиться за тебя?
– Это что, спорт – спасать погибшие души?
Она усмехнулась:
– Хобби.
– Молись в своем Бет‑Шеариме!
– Тогда я не узнаю вовремя.
Я вздохнул.
– Ну и хрен с тобой! Сиди! Самоубийца!
ГЛАВА 9
Это был, пожалуй, самый спокойный период правления Эммануила. И самый благостный, если не считать начала, до его смерти и воскресения. Тишь да гладь: ни сражений, ни избиений «погибших», ни массовых казней. Исламские террористы словно погрузились в зимнюю спячку, в Африке затихли племенные войны, а в Индии Мусульмане помирились с индуистами.
Но не нравилось мне это затишье. На окраинах Империи, словно в океанских глубинах, далеко от поверхности с полным штилем, шли процессы, чреватые распадом.
Я по‑прежнему получал графики Варфоломея, но все было ясно и без графиков. Землетрясения, извержения вулканов, наводнения, техногенные катастрофы давно стали привычным явлением. Но появилось и нечто новое. Во‑первых, сложности со связью. Помехи радиосвязи и телевещания и отвратная работа телефонов. Барахлил Интеррет. Где‑то в глубинах сети терялось до двадцати процентов писем. Страны все более удалялись друг от друга.
И еще. В Монголии были обнаружены случаи оспы. По крайней мере были подозрения, что это оспа. Варфоломей всех поставил на уши. Более двадцати пяти лет назад было сочтено, что оспа полностью побеждена и штамм вируса уничтожен. Ни у кого из молодого поколения не было иммунитета.
В конце февраля Господь вызвал меня к себе. Я не сомневался насчет цели этого приглашения – Храм был успешно отреставрирован. Цитадель уже была перестроена, и Эммануил переселился туда, прихватив Иоанна, всех четырех жен, Матвея и Филиппа. Мы с Марком пока оставались в Президентской резиденции.
Господь вызывал не в Храм, а в свой кабинет в цитадели и днем, в три. У меня была фора во времени часа полтора. Я написал записку с планом тюрьмы, расписанием прогулок Терезы и рекомендациями по подкупу тюремщиков. После такой информации не устроить ей идеальный побег мог только идиот. Я зашел в храм Святой Анны и бросил записку в ящик для пожертвований.
Новый дворец Эммануила занимал не только территорию цитадели Давида, но и прилегающую часть Армянского квартала. Он был весьма современен, но старательно стилизован под старину и выглядел все же лучше, чем пирамида Лувра.
Кабинет Господа производил впечатление квартиры в американском небоскребе. Огромная комната с восточным окном от пола до потолка. Вид на Старый Город, Храмовую гору и Двараку на горизонте.
Когда я вошел, Эммануил стоял у этого окна. Едва обернулся ко мне.
– Заходи, Пьетрос. Ты знаешь, что творится в Европе?
Точной информации не было даже у меня, не мой регион – лишь расплывчатые слухи о начале эпидемии.
– Я знаю, что творится в Монголии, Китае и Корее. В Европе тоже?
Здесь уж Варфоломей снабжал меня информацией. Оспа. Теперь в этом не было никаких сомнений. Новую вакцину получили довольно быстро, благо технология была известна, но вирус мутировал. Число жертв за два месяца достигло почти пяти тысяч.
– В Европе гораздо хуже, Пьетрос. Мы не знаем, что это такое. Но убивает мгновенно. Люди падают на улицах, причем те, кто накануне чувствовал себя совершенно здоровым. Причина неизвестна. Долгое время эпидемии не замечали – списывали на другие причины, пока смертность не перевалила за сотню в сутки. Тогда придумали название: Синдром Внезапной Смерти. Большего сделать так и не смогли. Возбудитель не выделен.
– Я почти ничего не знал.
Он кивнул:
– Я стараюсь, чтобы эта информация не проникала в газеты во избежание паники. Только по особым каналам. Теперь ты в курсе. Наиболее тяжелая ситуация во Франции, чуть лучше в Германии, Испании и Италии. Еще лучше в Восточной Европе и на Балканах, в Северной Европе – только единичные случаи. Твой самолет вылетает завтра в четыре утра.
– Я не врач.
– У тебя будет Лука Пачелли и целый отряд иммунологов. Твоя задача организация, координация и действия по обстоятельствам. Кстати, может быть, это и не вирус.
– А Марк?
– Марк останется со мной. Возьми Матвея. Итак, завтра в четыре специальным рейсом ты вылетаешь на родину своей возлюбленной.
Я опешил. Наверное, побледнел, судя по усмешке Эммануила.
Пролепетал:
– Я не понимаю.
– Неужели?
– Мы всего лишь несколько раз беседовали.
– Конечно. Если бы мне доложили, что ты с ней спал, я бы не поверил. Думаю, тебе и без нее есть с кем спать. Массовый исход из Бет‑Гуврина перед газовой атакой – через неё обеспечивал?
Я молчал. Наивный! До сих пор я тешил себя надеждой, что он этого не знает.
– Ладно, – сказал Эммануил. – Поговорили. Самолет у тебя завтра, а сегодня в половине двенадцатого – в Храме. Все, убирайся!
Я не знал, куда себя деть. До половины двенадцатого оставалось почти восемь часов. Я собрал вещи и приказал отправить в аэропорт. Их оказалось на удивление мало, и весь процесс занял полтора часа.
Мне хотелось проститься с Терезой, но я понимал, что Эммануил именно этого и ждет. Хотя, с другой стороны, какая разница? Он же все знает.
Я был у нее в половине седьмого. Пропустили. Я боялся, что не пропустят.
– Ты в большой опасности. Господь знает о наших встречах и истории с Бет‑Гуврином, – сказал я.
– Ты в опасности!
– Меня он посылает во Францию. Там эпидемия.
– И в Нормандии?
– Вероятно.
– Сможешь передать записку в Кармель, в Лизье?
– Это в Нормандии?
Нормандия ассоциировалась у меня с сидром, кальвадосом и камамбером, а никак не с кармелитским монастырем.
– Да.
– Я не могу гарантировать. Сегодня ночью он приказал мне явиться в Храм. Смерть и бессмертие.
– И ты пойдешь?
– Я слишком долго этого ждал, я устал. Не знаешь, почему он избрал первым из своих апостолов такого слабого человека?
Она усмехнулась.
– Подражает Христу. Петр трижды отрекался и тем не менее стал камнем в основании церкви. Потому что сила не в Петре, а в Иисусе. Твое отречение еще предстоит. Четвертое отречение. Чем раньше, тем лучше, Пьер. Ты уже на полпути. Что ты тянешь? Он уже не доверяет тебе! Беги!
– Пиши свою записку, если не передумала.
Она написала. Я спрятал записку в ковчежец, подаренный мне Мейстером Экхартом вечность назад. Я так и не знал, что в нем. Похоже, еще одна записка.
– Прощай, Тереза!
– Я буду молиться за тебя.
– Молись за себя!
Я повернулся и вышел из камеры.
Свечей не было – в плоской чаше горел огонь, и это было единственное освещение. Перед алтарем, положив на него голову, как на плаху, и раскинув руки, преклонил колени человек. Я удивился, что алтарь такой низкий, словно он врос в землю. Вокруг стояли апостолы: Марк, Матвей, Иоанн, Филипп.
Варфоломей – в Китае, Яков – в Африке, Андрей – в Индии, Яков Заведевски и Лука Пачелли – в Европе, Симон и Том Фейслесс – в Америке… За алтарем, опираясь на широкий меч – Эммануил, чуть позади – Мария. Вся в черном и с черной лилией в волосах.
Я подошел ближе и увидел, что руки человека прикованы к камню широкими металлическими скобами. Длинные седые волосы на камне, белый, точнее, когда‑то бывший белым, а теперь весьма замызганный хитон. Человек зашевелился, попытался приподнять голову, и я понял, кто это. Илия!
– Пьетрос, встань по правую руку, – негромко произнес Эммануил.
Я подчинился и оказался рядом с Марком.
– Марк, ты ведь умеешь владеть мечом? – спросил Господь.
– Да.
– Иди сюда.
– Я не палач, я солдат.
– Не рассказывай мне сказки про благородных воинов! Никогда не приходилось расстреливать?
– Не приходилось рубить головы.
– Есть разница? Ты слишком долго общался с Пьетросом и заразился его слабостью.
Марк сжал губы.
– Тобой движет гордыня и тупое упрямство, – продолжал Эммануил. – Первого не может быть передо мною, второе не украшает слугу.
Марк молчал.
– Ты же не отказался стать кайсяку Варфоломея, – напомнил Господь.
– Это другое.
– Многие из тех, кого вы отравили газом в Бет‑Гуврине, были вдесятеро менее виновны передо мной, чем этот старик. Убей моего врага, если ты мне предан!
Марк кивнул и шагнул вперед. Я не сомневался, что он так и сделает. Было удивительно не то, что он послушался, а то, что решился возражать. Марк, такой сильный и жесткий – только воск перед лицом Господа.
– Это не меч палача, Марк, – это меч воина. Возьми!
Марк взял – по‑японски, двумя руками за рукоять – и встал в стойку.
– Ну, где же твой огонь? – сказал Эммануил приговоренному, – Твой Бог больше не отвечает на молитвы?
– Так говорит Господь Саваоф… Погибнет этот город, и храм будет разрушен, и будет мерзость запустения на месте святом, – хрипло, с трудом каждое слово пробивается словно сквозь строй врагов. – И всякий из народа, кто отступился от Меня, будет ввергнут в Бездну. И убьет Зверь посланников Моих, но и сам погибнет. И осталось ему триста дней, если не сокращу сроков.
Я посмотрел на меч и понял, что у Марка дрожат руки.
– Марк, давай! – приказал Эммануил.
Меч отсек Илие голову и звякнул по камню. На алтарь хлестнула кровь.
Чаша с огнем оказалась в руках Эммануила. Он подставил ее под кровавый поток. Пламя погасло, но сама чаша начала разгораться зеленым. И я узнал ее – тот же священный сосуд, что и в Китае.
Эммануил поднял чашу, и она осветила лица апостолов мертвенно‑бледным светом. У меня было впечатление, что я присутствую на черной мессе. Хотелось бежать.
Чаша пошла по кругу. Крайне некошерное занятие – пить кровь! Да еще в храме! Да еще человеческую! Сколько запретов он нарушил? Если раввинат узнает, его в полном составе хватит удар.
Иронизировать не хотелось. Защитная реакция, не более. Было страшно.
Чаша дошла до меня. Я взял, поднял глаза на Эммануила и встретил его повелительный взгляд. Словно меч, приставленный к горлу.
Я пригубил кровь, и в голове у меня переключился тумблер. Мне стало легко и спокойно. Тепло в груди, любовь к Господу, ощущение абсолютной естественности и правильности происходящего. Интересно, сколько времени это действует?
Я улыбнулся и встретил его улыбку. И только где‑то на периферии сознания тлела мысль о том, что мне не нравится сам процесс переключения, он сродни приходу наркомана. Я не хочу быть рабом молекул, которые плавают у меня в крови.
– До свидания, друзья! Все свободны.
Апостолы начали расходиться. Подле Эммануила остались только Иоанн и Мария. Я встал рядом.
– Пьетрос, ты опоздаешь на самолет, – произнес Господь.
– Разве?
– Разве. Я отправляю тебя спасать людей, а не убивать. Эту работу ты сделаешь на совесть, верен ты мне или нет. Она тебе по душе. Но перед этим опасным заданием я не хочу даровать тебе бессмертие, которого ты не заслуживаешь.
Я был совершенно искренне огорчен.
В аэропорту Бен‑Гурион мы с Матвеем были в половине четвертого утра. Здание семидесятых годов, все очень функционально, без излишеств. Стекло и бетон, но выглядит куда приятнее Шереметьева. В помещении VIP нас встретил командир экипажа. Самолет предоставляла Компания «Эль‑Аль», одна из немногих выживших. В среднем разбивался каждый двадцатый самолет. У «Эль‑Аль» этот показатель был на порядок меньше. Причина – неизвестна, зато доходы куда выше, чем у остальных. Но и она жила чартерами. Регулярные рейсы стали анахронизмом.
Я выбрал место у иллюминатора, сел и закрыл глаза. Возможно, это путь в никуда, несмотря на «Эль‑Аль».
Меня разбудил шум двигателей и качка при взлете. Дремал‑то минут десять. Не могу я спать в самолетах!
Я оглянулся: Матвей дрых через два ряда от меня. Где‑то в носовой части были слышны голоса. Говорили на иврите. Я заинтересовался. Кроме нас с Матвеем, летели врачи, но они расположились в средней части самолета.
В иллюминаторе проплывали серые клочья облаков. Трясло. Турбулентность.
Там, впереди, кажется, о чем‑то спорили. Я переждал тряску и пошел выяснять.
– Дайте нам кого‑нибудь на обратную дорогу!
– Довольно того, что я помогаю вам перевезти его апостолов.
У двери в рубку второй пилот спорил с неизвестным мне стариком, напоминавшим преподавателя йешивы. Откуда здесь ортодоксальный еврей? Для врачей нехарактерна ортодоксия. Впрочем, ни шляпы, ни лапсердака старик не носил, а был одет вполне нормально, так что я мог ошибиться по поводу его религиозных убеждений.
При моем приближении разговор замолк.
– Что здесь происходит? – поинтересовался я.
Пилот попытался загородить собой старика. Я заинтересовался еще больше и осмотрел его внимательнее, с ног до головы. Точнее с рук. Это уже профессиональное. Первый взгляд – на руки. Знака не было!
Я не видел своих глаз. Что в них было: сила Эммануила или кровь Илии? Но пилот вжался в стену.
– Почему на борту «погибший»?
– Я… сейчас… с вами поговорит командир экипажа… минуту!
И пилот утек за дверь. Я остался наедине с «погибшим».
– Кто вы?
– Ваш враг. Это вы уже поняли.
– Имя?
– Енох, если вам это что‑то говорит.
– Говорит. Тот самый Енох?
– Тот самый.
– Забавно. Я почти полгода общался с Учителем Церкви, а теперь встретил изобретателя еврейской письменности. Пойдемте поговорим. – Я плюхнулся в кресло напротив двери кабины пилотов. – Садитесь, садитесь! Я не собираюсь вас казнить, по крайней мере до приземления.
– Это очень разумно.
– Да? О чем вас просил пилот?
– Дать им человека на обратную дорогу – вы же слышали.
– Слышал, но не понял. Что за человека?
– «Погибшего», вы ведь так нас называете.
– Зачем им «погибший»?
Появился командир экипажа.
– Вот он вам все объяснит, – сказал Енох.
Я посмотрел на пилота вопросительно. Он был бледен и растерян.
– Умоляю, не трогайте этого человека! Иначе мы не сможем вернуться. Долетают только те самолеты, где есть хотя бы один «погибший». Аналитики нашей компании первыми это заметили – и только потому мы до сих пор на плаву.
– У вас с ними договор?
– Да, неофициальный. Если наш помощник погибнет – они больше не будут иметь с нами дело. Вам же тоже надо летать!
Да, надо, факт. Мы приземлились в Руасси, и я отпустил Еноха. Матвей так и не узнал об этом.
ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ
Нас не заждались ли, брат,
В сени небесной?
Надо пройти через ад,
Чтобы воскреснуть.
Руку, не бойся, ступай!
Мимо камней и полыни,
Чтобы пригрезился рай,
Надо пройти по пустыне.
Знай: никого не спасти,
Если беречься,
Чтобы себя обрести –
Надо отречься.
ГЛАВА 1
Мы ехали из Руасси. Впереди – почетный эскорт мотоциклистов, потом – мой «мерс». За бронированными стеклами проплывали парижские окраины, мало отличимые от московских. Мы объезжали город по Периферик, у Порт Майо свернули на юг, к Площади Звезды. Под Триумфальной аркой развевалось огромное лазурное знамя с золотым Солнцем Правды и маленький французский флаг. Я поразился, насколько быстро мы доехали до центра города: пятнадцать минут.
Свернули на Елисейские Поля. Тихо, спокойно, словно ничего не случилось.
Тепло, градусов пятнадцать. Народ в пиджачках ходит, не подумаешь, что февраль. Впереди по левую руку – круглая клумба с фонтаном. На клумбе цветут крокусы.
– Тишь и благодать, – сказал Матвей. – Похоже, Господь отправил нас в отпуск.
И тут машина затормозила так, что я влетел носом в стекло кабины водителя (по русскому обычаю ремни мы, конечно, не пристегнули). Терпеть не могу эти элитные автомобили с отдельным помещением для шофера – ничего не видно, что впереди происходит! Нас развернуло и бросило на тротуар. Я увидел перевернутые и смятые мотоциклы и налетающие на них автомобили. Движение не перекрывали, конечно. Не принято это у французов, и наш эскорт двигался по перегруженным автотранспортом Елисеям.
Удар! И «мерс» встал как вкопанный.
Мы с Матвеем вышли из машины.
За нами торчало ободранное дерево, а на проезжей части дымилась, ревела и крутила в воздухе колесами груда покореженного металла. Я стал считать. Автомобилей пятнадцать в общей куче. Из нижнего слоя металлолома на асфальт капала кровь.
– «Скорую» вызовите! – крикнул я охране. – И полицию!
Думаю, они и без меня догадались.
Из кабины выбрался мой шофер. Лоб разбит, из носа стекает капля крови. Я поморщился и посмотрел на него так, что он отступил на шаг. Матвей стоял за моей спиной.
– Что произошло?
– Один из мотоциклов потерял управление, месье Болотов. Я ничего не мог сделать!
– Какой?
– Вон!
Я подошел. Парень из охраны лежал ничком рядом с мотоциклом так, что тот придавил ему ногу. И молчал. Ни стопа! Крови я не заметил.
– Матвей, помоги!
Мы освободили охранника из‑под мотоцикла, аккуратно перевернули лицом вверх и сняли шлем. Он был мертв.
– Отойдите! – рядом со мной стоял врач, стройный черноволосый француз с приятной физиономией – на конец‑то подоспела «Скорая».
– Поздно приезжаете, – огрызнулся я.
Врач расстегнул на парне кожаную куртку, осмотрел труп. На его лице отразилось недоумение, потом страх.
Встал, помедлил, взглянул на меня.
– Возможно, это Синдром Внезапной Смерти. Вам придется пройти карантин, месье…
– Болотов.
Врач стал еще бледнее.
– Мне надо работать. Если меня запрут в комнате Елисейского Дворца со связью и компьютером – возражать не буду, – примирительно проговорил я.
Он перевел взгляд на Матвея.
– Вам тоже.
Я хмыкнул:
– Вряд ли он заразен.
Матвей улыбнулся.
– Я готов пройти дезинфекцию, если это необходимо, но я не заболею, не беспокойтесь.
Врач посмотрел недоуменно.
– Просто примите на веру, – сказал я. – Матвей – бессмертный. Со святыми встречались когда‑нибудь?
– Лично нет. – Он посмотрел на Матвея внимательнее, поймал его взгляд и опустил глаза. – Вы можете стать переносчиком.
Матвей махнул рукой:
– Не выдумывайте!
Эскулап, похоже, смирился, перевел взгляд на меня.
– Вам понадобится врач. Я тоже его касался. Будет разумно, если это буду я. Лучше не развозить по городу контактеров.
– Вас проверит служба безопасности.
Он протянул мне руку:
– Шарль д'Амени.
Я кивнул.
Комнатой в Елисейском Дворце меня обеспечили, Шарля я поселил рядом и пригласил вечером на чай с целью порасспросить. Служба Безопасности не имела к нему претензий.
Чай заваривал сам – французы не умеют. Жабоеды специалисты по кофе, а их бледно‑желтая водичка, по недоразумению именуемая чаем, годится только для унитаза.
Мой чай имел правильный красноватый оттенок. Ему сопутствовала местная выпечка, заказанная из кондитерской на Сан‑Мишель. Это да! На столе расположились пирожные с ежевикой и какими‑то семечками, а также вкуснейшие булочки под названием «pain‑au‑lait», то бишь «молочный хлеб». Я решил подсластить себе жизнь – возможно, это мой последний ужин. Синдром Внезапной Смерти является без предупреждения. Может быть, стоило заказать и вина, но я решил не туманить себе мозги, а лучше выяснить обстановку. Завтра мне предстояла встреча с Лукой Пачелли… если будет завтра.
Шарль сел, попробовал чай (по‑моему, не больше глотка) и сразу взялся за булочку. «Ничего не понимаешь», – подумал я.
– Вы уже сталкивались с Синдромом Внезапной Смерти? – спросил я и с удовольствием отхлебнул чая.
– Да, не один раз. Я же работаю на «Скорой помощи».
– Как он проявляется?
– Никак. Если мы не можем установить причину смерти – ставим СВС.
– Можно же понять, отчего человек умер. Например, удушье, отек легких…
– Остановка сердца без видимой причины, как будто выключили. Никаких патологических изменений.
– А инкубационный период?
Он пожал плечами.
– Неизвестен.
Я вздохнул.
– Хорошенькая перспектива.
Он покончил с булочкой и принялся за пирожное.
Меня всегда поражала худощавость французов, особенно француженок. Как им это удается на сыре и вине, да еще рядом с такими кондитерскими! Наверное, дело в естественном отборе: все, склонные к полноте, давно вымерли от обжорства.
– Вы много видели умерших от СВС? Есть у них что‑нибудь общее, возраст, профессия?
Он задумался, потом покачал головой.
– Не знаю, я не заметил.
Вдруг я вспомнил Еноха, историю с самолетом.
– Знаки у всех?
Он развел руками.
– После смерти знаки исчезают. Фальшивых я не видел.
– Да, конечно.
– И это не признак для отбора – знаки у всех.
– Почти, – сказал я и посмотрел на его руку.
Знак, конечно, был. Зря я не ответил на его рукопожатие. Откуда в тебе столько спеси, друг мой Пьетрос? Сразу бы почувствовал, если фальшивка. А откуда столько подозрительности? Служба Безопасности им довольна.
На прощание я протянул ему руку.
Он кивнул и вышел из комнаты.
Я хмыкнул.
Утром прибыл Лука Пачелли. Он ехал поездом. Долго, конечно, но безопаснее, чем самолетом. Пришел ко мне в комнату, поскольку я никуда не мог выходить. Здесь уже был Матвей, и я оставил Шарля. Разговор не представлял особой секретности, да и Шарль тоже врач.
Сеньор Пачелли не сменил монашескую одежду на светскую – остался верен францисканской рясе и сандалиям. При этом стал еще более тощим, вопреки традициям своей нации. Ряса повисла мешком. В волосах вокруг тонзуры проглядывала седина. Он сложил руки домиком и наклонил голову. Крючковатый нос, как клюв птицы, смуглая кожа. Он сам напоминал птицу – ободранного орла.
– В Альпах сошел селевой поток, – сказал он, – Пути оказались под ним. Двое суток ехали! Интересный способ путешествий: поезд плюс вертолет. Уж лучше самолетом.
Я сомневался, что это лучше.
– В Центральном массиве проснулись вулканы, – сказал Матвей. – Ты уже знаешь?
Знаю, у меня есть привычка слушать новости.
– Почему бы им не проснуться? – вслух сказал я. – Им восемь тысяч лет. Для вулкана и миллион – не возраст.