К постпозитивизму относят также ИмреЛакатоса (1925-1974). Для него не характерны резкие заявления в духе Фейерабенда. Он попытался создать взвешенную концепцию, которая преодолела бы слабости, существующие у Поппера и Куна. Лакатос последовательно опирается на историю науки. Ему принадлежит перефразировка слов Канта; «Философия науки без истории науки пуста, а история науки без философии науки слепа» [11].
Лакатос дает классификацию различных «логик открытия», которые отличаются, на его взгляд, представлением о правилах принятия и отбрасывания теорий и «кодексом научной честности» [12]. Индуктивизм (логический позитивизм) исходит из того, что в качестве научных могут быть приняты лишь суждения, которые описывают твердо установленные факты, или являются их индуктивными обобщениями. Научный кодекс здесь суров: суждение должно быть обосновано фактами, либо выведено из ранее обоснованных. Главной проблемой является базисное знание, факты. Лакатос считает, что индуктивистов не интересовала реальная история науки, они строят скорее логическую конструкцию. Их позиция – радикальный интернализм, который проявляется в стремлении искоренить любую метафизику, сопротивляться всем внешним влияниям на науку.
Конвенционализм допускает построение любой теоретической системы, которая объединяет факты в связное целое. Все системы здесь истинны «по соглашению». Любая может быть отброшена, если найдена более простая. Прогресс науки кумулятивен. Теоретический прогресс состоит в достижении большего удобства (простоты). Изобретение более простых теорий – главное открытие. Образцовый пример: Коперник по сравнению с Птолемеем. Кодекс честности менее строг: в конвенционализме нет запрета на недоказуемые спекуляции, теоретические системы могут строиться на основе любых идей.
Третью логику Лакатос называет фальсификационизмом – это концепция Поппера. Здесь ищут смелых фальсифицируемых открытий и великих решающих экспериментов. За каждым открытием стоит теория (гипотеза), которую оно опровергает. Поппер требует от ученых быть смелыми, выдвигая гипотезы, и беспощадными, опровергая их. Кодекс честности запрещает выдвижение нефальсифицируемых гипотез. Любая должна приводиться в столкновение с определенным базисным утверждением и отбрасываться, если ему противоречит. Влияние метафизических идей допускается в контексте открытия (при формулировке гипотезы), но не при проверке.
Лакатос уверен, что реальная история науки фальсифицирует теорию Поппера. Ученые в реальной истории то слишком медлительны, то слишком спешат. Примет медлительности: парадоксы ньютоновской механики были известны задолго до Эйнштейна, но не вели к отказу от нее. Пример спешки: Галилей принял учение Коперника вопреки множеству аргументов против нее и вопреки тому, что она плохо согласовывалась с наблюдениями. Главное, что никто не отказывается от принятых теорий при столкновении с отдельными аномалиями. Проверка теории (тут он согласен с Куном) всегда представляет собой элемент соперничества разных теорий. А титул «решающего эксперимента» часто присваивается открытию задним числом, когда новая теория уже победила. Только через 25 лет после его проведения знаменитый эксперимент Майкельсона – Морли был признан доказательством несуществования эфира. Теория относительности к тому времени уже была принята [13].
Недостатки попперовского подхода Лакатос надеется преодолеть в своей собственной концепции «исследовательских программ», которая является четвертой логикой открытия. В отличие от Куна он считает, что в ходе научных революция сменяются не отдельные теории, или их группы, а целостные исследовательские программы. Исследовательская программа включает в себя «жесткое ядро», в которое входят и некоторые метафизические принципы, позитивную эвристику, которая определяет выбор проблем, и защитный пояс вспомогательных теорий, которые предвидят аномалии и отражают их. История науки – это борьба соперничающих исследовательских программ. Нормальная наука возможна тогда, когда одна из программ захватывает монополию (что бывает, по мнению Лакатоса, редко). Именно ориентацией на исследовательскую программу Лакатос объясняет упорство ученых в отстаивании теории, сталкивающейся с аномалиями. Такое упорство, считает он, вполне рационально (для Поппера, конечно, нет). Научная революция – это всегда длительный процесс вытеснения одной программы другой.
Лакатос постоянно критикует иррационализм Куна. Он считает, что можно сформулировать рациональные критерии прогресса и регресса в науке. Критерием прогресса является то, что теоретический рост предвосхищает эмпирический: теория предсказывает новые факты. Симптомом регресса является то, что теоретический рост отстает: теория дает объяснения случайных открытий задним числом. Однако, подобные критерии не отрицал и Кун. Лакатос тоже признавал, что момент окончательной деградации исследовательской программы установить невозможно, а также то, что не существует гарантии окончательного триумфа какой-то исследовательской программы [14]. Поэтому, возражая ему, Кун писал, что, либо мы оба – иррационалисты, либо никто [15]. Это возражение кажется вполне обоснованным. Но в конце концов это не так важно. Выдвижение исследовательских программ на роль парадигмы было вполне уместным уточнением, как и критика в адрес Поппера. В понятии исследовательской программы еще раз подчеркивается невозможность отделить чисто научные идеи от философских.
Таким образом, дискуссия в рамках позитивистской философии науки позволила выявить целый ряд дополнительных особенностей научного знания, которые первоначально не входили в исходный образ науки. Критика идеи базисного знания, изменение представлений о развитии науки, привлечение внимания к реальной истории науки, формирование более широкого понятия научной рациональности – все это было положительным итогом данных дискуссий. Отход от радикального интернализма в объяснении развития науки тоже был важным результатом. Науку не отделить от философии (даже от умозрительной метафизики) и культуры вообще.
Появление постпозитивизма привлекло внимание к идеям ряда историков науки, которые противостояли интернализму в более ранний период. Но их идеи оставались незаметны в период господства философии науки логического позитивизма, которую они критиковали. Это Александр Койре (1892-1964) и Майкл Полани (1891 – 1976).
Койре – французский историк науки российского происхождения. Основной темой его работ было влияние философских идей на научные теории [16]. Он всегда выступал против интерпретации взаимоотношений науки и философии в духе логического позитивизма: против идей, что доминирование философии было причиной бесплодности античной и средневековой науки, что научная революция началась с восстания против философии и т.д. Научная мысль, считает Койре, никогда не была полностью отделена от философских идей. В конкретных работах он прослеживал философские следы (в т.ч. отголоски платоновской философии) в творчестве Галилея и Ньютона.
Полани известен как автор книги «Личностное знание» [17]. В ней он выступал против противопоставления философии и науки, против утверждений о беспредпосылочности науки, против индуктивизма. Предметом его критики была объективистская трактовка научного знания как безличного. Полани показывает значимость человеческого фактора в науке: личных суждений, таланта отбирать гипотезы, заслуживающие проверки, страстности (личной вовлеченности) ученого. Полани подчеркивает также роль неконцептуальных форм передачи знания: посредством демонстрации, практического соучастия, подражания. Он делит знание на явное и неявное (имплицитное, фоновое). Неявное, с его точки зрения, является основной явного. Врач-диагност всегда знает больше, чем может выразить в словах. Поэтому и нужны неконцептуальные формы передачи знаний.