— Хорошо. Продолжайте. - Иероним беспристрастно наблюдает.
«Представь, что ты стоишь у открытого окна, которое нужно закрыть. Ты продолжишь всё видеть, но сам окажешься за непроницаемой преградой».
«А как открыть твоё окно?».
«Разбей его».
— Триста двадцать один. – Эгон вновь озвучивает верное число прежде, чем Клаэс успевает уточнить, что он имел в виду.
Майну надоедает смотреть в смеющиеся прищуренные глаза Эгона, и он зажмуривается, но, вопреки своим ожиданиям, продолжает видеть. Теперь перед ним не лаборатория, а тесная прямоугольная комнатка, чья площадь такая же крошечная, как размеры кухни в квартире дяди Клаэса. Она плотно заставлена дряхленькой мебелью, всё впритык, пройти буквально негде. Единственное окно закрыто изъеденной молью шторой, комната освещена свечой, над которой склонились два маленьких мальчика. Они сидят на разложенном диване и рисуют на обрывках листов обгрызенными грифельными карандашами. Их головы слишком низко наклонены к бумаге, Клаэс не может разглядеть лиц, да и обстановку не узнаёт. Впрочем, ничего выдающегося в ней нет, обычное общежитие для бедняков, каких на территории Хэавэна не менее полутысячи. Майн хочет переступить порог, но дверь перед ним вдруг резко захлопывается, едва не ударив его по носу.
Он оборачивается, и вновь оказывается в лаборатории, но теперь стоит рядом с Иеронимом и смотрит на себя же самого, сидящего за столом. Эгон тоже рядом. Все, кто находится в лаборатории, неподвижны, они в буквальном смысле застыли, исходя из чего Клаэс делает вывод, что его маленькое путешествие происходит вне времени. Недолго думая, он приближается к Эгону, обходит его со спины и смотрит на карту, которую тот держит в руках, но та пуста. Откуда-то издалека звучит его приглушённый смешок. Подвох. Он всё ещё не пускает к себе.
Проекция лаборатории рассеивается, и Клаэс оказывается в слепящем белоснежном НИЧТО. Глаза быстро привыкают, Майн растерянно осматривается по сторонам, но ни в одном из направлений не видит конца. Вдруг кто-то едва ощутимо толкает его в спину, над ухом вновь раздаётся смех Эгона. Клаэс оборачивается, и видит в метре перед собой ничем не примечательную деревянную дверь без опознавательных знаков. Ручка на ней тоже отсутствует. Обойдя её вокруг, Клаэс не находит ручки и сзади, после чего решает навалиться на дверь плечом. Много сил он не прикладывает, но и без того становится понятно, что ни в одну из сторон открыть не получится.
— Восемьдесят семь. – звучит неизвестно откуда голос Эгона, и звук настолько громок, что Клаэс жмурится от боли в барабанных перепонках и зажимает ладонями уши.
Открыв глаза, он вновь видит перед собой лабораторию.
«У тебя почти получилось, давай ещё разок».
«Не могу».
«Ерунда, всё ты можешь. Сконцентрируйся».
Ни увидеть число Эгона, ни помешать ему увидеть своё у Клаэса не выходит, он даже не представляет себе, что с этим делать. Майн смутно помнит ощущения от пребывания в собственной голове убийцы Нэми, но с уверенностью может сказать, что чувствовал его, а Эгон абсолютно незаметен.
«Я не понимаю».
«Будь внимательней. Только не переборщи, а то сделаешь меня слабоумным».
«Что?».
— Семьсот двадцать два.
Клаэс переводит озадаченный взгляд на Эгона, а тот всё улыбается. Теперь он выглядит ещё хуже, кожа стала мертвецки бледной, в глазах, точно так же, как у Альбера, полопались капилляры, из носа обильно течёт кровь. Это свидетельствует о том, что ему крайне тяжело удерживать оборону, он почти на пределе. Если у Клаэса и получится, то исключительно из-за того, что у Эгона иссякнут резервы.
Майн вскрывает последнюю свою карту, Эгон делает то же самое. Пространство по сторонам утрачивает чёткость, расплывается, преображаясь в неясную смазанную кляксу и образуя узкий коридор между ними. Клаэс пытается посмотреть в сторону, но не может, его взгляд прикован к расширившимся зрачкам Эгона. Вскоре он погружается в них целиком, а за ними вспыхивает уже привычный свет, и вот перед Майном снова знакомая дверь. Он приближается к ней и опускает ладони на гладкую поверхность. Дверь необходимо открыть, нужно применить силу и настойчивость, иначе внутрь не попасть. Эгон мог бы поддаться и впустить гостя добровольно, но машина отслеживает уровень его концентрации, она уловит слабину и накажет. Вот только неизвестно, что хуже. Чем сильнее проявляется упорство взломщика – тем больше усилий приходится прилагать, чтобы удерживать его, это отнимает слишком много жизненной энергии, которой в Эгоне и без того осталось не очень много. Клаэс отчётливо понимает это, он чувствует, как дверь начинает вибрировать под его ладонями.
Эгон испытывает при этом вполне себе реальную боль. Она сравнима с ощущением сильнейшего давления в процессе прессования, будто ты оказался в замкнутом кубическом помещении, пространство которого постепенно уменьшается. Вот ты уже не можешь ни шевельнуться, ни сделать вдох, кости хрустят и ломаются, рёбра пронзают лёгкие, а твоё тело тем временем, подобно бесхозному металлолому, сплющивается под прессом. Майн впитывает эту едва выносимую боль и удивляется, ведь ему самому процесс всё ещё не доставляет дискомфорта. Нужно остановиться. Но Клаэс не хочет. Его не страшит перспектива получить удар током, затягивает само действо и любопытство – сможет ли он пробиться, или Эгон вновь первым увидит его число. Участок мозга, отвечающий за сострадание, просит сжалиться и отступить, но нечто иное, маниакальное и жестокое настаивает на продолжении. Клаэс будто бы и не причастен к собственному выбору, а лишь наблюдает со стороны, не имея возможности вмешаться в спор двух сторон, чьё мнение разделилось и борется за главенство.
Вдруг на двери под пальцами Майна появляются первые трещины, они стремительно расползаются, начинают откалываться и осыпаться мелкие щепки, а затем раздаётся пронзительный треск, и дверь буквально рассыпается, как трухлявая прогнившая доска.
Клаэс широко раскрывает глаза, чувствуя призрачное и слабое подобие взрывной волны, ему показалось, будто на висках затрепетали пряди чёлки, хотя на сквозняк в помещении нет и намёка. Его сознание вернулось в лабораторию. Он немного запыхался - и это все последствия, сущая ерунда. В ладонях всё ещё отзывается фантомное ощущение вибрирующей двери.
В этот же момент глаза Эгона закатываются, и он отклоняется в сторону. Оказавшийся рядом и вовремя среагировавший Альбер успевает подхватить его и удержать. Из уголка приоткрытых губ Эгона течёт слюна, а из ноздрей – кровь. Её слишком много. Альбер с обеспокоенным видом считает пульс на тонкой шее седовласого, Иероним же невозмутимо наблюдает за происходящим и ждёт оглашения результатов.
Клаэс оцепенел. Он совершенно не чувствуют энергию Эгона, он почти напуган гипотетически совершённым убийством, но упрямо тешит себя тем, что оказанный эффект от «взлома» временен.
— Он н-н-не ды-ышит.
Даже эта новость не выводит Иеронима из душевного равновесия. Возможно, это от того, что Эгон уже не раз в некотором смысле умирал, и его критическое состояние не расценивается как нечто непоправимое. Штольберг, сохраняя прежнее спокойствие, быстро оказывается рядом с ним, поднимает Эгона на руки и несёт на стол. Альбер в это время, уже зная наверняка, как принято действовать в подобных ситуациях, включает дефибриллятор, ловко распахивает рубашку на Эгоне, попутно отрывая застёгнутые через одну пуговицы, регулирует настройки аппарата, смазывает электроды токопроводящим гелем, прикладывает их к грудной клетке и даёт первый разряд. Он делает это с отточенным профессионализмом, не мешкая и не нервничая. Иероним держит Эгона за плечи. Его позвоночник выгибается дугой, затем тело вновь обмякает.
Клаэс всё ещё не двигается с места. Он ошарашенно наблюдает за происходящим и ощущает внутри себя нарастающую панику. Пожалуй, никогда прежде он не испытывал ничего подобного. Сердце так часто бьётся, что Клаэс начинает задыхаться. Непреднамеренность убийства никаким образом не оправдывает его, он догадывался, к каким последствиям это может привести, и всё равно продолжал наступление. Просто из-за того, что желал проверить предел своих собственных возможностей. Если бы сейчас перед ним возникло некое божественное существо и предложило обменять собственную жизнь на жизнь Эгона, то Клаэс, нисколько не сомневаясь, согласился бы. Личная симпатия или неприязнь не играли бы в данной ситуации роли, если бы Майн хотя бы заподозрил себя в причастности к чьей-либо смерти, пусть даже постороннего, незнакомого человека, то отдал бы в жертву себя, чтобы спасти пострадавшего.
Альбер засекает положенный интервал времени и даёт второй разряд, который возвращает Эгона к жизни. Он делает глубокий хрипящий вдох и сжимает простынь в кулаках, предпринимая слишком резкую и необдуманную попытку подняться, но Иероним удерживает его:
— Не шевелись, – строго приказывает он. – Дыши размеренно.
Эгон пытается что-то произнести, но у него это не выходит. Губы движутся, а из горла вырываются лишь несвязные приглушённые стоны. Вытаращенными глазами он суматошно осматривает нависших над ним Штольберга и Альбера, но словно не узнаёт их.
— На сегодня испытания окончены, ты свободен. – оповещает Иероним, но Клаэс не сразу соображает, что обратились именно к нему.
Он и сам на эти пару минут перестал дышать вместе с Эгоном. Теперь, после его пробуждения, сознание опустело. Повезло. Но этот факт не меняет общей сути произошедшего.
***