— Прости… мне так жаль… — произносит она едва слышно. — Я пыталась предупредить тебя, Тамара, но оказалась беспомощна...
— Что с тобой случилось?
— Я умерла здесь. Я заблудилась в лесу, начался сильный дождь… — девушка делает паузу, словно пытаясь вспомнить все детали. Её голос слаб и монотонен. — Мне встретилась милая старушка и пригласила к себе, напоила горячим бульоном… Нельзя было этого делать… Она травит нас, это зелье одурманивает голову… Мы теряемся из-за него во времени, перестаём чувствовать что-либо… но слишком поздно это понимаем… Оно заглушает голод и очищает наши тела, выводит всё лишнее, чтобы мы дольше сохранялись… Она мумифицирует нас заживо, забирает нашу жизнь и молодость… каждый день проходит, как год… мы иссыхаем и становимся старухами вместо неё… Моё дитя погибло во мне… Она вытащила его мёртвое, крошечное тельце из меня и… и… она вытащила его и… съела прямо на моих глазах… она съела моё дитя… Она питается только сырой плотью, потому что боится огня… Это место скрыто ото всех, сюда не заходят даже звери, а люди огибают стороной, не замечая… оно словно под непроницаемым куполом, а с воздуха не видно за деревьями... Ни в коем случае больше не пей то, что она тебе даст, иначе уже не сможешь ходить… У тебя всё ещё возможность убежать, прошу, постарайся, расскажи всем, где мы закопаны…
Тамара хочет ответить, что она не может даже подняться – что уж говорить о побеге. Весь рассказ в целом вообще не произвёл на неё должного впечатления, эмоциональный спектр будто атрофировался, единственное, чего хотелось Тамаре – закрыть глаза и снова уснуть. Моргнув, девочка больше не видит перед собой прежней собеседницы. Комната пуста. За окном, судя по всему, наступила глубокая ночь. Вдруг Тамара вспоминает о бабушке. Если девочка сдастся сейчас и предпочтёт уснуть, то больше никогда её не увидит. Зная о проблемах в семье – соседи и знакомые в городе решат, что Тамара тоже убежала или, того хуже, не смогла совладать со стрессом и покончила с собой. Нет, этого никак нельзя допустить. Нужно выбираться. Приходится приложить немало усилий, чтобы приподняться на локтях. Комната кружит в безумной пляске, Тамара морщится, пытаясь унять тошноту, свешивает ноги вниз, хватается за тумбочку и встаёт. Девочку качает из стороны в сторону. Как же всё утомительно, зачем вообще спасаться, ведь жизнь полна разочарований. Можно просто остаться здесь, мирно спать и ни о чём не волноваться. Тамара стискивает зубы и встряхивает головой. Начинает казаться, что эти мысли ей внушают дистанционно. Припадая к стене, она начинает двигаться в направлении двери, которая осталась приоткрытой. Коридор полностью поглощён мраком, здесь нет окон, и даже лунный свет сюда не проникает. На половине пути Тамара сгибается пополам, схватившись одной ладонью за живот, и её выворачивает наизнанку. Очевидно, началось очищающее действие «чая». Становится чуточку легче, потому что с рвотной массой частично выходит и сам яд. Отдышавшись, девочка упрямо идёт дальше. Коридор заканчивается и начинается хлев. Тамара понимает это по кудахтанью кур и хрусту сена под подошвой. Внезапно раздаётся короткий, звонкий треск и скрежет металла, за которым незамедлительно следует пронзительная боль в голени. Девочка теряет равновесие и падает назад. Сперва она не может понять, что произошло, пытается отползти и подняться, но не получается. Затем, когда глаза привыкают к темноте, Тамара видит расставленные на полу лисьи капканы. Их около дюжины, и в одном из них заключена её правая нога. Когда девочка проходила здесь в первый раз – капканов точно не было, значит, они были расставлены в то время, пока она пребывала без сознания. Голень обезображена, осколки раздробленной кости торчат снаружи, хлыщет кровь. А Тамара даже закричать не может, она в ступоре смотрит на увечье. Боль ощущается, но не настолько сильная, какая должна бы возникнуть при получении столь ужасной травмы. Её можно сравнить с ощущением от ушиба коленом об угол тумбочки.
— Вот теперь ты точно никуда не денешься. Тебя придётся вернуться в кровать.
Зофья выходит из темноты, будто отделившись от стены, с которой несколькими мгновениями ранее была единым целым. На её лице уже не милая улыбка, а кровожадный оскал. Она приближается к Тамаре и опускается на корточки в паре метров от неё. Подол сарафана с мягким шуршанием опускается на сено.
— Ничуть не больно, правда? Но это пока. Если откажешься от чая – боль станет невыносимой, ты будешь выть, как раненый волчонок, и умолять меня налить тебе хотя бы кружечку.