Едва наш слух успел забыть о нем,
Раздался новый, словно повторенный
Удар грозы, бушующей кругом:
139
«Я тень Аглавры, в камень превращенной!»[735]
И я, правей, а не вперед ступив,
К наставнику прижался, устрашенный.
142
Уже был воздух снова молчалив.
«Вот жесткая узда, — сказал Вергилий, —
Чтобы греховный сдерживать порыв.
145
Но вас влечет наживка, без усилий
На удочку вас ловит супостат,
И проку нет в поводьях и вабиле.[736]
148
Вкруг вас, взывая, небеса кружат,
Где все, что зримо, — вечно и прекрасно,
А вы на землю устремили взгляд;
151
И вас карает тот, кому все ясно».
Песнь пятнадцатая
Круг второй (окончание) — Круг третий — Гневные
1
Какую долю, дневный путь свершая,
Когда к исходу близок третий час,
Являет сфера, как дитя, живая,
4
Такую долю и теперь как раз
Осталось солнцу опуститься косо;[737]
Там вечер был, и полночь здесь у нас.[738]
7
Лучи нам били в середину носа,
Затем что мы к закатной стороне
Держали путь по выступу утеса,
10
Как вдруг я ощутил, что в очи мне
Ударил новый блеск, струясь продольно,
И удивился этой новизне.
13
Тогда ладони я поднес невольно
К моим бровям, держа их козырьком,
Чтобы от света не было так больно.
16
Как от воды иль зеркала углом
Отходит луч в противном направленье,
Причем с паденьем сходствует подъем,
19
И от отвеса, в равном отдаленье,
Уклон такой же точно он дает,
Что подтверждается при наблюденьи,
22
Так мне казалось, что в лицо мне бьет
Сиянье отражаемого света,
И взор мой сделал быстрый поворот.
25
«Скажи, отец возлюбленный, что это
Так неотступно мне в глаза разит,
Все надвигаясь?» — я спросил поэта.
28
«Не диво, что тебя еще слепит
Семья небес,[739]— сказал он. — К нам, в сиянье,
Идет посол — сказать, что путь открыт.
31
Но скоро в тяжком для тебя сверканье
Твои глаза отраду обретут,
Насколько услаждаться в состоянье».
34
Когда мы подошли: «Ступени тут, —
Сказал, ликуя, вестник благодати, —
И здесь подъем гораздо меньше крут».
37
Уже мы подымались, и «Bead
Misericordes!»[740]пелось нам вослед
И «Радуйся, громящий вражьи рати!»
40
Мы шли все выше, я и мой поэт,
Совсем одни; и я хотел, шагая,
Услышать наставительный ответ;
43
И так ему промолвил, вопрошая:
«Что тот слепой романец разумел,
О «доступе другим» упоминая?»
46
И вождь: «Познав, какой грозит удел
Позарившимся на чужие крохи,
Он вас от слез предостеречь хотел.
49
Богатства, вас влекущие, тем плохи,
Что, чем вас больше, тем скуднее часть,
И зависть мехом раздувает вздохи.
52
А если бы вы устремляли страсть
К верховной сфере,[741]беспокойство ваше
Должно бы неминуемо отпасть.
55
Ведь там — чем больше говорящих «наше»,
Тем большей долей каждый наделен,
И тем любовь горит светлей и краше».
p58
«Теперь я даже меньше утолен, —
Ответил я ему, — чем был сначала,
И большими сомненьями смущен.
61
Ведь если достоянье общим стало
И совладельцев много, почему
Они богаче, чем когда их мало?»
64
И он в ответ: «Ты снова дал уму
Отвлечься в сторону земного дела
И вместо света почерпаешь тьму.
67
Как луч бежит на световое тело,[742]
Так нескончаемая благодать
Спешит к любви из горнего предела,
70
Даря ей то, что та способна взять;
И чем сильнее пыл, в душе зажженный,
Тем большей славой ей дано сиять.
73
Чем больше сонм, любовью озаренный,
Тем больше в нем благой любви горит,
Как в зеркалах взаимно отраженной.
76
Когда моим ответом ты не сыт,
То Беатриче все твои томленья,
И это и другие, утолит.
79
Стремись быстрей достигнуть исцеленья
Пяти рубцов, как истребились два,
Изглаженные силой сокрушенья».
82
«Ты мне даруешь…» — начал я едва,
Как следующий круг возник пред нами,
И жадный взор мой оттеснил слова.
85
И вдруг я словно был восхищен снами,
Как если бы восторг меня увлек,
И я увидел сборище во храме;
88
И женщина, переступив порог,
С заботой материнской говорила:
«Зачем ты это сделал нам, сынок?
91
Отцу и мне так беспокойно было
Тебя искать!» Так молвила она,
И первое видение уплыло.[743]
94
И вот другая, болью пронзена,
Которую родит негодованье,
Льет токи слез, и речь ее слышна:
97
«Раз ты властитель града, чье названье
Среди богов посеяло разлад[744]
И где блистает всяческое знанье,
100
Отмсти рукам бесстыдным, Писистрат,
Обнявшим нашу дочь!» Но был спокоен
К ней обращенный властелином взгляд,
103
И он сказал, нимало не расстроен:
«Чего ж тогда достоин наш злодей,
Раз тот, кто любит нас, суда достоин?»[745]
106
Потом я видел яростных людей,
Которые, столпившись, побивали
Камнями юношу, крича: «Бей! Бей!»
109
А тот, давимый гибелью, чем дале,
Тем все бессильней поникал к земле,
Но очи к небу двери отверзали,
112
И он молил, чтоб грешных в этом зле
Господь всевышний гневом не коснулся,
И зрелась кротость на его челе.[746]
115
Как только дух мой изнутри вернулся
Ко внешней правде в должную чреду,
Я от неложных грез моих очнулся.
118
Вождь, увидав, что я себя веду,
Как тот, кого внезапно разбудили,
Сказал мне: «Что с тобой? Ты как в чаду,
121
Прошел со мною больше полумили,
Прикрыв глаза и шатко семеня,
Как будто хмель иль сон тебя клонили».
124
И я: «Отец мой, выслушай меня,
И я тебе скажу, что мне предстало,
Суставы ног моих окостеня».
127
И он: «Хотя бы сто личин скрывало
Твои черты, я бы до дна проник
В рассудок твой сквозь это покрывало.
130
Тебе был сон, чтоб сердце ни на миг
Не отвращало влагу примиренья,[747]
Которую предвечный льет родник.
133
Я «Что с тобой?» спросил не от смятенья,
Как тот, чьи взоры застилает мрак,
Сказал бы рухнувшему без движенья;
136
А я спросил, чтоб укрепить твой шаг:
Ленивых надобно будить, а сами
Они не расшевелятся никак».
139
Мы шли сквозь вечер, меря даль глазами,
Насколько солнце позволяло им,
Сиявшее закатными лучами;
142
А нам навстречу — нараставший дым
Скоплялся, темный и подобный ночи,
И негде было скрыться перед ним;
145
Он чистый воздух нам затмил и очи.
Песнь шестнадцатая
Круг третий (продолжение)
1
Во мраке Ада и в ночи, лишенной
Своих планет и слоем облаков
Под небом скудным плотно затемненной,
4
Мне взоров не давил такой покров,
Как этот дым, который все сгущался,
Причем и ворс нещадно был суров.
7
Глаз, не стерпев, невольно закрывался;
И спутник мой придвинулся слегка,
Чтоб я рукой его плеча касался.[748]
10
И как слепец, держась за вожака,
Идет, боясь отстать и опасаясь
Ушиба иль смертельного толчка,
13
Так, мглой густой и горькой пробираясь,
Я шел и новых не встречал помех,
А вождь твердил: «Держись, не отрываясь!»
16
И голоса я слышал, и во всех
Была мольба о мире и прощенье
Пред агнцем божьим, снявшим с мира грех.
19
Там «Agnus Dei»[749]пелось во вступленье;
И речи соблюдались, и напев
Одни и те же, в полном единенье.
22
«Учитель, это духи?» — осмелев,
Спросил я. Он в ответ: «Мы рядом с ними.
Здесь, расторгая, сбрасывают гнев».
25
«А кто же ты, идущий в нашем дыме
И вопрошающий про нас, как те,
Кто мерит год календами земными?»
28
Так чей‑то голос молвил в темноте.
«Ответь, — сказал учитель, — и при этом
Дознайся, здесь ли выход к высоте».
31
И я: «О ты, что, осиянный светом,
Взойдешь к Творцу, ты будешь удивлен,
Когда пройдешь со мной, моим ответом».
34
«Пройду, насколько я идти волен;
И если дым преградой стал меж нами,
Нам связью будет слух», — ответил он.
37
Я начал так: «Повитый пеленами,
Срываемыми смертью, вверх иду,
Подземными измучен глубинами;
40
И раз угодно божьему суду,
Чтоб я увидел горние палаты,
Чему давно примера не найду,
43
Скажи мне, кем ты был до дня расплаты
И верно ли ведет стезя моя,
И твой язык да будет наш вожатый».
46
«Я был ломбардец, Марко звался я;[750]
Изведал свет и к доблести стремился,
Куда стрела не метит уж ничья.
49
А с правильной дороги ты не сбился».
Так он сказал, добавив: «Я прошу,
Чтоб обо мне, взойдя, ты помолился».
52
И я: «Твое желанье я свершу;
Но у меня сомнение родилось,
И я никак его не разрешу.
55
Возникшее, оно усугубилось
От слов твоих, мне подтвердивших то,
С чем здесь и там оно соединилось.
58
Как ты сказал, теперь уже никто
Добра не носит даже и личину:
Зло и внутри, и сверху разлито.
61
Но укажи мне, где искать причину:
Внизу иль в небесах? Когда пойму,
Я и другим поведать не премину».[751]
64
Он издал вздох, замерший в скорбном «У!»,
И начал так, в своей о нас заботе:
«Брат, мир‑слепец, и ты сродни ему.
67
Вы для всего причиной признаете
Одно лишь небо,[752]словно все дела
Оно вершит в своем круговороте.
70
Будь это так, то в вас бы не была
Свободной воля, правды бы не стало
В награде за добро, в отмщенье зла.
73
Влеченья от небес берут начало, —
Не все; но скажем даже — все сполна, —
Вам дан же свет, чтоб воля различала
76
Добро и зло, и ежели она
Осилит с небом первый бой опасный,
То, с доброй пищей, победить должна.
79
Вы лучшей власти, вольные, подвластны
И высшей силе, влившей разум в вас;
А небеса к нему и непричастны.[753]
82
И если мир шатается сейчас,
Причиной — вы, для тех, кто разумеет;
Что это так, покажет мой рассказ.
85
Из рук того,[754]кто искони лелеет
Ее в себе, рождаясь, как дитя,
Душа еще и мыслить не умеет,
88
Резвится, то смеясь, а то грустя,
И, радостного мастера созданье,
К тому, что манит, тотчас же летя.
91
Ничтожных благ вкусив очарованье,
Она бежит к ним, если ей препон
Не создают ни вождь, ни обузданье.
94
На то и нужен, как узда, закон;
На то и нужен царь, чей взор открыто
Хоть к башне Града[755]был бы устремлен.
97
Законы есть, но кто же им защита?
Никто;[756]ваш пастырь жвачку хоть жует,
Но не раздвоены его копыта;[757]
100
И паства, видя, что вожатый льнет
К благам, будящим в ней самой влеченье,
Ест, что и он, и лучшего не ждет.
103
Ты видишь, что дурное управленье
Виной тому, что мир такой плохой,
А не природы вашей извращенье.
106
Рим, давший миру наилучший строй,
Имел два солнца,[758]так что видно было,
Где божий путь лежит и где мирской.
109
Потом одно другое погасило;[759]
Меч слился с посохом,[760]и вышло так,
Что это их, конечно, развратило
112
И что взаимный страх у них иссяк.
Взгляни на колос, чтоб не сомневаться;
По семени распознается злак.
115
В стране, где По и Адиче струятся,[761]
Привыкли честь и мужество цвести;
В дни Федерика стал уклад ломаться;[762]
118
И что теперь открыты все пути
Для тех, кто раньше к людям честной жизни
Стыдился бы и близко подойти.
121
Есть, правда, новым летам к укоризне,
Три старика, которые досель
Томятся жаждой по иной отчизне:[763]
124
Герардо славный; Гвидо да Кастель,
«Простой ломбардец», милый и французу;
Куррадо да Палаццо.[764]Неужель
127
Не видишь ты, что церковь, взяв обузу
Мирских забот, под бременем двух дел
Упала в грязь, на срам себе и грузу?»
130
«О Марко мой, я все уразумел, —
Сказал я. — Вижу, почему левиты[765]
Не получили ничего в удел.
133
Но кто такой Герардо знаменитый,
Который в диком веке, ты сказал,
Остался миру как пример забытый?»
136
«Ты странно говоришь, — он отвечал. —
Ужели ты, в Тоскане обитая,
Про доброго Герардо не слыхал?
139
Так прозвище ему. Вот разве Гайя,
Родная дочь, снабдит его другим.
Храни вас бог! А я дошел до края.
142
Уже заря белеется сквозь дым, —
Там ангел ждет, — и надо, чтоб от света
Я отошел, покуда я незрим».
145
И повернул, не слушая ответа.
Песнь семнадцатая
Круг третий (окончание) — Круг четвертый — Унылые
1
Читатель, если ты в горах, бывало,
Бродил в тумане, глядя, словно крот,
Которому плева глаза застлала,
4
Припомни миг, когда опять начнет
Редеть густой и влажный пар, — как хило
Шар солнца сквозь него сиянье льет;
7
И ты поймешь, каким вначале было,
Когда я вновь его увидел там,
К закату нисходившее светило.
10
Так, примеряясь к дружеским шагам
Учителя, я шел редевшей тучей
К уже умершим под горой лучам.
13
Воображенье, чей порыв могучий
Подчас таков, что, кто им увлечен,
Не слышит рядом сотни труб гремучей,
16
В чем твой источник, раз не в чувстве он?
Тебя рождает некий свет небесный,
Сам или высшей волей источен.
19
Жестокость той, которая телесный
Сменила облик, певчей птицей став,
В моем уме вдавила след чудесный;[766]
22
И тут мой дух всего себя собрав
В самом себе, все прочее отринул,
С тем, что вовне, общение прервав.
25
Затем в мое воображенье хлынул
Распятый, гордый обликом, злодей,
Чью душу гнев и в смерти не покинул.
28
Там был с Эсфирью, верною своей
Великий Артаксеркс и благородный
Речами и делами Мардохей.[767]
31
Когда же этот образ, с явью сходный,
Распался наподобье пузыря,
Лишившегося оболочки водной, —
34
В слезах предстала дева, говоря:
«Зачем, царица, горестной кончины
Ты захотела, гневом возгоря?
37
Ты умерла, чтоб не терять Лавины, —
И потеряла! Я подъемлю гнет
Твоей, о мать, не чьей иной судьбины».[768]
40
Как греза сна, когда ее прервет
Волна в глаза ударившего света,
Трепещет миг, потом совсем умрет, —
43
Так было сметено виденье это
В лицо мое ударившим лучом,
Намного ярче, чем сиянье лета.
46
Пока, очнувшись, я глядел кругом,
Я услыхал слова: «Здесь восхожденье»,
И я уже не думал о другом,
49
И волю охватило то стремленье
Скорей взглянуть, кто это говорил,
Которому предел — лишь утоленье.
52
Но как на солнце посмотреть нет сил,
И лик его в чрезмерном блеске тает,
Так точно здесь мой взгляд бессилен был.
55
«То божий дух, и нас он наставляет
Без нашей просьбы и от наших глаз
Своим же светом сам себя скрывает.
58
Как мы себя, так он лелеет нас;
Мы, чуя просьбу и нужду другого,
Уже готовим, злобствуя, отказ.
61
Направим шаг на звук такого зова;
Идем наверх, пока не умер день;
Нельзя всходить средь сумрака ночного».
64
Так молвил вождь, и мы вступили в тень
Высокой лестницы, свернув налево;
И я, взойдя на первую ступень,
67
Лицом почуял как бы взмах обвева;
«Beati, — чей‑то голос возгласил, —
Pacific![769], в ком нет дурного гнева!»
70
Уже к таким высотам уходил
Пред наступавшей ночью луч заката,
Что кое‑где зажглись огни светил.
73
«О мощь моя, ты вся ушла куда‑то!» —
Сказал я про себя, заметя вдруг,
Что сила ног томлением объята.
76
Мы были там, где, выйдя в новый круг,
Кончалась лестница, и здесь, у края,
Остановились, как доплывший струг.
79
Я начал вслушиваться, ожидая,
Не огласится ль звуком тишина;
Потом, лицо к поэту обращая:
82
«Скажи, какая, — я сказал, — вина
Здесь очищается, отец мой милый?
Твой скован шаг, но речь твоя вольна».
85
«Любви к добру, неполной и унылой,
Здесь придается мощность, — молвил тот. —
Здесь вялое весло бьет с новой силой.
88
Пусть разум твой к словам моим прильнет,
И будет мой урок немногословный
Тебе на отдыхе как добрый плод.
91
Мой сын, вся тварь, как и творец верховный, —
Так начал он, — ты это должен знать,
Полна любви, природной иль духовной.
94
Природная не может погрешать;[770]
Вторая может целью ошибиться,
Не в меру скудной иль чрезмерной стать.
97
Пока она к высокому стремится,
А в низком за предел не перешла,
Дурным усладам нет причин родиться;
100
Но где она идет стезею зла
Иль блага жаждет слишком или мало,
Там тварь завет творца не соблюла.
103
Отсюда ясно, что любовь — начало
Как всякого похвального плода,
Так и всего, за что карать пристало.
106
А так как взор любви склонен всегда
К тому всех прежде, кем она носима,
То неприязнь к себе вещам чужда.
109
И так как сущее неотделимо
От Первой сущности,[771]она никак
Не может оказаться нелюбима.
112
Раз это верно, остается так:
Зло, как предмет любви, есть зло чужое,
И в вашем иле[772]вид ее трояк.
115
Иной надеется подняться вдвое,
Поправ соседа, — этот должен пасть,
И лишь тогда он будет жить в покое;
118
Иной боится славу, милость, власть