Добычу скрывшего, и словно зрим,
Как гневом Иисуса он терзаем.[834]
112
Потом Сапфиру с мужем[835]мы виним,
Мы рады синякам Гелиодора,[836]
И вся гора позором круговым
115
Напутствует убийцу Полидора;[837]
Последний клич: «Как ты находишь, Красс,
Вкус золота? Что ты знаток, нет спора!»[838]
118
Кто громко говорит, а кто, подчас,
Чуть внятно, по тому, насколь сурово
Потребность речи уязвляет нас.
121
Не я один о добрых молвил слово,
Как здесь бывает днем; но невдали
Не слышно было никого другого».
124
Мы от него немало отошли
И, напрягая силы до предела,
Спешили по дороге, как могли.
127
И вдруг гора, как будто пасть хотела,
Затрепетала; стужа обдала
Мне, словно перед казнию, все тело,
130
Не так тряслась Делосская скала,
Пока гнезда там не свила Латона
И небу двух очей не родила.[839]
133
Раздался крик по всем уступам склона,
Такой, что, обратясь, мой проводник
Сказал: «Тебе твой спутник оборона».
136
«Gloria in excelsis»[840]— был тот крик,
Один у всех, как я его значенье
По возгласам ближайших к нам постиг.
139
Мы замерли, внимая восхваленье,
Как слушали те пастухи в былом;
Но прекратился трус, и смолкло пенье.
142
Мы вновь пошли своим святым путем,
Среди теней, по‑прежнему безгласно
Поверженных в рыдании своем.
145
Еще вовек неведенье[841]так страстно
Рассудок мой к познанью не влекло,
Насколько я способен вспомнить ясно,
148
Как здесь я им терзался тяжело;
Я, торопясь, не смел задать вопроса,
Раздумье же помочь мне не могло;
151
Так, в робких мыслях, шел я вдоль утеса.
Песнь двадцать первая
Круг пятый (окончание)
1
Терзаемый огнем природной жажды,
Который утоляет лишь вода,
Самаритянке данная однажды,[842]
4
Я, следуя вождю, не без труда
Загроможденным кругом торопился,
Скорбя при виде правого суда.
7
И вдруг, как, по словам Луки, явился
Христос в дороге двум ученикам,
Когда его могильный склеп раскрылся, —
10
Так здесь явился дух,[843]вдогонку нам,
Шагавшим над простертыми толпами;
Его мы не заметили; он сам
13
Воззвал к нам: «Братья, мир господень с вами!»
Мы тотчас обернулись, и поэт
Ему ответил знаком и словами:
16
«Да примет с миром в праведный совет
Тебя неложный суд, от горней сени
Меня отторгший до скончанья лет!»
19
«Как! Если вы не призванные тени, —
Сказал он, с нами торопясь вперед, —
Кто вас возвел на божии ступени?»
22
И мой наставник: «Кто, как этот вот,
Отмечен ангелом, несущим стражу,
Тот воцаренья с праведными ждет.
25
Но так как та, что вечно тянет пряжу,[844]
Его кудель ссучила не вполне,
Рукой Клото намотанную клажу,
28
Его душа, сестра тебе и мне,
Не обладая нашей мощью взгляда,
Идти одна не может к вышине.
31
И вот я призван был из бездны Ада
Его вести, и буду близ него,
Пока могу руководить, как надо.
34
Но, может быть, ты знаешь: отчего
Встряслась гора и возглас ликованья
Объял весь склон до влажных стоп его?»
37
Спросив, он мне попал в ушко желанья
Так метко, что и жажда смягчена
Была одной отрадой ожиданья.
40
Тот начал так: «Гора отрешена
Ото всего, в чем нарушенье чина
И в чем бы оказалась новизна.
43
Здесь перемен нет даже и помина:
Небесного в небесное возврат
И только — их возможная причина.
46
Ни дождь, ни иней, ни роса, ни град,
Ни снег не выпадают выше грани
Трех ступеней у загражденных врат.[845]
49
Нет туч, густых иль редких, нет блистаний,
И дочь Фавманта в небе не пестра,
Та, что внизу живет среди скитаний.[846]
52
Сухих паров[847]не ведает гора
Над сказанными мною ступенями,
Подножием наместника Петра.
55
Внизу трясет, быть может, временами,
Но здесь ни разу эта вышина
Не сотряслась подземными ветрами.[848]
58
Дрожит она, когда из душ одна
Себя познает чистой, так что встанет
Иль вверх пойдет; тогда и песнь слышна.
61
Знак очищенья — если воля взманит
Переменить обитель,[849]и счастлив,
Кто, этой волей схваченный, воспрянет.
64
Душа и раньше хочет; но строптив
Внушенный божьей правдой, против воли,
Позыв страдать, как был грешить позыв.
67
И я, простертый в этой скорбной боли
Пятьсот и больше лет, изведал вдруг
Свободное желанье лучшей доли.
70
Вот отчего все дрогнуло вокруг,
И духи песнью славили гремящей
Того, кто да избавит их от мук».
73
Так он сказал; и так как пить тем слаще,
Чем жгучей жажду нам пришлось терпеть,
Скажу ль, как мне был в помощь говорящий?
76
И мудрый вождь: «Теперь я вижу сеть,
Вас взявшую, и как разъять тенета,
Что зыблет гору и велит вам петь.
79
Но кем ты был — узнать моя забота,
И почему века, за годом год,
Ты здесь лежал — не дашь ли мне отчета?»
82
«В те дни, когда всесильный царь высот
Помог, чтоб добрый Тит отмстил за раны,
Кровь из которых продал Искарьот,[850]—
85
Ответил дух, — я оглашал те страны
Прочнейшим и славнейшим из имен,[851]
К спасению тогда еще не званный.
88
Моих дыханий был так сладок звон,
Что мною, толосатом[852], Рим пленился,
И в Риме я был миртом осенен.
91
В земных народах Стаций не забылся.
Воспеты мной и Фивы и Ахилл,
Но под второю ношей я свалился.[853]
94
В меня, как семя, искру заронил
Божественный огонь, меня жививший,
Который тысячи воспламенил;
97
Я говорю об Энеиде, бывшей
И матерью, и мамкою моей,
И все, что труд мой весит, мне внушившей.
100
За то, чтоб жить, когда среди людей
Был жив Вергилий, я бы рад в изгнанье[854]
Провесть хоть солнце[855]свыше должных дней».
103
Вергилий на меня взглянул в молчанье,
И вид его сказал: «Будь молчалив!»
Но ведь не все возможно при желанье.
106
Улыбку и слезу родит порыв
Душевной страсти, трудно одолимый
Усильем воли, если кто правдив.
109
Я не сдержал улыбки еле зримой;
Дух замолчал, чтоб мне в глаза взглянуть,
Где ярче виден помысел таимый.
112
«Да завершишь добром свой тяжкий путь! —
Сказал он мне. — Но что в себе хоронит
Твой смех, успевший только что мелькнуть?»
115
И вот меня две силы розно клонят:
Здесь я к молчанью, там я понужден
К ответу; я вздыхаю, и я понят
118
Учителем. «Я вижу — ты смущен.
Ответь ему, а то его тревожит
Неведенье», — так мне промолвил он.
121
И я: «Моей улыбке ты, быть может,
Дивишься, древний дух. Так будь готов,
Что удивленье речь моя умножит.
124
Тот, кто ведет мой взор чредой кругов,
И есть Вергилий, мощи той основа,
С какой ты пел про смертных и богов.
127
К моей улыбке не было иного,
Поверь мне, повода, чем миг назад
О нем тобою сказанное слово».
130
Уже упав к его ногам, он рад
Их был обнять; но вождь мой, отстраняя:
«Оставь! Ты тень и видишь тень, мой брат».
133
«Смотри, как знойно, — молвил тот, вставая, —
Моя любовь меня к тебе влекла,
Когда, ничтожность нашу забывая,
136
Я тени принимаю за тела».
Песнь двадцать вторая
Восхождение в круг шестой — Круг шестой — Чревоугодники
1
Уже был ангел далеко за нами,
Тот ангел, что послал нас в круг шестой,
Еще рубец смахнув с меня крылами;
4
И тех, кто правды восхотел святой,
Назвал блаженными, и прозвучало
Лишь «sitiunt»[856]— и только — в речи той;
7
И я, чье тело снова легче стало,
Спешил наверх без всякого труда
Вослед теням, не медлившим нимало, —
10
Когда Вергилий начал так: «Всегда
Огонь благой любви зажжет другую,
Блеснув хоть в виде робкого следа.
13
С тех пор, как в адский Лимб, где я тоскую,
К нам некогда спустился Ювенал[857],
Открывший мне твою любовь живую,
16
К тебе я сердцем благосклонней стал,
Чем можно быть, кого‑либо не зная,
И короток мне путь средь этих скал.
19
Но объясни, как другу мне прощая,
Что смелость послабляет удила,
И впредь со мной, как с другом, рассуждая:
22
Как это у тебя в груди могла
Жить скупость[858]рядом с мудростью, чья сила
Усердием умножена была?»
25
Такая речь улыбку пробудила
У Стация; потом он начал так:
«В твоих словах мне все их лаской мило.
28
Поистине, нередко внешний знак
Приводит ложным видом в заблужденье,
Тогда как суть погружена во мрак.
31
В твоем вопросе выразилось мненье,
Что я был скуп; подумать так ты мог,
Узнав о том, где я терпел мученье.
34
Так знай, что я от скупости далек
Был даже слишком — и недаром бремя
Нес много тысяч лун за мой порок.
37
И не исторгни я дурное семя,
Внимая восклицанью твоему,
Как бы клеймящему земное племя:
40
«Заветный голод к золоту, к чему
Не направляешь ты сердца людские?»[859]—
Я с дракой грузы двигал бы во тьму.[860]
43
Поняв, что крылья чересчур большие
У слишком щедрых рук, и этот грех
В себе я осудил, и остальные.
46
Как много стриженых воскреснет,[861]тех,
Кто, и живя и в смертный миг, не чает,
Что их вина не легче прочих всех!
49
И знай, что грех, который отражает
Наоборот какой‑либо иной,
Свою с ним зелень вместе иссушает.
52
И если здесь я заодно с толпой,
Клянущей скупость, жаждал очищенья,
То как виновный встречною виной».
55
«Но ведь когда ты грозные сраженья
Двойной печали Иокасты пел,[862]—
Сказал воспевший мирные селенья,[863]—
58
То, как я там Клио[864]уразумел,
Тобой как будто вера не водила,
Та, без которой мало добрых дел.
61
Раз так, огонь какого же светила
Иль светоча тебя разомрачил,
Чтоб устремить за рыбарем[865]ветрила?»
64
И тот: «Меня ты первый устремил
К Парнасу,[866]пить пещерных струй прохладу,
И первый, после бога, озарил,
67
Ты был, как тот, кто за собой лампаду
Несет в ночи и не себе дает,
Но вслед идущим помощь и отраду,
70
Когда сказал: «Век обновленья ждет:
Мир первых дней и правда — у порога,
И новый отрок близится с высот».[867]
73
Ты дал мне петь, ты дал мне верить в бога!
Но, чтоб все части сделались ясны,
Я свой набросок расцвечу немного.
76
Уже был мир до самой глубины
Проникнут правой верой, насажденной
Посланниками неземной страны;
79
И так твой возглас, выше приведенный,
Созвучен был словам учителей,
Что к ним я стал ходить, как друг исконный.
82
Я видел в них таких святых людей,
Что в дни Домициановых гонений[868]
Их слезы не бывали без моей.
85
Пока я жил под кровом смертной сени,
Я помогал им, и их строгий чин
Меня отторг от всех других учений.
88
И, не доведши греческих дружин,
В стихах, к фиванским рекам,[869]я крестился,
Но утаил, что я христианин,
91
И показным язычеством прикрылся.
За этот грех там, где четвертый круг,
Четыре с лишним века я кружился.
94
Но ты, моим глазам раскрывший вдруг
Все доброе, о чем мы говорили,
Скажи, пока нам вверх идти досуг,
97
Где старый наш Теренций, где Цецилий,
Где Варий, Плавт?[870]Что знаешь ты про них:
Где обитают и осуждены ли?»
100
«Они, как Персий[871], я и ряд других, —
Ответил вождь мой, — там, где грек[872], вспоенный
Каменами щедрее остальных:
103
То — первый круг тюрьмы неозаренной,
Где речь нередко о горе звучит,
Семьей кормилиц наших населенной.[873]
106
Там с нами Антифонт и Еврипид,
Там встретишь Симонида, Агафона[874]
И многих, кто меж греков знаменит.
109
Там из тобой воспетых — Антигона,
Аргейя, Деифила, и скорбям
Верна Йемена, как во время оно;
112
Там дочь Тиресия, Фетида там,
И Дейдамия с сестрами своими,
И Лангию открывшая царям».[875]
115
Уже беседа смолкла между ними,
И кругозор их был опять широк,
Не сжатый больше стенами крутыми,
118
И четверо служанок дня свой срок
Исполнило, и пятая вздымала,
Над дышлом стоя, кверху жгучий рог,[876]
121
Когда мой вождь: «По мне бы, надлежало
Кнаруже правым двигаться плечом,
Как мы сходили с самого начала».
124
Здесь нам обычай стал поводырем;
И так как был согласен дух высокий,
Мы этим и направились путем.
127
Они пошли вперед; я, одинокий,
Вослед; и слушал разговор певцов,
Дававший мне поэзии уроки.
130
Но вскоре сладостные звуки слов
Прервало древо, заградив дорогу,
Пленительное запахом плодов.
133
Как ель все уже кверху понемногу,
Так это — книзу, так что взлезть нельзя
Хотя бы даже к нижнему отрогу.
136
С той стороны, где замкнута стезя,
Со скал спадала блещущая влага
И растекалась, по листам скользя.
139
Поэты стали в расстоянье шага;
И некий голос, средь листвы незрим,
Воскликнул: «Вам запретно это благо!»[877]
142
И вновь: «Мария не устам своим,
За вас просящим, послужить желала,
А лишь тому, чтоб вышел пир честным.[878]
145
У римлянок напитка не бывало
Иного, чем вода; и Даниил
Презрел еду, и мудрость в нем мужала.
148
Начальный век, как золото, светил,
И голод желудями услаждался,
И нектар жажде каждый ключ струил.
151
Акридами и медом насыщался
Среди пустынь креститель Иоанн;
А как велик и славен он остался,
154
Тому залог в Евангелии дан».
Песнь двадцать третья
Круг шестой (продолжение)
1
Я устремлял глаза в густые чащи
Зеленых листьев, как иной ловец,
Из‑за пичужек жизнь свою губящий,
4
Но тот, кто был мне больше, чем отец,
Промолвил: «Сын, пора идти; нам надо
Полезней тратить время под конец».
7
Мой взгляд — и шаг ничуть не позже взгляда —
Вслед мудрецам я обратил тотчас,
И мне в пути их речь была отрада.
10
Вдруг плач и пенье донеслись до нас, —
«Labia mea, Domine»,[879]— рождая
И наслажденье, и печаль зараз.
13
«Отец, что это?» — молвил я, внимая.
И он: «Быть может, тени там идут,
Земного долга узел разрешая».
16
Как странники задумчиво бредут
И, на пути настигнув проходящих,
Оглянут незнакомцев и не ждут,
19
Так, обгоняя нас, не столь спешащих,
Оглядывала нас со стороны
Толпа теней, смиренных и молчащих.
22
Глаза их были впалы и темны,
Бескровны лица, и так скудно тело,
Что кости были с кожей сращены.
25
Не думаю, чтоб ссохся так всецело
Сам Эрисихтон, даже досягнув,
Голодный, до страшнейшего предела.[880]
28
«Вот те, — подумал я, на них взглянув, —
Которые в Ерусалиме жили
В дни Мариам, вонзившей в сына клюв».[881]
31
Как перстни без камней, глазницы были;
Кто ищет «omo» на лице людском,
Здесь букву М прочел бы без усилий.[882]
34
Кто, если он с причиной незнаком,
Поверил бы, что тени чахнут тоже,
Прельщаемые влагой и плодом?
37
Я удивлялся, как, ни с чем не схоже,
Их страждущая плоть изморена,
Их худобе и шелудивой коже;
40
И вот из глуби черепа одна
В меня впилась глазами и вскричала:
«Откуда эта милость мне дана?»
43
Ее лица я не узнал сначала,
Но в голосе я сразу угадал
То, что в обличье навсегда пропало.
46
От этой искры ярко засиял
Знакомый образ, встав из тьмы бесследной,
И я черты Форезе[883]увидал.
49
«О, не гнушайся этой кожей бледной, —
Так он просил, — и струпною корой,
И этой плотью, мясом слишком бедной!
52
Скажи мне правду о себе, открой,
Кто эти души, два твоих собрата;
Не откажись поговорить со мной!»
55
«Твой мертвый лик оплакал я когда‑то, —
Сказал я, — но сейчас он так изрыт,
Что сердце вновь не меньшей болью сжато.
58
Молю, скажи мне, что вас так мертвит;
Я так дивлюсь, что мне не до ответа;
Кто полн другим, тот плохо говорит».
61
И он: «По воле вечного совета
То древо, позади нас, в брызгах вод,
Томительною силою одето.
64
Поющий здесь и плачущий народ,
За то, что угождал чрезмерно чреву,
В алчбе и в жажде к святости идет.
67
Охоту есть и пить внушают зеву
Пахучие плоды и водопад,
Который растекается по древу.
70
И так не раз, пока они кружат,
Свое терзанье обновляют тени,
Или верней — отраду из отрад:
73
Ведь та же воля[884]шлет их к древней сени,
Что слала и Христа воззвать «Или!»[885],
Когда спасла нас кровь его мучений».
76
И я ему: «С тех пор, как плен земли
Твоя душа на лучший мир сменила,
Еще пять лет, Форезе, не прошли.
79
И если раньше исчерпалась сила
В тебе грешить, чем тяжкий твой порок
Благая боль пред богом облегчила,
82
То как же ты сюда подняться мог?
Я ждал тебя застать на нижней грани,
Там, где выплачивают срок за срок».[886]
85
И он мне: «Сладкую полынь страданий
Испить так рано был я приведен
Моею Неллой.[887]Скорбь ее рыданий,
88
Ее мольбы и сокрушенный стон
Меня оттуда извлекли до срока,
Минуя все круги, на этот склон.
91
Тем драгоценней для господня ока
Моя вдовица, милая жена,
Что в доблести все больше одинока;
94
Сардинская Барбаджа[888]— та скромна