Мы намеренно начали свои исследования с рассмотрения фактов однородных — явлений умирающих на расстоянии — для того, чтобы легче найти им объяснение. Скоро мы дойдем до других явлений; будем подвигаться вперед постепенно, медленно, но верными шагами. Цель этих изысканий в том, чтобы удостовериться, располагает ли положительная наука достаточными основаниями, чтобы доказать существование души как реальной, независимой сущности, и узнать, переживает ли душа разрушение телесного организма. Факты, рассмотренные в предыдущих главах, уже поставили первое из этих положений на твердую почву. Гипотеза о случайности, о нечаянном совпадении была совершенно устранена в вопросе о телепатии благодаря исчислению вероятностей, и теперь мы вынуждены допустить существование психической силы, неведомой, исходящей от человеческого существа и могущей действовать независимо от него на больших расстояниях.
Имея перед глазами столь красноречивую и наглядную совокупность свидетельств, по-видимому, трудно не признать этого вывода.
Не дух самих наблюдателей, тех, кто ощутил эти впечатления, перенесся к умирающему, а наоборот — наблюдателей коснулся дух умирающего. Большинство примеров доказывает, что здесь-то и зиждется причина, а не в ясновидении и двойном зрении субъектов, испытывающих это впечатление.
Очень вероятно, что здесь происходит лучеиспускание, действует способ энергии еще неведомый, колебание эфира, волна, поражающая мозг и дающая ему иллюзию действительности. Ведь все видимые нами предметы ощущаются нами, передаются нашему уму лишь через посредство мозговых образов.
Эта объяснительная гипотеза является, по-моему, необходимой и достаточной, по крайней мере, в отношении большинства изложенных здесь фактов. Эти факты представляют, в сущности, целый порядок явлений, гораздо более распространенных, чем думали до сих пор, и не имеющих ничего сверхъестественного. Роль науки заключается в том, чтобы, во-первых, не отвергать их слепо и, во-вторых, стараться как-нибудь объяснить их. А из всех допустимых объяснений самое простое и вместе с тем само собой напрашивающееся, это то, что душа умирающего воздействует на расстоянии на души известных лиц, испытывающих это впечатление. Явления, видения, зовы, звуки, призраки, перемещения предметов — все кажется фиктивным, ничто не могло бы, например, быть сфотографировано. Помимо некоторых случаев, к которым мы еще вернемся, все происходит исключительно в мозгу субъектов, воспринимающих впечатление. Тем не менее это вполне реально.
Итак, из предыдущих наблюдений можно сделать такой вывод, что одна душа способна воздействовать на другую на расстоянии. Нам кажется совершенно невозможным не сделать этого вывода, имея проверенные факты. Правомерность данного вывода будет убедительно доказана.
Нет ничего романического, несогласованного с наукой в той гипотезе, что мысль способна воздействовать на другой мозг на расстоянии.
Заставьте звучать струну скрипки или фортепиано; на известном расстоянии струна на другой скрипке или фортепиано также задрожит и издаст звук. Колебание воздушных волн передается невидимо.
Приведите в движение намагниченную иглу. На известном расстоянии и без постороннего прикосновения, в силу простой индукции, другая намагниченная игла заволнуется одновременно с первой.
Вот звезда, отстоящая от нас на расстоянии нескольких миллионов миллиардов километров в необъятном пространстве небес; с нее Земля является точкой абсолютно невидимой. Я навожу на эту звезду в центре телескопической чечевицы фотографическую пластинку; луч света начинает действовать на эту пластинку, разъедать, разлагать чувствительный слой и запечатлевать образ. Разве этот факт сам по себе не удивительнее действия мозговой волны, которая на расстоянии нескольких метров, нескольких километров или тысяч километров начинает действовать на другой мозг, находящийся в гармонической связи с первым?
Откуда исходит эта волна? На расстоянии 149 миллионов километров, сквозь так называемую «пустоту», какая-нибудь пертурбация на солнце вызывает у нас северное сияние и магнетическую пертурбацию.
Всякое живое существо есть динамический очаг. Сама мысль есть не что иное, как динамическое действие. Не может быть мысли без соответствующей вибрации мозга. Что в том удивительного, что это содрогание передается на известное расстояние, как это бывает в телефоне или еще лучше в фотофоне (передача речи посредством света) и в телеграфе без проволоки?
Право, при настоящем состоянии наших познаний в области физики эта гипотеза даже и не является чересчур смелой. Она не выходит из рамок наших обычных действий.
Все наши ощущения, приятные, болезненные или безразличные, — все без исключения имеют место в нашем мозгу. Однако мы всегда локализуем их в других частях тела, а не в мозгу. Я обжег себе ногу, уколол палец, вдыхаю приятный запах, ем вкусное кушанье, пью приятный напиток; все эти ощущения инстинктивно относятся к ноге, к пальцу, к носу, ко рту и т. д. В действительности, однако, нервы передают их, все без изъятия, мозгу, и там только мы воспринимаем их. Мы могли бы обжечь себе ногу до кости и не испытать никакого ощущения, если бы нервы, идущие от ноги к мозгу, были перерезаны в каком-нибудь месте на их протяжении.
Факт этот доказан анатомией и физиологией. Еще любопытнее следующее. Нет надобности, чтобы существовала какая-нибудь часть тела, для того, чтобы ее чувствовать. Люди, перенесшие ампутацию, часто испытывают те же ощущения, как будто у них еще существует отнятая часть тела. Обыкновенно уверяют, что эта иллюзия длится лишь некоторое время, пока не заживет рана и больной не перестанет пользоваться врачебным уходом. Но на самом деле такие иллюзии продолжаются с одинаковой силой всю жизнь. Сохраняется ощущение мурашек и боли в тех частях, которых уже не существует. Эти ощущения даже не смутны; чувствуется определенная боль в ампутированных частях тела: в том или другом пальце, в подошве, в ступне и т. д. Человек, у которого была отнята нога от самого бедра, чувствовал по прошествии двенадцати лет те же ощущения, как будто у него были целы даже ступня и пальцы. У другого была отнята рука, но ощущения в несуществующих пальцах никогда у него не пропадали; ему постоянно казалось, что у него рука в согнутом положении. Другой, у которого была раздроблена рука пушечным ядром и потом отнята, ощущал лет двадцать спустя ревматические боли в отсутствующей руке при каждой перемене погоды. Утраченная рука, как казалось ему, была чувствительна к малейшему сквозняку!
У таких лиц иллюзии обостряются в особенности ночью; иногда им приходится ощупывать то место, где должен был быть отсутствующий член, чтобы убедиться в его отсутствии. Ощущение колотья, мурашек, боли, конечно, не сосредоточивается в отсутствующей части тела; следовательно, это ощущение не сосредоточивается там и тогда, когда эта часть тела налицо; так в обоих случаях, в нормальном и в ненормальном состоянии, ощущение помещается не там, где мы предполагаем, а в ином месте не ощущение, а нервное раздражение занимает то место, где предполагается ощущение. Нерв лишь простой проводник; с какой бы точки ни направлялось его сотрясение, пробуждающее действие чувствительных центров, происходит одно и то же ощущение и вызывается один и тот же результат: приписывание ощущения тому месту, которое не есть в действительности центр чувствительности.
При операции ринопластики вырезают кусок кожи со лба, у основания носа и заворачивают его на носовой хрящ. Оперированный субъект всегда ощущает потом на своем лбу прикосновения, каким подвергается его нос.
В результате выходит, что, когда ощущение обусловлено присутствием предмета, более или менее отдаленного от нашего тела, то, если расстояние это сознается нами в силу опыта, мы на этом расстоянии и помещаем наше ощущение. Так это бывает с ощущениями слуха и зрения. Акустический нерв имеет наружное окончание во внутреннем ухе. Зрительный нерв оканчивается во внутренней клеточке глаза. А между тем в действительности мы никогда не помещаем там наши ощущения слуха и зрения, а вне нас и часто на очень большом расстоянии. Нам кажется, что вибрирующие звуки большого колокола дрожат где-то очень далеко и высоко в воздухе; свисток локомотива, как нам кажется, пронзает воздух где-то в пятидесяти шагах налево. Для зрительных впечатлений место, где помещается ощущение, даже отдаленное, еще менее определенно. Это доходит до того, что наши ощущения красок кажутся нам будто отрезанными от нас; мы уже не замечаем, чтобы они принадлежали нам, нам кажется, что они входят в состав предметов. Мы думаем, например, что зеленый цвет, который представляется нам в трех футах от нас на этом кресле, есть принадлежность этого кресла; мы забываем, что он существует лишь в нашей сетчатой оболочке, или, вернее в чувствительных центрах, потрясаемых раздражением нашей сетчатой оболочки. Если мы будем искать его там, мы не найдем его; как ни доказывают нам физиологи, что нервное раздражение, вызывающее ощущение прикосновения, начинается в нервных оконечностях ноги или руки, как они ни стараются убедить нас, что волны эфира ударяют в оконечность нашего зрительного нерва, подобно вибрирующему камертону, ударяющему в поверхность нашей руки, — мы нимало не сознаем этого прикосновения к нашей сетчатой оболочке, даже если направим в эту сторону всю силу нашего внимания. Все наши красочные ощущения, таким образом, выделяются наружу, вне нашего организма, и облекают собою предметы более или менее отдаленные: мебель, стены, дома, деревья, небо и все прочее. Вот почему, когда мы потом о них размышляем, мы перестаем приписывать их себе, они, так сказать, отчуждены, оторваны от нас до того, что кажутся нам чуждыми.
Неизменно цвет и видимый образ суть явления внутренние, лишь кажущиеся наружными. Вся физиологическая оптика основана на этом принципе. Итак, из устройства нашего организма явствует, что мы видим, слышим, наблюдаем данный предмет или существо в силу мозгового впечатления, и для того, чтобы мы думали, что видим, слышим какой-нибудь предмет, прикасаемся к нему, — необходимо и достаточно, чтобы наш мозг воспринял впечатление через посредство волнообразного движения, которое сообщает ему это ощущение.
Мозг, куда сходятся все ощущения, располагает несколькими сотнями, несколькими тысячами нервов, клеточек и междуклеточных нервов, по которым нервный ток распространяется многими сотнями и тысячами раздельных и независимых путей. Эти сложные сообщения устанавливаются тысячами и мириадами клеточек и нервов. Это удостоверено микроскопом, вивисекциями и патологическими наблюдениями. Спинной мозг, длинный столб серого вещества, содержит 62 главные группы нервных узлов, распределенных в тридцать одну пару, которые могут действовать помимо головы отраженным путем. У одного обезглавленного человека с помощью электричества был оживлен спинной мозг; доктор Робен, поскоблив скальпелем левую сторону его груди, увидал, что рука с той же стороны подымается и направляет кисть к раздраженному месту, как бы делая оборонительное движение. Д-р Кусс, отрезав голову у кролика тупыми ножницами, которые разорвали мягкие части так, чтобы воспрепятствовать кровоизлиянию, увидел, что животное без головы соскочило со стола и забегало по залу с совершенно правильными движениями. Жизненные механизмы тесно переплетены между собой и подчинены друг другу; их совокупность представляет не равноправную республику, а целую иерархию подчиненных должностных органов, и система нервных центров в спинном и головном мозгу походит на систему административных властей в государстве. Ее можно сравнить с телеграфной сетью, которая приводит все департаменты в сношение с Парижем, всех префектов с министрами, передает сведения, получает распоряжения. Волна молекулярного изменения распространяется вдоль нервной нити со скоростью, определяемой в 34 метра в секунду для нервов чувствительности и в 27 метров для нервов двигательных.
Дойдя до мозговой клеточки, эта волна вызывает в ней еще большее молекулярное изменение. Нигде не происходит такого большого выделения силы. Можно, словами Тэна, сравнить мозговую клеточку с маленьким пороховым магазином, который при каждом раздражении, посредством вносящего нерва, воспламеняется и передает рефлекторному нерву уже преумноженным импульс, полученный им от нерва вносящего.
Таково раздражение нерва с точки зрения механической. С физической точки зрения, это горение нервного вещества, которое, сгорая, выделяет теплоту. С химической точки зрения это — разложение нервного вещества, которое теряет свой фосфорный жир и свой неврин. С точки зрения физиологической это — действие органа, который, как и все органы, портится от своего собственного действия и, чтобы действовать сызнова, требует восстановления крови.
Но становясь на эти различные точки зрения, мы получаем лишь отвлеченные сведения об этом явлении и, так сказать, общие эффекты; мы не улавливаем его в самой его сути и подробностях, таким, как мы видели бы его, если бы могли проследить за ним глазами или микроскопами, с начала до конца, через все его стадии и из конца в конец его проявлений. С этой точки зрения — исторической и графической — потрясение клеточки есть, несомненно, внутреннее движение ее частичек, и это движение можно сравнить с фигурой в танцах, где весьма разнообразные и многочисленные частички, описав с известной скоростью линию определенной длины и формы, возвращаются каждая на свое первоначальное место, кроме нескольких утомленных танцоров, которые изнемогают, неспособны начать сызнова и уступают свое место свежим силам для того, чтобы фигура могла быть исполнена сызнова.
Вот таков, насколько можно предполагать, физиологический акт, которому соответствует ощущение.
Все явления, касающиеся зарождения и ассоциации мыслей, могут быть объяснены вибрациями мозга и нервной системы, которая ведет от него свое происхождение, как доказал это Давид Гартлей еще в прошлом столетии. Акустика впоследствии просветила нас в этом отношении. Один известный опыт, произведенный Совером, показывает, что звуковая струна звучит не только на всем своем протяжении, но и в отдельности в каждой своей половине, четверти, трети, пятой доле и т. д. Явление подобного же рода может происходить в вибрации мозговых фибров, и в таком случае они имели бы между собою отношения, аналогичные с гармоническими звуками.
Вибрация, вызванная известной мыслью, сопровождалась бы вибрациями, соответствующими сходным мыслям, и это сходство происходило бы от соседства с фибрами, которых они касаются, или от течений того же рода, как электродинамическая индукция.
Во всяком случае каждая мысль и каждая ассоциация идей представляют мозговое движение, вибрацию физического порядка.
Итак, эти колебания, психическое действие на расстоянии, каково бы оно ни было, объясняют телепатические явления. Галлюцинации тут нет, а есть простое, реальное физическое впечатление.
Вы пускаете из воздуха в комнате какую-нибудь определенную ноту, голосом ли, скрипкой ли, или каким-нибудь иным способом — допустим, что это si-бемоль. Струна соседнего рояля, дав этот si-бемоль, будет вибрировать и звучать, между тем как остальные 84 струны останутся глухими и немыми. Если бы эти струны могли мыслить, то, заметив возбуждение струны si-бемоль, они сочли бы ее за одержимую галлюцинацией, за нервную фантазерку только потому, что они сами оказались нечувствительны к воспринятию вибрации, для них чуждой.
Каждое ощущение, как и каждая мысль, соответствует известной вибрации в мозгу, движению мозговых частичек И взаимно, каждое мозговое раздражение порождает ощущение, мысль, как в состоянии бодрствования, так и во сне. Естественно допустить, что вибрация, переданная и воспринятая, дает начало психическому ощущению.
Наоборот, всякая мысль, исключительно внутреннее впечатление, мозговое сотрясение могут вызвать физиологические результаты более или менее серьезные и даже причинить смерть. Много бывает примеров, что люди умирают внезапно от волнения. Давно известно, какое влияние оказывает воображение на самую жизнь человека. Все помнят случай, разыгравшийся еще в 1750 году в Копенгагене с одним приговоренным к смертной казни, которого отдали в руки врачей для того, чтобы они подвергли его опыту подобного рода. За ним проследили до самой смерти включительно. Этого несчастного крепко привязали к столу ремнями, завязали ему глаза и объявили, что ему перережут артерию и выпустят всю кровь до полного истощения. Затем сделали ему незначительный укол в коже на шее, а у его головы поставили сифон с водою так, чтобы ему на шею непрерывно лилась струйка воды и с легким журчаньем стекала в таз на полу. Осужденный, уверенный, что он потерял, по крайней мере, 7–8 фунтов крови, умер от страха.
Другой пример. Один сторож в колледже навлек на себя ненависть учеников. Несколько мальчиков схватили его, заперли в темную комнату и, шутя, подвергли его допросу и суду. Припомнили все его провинности и решили, что одна смерть может служить ему достойным наказанием. Словом — приговорили его к обезглавливанию. Принесли топор, установили среди зала плаху и объявили осужденному, что ему дается три минуты, чтобы принести покаяние в грехах и примириться со своей совестью. Затем, по истечении трех минут, ему завязали глаза, поставили на колени перед плахой с обнаженной шеей; потом проказники изо всех сил хлопнули его по шее мокрым полотенцем, и, смеясь, велели встать. К их изумлению, человек не шевельнулся. Его стали трясти, щупать его пульс, — он был мертв!
Наконец, не так давно в одном английском журнале, «Lancet», было рассказано, что одна молодая женщина, желая покончить с жизнью, съела известное количество порошка от насекомых, затем легла на постель, где ее и нашли мертвой. Произведено было следствие и вскрытие тела. Анализ порошка, найденного в желудке, обнаружил, что этот порошок был совершенно безвредным для человека, а между тем молодая женщина от него умерла.
Мой ученый друг Ш. Рише рассказывает (Revue des deux Mondes, 1886 год), что его отцу предстояло однажды сделать операцию камнесечения одному больному в Hotel-Dieu: больной умер от страха в тот самый момент, когда хирург просто намечал ногтем на коже ту линию, по которой должен идти надрез.
Все психические и физиологические явления помогают нам уразуметь телепатию.
Разумеется, доискиваясь объяснения столь странных явлений, встречаешь на своем пути немало возражений. Первое заключается в том, что эти явления умирающих происходят не всегда и даже не часто, причем случаются вовсе не при таких условиях, при которых их более всего можно бы ожидать, а именно, когда, например, трагическая смерть внезапно разлучает два нежно любящих сердца, или какая-нибудь драма сразу разбивает несколько жизней, или когда тот, кто умирает, положительно обещал, надеялся, желал явиться и дать остающемуся в живых доказательство своего загробного существования. На это можно ответить, что мы не знаем, как совершаются эти проявления, что существуют неведомые законы, трудности, невозможности, что необходимо, чтобы два мозга находились в гармонии, в синхронизме, для того чтобы приходить в содрогание от одного и того же влияния, что близкое единение двух сердец еще не доказывает синхронического равенства двух мозгов, и т. п. В самом деле, подобные явления происходят лишь иногда и то при довольно обыкновенных условиях; поэтому это возражение остается в силе, и оно довольно серьезное.
Да, весьма серьезное. Что касается меня, то мне не раз в жизни случалось терзаться разлукой с любимыми существами. В дни отрочества у меня умер близкий друг, товарищ по классу, — умер, обещая доказать мне свое существование за гробом, если это возможно. Мы так часто обсуждали с ним вместе этот вопрос! Позднее один из моих самых дорогих коллег-писателей предлагал мне такую же сделку, взаимно принятую обоими нами. Еще позднее лицо, особенно привязанное ко мне, исчезло из списка живых как раз в тот момент, когда загадка о загробной жизни увлекала нас обоих, и, расставаясь со мной, уверяло, что его единственным желанием было, чтобы его безвременная смерть послужила мне к разъяснению этой истины. И никогда, ни разу, невзирая на все мои ожидания, мои мечты, я не испытывал никаких таких проявлений. Ничего, ничего и ничего! Ни мой отец, ни мой дед и бабушка, горячо любившие меня, никогда не являлись мне ни в момент своей смерти, ни после разлуки с жизнью.
Мозг мой, вероятно, не способен воспринимать этот род эфирных волн. Никакое ощущение не предупреждало меня о смерти этих близких людей и никакое сообщение ни разу не доходило до меня.
Но роль ученого исследователя, как и роль историка, требует, чтобы он оставался безличным; наши личные впечатления не должны влиять на нас. Во всяком случае правда, добросовестность, откровенность — прежде всего.
Другое возражение — это нелепость некоторых проявлений, как мы уже замечали раньше. Если на расстоянии совершается действие одного ума на другой, то зачем это действие порождает такие странные иллюзии: захлопывается или открывается окно, сотрясается кровать, слышится стук в мебели, катается шар по полу, скрипит дверь и т. п.? Казалось бы, это действие должно быть чисто интеллектуальным, проявиться, например, в слышании голоса любимого существа, видении образа покидающей нас особы, словом — оставаться в пределах психических и духовных.
Это возражение уже слабее предыдущего. Большая часть проявлений состоит из видений и звуков. Что касается других случаев, то мы можем предположить, что сотрясение, происходящее в мозгу умирающего, передается известным клеточкам, известным фибрам другого мозга и создает в этой мозговой области какую-нибудь иллюзию, какое-нибудь впечатление. Волна световая, теплородная, электрическая, магнетическая, поражающая, пронизывающая какой-нибудь предмет, скажем, например, губку, встречает различные сопротивления, смотря по свойству губки, различию в ее плотности, благодаря минеральным веществам, в ней попадающимся, и т. д., и каждая часть губки подвергается влиянию в различных степенях. Прихотливость молнии представляет странности еще более разительные. То молния просто сожжет человека, как вязку соломы, то она испепелит ему руки, оставляя перчатки в целости, то спаяет кольца железной цепи, как на кузнице, то убьет охотника, не разряжая ружья, которое он держит в руках, или рассечет серьгу, не тронув уха, или разденет донага человека, не принеся ему самому никакого вреда, а то довольствуется тем, что похитит у него обувь и шляпу, то, наконец, сфотографирует на груди у ребенка гнездо, схваченное им на вершине дерева, в которое ударила молния, позолотит монеты в портмоне, занимаясь гальванопластикой во всех его отделениях, но не трогая его владельца; иной раз она мгновенно разрушает стену толщиной в шесть футов, опрокидывает вековой замок и ударяет в пороховницу, не производя в ней взрыва.
Словом, в проделках молнии встречается гораздо больше необъяснимых странностей, чем в телепатических явлениях.
В искании истины наш долг запрещает нам оставлять без внимания всякое, хотя бы малейшее возражение. Но возражения, приведенные мною, не мешают фактам существовать и единственным объяснением этих фактов, по моему мнению, может быть только действие на расстоянии одного духа на другой.
Теперь пойдем дальше. Существуют ли вне порядка вещей, рассмотренного нами, примеры, дающие нам возможность допустить вероятность, реальность такого действия? Имеем ли мы проверенные опытом, неоспоримые доказательства передачи мысли без посредства чувств?
Да, имеем. Мы рассмотрим их, констатируем, выясним, потому что в таком разряде явлений, чтобы удостовериться вполне, не мешает удостовериться десять раз вместо одного.
Прежде всего возьмем явления животного магнетизма. Не стану говорить о многочисленных опытах гипнотического внушения, опытах, на которых я лично присутствовал у докторов Пюэля, Шарко, Барети, Люиса, Дюмон-Палье и других; не буду говорить о них не потому, что я сомневаюсь в реальности внушения и самовнушения, но потому, что опыты эти слишком известны и о них бесполезно было бы распространяться.
И в этом порядке исследований также попадаются нередко опыты очень сомнительные и прямо-таки надувательства; сами субъекты признавались мне в этом, обвиняя друг друга в шарлатанстве. Зачастую в подобного рода опытах встречается притворство. Я приведу один только пример. Д-р Люис имел обыкновение предъявлять субъекту, якобы усыпленному, склянки с различными жидкостями, которые он прикладывал ему к затылку. Склянки содержали чистую воду, коньяк, касторовое масло, настой тимьяна, лавровишневую воду, эфир, фиалковую эссенцию и т. д. Субъект всегда угадывал жидкости и часто проявлял симптомы, свойственные приемам каждой из них. К несчастию, для достоверности опыта доктор всегда предъявлял склянки в одном и том же порядке, по крайней мере на тех сеансах, где я присутствовал. Однажды я попросил его изменить порядок. Он не согласился и заметил, что мы не должны набрасывать тени сомнения на добросовестность ясновидящих. На этот раз субъектом была истеричная молодая девушка, актриса в одном из парижских театров. Я вернулся из Иври вместе с нею и не замедлил вполне убедиться в ее притворстве, равно как и в притворстве ее сотрудников в этом опыте. Чтобы подобный опыт имел ценность, необходимо оградить его от всего сомнительного: надо постараться, чтобы запах не проникал сквозь закупорку флаконов, в особенности ввиду обостренного обоняния субъекта, чтобы субъект не мог ничего угадывать, чтобы экспериментатор не подействовал на него внушением и чтобы он сам даже не знал содержимого в склянках.
Но не следует терять времени на рассмотрение сомнительных случаев; нет ничего нелепее потери времени. Жизнь наша и так коротка. Будем выбирать и рассматривать лишь наблюдения, исполненные вполне добросовестно. Кроме того, не будем удаляться от нашего предмета — доказать психическое, мысленное действие одного ума на другой.
Первые доказательства мы найдем в сомнамбулизме. Вот протокол, содержащий три опыта внушения мыслей, проделанных гг. Гуаита и Лиебо в Нанси 9 января 1886 года.
«Мы нижеподписавшиеся, Амбруаз Лиебо, доктор медицины, и Станислав Гуаита, писатель, оба имеющие жительство в Нанси, удостоверяем следующие достигнутые результаты:
1. Девица Луиза Л., усыпленная магнетическим сном, была уведомлена, что ей придется отвечать на один вопрос, который будет ей предложен мысленно, без посредства слов или каких-либо знаков. Д-р Лиебо, наложив руку на лоб субъекта, сосредоточился на минуту, устремляя все свое внимание на желаемый вопрос «Когда вы выздоровеете?» Губы сомнамбулы вдруг зашевелились.
«Скоро», — прошептала она очень явственно. Ее заставили повторить при всех присутствующих самый вопрос, инстинктивно понятый ею. Она выговаривала его в тех же выражениях, в каких он был формулирован в уме экспериментатора.
2. Гуаита, войдя в телепатический контакт с замагнетизированной, предложил ей мысленно другой вопрос: «Придете вы на будущей неделе?»
«Может быть», — был ответ.
На просьбу сообщить присутствующим, каков был мысленный вопрос, замагнетизированная отвечала:
«Вы спросили меня: «Придете ли вы на будущей неделе?»
Ошибка в одном слове этой фразы весьма знаменательна. Казалось, будто девушка запнулась, читая в мозгу магнетизера.
Д-р Лиебо, не желая произносить даже шепотом никакой фразы, которая могла бы быть угадана, написал на бумаге:
«Проснувшись, эта девушка увидит, что ее черная шляпа превратилась в красную».
Записочка была предварительно передана всем присутствующим; затем Лиебо и Гуаита молча положили руки на лоб субъекта, мысленно формулируя условленную фразу. Потом девушка, которой сообщено было, что она увидит в комнате нечто необыкновенное, была разбужена. Без малейших колебаний она устремила взор на свою шляпу и громко засмеялась.
«Это не моя шляпа, такой мне не надо. Правда, форма та же… однако перестаньте шутить, пусть вернут мне мою собственность», — говорила она.
Она отказывалась принять шляпку; поэтому пришлось прекратить галлюцинацию, уверив ее, что шляпка станет прежнего цвета. Д-р Лиебо дунул на шляпу, и девушка признала ее своей.
Таковы результаты, наблюдавшиеся нами сообща.
Станислав Гуаита.
А. А. Лиебо».
За последние годы внушение мыслей было предметом очень интересных исследований; во главе этих трудов следует поставить специальное сочинение д-ра Охоровича. Мы извлекаем из этого труда несколько весьма характерных опытов.
У г. Сушера, бывшего воспитанника политехнической школы, ученого химика, живущего в Марселе, была служанка, деревенская женщина, которая с чрезвычайной легкостью впадала в состояние сомнамбулизма. «Во время магнетического сна, — говорит Сушер, — Лазарина делается до такой степени нечувствительной, что я втыкаю ей иголки в тело и ногти, причем она не ощущает никакой боли и у нее не вытекает ни капли крови. В присутствии инженера Габриеля и еще нескольких друзей я повторял следующие опыты: давал ей пить чистую воду, и она говорила мне, что вода имеет тот именно вкус, который я задумывал: лимонада, сиропа, вина и т. д. Мне посоветовали дать ей вместо питья песку. Этого она не угадала. Тогда я положил песку к себе в рот, и тотчас же она стала плеваться, говоря, что я дал ей песку. В ту минуту я стоял позади ее, и она никоим образом не могла меня видеть».
В этом же роде опыт рассказан графом Мерикуром. Субъект в бодрствующем состоянии выпил стакан воды, причем ему было внушено, что это стакан киршу, и субъект обнаруживал признаки опьянения в продолжение нескольких дней. На основании опытов подобного рода магнетизеры вообразили, что они могут намагнетизировать стакан воды или другой предмет, придать жидкости различные химические и физические свойства. Но здесь магнетизирование бесполезно: мысль действует на мозг субъекта, а не на самый предмет.
«Кто-то подал мне книгу, — продолжает Сушер, — это Робинзон Крузо. Я открываю и рассматриваю картинку, изображающую Робинзона в лодке, Лазарина, на мой вопрос, что я делаю, отвечает: «У вас книга, вы не читаете, а смотрите картинку — на ней изображен человек в лодке». Я приказываю ей описать мне обстановку комнаты, которую она не видела, и она указывала на различные предметы меблировки, по мере того, как я себе представлял их в уме. Значит, передача ей моих мыслей была осуществлена успешно».
Д-р Текст не раз констатировал, что сомнамбулы могут следить за мыслью магнетизера. Он приводит замечательный опыт, когда внушение мысли проявляется в виде галлюцинации.
«Однажды я мысленно окружил себя деревянной загородкой. Ничего не сказав об этом девице Г., молодой, очень нервной особе, я привел ее в состояние сомнамбулизма и попросил ее принести мне мои книги. Дойдя до того места, где я поставил воображаемую загородку, она вдруг запнулась и объявила, что дальше идти не может.
— Какая странная фантазия — соорудить вокруг себя загородку! — сказала она.
Ее взяли за руку, чтобы провести ее дальше, но ее подошвы точно приросли к полу, а корпус нагнулся вперед, и она уверяла, что препятствие давит на нее.
Один студент-медик спросил мою сомнамбулу, каких больных ему вскоре дадут для осмотра на экзамене на получение докторской степени? Она с большой точностью описала трех больных из больницы Hotel-Dieu, тех самых, на которых студент обратил особое внимание и которых он сам желал бы свидетельствовать на экзамене. Она даже прибавила (очень характерная подробность) по поводу одной из пациенток:
— О, какой блестящий глаз у этой женщины… и неподвижный… мне страшно от этого глаза…
— Видит ли она этим блестящим глазом? — спросил студент.
— Погодите… я не знаю… этот глаз твердый… Он не натуральный.
— Из чего же он?
— Из чего-то, что может разбиться, из чего-то блестящего… Ах, она его вынимает, кладет в воду…
У этой больной действительно был вставной стеклянный глаз; эта подробность была мне совершенно неизвестна, потому что я не видел упомянутых больных; но это было известно студенту, задававшему вопросы. Данная подробность была в точности описана сомнамбулой. Откуда она почерпнула этот образ? Очевидно, из сознания вопрошавшего, знания которого через посредство моей психики отражались в ее сознании».
Справедливость требует прибавить, что предсказания сомнамбулы не сбылись: в день экзамена студенту предложили на осмотр совсем других больных, и не было даже и речи о тех, что были описаны сомнамбулой.
Обыкновенно, говорит д-р Шарпиньон, ясновидение смешивают с явлением передачи мыслей. Большинство приводимых опытов состоит в том, чтобы усыпленный субъект мысленно «отправился» к вам в дом или в другое какое-либо место, вам известное. Вы состоите в общении с субъектом, и он почти всегда с большой точностью опишет вам обстановку данного места. Но здесь нет настоящего ясновидения; сомнамбулы черпают знакомые свои описания из ваших же мыслей и образов, содержащихся в вашем сознании.
Один известный фокусник, Роберт Уден, заинтересовался этими вопросами. Он подражал ясновидению и внушению мыслей при помощи ловких проделок. Не веря сомнамбулизму, привыкший творить чудеса в виде фокусов, он ни во что не ставил все чудесное и воображал, что обладает его тайной; на все замечательные явления, приписываемые ясновидению, он смотрел как на фокусничество такого же сорта, как и то, каким он сам забавлял публику. В некоторых городах, где сомнамбулы имели успех, он ради шутки копировал все их опыты и типичные приемы, и ему даже удавалось перещеголять их. Знаменитый демонолог Мирвиль, который в своих опытах нуждался в сомнамбулизме, чтобы приписать все его чудеса духам ада, взялся «обратить» столь опасного противника; он основательно полагал, что если ему удастся доказать Удену, что ясновидение принадлежит к порядку вещей, совершенно чуждых фокусничеству, то свидетельство такого сведущего судьи будет очень важным для будущей пользы сомнамбулизма как феномена, вызывающего к себе повышенный интерес всего общества. Он повел Удена к ясновидящему Алексису. В книге «О духах» Мирвиль рассказывает, какая любопытная сцена разыгралась при этом.
Морен, автор остроумной, но пропитанной скептицизмом книги о магнетизме, утверждает, что Роберт Уден сам подтвердил ему рассказ Мирвиля.
«Я был просто поражен, — говорил фокусник, — здесь не оказывалось ни штукарства, ни надувательства; я был свидетелем действия высшей, непостижимой силы, о которой не имел до сих пор ни малейшего понятия и которой ни за что бы не поверил, не будь у меня доказательств перед глазами. Я был ошеломлен».
Фокусник рассказывает, между прочим, о следующем опыте:
«Алексис, взяв за руки мою жену, сопровождавшую меня, заговорил с ней о событиях минувших, в том числе и о потере одного из наших детей; все обстоятельства оказались совершенно точными».
В данном случае ясновидящий читал в мыслях г-жи Уден ее воспоминания и чувства, более или менее пробудившиеся в ее памяти. Другой случай показывает видение и ясновидение путем передачи воспоминаний.
Один врач, Шомель, большой скептик, также желая убедиться в истинности ясновидческих способностей Алексиса, показал ему маленькую коробочку. Тот, не вскрывая, ощупал ее и сказал: «Там заключается медалька; вы получили ее при очень странных обстоятельствах. Вы были в то время бедным студентом и жили в Лионе на чердаке. Один рабочий, которому вы оказали важные услуги, нашел эту медальку в мусоре; думая, что она может доставить вам удовольствие, он пришел к вам домой, в вашу квартиру на шестом этаже, нарочно, чтобы подарить вам эту вещицу». Это была сущая правда. Конечно, таких вещей невозможно ни угадать, ни узнать случайно.
Бывают случаи зрительных восприятий на расстоянии, независимо от передачи мысли. Об этом мы поговорим позже. Важно установить надлежащие различия и устранить сбивчивость понятий. Цель наша в настоящую минуту заключается в том, <