За ужином его снова забрасывали вопросами. Это назойливое любопытство едва не заставило его подумать о том, что лучше уж сестра Шерин с ее равнодушием. Мастера Пятого ордена ели вместе с учениками, так что Ваэлин уселся рядом с мастером Гарином, вместе с группой начинающих братьев и сестер. Его удивило, что все послушники разного возраста: младшим было не больше четырнадцати, но попадались и люди за пятьдесят. – В наш орден люди часто приходят уже в возрасте, – объяснял мастер Гарин. – Я и сам сюда вступил только в тридцать два года. А до того был в королевской страже, тридцатый пехотный полк, Кровавые Медведи. Да ты про них, небось, слышал. – Их репутация делает им честь, мастер, – соврал Ваэлин, отродясь не слыхавший про такой полк. – А сестра Шерин здесь давно? – Она-то тут с малых лет. Поначалу на кухне прислуживала. А учиться начала, только когда ей четырнадцать стукнуло. Моложе четырнадцати сюда не принимают. У вас-то в ордене не так, верно? – Это всего лишь одно из многочисленных отличий, мастер. Гарин расхохотался от души и откусил большой кусок куриной ноги. Кормили в Пятом ордене примерно так же, как и в Шестом, только меньше. Ваэлин несколько смутился, когда начал, как привык, стремительно поглощать огромные количества пищи и привлек этим насмешливые взгляды соседей по столу. – У нас, в Шестом, есть надо быстро, – объяснил он. – А то, если станешь тянуть, ничего и не останется. – А я слышала, что вас там голодом морят в наказание, – сказала сестра Хенна, толстушка, которую он видел в прачечной. Она задавала больше вопросов, чем другие, и каждый раз, как Ваэлин поднимал глаза, он обнаруживал, что она на него смотрит. – У наших мастеров есть более практичные методы наказания, чем морить голодом, сестра, – ответил ей Ваэлин. – Это когда вас заставляют биться насмерть? – спросил худой Иннис. Вопрос был задан с таким искренним любопытством, что Ваэлин даже обидеться не сумел. – Испытание мечом бывает на седьмой год пребывания в ордене. Это наше последнее испытание. – И вас правда заставляют сражаться друг с дружкой насмерть? – ужаснулась сестра Хенна. Ваэлин покачал головой. – Нам предстоит сразиться с тремя преступниками, приговоренными к смерти. Убийцами, разбойниками и так далее. Если они нас одолеют, их сочтут оправданными, ибо Ушедшие не хотят принимать их Вовне. А если мы одолеем их, нас сочтут достойными носить меч на службе ордену. – Грубо, но просто, – заметил мастер Гарин, громко рыгнул и погладил себя по животу. – Обычаи Шестого ордена могут казаться нам суровыми, дети мои, но не забывайте, что они обороняют нашу Веру от тех, кто стремится ее уничтожить. В былые времена они сражались, чтобы защитить нас. Если бы не они, мы не могли бы дарить Верным уход и исцеление. Подумайте об этом. Сидящие за столом закивали, и разговор на время перешел на другие темы. Интересы Пятого ордена вращались в основном вокруг бинтов, лекарственных трав, различных заболеваний и бесконечно популярной темы нагноений. Ваэлин задался вопросом, не должен ли он был взволноваться, обсуждая испытание мечом, но обнаружил, что не испытывает иичего, кроме легкого беспокойства. О грядущем испытании он знал с первых дней пребывания в ордене – все они о нем знали, это было ежегодное событие, поглазеть на которое собиралась значительная часть городского населения, и, хотя послушникам ордена запрещалось на нем присутствовать, он был наслышан о длительных поединках и о злосчастных братьях, которым недостало мастерства на то, чтобы выдержать последнее испытание. Однако по сравнению с тем, что ему уже довелось пережить, это казалось не более чем одной из многих опасностей, которые ждут впереди. Быть может, в этом и был смысл испытаний: сделать братьев неуязвимыми для опасностей, заставить принять страх как неотъемлемую часть своей жизни. – А у вас есть испытания? – спросил он у мастера Гарина. – Нет, мой мальчик. Тут испытаний нет. Послушники живут в Доме ордена в течение пяти лет, за это время их обучают нужным навыкам. Многие уходят, или их просят уйти, но те, кто останется, научатся лечить людей и будут приставлены к делу в меру своих способностей. Вот я, например, провел двадцать лет в столице Кумбраэля, заботясь о нуждах тамошней небольшой общины Верных. Тяжко это, брат: жить среди тех, кто отрицает Веру! – Королевский указ гласит, что кумбраэльцы – наши братья по Королевству, до тех пор пока они не выносят своих верований за пределы своего фьефа. – Ха! – бросил мастер Гарин. – Может, Кумбраэль и загнали в Королевство королевским мечом, но он по-прежнему стремится проповедовать свои ереси. Ко мне не раз и не два подходили их клирики-богопоклонники, которые стремились обратить меня в свою веру. Кумбраэль и теперь рассылает их за границу фьефа, ища где распространить свою ересь среди Верных. Боюсь, что в грядущие годы вашему и нашему ордену достанется немало работы в Кумбраэле. Он грустно покачал головой. – Это очень жаль: война всегда ужасна. Ваэлину дали келью в южном крыле. В келье ничего не было, кроме кровати и одного-единственного стула. Он быстро разделся и юркнул в постель, наслаждаясь непривычным, но роскошным ощущением прикосновения свежего, чистого белья. Однако, невзирая на комфорт, Ваэлину не спалось: разговоры мастера Гарина о Кумбраэле встревожили его. «Война всегда ужасна». Однако в глазах мастера было нечто, говорящее о том, что в глубине души ему не терпится пойти войной на фьеф еретиков. Кроме того, его беспокоила холодность сестры Шерин. Ей явно не хотелось иметь с ним дела – а Ваэлин обнаружил, что это чрезвычайно его огорчает, – и она не испытывала особого пиетета перед Шестым орденом – что его почему-то не огорчало совершенно. Он решил, что завтра все же постарается добиться ее расположения. Он будет делать все, что она попросит, ни о чем не спрашивая, ни на что не жалуясь. Ваэлин подозревал, что на меньшее она не согласится. Однако сильнее всего ему мешало уснуть то, что аспект Элера отказалась ответить на его вопросы. Ваэлин был так уверен, что она даст ему все ответы, которых он столь жаждет, что возможность отказа даже не приходила ему в голову. «Она же знает! – думал он без тени сомнения. – Отчего же она мне не говорит?» Он так и уснул с вопросами, крутящимися у него в голове. Но сон не принес ему ответов. * * *
Он заставил себя подняться с постели на рассвете, вымылся с головы до ног в корыте во дворе и явился на работу задолго до наступления пятого часа. Шерин все равно пришла раньше. – Принесите бинты из кладовой, – приказала она. – Скоро к воротам сойдутся люди, ищущие лечения. Когда Ваэлин проходил мимо, она нахмурила брови. – От вас пахнет… ну, чуть получше, и то хорошо. Он улыбнулся напоказ, как делал это Норта. – Благодарю, сестра. Первым явился старик с негнущимися суставами, без конца рассказывающий о тех временах, когда он служил моряком. Сестра Шерин вежливо слушала его повествования, втирая бальзам ему в суставы. На прощание она дала банку снадобья ему с собой. Следующим пришел тощий молодой человек с трясущимися руками и красными глазами, который жаловался на сильные боли в животе. Сестра Шерин пощупала ему живот и пульс на запястье, задала несколько вопросов и сказала ему, что Пятый орден не снабжает наркоманов красноцветом. – В задницу его себе засунь, сука орденская! – рявкнул на нее молодой человек. – Попридержи язык! – воскликнул Ваэлин и шагнул вперед, намереваясь выкинуть его вон, но Шерин остановила его сердитым взглядом. Она бесстрастно слушала, как молодой человек не меньше минуты честил ее на все корки, опасливо поглядывая при этом на Ваэлина, а потом вылетел прочь, хлопнув дверью. Его брань разносилась по всему коридору. – Я в защитниках не нуждаюсь, – сказала Шерин Ваэлину. – Ваш богатый опыт тут ни к чему. – Прошу прощения, – ответил он, скрипнув зубами. Улыбнуться, как Норта, на этот раз не вышло. К ним приходили люди любого возраста и вида: мужчины, женщины, матери с детьми, сестры с братьями, изрезанные, избитые или больные. Шерин как будто с первого взгляда инстинктивно понимала природу их страданий и трудилась без отдыха, не покладая рук. Она всех лечила одинаково заботливо и тщательно. Ваэлин смотрел, подавал бинты или лекарства, которые ему было велено, пытался чему-то учиться, но вместо этого не сводил глаз с Шерин. Его завораживало, как меняется у нее лицо за работой: суровость и отстраненность сменялись участием и добротой. Со своими подопечными она смеялась и шутила. Многих она явно хорошо знала. «Потому они к ней и ходят, – осознал он. – Ей не все равно». Он тоже изо всех сил старался помогать: приносил, уносил, успокаивал тех, кому было страшно, неуклюже пытался утешать жен, сестер или детей, которые привели лечиться раненых. Большинству нужно было только дать лекарство или наложить несколько швов, некоторые, те, которых Шерин так хорошо знала, страдали хроническими заболеваниями, и времени на них уходило больше всего, потому что сестра подробно их обо всем расспрашивала, давала советы, выражала сочувствие. Дважды приносили тяжелораненых. Первым был мужчина с раздавленным животом, угодивший под телегу. Сестра Шерин пощупала пульс у него на шее и принялась ритмично давить ему на грудь, упираясь обоими кулаками в грудину. – У него сердце остановилось, – объяснила она. И продолжала делать это, пока изо рта у человека не хлынула кровь. – Все, умер… Она отступила от кушетки. – Пригоните из кладовки каталку и отвезите его в морг. Морг в южном крыле. Да вытрите кровь у него с лица. Родным будет неприятно это видеть. Ваэлину уже случалось видеть смерть, но все же он был поражен ее холодностью. – Как, и все? Неужели вы больше ничего не можете сделать? – У него по животу проехалась телега весом в полтонны. Его кишки превратились в кашу, а позвоночник – в пыль. Я тут ничего сделать не могу. Второго тяжелораненого принесли королевские стражники – уже вечером. Это был крепкий мужик с арбалетным болтом в плече. – Прошу прощения, сестрица, – извинился сержант, с помощью двух стражников взгромоздив свою ношу на стол. – Мы бы не стали отнимать у вас время на подобные пустяки, но, если у нас окажется еще один труп, нам здорово влетит от капитана. Он с любопытством бросил взгляд на синее одеяние Ваэлина. – Эй, брат, а ты, кажись, орденом ошибся! – Брат Ваэлин прибыл к нам, чтобы учиться целительству, – сообщила сержанту сестра Шерин и склонилась над раненым, осматривая рану. – С двадцати футов? – поинтересовалась она. – Скорее, с тридцати! – один из стражников гордо хмыкнул, продемонстрировав свой арбалет. – Да еще на бегу! – Ваэлин… – пробормотал сержант, пристально разглядывая юношу с головы до ног. – Аль-Сорна, верно? – Да, это мое имя. Трое стражников расхохотались. Это был неприятный смех. Ваэлин немедленно пожалел, что утром оставил меч у себя в келье. – Тот маленький брат, что в одиночку положил десятерых Ястребов, – сказал стражник помладше. – А ты выше, чем рассказывали. – Не десятерых, а… – начал было Ваэлин. – Эх, жалко, я этого не видел! – перебил сержант. – Терпеть не могу этих чертовых Ястребов, вечно они пыжатся и важничают. Но, говорят, они замышляют страшную месть. Так что смотри в оба. – Я всегда смотрю в оба. – Брат, – перебила его Шерин, – мне нужен шовный материал, иголка, зонд, зазубренный нож, красноцвет и корровое масло, только не сок, а гель. Да, и еще тазик воды. Ваэлин бросился выполнять поручение, радуясь случаю избавиться от внимания стражников. Он отправился в кладовку и нагрузил на поднос все необходимое. Вернувшись в смотровую, он обнаружил там свалку. Крепкий мужик был на ногах. Он забился в угол, его мускулистая рука стискивала горло сестры Шерин. Один из стражников лежал на полу, из бедра у него торчал нож. Остальные двое стояли, размахивая мечами и выкрикивая яростные угрозы. – Выпустите меня отсюда! – требовал мужик. – Ишь чего захотел! – орал в ответ сержант. – Отпусти ее, и мы тебя пощадим! – Если я сяду, Одноглазый меня прикончит! Прочь с дороги, а не то я этой сучке… Зазубренный нож, который принес Ваэлин, был тяжелее, чем он привык, но бросок был нетрудный. Горло мужика было выставлено напоказ, но в предсмертных судорогах он вполне мог свернуть сестре Шерин шею. Нож вонзился ему в предплечье, рука рефлекторно разжалась, и Шерин рухнула на пол. Ваэлин перемахнул через кушетку, раскидав по пути содержимое подноса, и вырубил мужика несколькими выверенными ударами по нервным узлам на лице и груди. – Не надо! – выдохнула с пола Шерин. – Не убивайте его! Ваэлин посмотрел на мужика, который осел на пол с пустыми глазами. – Зачем мне его убивать? Он помог ей подняться на ноги. – Вы целы? Она помотала головой и отстранилась. – Уложите его обратно на кушетку, – сказала она Ваэлину хриплым голосом. – Сержант, не могли бы вы мне помочь отнести вашего товарища в другую комнату? – Если бы ты пришиб этого ублюдка, брат, ты бы оказал ему большую услугу, – буркнул сержант, вместе с другим стражником поднимая на ноги своего раненого товарища. – Его завтра же вздернут на виселицу! Ваэлину пришлось немало повозиться, поднимая здоровяка с пола: тот состоял в основном из мускулов и весил соответственно. Когда Ваэлин свалил его на кушетку, здоровяк застонал от боли, и глаза у него открылись. – Если у тебя не припрятано еще одного ножа, я бы на твоем месте лежал тихо, – сказал ему Ваэлин. Мужик вперился в него убийственным взглядом, но промолчал. – А кто такой Одноглазый? – спросил у него Ваэлин. – И зачем ему тебя убивать? – Я ему денег должен, – сказал здоровяк. Лицо у него покрылось по́том, он сильно морщился от боли. Ваэлин вспомнил рассказы Френтиса о его уличной жизни и о том, как неудачно брошенный нож заставил его искать убежища в ордене. – Налог? – Три золотых. Я задержал плату. Мы все ему платим. А Одноглазый терпеть не может тех, кто платит без особого рвения… Здоровяк закашлялся, на подбородок вытекла струйка крови. Ваэлин налил стакан воды и поднес ему к губам. – Один мой знакомый когда-то рассказывал мне про человека, которому мальчишка выбил глаз метательным ножом, – сказал Ваэлин. Здоровяк напился и кашлять перестал. – Мальчишку звали Френтис. Жаль, что щенок не убил этого ублюдка. Одноглазый говорит, когда он его поймает, будет год с него живьем шкуру снимать. Ваэлин решил, что ему рано или поздно придется переведаться с Одноглазым. Он пригляделся к болту, который по-прежнему торчал из плеча у здоровяка. – За что это стражники тебя так? – Застукали, когда я выходил со склада с мешком пряностей. Хороший был товар, кабы не попался, я бы на нем шесть золотых заработал, не меньше. «Он умрет за мешок пряностей, – осознал Ваэлин. – Ну и еще за то, что пырнул ножом стражника и пытался задушить сестру Шерин…» – Как тебя зовут? – Галлис. Галлис-Верхолаз меня прозвали. Нет такой стенки, на которую я не мог бы взобраться. Он, поморщившись, приподнял руку, в которой до сих пор торчал зазубренный нож. – Хотя, похоже, больше мне по стенкам не лазить. Все, отлазился! Он расхохотался и тут же скорчился от боли. – Красноцвета не найдется, брат? – Приготовьте настой, – это вернулась сестра Шерин в сопровождении сержанта. – Одна часть красноцвета на три части воды. Ваэлин взглянул на ее горло, покрасневшее и в синяках от пальцев Галлиса. – Вам бы тоже не мешало показаться целителю. В глазах у нее на миг вспыхнул гнев, и Ваэлин понял, что сестра с трудом сдержала резкий ответ. Он не мог понять, отчего она злится: то ли оттого, что оказалась не права, то ли оттого, что он спас ей жизнь. – Пожалуйста, брат, приготовьте настой, – хрипло повторила она. С Галлисом она провозилась больше часа: напоила его красноцветом, потом вынула из плеча арбалетный болт, перепилив древко, затем расширив рану и аккуратно вытянув зазубренный наконечник. Галлис изо всех сил вцепился зубами в кожаный ремень, сдерживая крик. Затем Шерин занялась ножом, который вонзился ему в руку. Его вынуть оказалось сложнее: нож застрял вплотную к крупному кровеносному сосуду. Но после десяти минут работы все же удалось вынуть и его. Наконец она зашила раны, предварительно промазав их корровым гелем. К тому времени Галлис лишился чувств и заметно побледнел. – Он потерял много крови, – сказала Шерин сержанту. – Его пока не следует трогать. – Ну, сестра, долго-то мы ждать не можем, – сказал сержант. – Завтра утром он должен предстать перед судом. – На пощаду ему рассчитывать не стоит? – спросил Ваэлин. – У меня в соседней комнате человек, которому проткнули ногу ножом, – ответил сержант. – К тому же этот ублюдок пытался убить сестру! – Что-то не припомню такого, – сказала Шерин, моя руки. – А вы, брат? «Стоит ли человеческая жизнь мешка с пряностями?» – Совершенно не помню. Лицо у сержанта побагровело от гнева. – Это всем известный ворюга, пьянь и красноцветник. Он бы всех нас перебил, лишь бы выбраться отсюда! – Брат Ваэлин, – спросила Шерин, – когда человек имеет право убивать? – Когда борется за жизнь, – тут же ответил Ваэлин. – Убивать не ради защиты жизни есть отрицание Веры. Сержант презрительно скривился. – Слабодушные орденские засранцы! – буркнул он и вышел из комнаты. – Вы же понимаете, что они его все равно повесят? – спросил у нее Ваэлин. Шерин вынула руки из кровавой воды, и Ваэлин протянул ей полотенце. Она посмотрела ему в глаза – впервые за этот день, – и сказала с твердостью, от которой аж мороз подрал по коже: – Я не допущу, чтобы кто-то умер из-за меня. * * *
Ужинать Ваэлин не пошел, понимая, что после сегодняшних событий он сделался еще популярнее, и чувствуя себя не в силах выносить все эти бесконечные вопросы и проявления восхищения. Вместо этого он укрылся в сторожке у брата Селлина, престарелого привратника, который встретил его накануне утром. Старый брат был, похоже, рад обществу, не задавал вопросов и ни словом не упоминал о событиях минувшего дня, за что Ваэлин был ему благодарен. Вместо этого он, по настоянию Ваэлина, принялся рассказывать о своей жизни в Пятом ордене, доказывая, что не надо быть воином, чтобы насмотреться на войну досыта. – Вот это я заполучил на палубе «Морского задиры», – Селлин продемонстрировал ему странный шрам в форме подковы на внутренней стороне предплечья. – Я зашивал рану в брюхе мельденейского пирата, а он вдруг возьми да и укуси меня – чуть не до костей прокусил! Это было сразу после того, как владыка битв спалил их город, так что ему, думаю, было на что злиться. Наши матросы швырнули его в море. Он поморщился, вспоминая это. – Я умолял их не делать этого, но люди способны на ужасные вещи, когда у них кровь разыграется! – А как вы вообще очутились на боевом корабле? – спросил Ваэлин. – О, я же много лет был личным целителем владыки флота, лорда Мерлиша. Он всегда питал ко мне слабость, с тех пор как я за несколько лет до того вылечил его от сифилиса. Настоящий был капитан старой закалки, море любил как родную матушку, матросов своих любил и даже мельденейцев уважал – говорил, лучших моряков на свете нет. Когда владыка битв сжег их город, у него просто сердце разрывалось. Ну и погрызлись же они из-за этого, я тебе скажу! – Они поссорились? Ваэлину сделалось любопытно. Брат Селлин был одним из немногих людей, кто не стал с самого начала знакомства тыкать ему в нос тем, что владыка битв – его отец. На самом деле, он, похоже, об этом просто не подозревал. Хотя Ваэлин предполагал, что старик просто столько времени прослужил Вере, что привычка отделять ее служителей от их семейных связей сделалась его второй натурой. – О да! – продолжал Селлин. – Владыка флота Мерлиш обозвал его мясником, убийцей невинных душ, сказал, что он навеки опозорил Королевство. Все, кто это слышал, подумали было, что владыка битв схватится за меч, но он только сказал: «Верность – моя сила, милорд». Селлин вздохнул, отхлебнул из кожаной фляжки, в которой, как подозревал Ваэлин, содержалось нечто подобное той жидкости, которую брат Макрил называл «братним другом». – Бедный старый Мерлиш! На обратном пути он всю дорогу не выходил из своей каюты, а когда мы пристали, отказался явиться к королю с докладом. Вскоре после этого он умер, сердце сдало по пути на Дальний Запад. – А вы сами это видели? – спросил Ваэлин. – Вы видели, как горел город? – Видел. Брат Селлин сделал большой глоток из фляжки. – Еще бы мне это не видеть! Зарево было видно за много миль. Но по-настоящему стыла кровь не от этого зрелища, а от звуков. Мы стояли на якоре за добрые полмили от берега, и даже там были слышны вопли. Тысячи людей – мужчины, женщины, дети, – кричащие в огне… Он содрогнулся и отхлебнул еще. – Простите, брат. Мне не следовало об этом расспрашивать. Селлин пожал плечами: – Что было, то прошло, брат. Нельзя вечно жить в прошлом. Можно только учиться у него. Он посмотрел в сгущающиеся сумерки. – Ступай-ка ты лучше, а то останешься без ужина. Ваэлин нашел сестру Шерин в трапезной. Она ела в одиночестве, как то было у нее в обычае. Он сел напротив, ожидая, что она его укорит или вообще откажется сидеть с ним за одним столом, но Шерин ничего не сказала. На столе было довольно разных блюд, но Шерин ограничилась маленькой тарелкой с хлебом и фруктами. – Можно мне? – спросил Ваэлин, указывая на еду. Она пожала плечами, и он наложил себе ветчины и курицы и принялся жадно есть. Она посмотрела на него с нескрываемым отвращением. Он усмехнулся: ему сделалось приятно, что она недовольна, хотя самому же от этого стало неловко. – Я проголодался. На ее лице промелькнула слабая тень улыбки, и она отвела взгляд. – У нас в Шестом ордене в одиночку никто не ест, – сказал ей Ваэлин. – У всех – своя группа. Мы живем вместе, едим вместе, сражаемся вместе. У нас есть причины называть друг друга братьями. Тут у вас, похоже, все иначе. – Мои братья и сестры чтут мое уединение, – ответила она. – Потому что вы какая-то особенная? Вы умеете то, чего они не умеют, да? Она откусила яблоко и ничего не ответила. – Как там вор? – спросил Ваэлин. – Неплохо. Его перевели на верхний этаж. Сержант выставил у его двери двоих стражников. – Вы собираетесь выступить на суде в его защиту? – Ну конечно! Хотя было бы лучше, если бы и вы тоже выступили. Я чувствую, что ваше слово будет весить больше моего. Он откусил ветчины, запил водой. – Скажите, сестра, что вас заставляет так заботиться о таком человеке, как он? Ее лицо посуровело. – А что заставляет вас быть таким равнодушным? На некоторое время за столом воцарилось молчание. Наконец он сказал: – Вы знаете, что моя мать обучалась здесь? Она была сестрой, как и вы. Она покинула Пятый орден, чтобы стать женой моего отца. Она никогда мне не рассказывала, что служила здесь, никогда не говорила со мной об этой стороне своей жизни. Я пришел сюда за ответами. Я хотел узнать, кем была она, кем был я, кем был мой отец. Но аспект мне ничего говорить не хочет. Вместо этого она приставила меня к вам – думаю, это само по себе и есть ответ. – Ответ на что? – По крайней мере, на то, кем была моя мать. Возможно, отчасти и на то, кто такой я сам. Я не такой, как вы. Я не целитель. Я бы убил сегодня этого человека, если бы смог. Мне уже случалось убивать людей. А вы никого убить не можете, и она убивать не могла. Вот кто она была. – А ваш отец? «Тысячи людей – мужчины, женщины, дети, – кричащие в огне… «Верность – моя сила». – Он – человек, который сжег целый город, потому что так велел король. Ваэлин отодвинул тарелку и встал из-за стола. – Я выступлю в защиту Галлиса перед судом. Увидимся в пятом часу. * * *
Поутру оказалось, что перед судом выступать не придется: ночью Галлис сбежал. Охранники вошли в его палату на верхнем этаже и обнаружили, что комната пуста, а окно распахнуто. Снаружи была стена почти в тридцать футов высотой, и зацепиться там было особо не за что. Ваэлин высунулся в окно и посмотрел вниз, во двор. – Галлис-Верхолаз… – пробормотал он. – С такими ранами, как у него, он и ходить-то толком не мог! Сестра Шерин подошла ближе и принялась изучать стену. Ее близость одновременно пьянила и смущала Ваэлина, но сама Шерин этого как будто не замечала. – Просто не представляю, как ему это удалось! – Мастер Соллис говорит, человек не ведает своей подлинной силы, пока не испытает страха за свою жизнь. – Сержант обещает, что выследит этого человека, даже если ему придется гоняться за ним всю оставшуюся жизнь. Шерин отошла, оставив у Ваэлина смешанное чувство сожаления и облегчения. – Наверное, он так и поступит. Либо я увижу его снова, когда его приволокут с очередной раной, которую мне придется исцелять. – Если он достаточно умен, он сядет на ближайший корабль и к ночи будет уже далеко отсюда. Шерин покачала головой. – Отсюда не уходят, брат. Что бы им ни грозило, люди остаются здесь и продолжают жить прежней жизнью. Ваэлин снова обернулся к окну. Южные кварталы просыпались навстречу новому дню, бледное утреннее небо было уже слегка тронуто дымом из труб, который будет висеть над крышами до самого заката, тени становились короче, выставляя напоказ улицы, заваленные дерьмом и отбросами, по которым там и сям были разбросаны фигурки пьяниц, одурманенных или бездомных. До ушей уже доносились слабые отголоски ссор и драк. Ваэлин задался вопросом, сколько еще людей принесут сюда сегодня. – Но зачем? – спросил он вслух. – Зачем оставаться в таком месте, как это? – Я же осталась, – сказала Шерин. – Вот и они тоже. – Вы родились тут? Она кивнула. – Мне повезло: я прошла курс обучения всего за два года. Аспект предлагала мне на выбор любое место в Королевстве. Я выбрала это. Судя по тому, как неуверенно она говорила, Ваэлин, вероятно, был первым, кому Шерин так много рассказала о своем прошлом. – Потому что тут… ваш дом? – Потому что я чувствовала, что мое место – здесь. Она направилась к двери. – Пора за работу, брат! * * *
Следующие несколько дней были утомительными, но плодотворными – не в последнюю очередь благодаря тому, что Ваэлин работал при сестре Шерин. Нескончаемая процессия больных и раненых, тянувшаяся в двери, давала ему массу возможностей улучшить свои скромные навыки целителя, а Шерин стала делиться с ним своими знаниями, обучая его, как лучше зашивать рану и какие травы следует применять при головной боли или боли в животе. Однако вскоре сделалось очевидно, что ему не суждено перенять ее искусство: Шерин определяла болезни на глаз и на слух так уверенно, что это напоминало Ваэлину его собственное мастерство в обращении с мечом. По счастью, свои собственные навыки ему пускать в ход больше не приходилось: после первого дня уровень агрессии у пациентов заметно снизился. По южным кварталам разнесся слух, что в Доме Пятого ордена появился брат из Шестого, и большинство наиболее темных личностей, приходивших за лечением, благоразумно помалкивали и сдерживали свою склонность к насилию. Единственным неприятным моментом во время пребывания в Пятом ордене было неослабевающее внимание со стороны прочих братьев и сестер. Ваэлин по-прежнему ужинал поздно вечером, вместе с сестрой Шерин, и вскоре они обнаружили, что к ним присоединилась стайка учеников, жаждущих послушать рассказы Ваэлина о жизни в Шестом ордене или о том, как он «спас сестру Шерин» – не прошло и нескольких дней, как эта история сделалась местной легендой. Как всегда, самой внимательной его слушательницей была сестра Хенна. – А тебе разве не было страшно, брат? – спрашивала она, глядя на него расширенными карими глазами. – Когда этот огромный головорез хотел убить сестру Шерин? Тебя это не напугало? Сидящая рядом с ним Шерин, которая до того стоически сносила это вторжение в ее трапезы, нарочно с громким звоном уронила нож на тарелку. – Я… меня приучили обуздывать свой страх, – ответил Ваэлин и тут же осознал, как самодовольно это звучит. – Хотя, конечно, мне это удается хуже, чем сестре Шерин, – поспешно добавил он. – Она все это время оставалась абсолютно спокойной. – Ой, да ее вообще ничто не волнует! – Хенна махнула рукой. – Так почему же ты его не убил? – Сестра! – воскликнул брат Керлис. Она потупилась, щеки у нее залились краской. – Извините… – пробормотала она. – Ничего, сестра, это неважно. Ваэлин неуклюже похлопал ее по руке, отчего Хенна зарделась еще сильнее. – У нас с братом Ваэлином сегодня было много работы, – сказала сестра Шерин. – Нам хотелось бы поужинать в тишине. И, хотя она была никакая не начальница, ее слово явно имело вес: их собеседники немедленно разошлись по своим комнатам. – Они вас уважают, – заметил Ваэлин. Шерин пожала плечами: – Может быть. Но меня тут не любят. Большинство братьев и сестер мне завидуют. Аспект меня предупреждала, что такое может случиться. Судя по ее тону, ее это не особенно тревожило: Шерин просто констатировала факт. – Быть может, вы слишком сурово их судите. Если бы вы больше с ними общались… – Я здесь не ради них. Пятый орден – это всего лишь средство помогать людям, которым мне следует помогать. – И места для дружбы тут нет? Ни единой души, которой можно было бы поведать тайные мысли, с кем разделить свою ношу? Она опасливо взглянула на Ваэлина. – Вы же сами сказали, брат: тут у нас все иначе. – Ну что ж, может быть, вас это не радует, но, надеюсь, вы понимаете, что я вам друг? Шерин промолчала. Она сидела неподвижно, не поднимая глаз от своей полупустой тарелки. «Не такой ли была и моя мать? – подумал Ваэлин. – Быть может, она тоже испытывала отчуждение из-за того, что была очень способной? Может, и ей тоже завидовали?» Ему трудно было это представить. Он помнил дружелюбную, теплую, открытую женщину. Вряд ли она когда-то была такой закрытой и замкнутой, как Шерин. «Шерин стала такой из-за того, что происходило с ней там, за воротами, – осознал Ваэлин. – Там, в южных кварталах. Жизнь моей матери, наверно, была совсем другой». И тут он задался вопросом, который никогда прежде не приходил ему в голову. «А кем она была до того, как пришла сюда? Как ее девичья фамилия? Кто были ее родители?» Озабоченный этими мыслями, он встал из-за стола. – Спокойной ночи, сестра. Увидимся утром. – Завтра ведь ваш последний день здесь, у нас, не так ли? – спросила она, подняв глаза на него. Глаза у Шерин, как ни странно, блестели ярче обычного. Можно было подумать, будто она плачет, хотя, конечно, это было совершенно немыслимо. – Да, действительно. Но я все равно надеюсь успеть узнать что-нибудь еще, прежде чем покину ваш орден. – Да… Она отвернулась. – Да, конечно. Спокойной ночи. – И вам того же, сестра. * * *