Élégie
Le ciel et les oiseaux venaient se reposer
Sur deux cyprès que le vent tiède enlaçait presque
Comme un couple d'amants à leur dernier baiser
La maison près du Rhin était si romanesque
Avec ses grandes fenêtres son toit pointu
Sur lequel criait par instants la girouette
Au vent qui demandait si doucement Qu'as‑tu
Et sur la porte était clouée une chouette
Nous parlions dans le vent auprès d'un petit mur
Ou lisions I'inscription d'une pierre mise
A cette place en souvenir d'un meurtre et sur
Laquelle bien souvent tu t'es longtemps assise
– Gottfried apprenti de Brühl l'an seize cent trente
Ici fut assassiné
Sa fiancée en eut une douleur touchante
Requiem aeternam dona ei Domine –
Le soleil au déclin empourprait la montagne
Et notre amour saignait comme les groseilliers
Puis étoilant ce pâle automne d'Allemagne
La nuit pleurant des lueurs mourait à nos pieds
Et notre amour ainsi se mêlait à la mort
Au loin près d'un feu chantaient des bohémiennes
Un train passait les yeux ouverts sur l'autre bord
Nous regardions longtemps les villes riveraines
Элегия
Слетались облака и стаи птиц ночных
На кипарисы Бриз кружил благоговейно
Как у возлюбленных сплетая ветви их
Как романтичен был тот домик возле Рейна
С такими окнами большими и с такой
Крутою крышею где флюгер басовито
Скрипел в ответ на шепот ветра Что с тобой
А ниже на дверях была сова прибита
Над низкою стеной бриз пел и выл взахлеб
А мы болтали и читали то и дело
На камне выбитую надпись в память об
Убийстве Ты порой на камне том сидела
– Здесь в тысяча шестьсот тридцатом убиенный
Почиет Готфрид молодой
В душе невесты он пребудет незабвенный
Усопшему Господь навек даруй покой –
Гора вдали была обагрена закатом
Наш поцелуй как сок смородиновый тек
И ночь осенняя мерцающим агатом
В слезах падучих звезд легла у наших ног
Сплетались крыльями любовь и смерть над нами
Цыгане с песнями расселись у костров
Мчал поезд глядя вдаль открытыми глазами
Мы вглядывались в ночь прибрежных городов
Passion
J'adore un Christ de bois qui pâtit sur la route
Une chèvre attachée à la croix noire broute
A la ronde les bourgs souffrent la passion
Du Christ dont ma latrie aime la fiction
La chèvre a regardé les hameaux qui défaillent
A l'heure où fatigués les hommes qui travaillent
Au verger pâle au bois plaintif ou dans le champ
En rentrant toumeront leurs faces au couchant
Embaumé par les foins d'occidental cinname
Au couchant où sanglant et rond comme mon âme
Le grand soleil païen fait mourir en mourant
Avec les bourgs lointains le Christ indifférent
Страсти Христовы
У придорожного Христа стою опять я
Крест почернел коза пасется у распятья
А хутора вокруг томятся от страстей
Того кто вымышлен но мне всего милей
Лачуги вразнобой видны на заднем плане
Коза глядит с тоской как под вечер крестьяне
Покинув бедный лес оставив нищий сад
Бредут усталые уставясь на закат
Пропахший скошенной травой сухой и пряной
Как бог языческий округлый и багряный
Под стать моей душе уходит солнце в ночь
Ни людям ни Христу ее не превозмочь
Crépuscule
Ruines au bord du vieux Rhin
On s'embrasse bien dans votre ombre
Les mariniers qui voient de loin
Nous envoient des baisers sans nombre
La nuit arrive tout à coup
Comme l'amour dans ces ruines
Du Rhin là‑bas sortent le cou
Des niebelungs et des ondines
Ne craignons rien des nains barbus
Qui dans les vignes se lamentent
Parce qu'ils n'ont pas assez bu
Ecoutons les nixes qui chantent
Сумерки
Руины Рейна‑старика
Здесь тень здесь мы нежны и кротки
Но открывает нас река
И поцелуи шлют нам с лодки
Внезапно как любовь на нас
Нисходит вечер на руины
И нам являются тотчас
То нибелунги то ундины
По виноградникам ночным
Разносятся хмельные пени
Там гномы пьют Все мало им
Не бойся слушай Рейна пенье
Plongeon
Pique une tête pour pêcher les perles du fleuve
Dit vert qui est bleu et jaunit qu'il neige ou pleuve
Dans l'eau d'acier ton ombre te précédera
Les vents chantent Jouhé les cors cornent Trara
Tête en bas les yeux ouverts peche la perle
Chois tout nu jambes ouvertes у grec ou pairle
Et des vapeurs pleins de mouchoirs descendent le Rhin
Sur l'autre rive et en rampant s'enfuit un train
Прыжок в воду
За жемчугом речным вниз головой сквозь воду
То голубую то как охра в непогоду
Тень впереди тебя летит в стальную мглу
Рога трубят Тра‑ра ветра гудят У‑у
Вниз головой глаза открыты промельк плоти
И ноги буквой «V» распахнуты в полете
А корабли плывут волне наперерез
И поезд берегом ползет прополз исчез
Les bacs
Les bacs du Rhin s'en vont et viennent
Au long de la belle saison
Et les passeurs qui les déchaînent
Dorment dessus dans la maison
Les bacs du Rhin у vont et viennent
Passant la vie et le trépas
Radeaux perdus on ne voit pas
Dans l'eau les chaînes qui les tiennent
Le passeur a dans la maison
Un petit lit qui n'est qu'un cofrre
Un saint Christophe à qui l'on offre
Des fleurs dans la belle saison
Un chapelet et des bouteilles
Pleines jusqu'à leur long goulot
De vrai vin clair comme le flot
D'or comme ses boucles d'oreilles
Et lorsque la cloche a sonné
Dans la nuit sur la rive adverse
Sous les étoiles sous l'averse
Le vieux passeur jure en damné
Chaussé de sandales d'étoffe
A pas sourds il va déchaîner
Et laissant la cloche sonner
Invoque le bon saint Christophe
Sur l'autre rive Entrez Jésus
Passez beau gars Venez la belle
Le bac est mieux qu'une nacelle
Pour prier pour aimer dessus
Parfois on a meilleure charge
Landaus charrettes c'est selon
De beaux vapeurs passent en long
Et le bac toujours passe en large
Passeur passe jusqu'au trépas
Les bacs toujours s'en vont et viennent
Et les chaînes qui les retiennent
Dans l'eau claire ne se voient pas
D'ahan les passeurs les déchaînent
Il faut passer il faut passer
Passer et puis recommencer
Les bacs du Rhin у vont et viennent
Паромы
По Рейну движутся паромы
Весной и летом там и тут
На них паромщики как дома
И тянут лямку и живут
За годом год снуют паромы
Покуда не уснут на дне
Влекут их цепи в глубине
Невидимы и невесомы
Паромщик в будке день‑деньской
Проводит на лежанке сгорбясь
Святого Христофора образ[17]
Да перед ним цветы весной
Да четки да его услада
Две‑три бутыли под столом
С прозрачным золотым вином
Иного старику не надо
Когда же колокол зовет
С ночного берега порою
Под ливнем или под луною
Паромщик крестится и вот
Встает обувку надевает
Гремит цепями гонит сон
Святого Христофора он
Себе на помощь призывает
Входите все И ты Христос
И вы ребята и красотки
Здесь места больше чем на лодке
Вам для любви молитв и слез
А все ж ему милей картина
Карет погруженных на борт
Все вдоль реки плывут Он горд
Что правит поперек стремнины
До смерти кружат по волне
Паромщики снуют паромы
В воде их цепи невесомы
И не видны на глубине
До изнуренья до истомы
Тяни паром тяни паром
Туда оттуда чередом
По Рейну движутся паромы
Dans le jardin d'Anna
Certes si nous avions vecu en l'an dix‑sept cent soixante
Est‑ce bien la date que vous déchiffrez Anna sur ce banc de pierre.
Et que par malheur j'eusse été allemand
Mais que par bonheur j'eusse été près de vous
Nous aurions parlé d'amour de façon imprécise
Presque toujours en français
Et pendue éperdument à mon bras
Vous m'auriez écouté vous parler de Pythagoras
En pensant aussi au café qu'on prendrait
Dans une demi‑heure
Et l'automne eût été pareil à cet automne
Que l'épine‑vinette et les pampres couronnent
Et brusquement parfois j'eusse salué très bas
De nobles dames grasses et langoureuses
J'aurais dégusté lentement et tout seul
Pendant de longues soirées
Le tokay épais ou la malvoisie
J'aurais mis mon habit espagnol
Pour aller sur la route par laquelle
Arrive dans son vieux carrosse
Ma grand‑mère qui se refuse à comprendre l'allemand
J'aurais écrit des vers pleins de mythologie
Sur vos seins la vie champêtre et sur les dames
Des alentours
J'aurais souvent cassé ma canne
Sur le dos d'un paysan
J'aurais aimé entendre de la musique en mangeant
Du jambon
J'aurais juré en allemand je vous le jure
Lorsque vous m'auriez surpris embrassant à pleine bouche
Cette servante rousse
Vous m'auriez pardonné dans le bois aux myrtilles
J'aurais fredonné un moment
Puis nous aurions écouté longtemps les bruits du crépuscule
В саду Анны [18]
Право же если бы мы жили в тысяча семьсот шестидесятом
Это та самая дата Анна которую вы разобрали на каменной лавке
И если б к несчастью я оказался немцем
Но к счастью оказался бы рядом с вами
Мы бы тогда о любви болтали
Двусмысленно и что ни слово по‑французски
И на моей руке повисая
Вы бы страстно слушали как развешиваю словеса я
Рассуждая о Пифагоре а думая о кофе
О том что до него еще полчаса
И осень была бы такой же как наша точно такою
Увенчанная барбарисом и виноградной лозою
И порой я склонялся бы взор потупя при виде
Знатных тучных и томных дам
В одиночестве по вечерам
Я сидел бы подолгу смакуя
Рюмку мальвазии или токая
И надевал бы испанский наряд выбегая
Навстречу старой карете в которой
Приезжала бы меня навещать
Моя испанская бабка отказавшаяся понимать немецкую речь
Я писал бы вирши напичканные мифологией
О ваших грудках о сельской жизни
О местных дамах
И поколачивал бы крестьян упрямых
О спины их трость ломая
И любил бы слушать музыку ее заедая
Ветчиной
И на чистом немецком я клялся бы вам утверждая
Что невиновен когда бы меня вы застали
С рыжей служанкой
И на прогулке в черничном лесу получил бы прощенье
И тогда замурлыкал бы тихий припев
А потом мы бы слушали с вами как между дерев с тихим шорохом в лес опускаются тени
Fête
Un cor sonnait au fond de mon cœur ténébreux
On у chassait les biches de mes souvenirs
Et cette forêt qui pousse en moi et où l'on corne
Je l'ai portée au bois
Праздник
В сумрачной чаще сердца рог протрубил
Там шла охота на ланей воспоминаний
И тогда я унес этот лес трубящий лес во мне растущий
В гущу рощи
La Grenouillère
Au bord de l'île on voit
Les canots vides qui s'entre‑cognent
Et maintenant
Ni le dimanche ni les jours de la semaine
Ni les peintres ni Maupassant ne se promènent
Bras nus sur leurs canots avec des femmes à grosse poitrine
Et bêtes comme chou
Petits bateaux vous me faites bien de la peine
Au bord de l'île
Ла Гренуйер [19]
Под берегом острова друг о дружку
Бьются бортами пустые лодки
Нынче не встретишь
Ни в будни ни по воскресным дням
Ни художников ни Мопассана
Что засучив рукава катали вдоль острова дам
Пышногрудых и тупоголовых
Ах лодочки‑лодки как много печали там
Под берегом острова
La fuite
C'est la barque où s'enfuit une amoureuse reine
Le vieux roi magnifique est venu près des flots;
Son manteau merveilleux à chaque pas égrène
Quelque bijou tintant au rythme des sanglots.
La chanson des rameurs sur les vagues se traîne
La reine et son amant l'écoutent les yeux clos,
Sans crainte d'un récif ni d'un chant de sirène
Qui s'incantent peut‑être au chœur des matelots.
Horreur! horreur de nous des joyaux, des squelettes
Coulés au fond des mers оù surnagèrent tant
De fleurs, de cheveux roux et de rames flottant
Parmi les troupes de méduses violettes.
L'heur des fuites est sombre et violet d'effroi.
Tant de gemmes tombaient du manteau du vieux roi.
Бегство
В ладье с возлюбленным сбежала королева.
Король на берегу смятением объят,
И в такт его шагам, неистовым от гнева,
На пышной мантии жемчужины бренчат.
Гребцы запели в лад – о волшебство напева!
И в лодке беглецы, закрыв глаза, молчат;
Пусть будет справа риф, призыв сирены слева, –
Король могуч и стар, и нет пути назад.
А мерзости кругом – останков да скелетов!
Как будто их сюда нарочно принесло, –
Всплывают из глубин то склизкое весло,
То рыжий клок, то бок медузы, фиолетов.
Ужасно бегство, и неведом эпилог.
И с мантии летят жемчужины в песок.
Enfance
(Tiré des poèmes de Louise Lalanne)
Au jardin des cyprès je filais en rêvant,
Suivant longtemps des yeux les flocons que le vent
Prenait à ma quenouille, ou bien par les allées
Jusqu'au bassin mourant que pleurent les saulaies
Je marchais à pas lents, m'arrêtant aux jasmins.
Me grisant du parfum des lys, tendant les mains
Vers les iris fées gardés par les grenouilles.
Et pour moi les cyprès n'étaient que des quenouilles,
Et mon jardin, un monde où je vivais exprès
Pour у filer un jour les éternels cyprès.
Детство
(Из стихов Луизы Лаланн) [20]
Я в кипарисовом саду пряла, одна,
Следя за пряжею, – ее с веретена
Вздымал и уносил полдневный бриз игривый;
А после шла к пруду, оплаканному ивой,
Ступая медленно, пока меня жасмин
Не останавливал, и ирис рядом с ним,
Волшебный ирис цвел под лягушачьей стражей.
Мне каждый кипарис казался прялкой с пряжей
И мирозданьем – сад, в котором боль и страсть
Даны мне, чтобы жизнь из этой пряжи прясть.
POÈMES TIRÉS DE «L'ENCHANTEUR POURRISSANT»
Стихи из книги «Гниющий чародей» [21]
Les chants des druides
Песни друидов [22]
Hésus et Taranis la femelle
L'annoncent par un vol aquilin:
La dame au corsage qui pommelle
A fait mourir, aujourd'hui, Merlin.
Teutatès aime l'aigle qui plane
Et qui veut le soleil enchanter
Je préfère un corbeau sur un crâne,
Quand l'oiseau veut l'oeil désorbiter.
О corbeau qui disparus droite
Sur un froid menhir t'es‑tu perché?
Où, pourrissant dans sa fosse étroite,
Trouvas‑tu le cadavre cherché?
Nous nous en irons vers nos demeures,
L'un vers la mer, l'autre vers les monts,
Frère, parle avant que tu ne meures.
Merlin est mort, mais nous nous aimons.
Бог дровосеков и богиня молнии,[23]
О чем полет орлиный говорит?
О том, что та, чьи груди мы запомнили,
Сегодня чародея умертвит.
Пусть за орлом, летящим к солнцу в темени,
Следит тот бог, что покарает нас, –
А мне желанней ворон, что на темени
Сидит во тьме и склевывает глаз.
О черный ворон, прядающий в сторону,
Нашел ли ты холодный свой менгир[24]?
А в тесной яме что желанней ворону,
Чем этот труп гниющий, этот пир?
Мой дом на море, твой на горной тверди, и
Теперь мы разойдемся по домам,
Но прежде, брат, мне поклянись в бессмертии:
Мертв чародей, любовь осталась нам.
Selon la harpe consciente, je dirai
Pourquoi créant, ma triade, tu gesticules
Et si le froid menhir est un dieu figuré,
Le dieu galant qui procréa sans testicules.
Onde douce comme les vaches, j'ai langui
Loin de la mer. Voici le golfe aux embouchures
Et les chênes sacrés qui supportent le gui;
Trois femmes sur la rive qui appellent les parjures.
Au large, les marins font des signes de croix.
Ces baptisés, pareils à des essaims sans ruches
Nageurs près de mourir, folles! devant vous trois,
Ressembleront bientôt au svastica des cruches.
Про всё, что на слуху, я этой арфе вслед
Спою – про вас троих на берегу, про сходство
Менгира с божеством: восстав, глядит на свет
Бог, без тестикулов познавший детородство.
Я от коровьих губ прибоя ослабел,
Как бедра, берега им распахнули устья,
И воткнуты дубы в сухую плоть омел;
Трех жриц на берегу один познать берусь я.
Крестясь, к вам моряки плывут в недобрый час,
Крещеные, они – как дикий рой без улья.
Пловцы скорей умрут, но не достигнут вас,
Их руки над водой, как символы безумья[25].
Ils laissent en mourant des divinités fausses
Et d'eux ne reste au ciel qu'une étoile de plomb.
Les lions de Moriane ont rugi dans leurs fosses,
Les aigles de leur bec ont troué l'aquilon,
En voyant, loin, la ville en hachis de lumière,
Croyant voir, sur le sol, un soleil écrasé,
Eblouis, ont baissé leur seconde paupière;
Ah! détruis, vrai soleil, ce qui fut embrasé.
Бледнеют в небесах поддельные богини,
Зенит одной звездой свинцовой оперен.
Львы Мавритании[26]рычат в своей пустыне,
И клювами пробит орлиный аквилон.[27]
Внизу ползет, как плющ, расплющенное солнце
Большого города, где за полночь светло.
Что ослепленному тем светом остается?
Ждать, чтобы истинное солнце все сожгло.
* * *(A Orkenise, pour un bel orfèvre blond…)
A Orkenise, pour un bel orfèvre blond
Les filles, chaque nuit, s'endormaient, indécises,
C'est un soir, quand s'en vient la dame très éprise
Chez le plus bel orfèvre pâle d'Orkenise.
«Viens, la main dans la main, trouver un clair vallon
Tu auras pour fermail de ton col mes doigts blêmes,
A orfévrer nos cheveux d'or, ô toi que j'aime.
Nous nous aimerons à en perdre le baptême.»
Dans les vergers de la contrée d'Escavalon,
Les filles ont pleuré, chaque année, leur mprise.
Au val, les bras sont las, les chevelures grises;
Ces lourds joyaux de cet orfèvre d'Orkenise!..
* * *(Ах, мастер‑ювелир, красив и молод он!..) [28]
Ах, мастер‑ювелир, красив и молод он!
Девчонки, что ни ночь, грустят и слезы прячут,
Про гостью позднюю с подружками судачат,
Влюбленную в того, по ком так горько плачут.
«Пойдем рука в руке, найдем цветущий склон,
Вот золото волос, вот серебро запястий,
Огрань мой поцелуй и отчекань мне счастье –
Любовь заменит все: крещенье и причастье».
Ах, мастер‑ювелир, грустит Эскавалон,
Девчонки, что ни год, не знают утешенья.
Померкло золото, утихло искушенье, –
Как стали тяжелы все эти украшенья!
* * *(Par les portes d'Orkenise…)
Par les portes d'Orkenise
Veut entrer un charretier.
Par les portes d'Orkenise
Veut sortir un va‑nu‑pieds.
Et les gardes de la ville
Courant sus au va‑nu‑pieds:
«– Qu'emportes‑tu de la ville?»
«– J'y laisse mon cœur entier».
Et les gardes de la ville
Courant sus au charretier:
«– Qu'apportes‑tu dans la ville?»
«– Mon cœur pour me marier».
Que de cœurs dans Orkenise!
Les gardes riaient, riaient,
Va‑nu‑pieds la route est grise,
L'amour grise, ô charretier.
Les beaux gardes de la ville,
Tricotaient superbement;
Puis, les portes de la ville,
Se fermèrent lentement.
* * *(В славный город Оркенизу…)
В славный город Оркенизу
Верхового путь ведет.
Славный город Оркенизу
Покидает нищеброд.
«Что несешь?» – пытают стражи
Нищеброда у ворот.
«Все я здесь оставил, стражи,
Даже сердце», – молвил тот.
«Что везешь?» – пытают стражи
Верхового у ворот.
«Я везу невесте, стражи,
Только сердце», – молвил тот.
Что за город Оркениза!
Бравых стражей смех берет.
Верховой, твой путь неблизок,
Склизок путь твой, нищеброд.
Мало дел у бравой стражи,
Невелик ее доход;
На продажу вяжут стражи[29]
Да судачат у ворот.
LE BESTIAIRE OU CORTÈGE D'ORPHÉE avec les notes de Guillaume Apollinaire