Эдуар Лоне
ПАДЕНИЕ КОШКИ И ДРУГИЕ ЗООСЕНСАЦИИ
Предисловие
Книга, которую вы держите в руках, не научный труд в строгом смысле этого слова, а скорее результат некоего нового опыта. Опыт этот состоял в том, что автор на несколько месяцев погрузился в чтение специализированных журналов по зоологии, а затем, вынырнув из этого чтения, написал своего рода отчет. Итак, что новенького узнаём мы сегодня о животных в дополнение к тому, что нам уже известно? Что мы стремимся понять? Что еще осталось неоткрытым? И почему моя кошка валяется на клавиатуре моего компьютера всякий раз, когда я хочу им воспользоваться?
«Будучи более сложной, чем какая-либо другая наука, в силу многочисленности и многообразия материала и тематики, а также больших различий в подходах — как в общем плане, так и в деталях — зоология в своем историческом развитии представляет собой, может быть, самое точное отражение развития человеческой мысли вообще», — писал великий натуралист Арман де Катрфаж в журнале «La Revue des Deux Mondes» во вступлении к сериальной статье «Новые тенденции в зоологии». И хотя написал он это в 1857 году, данный тезис совершенно не утратил своей актуальности.
Со времен Аристотеля и вплоть до последней статьи в «Journal of Economic Entomology», со времен «естественной истории» Плиния и до самых недавних открытий относительно зубов нарвала, опубликованных в «Journal of Fish Research», зоология постоянно расширяла свою «территорию» — так что сегодня уже трудно различить ее четкие границы. Изучением жизни во всех ее проявлениях занимаются сотни тысяч исследователей, в очень серьезных журналах публикуются тысячи статей по этим вопросам. Дарвин возводится на пьедестал. Однако все это обескураживает миллионы читателей, поскольку, признаться, результаты современных исследований по зоологии сегодня мало кого волнуют — ну кроме, может быть, описания какого-нибудь недавно открытого крупного млекопитающего (событие в наши дни чрезвычайно редкое!), летнего «наплыва» медуз или телерепортажа о шествиях пингвинов. Слишком сложно, слишком далеко от нас. С некоторых пор зоология превратилась в некое подобие огромного железнодорожного состава, идущего полным ходом по ночам (удачная метафора, принадлежащая Франсуа Трюффо).
Вот и возникла у меня смелая мысль просто- напросто попытаться разобраться во всем самому. А главное — сделать это весело. Военный корреспондент едет на фронт не за тем, чтобы писать ученые статьи о стратегии воюющих сторон, а для того, чтобы описать наиболее интересные и характерные моменты военных действий. Читатель не найдет в этой книге глубокомысленных обзоров главных направлений исследований в области зоологии, нет тут и фраз типа «Эндокринные модуляторы являются объектом многочисленных трудов по герпентологии (изучение рептилий и амфибий)» или «Этология изучает общественное поведение животных как в общем, так и в сравнительном аспектах». Здесь собраны прежде всего забавные случаи и любопытные истории, связанные с современными научными исследованиями.
Укус бегемота, жесткость скарабея, падение кошки, алкогольное опьянение слонов или свобода воли у мухи являются вполне актуальными темами: о них мы будем говорить обязательно. Статья о переломе плечевой кости у лам и анатомическое исследование почек тапира — совершенно упоительная научная литература: мы непременно остановимся на этом, хотя бы вкратце. Мы также сделаем обзор открытий хитроумных естествоиспытателей, которые подробно исследовали память у гусениц и бабочек. Жаль вот только, что результаты испытаний нейролептиков на хорьках остались в сфере закрытых научных публикаций.
Из-за нехватки места в нашу книгу, к сожалению, не удалось включить новые данные по ласточкам, морским конькам, моллюскам литоринам, а также по морским паразитам. И все же на этих страницах обитает значительная часть животного мира вплоть до утконоса, укус которого (или он клюет?) не так уж безобиден, как можно подумать. Ну и наконец следует отметить довольно регулярные упоминания о девятиполосном броненосце (Dasipus novemcinctus) — по причинам почти от нас не зависящим.
На сегодняшний день описано 1,5 миллиона биологических видов — как животных, так и растений. И каждый год этот список удлиняется еще на много тысяч пунктов (в 2006 году на 16 969). Самым многочисленным классом являются насекомые, которые лидируют с большим отрывом: около миллиона видов. А всего их количество, по мнению некоторых ученных, может достигать трех миллионов! За ними идут паукообразные (пауки, скорпионы и другие милые зверушки) — 70 тыс. видов, моллюски (тоже 70 тыс.), позвоночные (59 тыс., в том числе и человек), ракообразные (40 тыс.), а также множество различных видов червей. Благодаря огромному удельному весу насекомых в живой природе мы вынуждены были посвятить им почти половину объема книги.
Стоило бы, наверное, устроить большой словесный фейерверк, чтобы достойно осветить животное царство и его чудеса. Животные — не наши друзья, они — наши братья. Как и мы, они являются результатом сотен тысяч лет эволюции. Как и нам, им удалось отвоевать себе нишу на этой планете. С той лишь небольшой разницей, что наша ниша становится что-то чересчур уж обширной и угрожающей для «братьев наших меньших». К настоящему моменту человек (Homo sapiens) остается единственным животным, который пишет книги о других животных. И пусть это мирное занятие не дает ему особых преимуществ в плане эволюции — оно хотя бы вполне безопасно для окружающей среды. Поэтому мы надеемся, что еще одна попытка в этом направлении развлечет читателей, хотя бы некоторых. Во всяком случае, результат наших трудов в конечном счете направлен на то, чтобы подпитать разных там книжных червей, которым мы желаем заранее приятного аппетита.
Э.Л.
Автор выражает горячую благодарность г-же Катрин Пёш за предоставленные ею неоценимые сведения по фауне севера Анжу (Франция).
Пьяный слон
Говорят, пьяному человеку мерещатся розовые слоны. Человеку же трезвому видятся слоны пьяные — он без конца твердит, что слоны любят спиртное и в африканской саванне подчас можно наблюдать этих величественных животных, бредущих, сильно пошатываясь. Поскольку в Африке, как, впрочем, и повсюду в мире, бары для слонов достаточно редки (а жаль — только представьте себе слона, стучащего своей изящной ножкой по стойке бара и орущего: «Повтори, шеф!»), то, по-видимому, где-то должен существовать другой источник алкоголя. Некоторые ученые полагают, что, скорее всего, им являются плоды африканской сливы (Sclerocarya birrea) — по-английски «дерева марула» или «нгоунан» на языке бомбара. Или даже — «слоновье дерево». Дело в том, что слоны обожают эти фрукты и способны лопать их в невероятном количестве, а когда эти красивые желтые плоды, величиной с небольшое яблоко, бродят в слоновьем желудке, под воздействием жаркого африканского солнца там вырабатывается этанол, а попросту говоря, этиловый спирт. Поэтому и встает во весь рост перед современной наукой важнейший вопрос: может ли слон разбить себе башку о ствол африканской сливы?
Как ни странно, поиском ответа на сей волнующий вопрос занялись в английском городе Бристоле. Однако, вместо того чтобы заменить в местном пабе потоки пива количеством африканских слив, соответствующим слоновьим аппетитам, тамошние специалисты пошли по пути долгих и нудных расчетов. Ученые — в данном случае трое исследователей с биологического факультета Бристольского университета — вначале подсчитали, что, для того чтобы хорошенько набраться, слону весом в 3 тонны необходимо «опрокинуть» подряд от 10 до 27 литров жидкости, содержащей 7 % алкоголя. Для примера поясню: слону надо засосать своим хоботом несколько бочонков крепкого пива. Затем с учетом весьма необычных особенностей физиологии данного животного ученые попробовали рассчитать дозу алкоголя, которая попала бы в кровь слона при потреблении нормальной дозы слив, содержащей 3 % алкоголя (это с большим припуском). И что же вы думаете — ничего не сошлось: полученная величина оказалась даже меньше половины количества, необходимого слону, чтобы опьянеть. Все подробности можно найти в журнале «Physiological and Biochemical Zoology» (т. 79, № 2, с. 363–369) в статье под теперь уже вполне очевидным заголовком «Миф, марула и слон: оценка степени добровольной спиртовой интоксикации у африканского слона (Loxodonta africano) путем потребления плодов африканской сливы (Sclerocarya birred)».
Данные исследования вносят большой вклад в обеспечение безопасности туристов в Африке: отныне, когда какой-нибудь гость черного континента окажется достаточно близко к слону, чтобы разглядеть у того «что-нибудь эдакое», как выражался Александр Виалатт, туристу не нужно будет раздумывать, завалится ли слон на бок, не сделав и пары шагов, будучи пьян «как слон», или животное трезво как стеклышко и, значит, вполне способно проследовать по прямой в сторону непрошеного визитера.
Кроме того, теперь уже точно известно, сколько нужно бутылок, чтобы слоновья вечеринка проходила действительно в теплой и непринужденной обстановке.
Недоверие богомола
Жуть берет, когда смотришь на картинки, на которых самка богомола пожирает своего «мужа» после копуляции, а иногда и во время… Причем самое ужасное — самец при этом не выглядит несчастным! Более того, бывает даже, что уже после того, как ему откусили голову, он принимается за любовный акт с еще большей страстью (подробнее см.: Рёдер, 1935; Лиске, 1991). Что это — чудовищная форма полового извращения? Конечно же нет — животные такими вещами не грешат. Со своей стороны самка извлекает из всей этой ситуации реальную пользу: закусывая супругом после полового акта, она получает необходимую порцию протеинов, что позволяет ей отложить больше яиц. Хурд и К° констатируют в своем исследовании 1994 года, что у китайской разновидности богомолов (Tenodera aridifolia sinensis) самцы могут составлять до 63 % пищевого рациона взрослых самок! Для самцов, правда, преимущества подобного сексуального каннибализма не столь очевидны…
Проблема: самцы богомола приносят себя в жертву добровольно или, наоборот, они бы предпочли, чтобы их не сжирали заживо? Странно, но факт: одновременно двум группам исследователей — одной в Америке, другой в Европе — пришла идея попытаться ответить на этот вопрос экспериментально. Американцы сводили самцов с более-менее голодными самками (только пища, никакого секса) и сравнивали различия в поведении. Оказалось, что «озабоченный» самец ведет себя гораздо осторожнее, когда чувствует, что его избранница сильно голодна: он приближается к ней тогда чаще всего сзади, а не спереди, соответственным образом сокращает период ухаживания, а сам акт делает более длительным (в предыдущих исследованиях отмечалось, что момент разделения партнеров — самый рискованный и деликатный). Вывод: похоже, самец богомола все-таки предпочитает остаться в живых, что дает ему шанс за свою недолгую жизнь «осчастливить» не одну, а несколько «красоток».
Лелито (Lelito) и Браун (Brown) из Нью-Йоркского университета подробно описывают эти игривые опыты в научном журнале «The American Naturalist» (т. 168, № 2, с. 263–269), в статье под осторожным заголовком «Сексуальный каннибализм — добровольное согласие или конфликт? Как рискуют самцы богомола (Tenodera aridifolia sinensis)». Прочитав эту статью, представители мужского пола испытают чувство редкостного облегчения, которое, впрочем, будет сопровождаться резким падением либидо.
Европейские исследователи подошли к проблеме по-другому, однако пришли к тем же выводам. Они выпускали самцов к самкам, когда те поедали саранчу, то есть хоть скудно, но питались. Выяснилось, что «мальчики» гораздо резвее подбегают к «девочкам», которым и без них уже есть что «положить себе на зуб». Испанские биологи из университета города Эльейда формулируют свой вывод тем ленивым языком, который принято использовать, когда пишешь для журнала, посвященного поведению насекомых, «Journal of Insect Behavior» (т. 19, № 6, с. 731–740): «Самцы Mantis religiosa способны оценивать уровень активности самок и соответственно реагировать на эту информацию, модулируя скорость приближения к самке и снижая тем самым риск быть обнаруженными и, вполне вероятно, съеденными». Короче, парни стараются беречься как только могут.
Сон у дельфина
Различные международные инстанции и Организация Объединенных Наций объявили 2007 год: 1) Международным полярным годом; 2) Международным годом физики Солнца; 3) Европейским годом равенства возможностей; 4) Годом дельфина.
ООН никогда не организовывала Год ласки или Год мула. По мнению этой организации, нашими настоящими друзьями являются дельфины, и потому в 2007 году нам было предложено пожать ему плавник, как только представится удобный случай. Можно было также сказать ему что-нибудь приятное, почесать пузико, пригласить вечерком пропустить по стаканчику, а то и по два, если контакт, что называется, будет установлен.
Дельфины спасают утопающих серферов, предупреждают капитанов судов о близости рифов, да и вообще дают пополнение для наших дельфинариев. Никакое другое животное не вызывает столь ожесточенных споров в научном сообществе. Статья группы калифорнийских исследователей, опубликованная в 2005 году в журнале «Nature» (т. 435, № 7046, с. 1177), произвела эффект разорвавшейся бомбы: оказывается, мамаша-дельфин, родив на свет малыша, не засыпает ни на секунду, впрочем, как и ее детеныш, в течение целого месяца! Ученые наблюдали, как мать и дитя без остановки плавали рядышком друг с другом, умело огибая препятствия, попадавшиеся на их пути. А ведь до этого считалось, что любой младенец любого млекопитающего просто обязан, что называется, дрыхнуть без задних ног (ластов) и что это важнейшее условие для его нормального развития. И вот — нате вам: едва появившись на свет, младенец по кличке Флиппер принимается безостановочно бороздить водные просторы вслед за своей немного усталой мамашей, весело подмигивая в объективы следящих камер. Ученые в трансе. Вывод исследователей: необходимо пересматривать наши теории относительно сна у млекопитающих.
Однако это революционное заключение натолкнулось на стену скептицизма с добрый метр толщиной. «Вывод неверен», — несколько нервно возразили американцам их японские коллеги уже на следующий год («Nature», т. 441, № 7096): дельфины умеют плавать и спать одновременно. Наблюдая за парами мамаша — новорожденный, японцы заметили, что даже если при всплытии на поверхность для вдоха дельфины открывали оба глаза, при погружении они их закрывали — по крайней мере один уж точно. А ведь известно, что китообразные прекрасно умеют спать вполглаза (кстати, как и некоторые наши коллеги на работе). В том же номере журнала итальянская группа исследователей, приблизительно также бдя и бодрствуя, приводит схожие аргументы.
Уязвленные возражениями коллег, калифорнийцы снова принялись за работу, денно и нощно не давая покоя косякам маленьких дельфинчиков, в надежде таким способом добиться от них признания, что те не спят или спят очень мало. И вот в мае 2007 года — ученые предъявили публике результаты новых исследований, которые были опубликованы в «Physiology & Behavior»: итак, в течение первого месяца после родов мамаши-дельфины и их потомство держатся плавник к плавнику, что, скорее всего, доказывает, что они практически постоянно бдят. Да и смотрят они друг на друга много — ну просто не могут наглядеться. Конечно, энцефалограммы показывают короткие периоды сна, но не будем формалистами из-за такой малости! Теперь все ждут ответа из Японии или Италии — желательно все же до объявления Года пингвина.
Жесткость жука
У американской компании «State Beauty Supply», производящей оборудование для салонов красоты, есть в городе Линкольн (штат Небраска) дочерняя фирма. Она располагается по адресу: Семидесятая улица, 301, а руководит ею некто Тед Вейсс. Этот господин явно большой друг и поклонник науки, недаром именно он подкинул ребятам из Университета Небраски тему для весьма увлекательного исследования. Результаты его были опубликованы в апреле 2007 года в журнале «Journal of Zoology» под заголовком «Использование ножниц для количественного определения жесткости насекомых». Оказывается, чтобы выяснить, жесткое насекомое или нет, достаточно разрезать его ножницами. Если при этом ощущается сильное сопротивление «материала», значит, насекомое очень жесткое. А если режется как кусок масла, значит, оно — мягкое! Например, муравей скорее относится к последней категории. Итак, Тед Вейсс дал в руки ученым новую пару ножниц марки «Joevel», модель «Cobalt-5000» — топовую модель, предназначенную для салонов-парикмахерских и стоящую, между прочим, более 200 долларов за штуку! На ножницы установили датчики давления, и захватывающий дух эксперимент начался.
Однако все было не так-то просто. У этого разрезания была весьма конкретная цель: выяснить, как летучие мыши выбирают себе добычу — по размерам или по жесткости. Что они предпочитают — крупную, но мягкую ночную бабочку или же маленького, но жесткого жука. Да, но ведь и большая бабочка необязательно мягче мелкого навозника. Вот почему исследователи из Небраски строго научным способом разрезали ножницами 78 видов насекомых, в основном жесткокрылых и чешуекрылых. И довольно быстро выявили четкую взаимосвязь между размером и жесткостью, выражающуюся формулой: log(Fmax) = = 0,65 х log(V) + а, где Fmax — усилие, которое необходимо приложить к ножницам, чтобы разрезать насекомое в длину, а V — объем насекомого. Для особо дотошных уточню, что цифра 0,65 — коэффициент, единый и для жуков, и для мотыльков. Все прочие подробности смотрите в «Journal of Zoology» (т. 271, № 4, с. 469–476 — там восемь страниц текста, оказывающего седативный эффект 9-й степени по 10-балльной шкале).
Теперь, с вашего разрешения, перейдем к результатам. В среднем жуки имеют большую жесткость, чем ночные бабочки таких же размеров, однако крупные мотыльки могут быть даже более жесткими, чем мелкие жуки. При этом — при одинаковой жесткости — ночная бабочка в два с половиной раза длиннее жука. Однако в реальной жизни реальные летучие мыши едят бабочек, которые лишь в 1,3 раза крупнее скарабеев, фигурирующих в их рационе. Поэтому жесткость насекомого является для летучей мышки не единственным фактором при выборе добычи.
Таким образом, благодаря Теду Вейссу и его суперпрофессиональным ножницам плюс скромным субсидиям со стороны Университета Небраски, было установлено, что, желая перекусить, летучая мышь хрустит практически всем, что ей попадается на пути, — главное, чтобы жертва ее аппетитов умещалась у нее во рту.
Укус утконоса
В Европе никто не портит жизнь утконосам — виду, редко встречающемуся в Центральном массиве, как совершенно справедливо отметил известный журналист и писатель Александр Виалатт[1], а также в лесу Шантийи, как мы со своей стороны смогли и сами убедиться. Однако в Австралии ситуация иная. Там автомобилисты — главные естественные враги утконосов: просто уже невозможно подсчитать, сколько этих животных погибает под колесами на дорогах Тасмании. Вернее, не совсем так — этим как раз и занимаются некоторые ученые, которым больше нечем заняться. Интересующиеся, найдут точные цифры жертв среди утконосов в журнале «Australian Mammalogy» (т. 21, № 2, с. 264–267). Следует отметить, что данное издание — одно из самых экзотичных среди научной прессы планеты.
Утконос (Ornithorhynchus anatinus) — животное довольно противное, с этим своим утиным клювом и бобриным хвостом. Раздавленный же утконос являет собой еще более удручающее зрелище. Это доказывает, что эволюция по Дарвину, когда она забирается на «неведомые дорожки» и испытывает влияние вторичных последствий развития автопрома, может производить поистине поразительные результаты. Утконоса — вернее, то, что от него остается, — уже трудно отнести к классу млекопитающих: прикроватный коврик из львиной шкуры вряд ли может претендовать на звание царя зверей.
Живой утконос умеет постоять за себя. Это яйцекладущее млекопитающее является одним из самых редких и ядовитых видов. Он не кусает, он — колет. У самца есть ядовитые иглы на уровне щиколоток лап. Журнал по хирургии «Journal of Hand Surgery» опубликовал в 1994 году статью под несколько ироничным названием «Нападение диких утконосов на антиподов — исследование известных случаев». Два специалиста по хирургии рук из одного из госпиталей Сиднея (Royal North Shore Hospital) описывают злоключения американского натуралиста, который получил ядовитый укол при общении с самцом утконоса. Результат: очень больно. К счастью, никаких долгосрочных последствий не наблюдалось. Авторы статьи полагают, что стоило бы во всех портах и аэропортах Австралии поместить соответствующие предупредительные надписи о риске встречи с утконосом. Было бы не правильно недооценивать боль, которую вызывает яд утконоса — практически все пострадавшие характеризуют ее как «жуткую». По мнению врачей, высказывающихся по этому поводу в «Medical Journal of Australia» (т. 157, № n-12, с. 829–832), эта боль носит просто-таки «разрушительный характер». Им однажды попался пациент 57 лет, которого два раза подряд уколол в руку утконос — в тот момент, судя по всему, несчастный предпочел бы, чтобы руку ему отрезали. Потерпевшему пришлось провести в больнице целую неделю, и даже три месяца спустя он испытывал боль в руке.
Все это, естественно, заставляет нас вспомнить анекдот про утконоса, который заходит в бар и спрашивает: «У вас есть соленые орешки?» Бармен отвечает, что нет. Однако час спустя утконос возвращается и снова спрашивает: «У вас есть соленые орешки?» На этот раз бармен взрывается: «Я же тебе сказал — нет у меня никаких орешков! И если ты еще раз заявишься, я возьму гвоздь и приколочу твой клюв к стойке!» Но утконос все равно возвращается, но на сей раз спрашивает: «У вас есть гвозди?» «Нет у меня никаких гвоздей!» — кричит бармен уже вне себя. Тогда утконос опять за свое: «А соленые орешки — есть?»
В общем, берегитесь утконосов.
Свобода воли у мух
Обладает ли муха свободой воли? Занимаясь шопингом в модном квартале Парижа, испытывает ли она колебания, выбирая, что ей купить — сумочку от Гуччи или от Гермеса? Способна ли она решить: что лучше — провести отпуск на Мальте или на Сифносе? А если говорить более серьезно, то вполне закономерно можно задаться вопросом, является ли полет мухи абсолютно хаотичным, неуправляемым или, наоборот, полностью определяется некой программой? Можно даже поставить вопрос в промежуточном варианте: присутствует ли в замысловатой вязи виражей, которые выписывает в воздухе это насекомое, какая-то доля выбора, спонтанности — короче, что-либо, хотя бы частично не являющееся результатом случайности или детерминизма. То есть то, что можно было бы назвать свободой воли. Вопрос, прямо скажем, нетривиальный, и Бьёрн Брембс, нейробиолог из берлинского Свободного университета, весьма доволен тем, что озадачился этим действительно красивым вопросом. Ведь поставленные им опыты доказали, что — таки да! — у мухи действительно есть некое подобие свободы воли. Брембс продемонстрировал это при помощи очень простого эксперимента: привязав муху- дрозофилу (Drosophila melanogaster) на нитку и поместив ее в небольшую камеру с абсолютно белыми стенками, чтобы таким образом отсечь всякие сенсорные ориентиры, он регистрировал все движения мухи. Затем исследователь повторил эксперимент по той же схеме с другими мухами и наконец провел тщательный анализ полученных данных, прибегнув для этого к помощи коллег-математиков.
К своему немалому удивлению, ученые обнаружили в поведении мух «нелинейный алгоритм», что на языке математики означает что-то вроде сундука, полного золотых монет, зарытого у подножия пальмы. Подобный алгоритм является исключительным свойством систем, поведение которых определяется (при отсутствии внешних воздействий) не случайностью, а некими факторами, связанными с их структурой. В данном случае мухи не реагировали на внешние явления или сигналы, поскольку таковые отсутствовали, однако, несмотря на это, в их движениях наблюдалась определенная закономерность.
Таким образом, мушиным мозгам, видимо, присуща некая «нестабильная нелинейность». А это значит, если уж совсем по-простому, что муха способна к непредсказуемому поведению и в то же время чрезвычайно чувствительна к малейшим изменениям окружающей среды. Это явление далеко отстоит от случайностей и приближается, скорее, к хаосу в математическом смысле слова, что с точки зрения эволюции дает нашей героине многочисленные преимущества. Ну, например: животным, представляющим для насекомого опасность (скажем, человеку, вооруженному мухобойкой) довольно трудно предугадать траекторию полета мухи.
Неизвестно, что подумал бы об этом Рене Декарт: укрепляет ли данное открытие его механистическую концепцию животного как живой машины или, наоборот, «обрывает крылышки» данной концепции. Остается теперь точно определить, где именно во всех этих нейронных колесиках и шестеренках гнездится способность к произвольному и неслучайному поведению. Это продвинуло бы нас к созданию менее дебильных, чем существующие ныне, роботов, а может, даже помогло бы в лечении ряда психических отклонений.
Тем, кто считает, что методы фрактальной математики вряд ли приложимы к мухам, советую обратиться к замечательной публикации Бьёрна Брембса и со товарищи «Закономерности в спонтанном поведении», опубликованной в журнале «PLoS ONE» от 2007 года (т. 2, № 5). Текст статьи пестрит таким количеством уравнений, что напоминает произведение художника- абстракциониста.
О полосках зебры
Рассказывают, что когда первый штрихкод встретил зебру, он воскликнул: «Папа!» Специалисты относятся к этому недостаточно подтвержденному факту с вполне понятным скепсисом. Такой же выдумкой, вероятно, является и слух, будто бы кто-то видел, как зебры спариваются с коробками из-под консервированных компотов со стороны штрихкода. Однако что касается предупреждений, фигурирующих на сигаретных пачках, то, судя по всему, эти полосатые животные относятся к ним вполне серьезно — никто из них не курит.
Зебра — животное симпатичное и любит хорошую шутку. То она белая в черную полоску, а через минуту она уже — черная в белую полоску. Однако шутки в сторону! Зададимся-ка лучше вопросом, зачем зебре полоски? Что они ей дают? Этот вопрос не дает покоя научной общественности со времен Аристотеля. Удивление по данному поводу, доходящее до недоумения, разделяют даже львы, главные враги зебр: у льва просто в глазах рябит, когда он прыгает в середину стада. Словно перед ним ожившая и тут же спятившая телевизионная решетка. Именно эта рябь в глазах выдвигается в качестве одной из гипотез, чтобы объяснить наличие полосок у зебры. Мол, позволяя зебре сбить с толку некоторых ее врагов, пресловутые полоски дают ей некоторое эволюционное преимущество. Следует, однако, заметить, что подобная стратегия гораздо хуже защищает упаковки с печеньем (особенно с шоколадным!) — штрихкод не отпугивает практически никого из любителей им поживиться, а скорее наоборот.
Другое предположение, сформулированное в 1972 году Дж. К. Б. Петерсоном в журнале «East African Wildlife Journal» (т. 10, с. 59–63), состоит в следующем: полоски зебры — от 30 до 8о в зависимости от вида или подвида — создают уникальный рисунок, свойственный конкретной особи, что позволяет этим животным безошибочно опознавать друг друга. И надо сказать, без всякого сканера. Ну к примеру: «Привет, задница с 12-ю полосками, как поживаешь, старая кляча?»
Э. Тейер в 1909 году, а впоследствии П. Марлер и В. Гамильтон в 1968-м выдвинули теорию, согласно которой полосы у зебры являются маскировкой. И действительно — совсем непросто обнаружить зебру, которая прячется вон там, среди высоких трав. У льва, например, могут быть с этим проблемы, поскольку он не различает цветов. По мнению других ученых, полосатая раскраска служит нашим друзьям в основном для защиты от мухи цеце. Эти мерзкие насекомые предпочитают кусать в спину крупных животных с однотонным темным окрасом. Дж. К. Вааге посвятил этому статью, длинную, как полуметровый сандвич, под сочным названием «Кусачие мухи как фактор селекции в эволюции окраски зебры» («Journal of the Entomologycal Society of South Africa» — т. 44, с. 351–358) — Ну и наконец кое-кто считает, что «зебристость» — это приспособление для терморегуляции…
Говорят, кассиршам супермаркетов часто снится один и тот же сон: они бегут нагишом по саванне за стадом испуганных зебр, потрясая сканерами. К их сведению сообщаю, что большинство видов зебр ржут, как лошади, кроме зебр Греви (Equus grevyi), которые ревут, как ослы.
Образ насекомых
Какую пользу приносят насекомые? Они убивают других насекомых, считают большинство американских школьников. Подобная точка зрения дает довольно четкое представление о степени любви мальчиков и девочек к этим несчастным созданиям. Если у вас есть сбережения, то на ближайшие 20 лет стоило бы, наверное, вложить их в акции предприятий, производящих инсектициды.
«Что знают школьники о насекомых?» — так озаглавлена статья, опубликованная в 2002 году в «Journal of Elementary Science Education» (т. 14, № 2, с. 51–56). Некто Ллойд Берроу, исследователь из Университета штата Миссури, провел письменный опрос среди пятидесяти шести учеников начальных школ Среднего Запада, дабы выяснить, что они знают и думают о самом многочисленном классе животного царства. Интерес вовсе не праздный, учитывая, что насекомые действительно самый многочисленный класс живых существ как по количеству видов (к настоящему моменту известно более миллиона видов), так и по биомассе. Важно и то, что они играют огромную роль в живой природе и сегодня их существование под угрозой. Однако подрастающее поколение, похоже, не слишком этим обеспокоено. Девятилетний Кортни, который, наверно, не смотрел по телевизору мультсериал про пчелку Майю, так описывает свое представление о насекомых: «Они забираются к нам в дома, а мы их убиваем, потому что они повсюду летают и пытаются нас укусить».
В своих ответах школьники чаще всего упоминают комаров, ос и тараканов. Ну что, детишки — «Combat» или «Raid», «Raid» или «Combat»? На вопрос «Как узнать, что это — насекомое?» детки в массе своей отвечают, что насекомые — это «такие маленькие и кусаются». Да, ребята, ответ, прямо скажем, не в яблочко. Правильный ответ звучит так: насекомое обладает трехчленным телом и шестью лапками (лишь пятеро детей из пятидесяти шести сказали об этом) и что эти лапки — суставчатые (ноль из пятидесяти шести). А вы? Вы бы ответили лучше?
Насекомых — кроме, может быть, божьих коровок и бабочек — труднее любить, чем медведей коала и дельфинов, и в нашем представлении они так далеки от нас! А еще они практически не мурлычут, как милые кошечки… Наши дети почти ничего не знают о жизненном цикле насекомых: яйцо, метаморфоза (у большинства видов), имаго (взрослая особь). Правда, когда эти существа играют заглавную роль в фильмах, они появляются на экране уже окончательно сформировавшимися. К тому же устрашающих размеров. И поедают детей. Это хорошо видно на примере фильма «Они!» («Them!») Гордона Дугласа (1954).
Семилетний Кори удивляется: «Я никогда не видел детенышей насекомых». Пэт, 10 лет, задает вопрос, ответ на который он узнает как минимум через несколько лет: «А как они делают детей?» Дорогой Пэт, ты, что ли, никогда не слышал, что взрослые рассказывают о капусте и о семенах? Я вижу, там, в задних рядах, кое-кто хихикает — что ж, в таком случае проведем-ка викторину. В следующем списке лишь одно из животных является насекомым — какое?
а) сороконожка;
б) паук;
в) омнибус;
г) уховёртка;
д) девятиполосый броненосец.
Ага, улыбочек явно поубавилось…
Правильный ответ: «г» — уховёртка. Сороконожка принадлежит к классу многоножек, паук — паукообразное, омнибус — довольно удобный вид общественного транспорта, а броненосец — просто шустрый малый.
Падение кошек
Кошки летают хуже, чем птицы, — это твердо установленный факт. Однако, выпадая из окон, наши пушистые питомцы из семейства кошачьих умеют приземлятся, все же удачней, чем мы, люди. Падение кошек послужило темой немалого числа научных статей во всем мире, причем пальму первенства удерживают ученые из самых «вертикальных» городов.
В нью-йоркский ветеринарный центр, например, «слетается» множество кошек, вылетевших в большинстве своем из окон манхэттенских небоскребов. В 1987 году за каких-то пять месяцев в эту клинику животных поступило 132 кошки-«летяги» — количество, вполне способное служить основой для эпидемиологического исследования. Сообщение, из которого взяты вышеприведенные данные, было опубликовано в «Journal of the American Veterinary Medical Association» (т. 191, c. 1399–1403). И начинается оно с хорошей новости: 90 % кошек выжили! Но поскольку Нью-Йорк — город небоскребов, то и повреждения, как говорится, у кошечек неслабые: у девяти пациентов из десяти серьезные травмы грудной клетки, и в двух третях этих случаев наблюдались осложнения в виде разрыва легочной плевры. А уж о сломанных и выбитых зубах умолчим…
Подобный «урожай» должен заставить просто обзавидоваться хорватский город Загреб, в котором нет ничего похожего на Эмпайр-стейт-билдинг. Целых четыре года понадобилось тамошнему ветеринарному факультету, чтобы наскрести 119 упавших кошек, да к тому же эти падения совсем не впечатляли — падали киски в среднем с четвертого этажа. В результате процент выживших «летунов» здесь достигает 96,5 %, и только у одного из трех были травмы грудной клетки. Чаще всего отмечались переломы большой берцовой кости. В своей статье в «Journal of Feline Medicine and Surgery» (т. 6, № 5, с. 305–312) хорватские ветеринары утверждают, что настоящие неприятности начинаются при падении где-то с седьмого этажа. То есть именно с того уровня, с которого высшим авторитетом начинают считаться их нью-йоркские коллеги. В малоэтажных городах ветеринару, желающему «нарыть» материал для исследования по «высотному синдрому» («high-rise syndrome») — этот термин используется в специальной литературе для обозначения падения животных из зданий, — придется проявить немалую изобретательность. Например, исследовать случаи падения кошек с приземлением на острые прутья решеток. Такое подчас случается в Шотландии — два исследователя из ветеринарного центра города Рослина (неподалеку от Эдинбурга) посвятили целых четыре страницы анализу трех случаев, когда полет кошек заканчивался на металлическом пруте. В двух случаях несчастных животных удалось спасти после долгих и сложных операций («The Journal of Small Animal Practice» — т. 46, № 6, с. 261–264), a вот третий случай, увы, служит грустным напоминанием о том, что выпасть из окна — уже идиотизм, а еще и превратиться в подобие шашлыка — совсем уж неумно.
Кошкам, живущим на первых этажах, подобные неприятности не грозят — и не важно, есть там прутья и решетки или нет. У этих больше шансов попасть под колеса…
Ножки сороконожки
Сороконожка — не противное насекомое о сорока ножках. Во-первых, потому, что это не насекомое, а многоножка. А во-вторых, потому, что никто никогда не видел сороконожки с 40 ножками. Вообще-то у них обычно где-то от 100 до 400 ножек — в зависимости от вида, которых, надо сказать, немало: к настоящему времени открыто 10 000 разновидностей сороконожек в самых невообразимых уголках планеты.
Рекорд по количеству лапок принадлежит виду Illacme plenipes, обнаруженному в Калифорнии. Дело было в 1926 году в графстве Сан-Бенито, очаровательном уголке в 200 километрах к югу от Сан-Франциско. Прогуливался себе один чудак на свежем воздухе, причем глядя не по сторонам, а на землю — прямо перед ногами. И вдруг видит: ползет эдакая ниточка на ножках толщиной в полмиллиметра и длиной в три сантиметра. Когда у нее пересчитали лапки, все были поражены — их оказалось 750! Так было открыто животное с самым большим количеством ножек на Земле.
А поскольку в те времена Книги рекордов Гиннесса еще не существовало, то дело ограничилось сообщением в журнале «Proceedings of the United States National Museum» (Кук и Лумис, т. 72, № 18, с. 1–26). Самое смешное, что впосл