Слезы струились из глаз Могидин, стекая по щекам, которые и без того блестели от влаги. Она выгибалась на жестком соломенном тюфяке, дергала руками и ногами в отчаянной, но тщетной попытке очнуться. Она больше не осознавала, что спит – все казалось совершенно реальным, – но потаенные воспоминания оставались, и в этих глубинах инстинкт самосохранения вопил, терзая ее, и приказывал спасаться, бежать.
Ей был хорошо знаком уходящий вниз тоннель, с потолка которого свисали похожие на клыки каменные сосульки, а стены источали бледный свет. Она уже не раз проделывала этот путь с того далекого дня, когда много лет назад впервые пришла подчиниться Великому Повелителю и вручить ему свою душу, но никогда это не происходило так, как сейчас, – после такой ее неудачи, о которой известно всем. Прежде ей всегда удавалось скрывать свои промахи даже от Великого Повелителя. Много раз. Здесь возможно такое, что невозможно нигде. Здесь случалось такое, чего не случалось нигде.
Она вздрогнула, когда один из каменных клыков зацепил ее волосы, и постаралась взять себя в руки. Острые зубья черных сталактитов раздвигались перед этим странным, слишком высоким Мурддраалом, не мешая ему двигаться совершенно свободно, но, хотя он был выше Могидин больше чем на голову, ей приходилось все время уворачиваться. Реальность здесь была глиной в руках Великого Повелителя, и он часто выражал свое неудовольствие с ее помощью. Каменный зуб толкнул Могидин в плечо, она наклонилась, ныряя под другой. Высота тоннеля уже не позволяла ей идти выпрямившись. Она поспешно наклонилась как можно ниже, стараясь почти прижаться к земле и в то же время держаться ближе к Мурддраалу. Его широкий шаг оставался неизменным, но, как Могидин ни торопилась, расстояние между ними не уменьшалось. Потолок опускался – клыки Великого Повелителя разрывали в клочья предателей и глупцов, – и Могидин упала на четвереньки, а потом поползла, припав к земле всем телом. В тоннеле ярко вспыхнул и замерцал свет, не тот, что проникал в Бездну Рока у входа, а в глубине перед ней, и Могидин заскользила на животе, отталкиваясь руками и ногами. Камни впивались в тело, одежда цеплялась за них. Извиваясь, почти задыхаясь, она проползла еще несколько футов – туда, где слышался звук, похожий на треск разрываемой шерсти.
Оглянувшись через плечо, она содрогнулась. Там, где был вход в тоннель, теперь возвышалась ровная каменная стена. Возможно, Великий Повелитель точно рассчитал время, а возможно, если бы она ползла чуть медленнее...
Выступ, на котором она лежала, выдавался над красным с черными крапинками озером расплавленной магмы. Языки пламени высотой в рост человека плясали, гасли, появлялись вновь. Над головой пещерный свод уходил сквозь горный массив ввысь, к небу, по которому неистово мчались облака, испещренные красными, желтыми и черными полосами, – казалось, их нес сам ветер времени. Это было не то затянутое хмурыми облаками небо, которое видно над Шайол Гул. Могидин бросила вокруг лишь беглый взгляд, и не только потому, что видела все это уже не раз. Отверстие, ведущее в Узилище Темного, здесь не ближе, чем в любом другом месте в мире, и все же она могла непосредственно ощущать Великого Повелителя, купаясь в лучах его славы. Истинная Сила омывала ее со всех сторон; этот поток был здесь так могуч, что, попытайся Могидин направлять, от нее остались бы лишь угли. Не было в мире ничего, за что она готова заплатить такую цену, – даже здесь.
Могидин попыталась опуститься на колени, но что-то ударило ее между лопаток, с такой силой прижав к каменному выступу, что ей стало трудно дышать. Ошеломленная, напряженно хватая ртом воздух, она оглянулась через плечо. Позади стоял Мурддраал, попирая ее спину массивным сапогом. Она была на грани того, чтобы обнять саидар, хотя направлять здесь без разрешения – верная смерть. Как он смеет вести себя с ней так высокомерно? Одно дело там, наверху, на склоне, и совсем другое – здесь. Это уже переходит все границы!
– Знаешь ли ты, кто я такая? – требовательно спросила она. – Я – Могидин!
Безглазый разглядывал ее, точно насекомое; ей часто доводилось видеть, как Мурддраалы смотрели так на обычных людей.
МОГИДИН. Голос, зазвучавший в голове, унес прочь все мысли о Мурддраале, точнее, все мысли вообще. Этот голос рождал в душе такие чувства, что самые жаркие объятия любовника-человека казались ничтожными, как капля рядом с океаном. СКОЛЬ ВЕЛИКА ТВОЯ ВИНА, МОГИДИН? ИЗБРАННЫЕ ВСЕГДА СИЛЬНЕЕ ВСЕХ, НО ТЫПОЗВОЛИЛА ЗАХВАТИТЬ СЕБЯ В ПЛЕН. И ТЫПЕРЕДАВАЛА СВОИ ЗНАНИЯ ТЕМ, КТО ПРОТИВОСТОИТ МНЕ, МОГИДИН.
Ее веки затрепетали, когда она изо всех сил постаралась собрать разбегающиеся мысли.
– Великий Повелитель, то, чему я научила их, – мелочи; и я как могла боролась с ними. Я научила их определять, может ли человек направлять, но такому способу, которым невозможно овладеть. – Она даже ухитрилась рассмеяться. – При его использовании возникает такая головная боль, что они на несколько часов теряли способность направлять. – Молчание. Может, это и неплохо. Они оставили попытки освоить такой способ задолго до ее освобождения, но Великому Повелителю не обязательно знать об этом. – Великий Повелитель, ты знаешь, как я всегда служила тебе. Служила, держась в тени, и мой яд действовал прежде, чем твои враги осознавали укус. – У нее не повернулся язык сказать, что она якобы сознательно позволила захватить себя в плен, чтобы действовать изнутри, но может, стоит попытаться внушить ему эту мысль. – Великий Повелитель, ты знаешь, сколько твоих врагов я уничтожила в Войне Силы. В тени, невидимая, незаметная, я всегда была опасна для них, и меня страшно боялись.
Молчание. И потом...
ИЗБРАННЫЕ ВСЕГДА СИЛЬНЕЕ ВСЕХ. МОЯ КАРАЮЩАЯ ДЕСНИЦА ОПУСКАЕТСЯ.
Этот голос, бессчетное множество раз отдаваясь в голове, заставлял кости плавиться, как мед, а мозг – пылать огнем. Мурддраал поднял подбородок Могидин одной рукой, чтобы она разглядела нож, который он держал в другой. Все ее мечты окончатся здесь перерезанным горлом, а тело сожрут троллоки. Может быть, Шайдар Харан все же не решится расправиться с ней? Может быть...
Нет. Она знала, что должна умереть, но этому Мурддраалу не достанется ни кусочка ее тела. Она попыталась обнять саидар, и глаза у нее чуть не выскочили из орбит. Не было ничего. Ничего! Такое ощущение, будто ее отсекли от Источника. Она знала, что это не так, – рассказывали, что такой разрыв сопровождается жутчайшей болью, которую ничем невозможно унять, – но!..
В эти ошеломляющие, ни с чем не сравнимые мгновения Мурддраал заставил ее открыть рот, поскреб клинком язык и надрезал ухо. И когда он выпрямился с ее кровью и слюной на клинке, она все поняла даже прежде, чем увидела крошечную, хрупкую клетку из золотой проволоки и хрусталя. Кое-что можно сделать лишь здесь и притом только с теми, кто способен направлять, и Могидин сама не раз приводила мужчин и женщин к этому озеру, где их ожидала страшная участь.
– Нет! – задыхаясь прошептала она, не сводя взгляда с кор’совры. – Нет, не меня! НЕ МЕНЯ!
Не обращая на нее внимания, Шайдар Харан соскреб жидкость со своего ножа и перенес на кор’совру. Ее кристаллические части обрели молочно-розовый цвет – первая необходимая ступень настройки. Мурддраал коротко, без замаха подбросил ловушку для разума над озером расплавленной лавы – вторая обязательная ступень настройки. Клетка из золота и хрусталя по дуге взвилась в воздух, но неожиданно замерла, повиснув над Отверстием, ведущим к узилищу Великого Повелителя, в том месте, где Узор тоньше всего.
Могидин забыла о Мурддраале. Она вскинула руки и протянула их к Отверстию.
– Будь милосерден, Великий Повелитель! – Она никогда не замечала, чтобы Великий Повелитель Тьмы проявлял хоть какое-то милосердие, но, даже сидя в клетке с бешеными волками или с дараз в период линьки, она обратилась бы к нему с такой мольбой. И в безвыходном положении она умоляла бы о том, что считала совершенно невозможным. Кор’совра зависла в высшей точке дуги и медленно поворачивалась, мерцая в свете мечущихся под ней огней. – Я всегда служила тебе всем сердцем, Великий Повелитель. Я умоляю о милосердии. Умоляю! МИЛОСЕРДИЯ-Я-Я-Я!
ТЫЕЩЕ МОЖЕШЬ ПОСЛУЖИТЬ МНЕ.
Голос Великого Повелителя привел ее в неописуемое, неконтролируемое состояние исступленного восторга. Но именно в это мгновение сверкающая ловушка для разума неожиданно засияла, точно солнце, и в самом разгаре своего восторга Могидин ощутила такую боль, будто ее поглотило огненное озеро. Восторг и боль слились воедино, и она завыла, забилась, словно потеряв остатки разума. Это продолжалось долго, очень долго, целые Эпохи, а потом не осталось ничего, кроме страшной боли, живой памяти о ней и крошечных благодатных мгновений тьмы, когда исчезало все.
Могидин заметалась на тюфяке. Не надо больше. Пожалуйста.
Она с трудом узнала женщину, вошедшую в палатку, где ее содержали как пленницу.
Пожалуйста, завопила она в глубине сознания.
Женщина направила Силу, стало светлее, но Могидин видела лишь свет.
Она содрогалась в глубочайшем сне, вибрируя с головы до пят. Пожалуйста!
Женщина назвала себя Аран’гар и обратилась к Могидин по имени. «Тебе велено явиться в Бездну Рока», – сказала она и...
– Просыпайся, женщина, – произнес голос, напоминавший звук, который издает крошащаяся гнилая кость, и Могидин широко распахнула глаза. Ей почти захотелось уснуть снова.
Ни окна, ни двери в лишенных каких бы то ни было характерных черт каменных стенах ее маленькой тюрьмы, и никаких светильников – свет струился неизвестно откуда. Она не знала, сколько дней провела здесь. Время от времени появлялась безвкусная пища, единственное ведро, служившее для справления нужды, опустошалось еще более нерегулярно, а мыло и ведро воды находились тут постоянно, чтобы она могла хоть немного привести себя в порядок. Могидин не задумывалась, было ли это проявлением милосердия; радостный трепет, охватывающий ее при виде ведра воды, всегда напоминал ей, как низко она пала. Сейчас в камере рядом с ней находился Шайдар Харан.
Торопливо скатившись с тюфяка, Могидин опустилась на колени и уткнулась лицом в голый каменный пол. Она всегда делала все, что помогало выжить – что угодно, – а Мурддраалу явно доставляло удовольствие учить ее тому, что он считал необходимым.
– Я счастлива видеть тебя, Миа’кова.
Этот связывающий их между собой титул жег ей язык. Он означал «тот, кто владеет мной» или просто «мой владелец». Шайдар Харан окружил ее очень необычным экраном – в отличие от других Мурддраалов он умел это делать, – экраном, казавшимся почти неощутимым, и все же у нее и в мыслях не было направлять Силу. Теперь она, конечно, отрезана от Истинной Силы – до нее можно дотянуться только с благословения Великого Повелителя, – но Источник дразнил, порождая ложные надежды, хотя его свечение, сделавшись недоступным для нее, вызывало не те ощущения, что прежде. Мурддраал всегда приносил с собой ловушку для разума. Направлять слишком близко от своей собственной кор’совры было крайне болезненно, и чем ближе, тем сильнее; Могидин не думала, что вообще уцелеет, если хотя бы прикоснется к Источнику, находясь в такой близости от кор’совры. И это меньшая из опасностей, которыми грозила ловушка для разума.
Шайдар Харан засмеялся – будто заскрипела пересохшая кожа. Еще одна его отличительная черта. Гораздо более жестокие, чем троллоки – те просто кровожадны, – Мурддраалы привносили в свои действия холод и бесстрастие. Но Шайдар Харан нередко выглядел так, будто забавляется. Могидин была счастлива, что пока дело ограничивалось лишь синяками. Большинство женщин на ее месте были бы уже на грани безумия, если не за ней.
– И ты жаждешь повиноваться? – спросил шелестящий, скрежещущий голос.
– Да, я жажду повиноваться, Миа’кова.
Что угодно – лишь бы выжить. И все же Могидин едва не задохнулась, когда холодные пальцы неожиданно вцепились ей в волосы. Она поднялась на цыпочки, насколько было возможно, но ее продолжало тянуть вверх. Хорошо хоть, на этот раз ее ноги не оторвались от пола. Мурддраал без всякого выражения внимательно разглядывал ее. Вспомнив о том, что происходило во время его прошлых посещений, Могидин с трудом сдержала дрожь и не закричала, не потянулась к саидар, чтобы разом покончить со всем.
– Закрой глаза, – приказал он, – и не открывай, пока не получишь приказа.
Могидин тут же зажмурилась. Один из уроков Шайдара Харана сводился к необходимости повиноваться любому приказанию мгновенно. Кроме того, с закрытыми глазами она могла попытаться обмануть себя, вообразив, будто находится не здесь, а где-то в другом месте. Все что угодно – лишь бы выжить.
Внезапно рука, ухватившая Могидин за волосы, толкнула ее вперед, и она пронзительно завопила, не сумев сдержаться. Стену, что ли, этот Мурддраал задумал пробить ее телом? Она вскинула руки, защищаясь, и тут Шайдар Харан отпустил ее. Шатаясь, Могидин прошла по крайней мере десять шагов, хотя даже по диагонали ее камера была меньше. Запах дыма; она ощутила слабый запах. И все же веки ее были по-прежнему плотно сжаты. Пусть и дальше дело ограничивается синяками, да и тех желательно поменьше, и пусть так продолжается столько времени, сколько она способна выдержать.
– Теперь можешь открыть глаза, – произнес глубокий, звучный голос.
Что она и сделала – очень осторожно. И увидела высокого широкоплечего молодого человека в черных сапогах, штанах и свободной белой рубашке без кружев. Он рассматривал ее потрясающе голубыми глазами, сидя в глубоком кресле с подушками, стоявшем перед мраморным камином, где на длинных поленьях плясали языки пламени. Комната, обшитая деревянными панелями, могла принадлежать состоятельному торговцу или мелкому лорду не из самых знатных – мебель с небогатой резьбой и лишь кое-где тронута позолотой, ковры затканы причудливыми узорами в красно-золотых тонах. Могидин, однако, не сомневалась, что находится где-то неподалеку от Шайол Гул; ощущения Тел’аран’риода не возникло. Остается единственная возможность. Поспешно повернув голову, она почувствовала, что у нее перехватило дыхание. Мурддраала нигде не было видно. Ощущение, что грудь стягивает тугая повязка куанде, исчезло.
– Как тебе понравилось пребывание в вакуоли?
Могидин почувствовала, что волосы зашевелились у нее на голове. Она не была ни исследователем, ни деятелем, но это слово ей знакомо. Конечно, у нее и мысли не возникло спросить у молодого человека, откуда ему – ныне – известно это слово. Иногда в Узоре возникали своеобразные пузыри, называемые вакуолями, хотя Месана, наверно, сказала бы, что это слишком простое объяснение. В вакуоли можно войти, если знать как, и манипулировать происходящим там точно так же, как всем остальным в мире, – исследователи часто проводили в них грандиозные эксперименты, о которых и до нее доходили смутные слухи, но вакуоли находились вне Узора, а иногда закрывались или отрывались и уплывали прочь. Даже Месана не сказала бы, почему и как это случалось, за исключением того, что все находившееся внутри них тогда бесследно исчезало.
– Сколько? – Могидин сама удивилась, как спокойно прозвучал ее голос. Она повернулась к молодому человеку, который сидел, демонстрируя ей прекрасные белые зубы. – Я имею в виду, сколько времени я там пробыла? Или ты не знаешь?
– Я видел, как ты прибыла... – Он умолк, взял со стоящего рядом с креслом стола серебряный кубок и отпил из него, глядя на нее улыбающимися глазами поверх края. – Прошлой ночью.
Могидин не сдержала вздоха облегчения. Многие использовали вакуоли потому, что время в них текло иначе, иногда медленнее, иногда быстрее. Иногда намного быстрее. Она нисколько не удивилась бы, узнав, что Великий Повелитель заточил ее на сотни или даже тысячи лет, чтобы она вновь возникла в мире, который уже принадлежал ему, чтобы ей пришлось проводить свои дни, питаясь падалью, в то время как остальные Избранные стоят на вершине. Она все еще чувствовала себя одной из Избранных – по крайней мере в глубине души. И будет чувствовать, пока сам Великий Повелитель не скажет, что это не так. Могидин никогда не слышала, чтобы угодивший в ловушку для разума освободился, но она отыщет способ. Всегда есть выход – для тех, кто проявляет предусмотрительность, в отличие от тех, кто называет предусмотрительность трусостью. Сейчас Могидин сама расплачивалась за то, что сдуру проявила так называемую храбрость – такую, которая в Шайол Гул оканчивается кор’соврой.
Внезапно ей пришло в голову, что для Приверженца Тьмы юноша знает слишком много, особенно если учесть, что ему лет двадцать, не больше. Под ее испытующим взором он, нагло развалясь, покачивал перекинутой через ручку кресла ногой. Грендаль вполне могла прибрать его к рукам, обладай он положением и властью; к тому же его можно было назвать даже красивым, если бы не слишком тяжелый подбородок. Могидин никогда не встречала человека с такими голубыми глазами. И хотя он так нахально вел себя с ней сейчас и воспоминания о прикосновении рук Шайдара Харана были еще очень свежи, Могидин чувствовала, что Источник зовет ее, и знала, что Мурддраал исчез, и подумала, что неплохо бы преподать этому юному Приверженцу Тьмы внушительный урок. Одежда ее вся в грязи, но это только подталкивало к такому решению. От нее слабо пахло водой, которой она умылась, но ей не удалось привести в порядок платье, в котором она сбежала от Эгвейн ал’Вир; вдобавок, спускаясь в Бездну Рока, Могидин основательно изодрала его. В конце концов благоразумие восторжествовало – наверняка она находится сейчас где-то неподалеку от Шайол Гул, – но восторжествовало с трудом.
– Как тебя зовут? – требовательно спросила Могидин. – Ты имеешь хоть малейшее представление о том, с кем разговариваешь?
– Да, Могидин, имею. Можешь называть меня Моридин.
У Могидин перехватило дыхание. Не из-за имени; любой глупец мог назвать себя Смертью, а именно такое значение это имя имело на Древнем Языке. Но она заметила крошечное, едва различимое черное пятно, которое проплыло по зрачку одного из голубых глаз, а потом другого, двигаясь по прямой. Этот Моридин обращался к Истинной Силе, и не раз. Много раз. Могидин знала: кроме ал’Тора и другим способным направлять удавалось выжить, а этот юноша явно не уступал ему в Силе. Но она никак не ожидала, что Великий Повелитель окажет одному из них особую честь. Честь, таящая в себе яд, – как известно всем Избранным. Со временем человек становился гораздо более зависимым от Истинной Силы, чем от Единой Силы; желание снова и снова обращаться к саидар или саидин можно сдержать с помощью воли, но Могидин не верила, что существует воля, способная сопротивляться Истинному Источнику, тем более когда в глазах появляется саа. Конечная цена бывала разной, но всегда ужасной.
– Ты даже не догадываешься, как отмечен, – сказала Могидин. Она непринужденно, будто ее грязное платье было самым прекрасным нарядом на свете, опустилась в кресло напротив молодого человека. – Подай мне вина, и я расскажу тебе, о чем идет речь. Только двадцать девять человек когда-либо были удостоены...
К ее изумлению, он рассмеялся:
– Ты все поняла неправильно, Могидин. Ты еще служишь Великому Повелителю, но не так, как раньше. Время твоих игр миновало. Если бы тебе по чистой случайности не удалось сделать кое-что полезное, ты была бы уже мертва.
– Я – одна из Избранных, мальчик, – сказала она; пламя ярости прорвалось сквозь осторожность. Она выпрямилась, смело глядя ему в лицо. По сравнению с ней, вооруженной знаниями, приобретенными за легендарную Эпоху, он находился на уровне тех времен, когда полудикие люди жили в грязных хижинах. В некоторых областях, связанных с Единой Силой, никто не превосходил ее. Могидин с невероятным трудом удержалась, чтобы не обнять Источник, не важно, как близко к Шайол Гул она сейчас находилась. – Твоя мать, наверно, не так давно пугала тебя моим именем, но знай, что даже взрослые мужчины, способные скомкать тебя, точно тряпку, покрывались испариной, когда слышали его. Придержи язык, разговаривая со мной!
Он протянул руку к открытому вороту рубашки и... ее язык прилип к гортани. Могидин не могла оторвать взгляда от маленькой клетки из золотой проволоки и кроваво-красного хрусталя, которая висела у него на шнурке. Мелькнула смутная мысль, что, может, это вовсе не ее клетка, просто очень похожая; но нет, определенно та самая. Моридин погладил клетку большим пальцем, и у Могидин возникло ощущение, будто кто-то ласково прикасается к ее мозгу, к ее душе. Разрушить ловушку для разума очень легко – стоит лишь нажать чуть-чуть посильнее, чем он сейчас. Она могла находиться на другом конце мира, даже дальше, и это ни на волос ничего не изменит. Часть Могидин, которая в некотором роде тоже была ею, словно отделилась от нее; она продолжала видеть собственными глазами, слышать собственными ушами, чувствовать вкус с помощью своего языка и ощущать прикосновение, но стала беспомощным автоматом, полностью повинующимся тому, кто владел ловушкой для разума. Есть ли способ освободиться от нее, нет ли, ловушка для разума есть кор’совра. Могидин почувствовала, как кровь отхлынула от лица.
– Теперь понимаешь? – произнес Моридин. – Ты по-прежнему служишь Великому Повелителю, но теперь будешь делать то, что я скажу.
– Понимаю, Миа’кова, – механически произнесла она.
И снова он засмеялся – глубоким, сочным, язвительным смехом – и спрятал ловушку обратно под рубашку.
– Вот это совсем необязательно – теперь, когда ты усвоила урок. Я буду звать тебя Могидин, а ты меня – Моридин. Ты все еще одна из Избранных. Кто на свете способен заменить тебя?
– Да, конечно, Моридин, – равнодушно произнесла Могидин.
Он мог говорить что угодно. Все равно она – его собственность, в этом у нее не было никаких сомнений.
Глава 26
РОКОВЫЕ СЛОВА
Моргейз лежала без сна, глядя в потолок сквозь пронизанную лунным светом тьму и пытаясь думать о дочери. Жара давала о себе знать, хотя Моргейз была укрыта лишь светлой льняной простыней. Обливаясь потом, она тем не менее не сняла плотной шерстяной ночной рубашки, зашнурованной до самого горла. Пот – это ерунда; сколько бы и какой бы горячей водой Моргейз ни мылась, она чувствовала себя грязной. Илэйн сейчас должна быть в Белой Башне, где ей ничего не угрожает. Временами казалось, что прошли годы с тех пор, как Моргейз могла заставить себя доверять Айз Седай, но, как ни парадоксально, Башня несомненно являлась единственным местом, где Илэйн будет в полной безопасности. Моргейз стала думать о Гавине – он тоже должен быть в Тар Валоне, преисполненный гордости за сестру и полный страстного желания при необходимости защитить ее от кого угодно, – и о Галаде – почему ей не позволяют увидеться с ним? Моргейз любила его так, будто он был ее плотью и кровью, и, как ей казалось, ее любовь нужна ему больше, чем двоим другим. Она пыталась думать обо всех троих. Трудно было думать о чем-то, кроме... Широко распахнутые глаза смотрели во тьму, мерцая невыплаканными слезами.
Моргейз всегда казалось, что ей достанет храбрости, чтобы делать все, что требуется, глядя в лицо любой надвигающейся опасности; она всегда была убеждена, что в любых обстоятельствах сумеет выстоять и продолжать борьбу. За один час, который длился, казалось, целую вечность и оставил на ее теле всего несколько синяков, Радам Асунава доказал ей, что это не так. Эамон Валда довершил обучение, учинив один-единственный допрос. Кровоподтек, оставшийся на сердце от ее собственного ответа, в отличие от синяков на теле, не проходил. Ей следовало самой отправиться к Асунаве и рассказать ему обо всем, чтобы ударить побольнее. Ей следовало... Моргейз молилась, чтобы с Илэйн не произошло ничего плохого. Может, это нехорошо – уповать больше на Илэйн, чем на Галада или Гавина, но Илэйн должна стать следующей королевой Андора. Башня не упустит возможности посадить Айз Седай на Львиный Трон. Если бы только она могла увидеть Илэйн, увидеть всех своих детей еще хоть раз.
Что-то зашелестело в темноте спальни, и Моргейз затаила дыхание, стараясь не дрожать. В слабом лунном свете она едва различала даже столбики кровати. Вчера Валда вместе с Асунавой и тысячами Белоплащников ускакал на север от Амадора, надеясь поймать там Пророка, но если он вернулся, если он...
Смутная фигура во мраке теперь сделалась отчетливей. Женщина, ростом гораздо ниже Лини.
– Я подумала, может, вы еще не спите, – мягко произнесла Бриане. – Выпейте, это поможет.
Кайриэнка попыталась вложить в руку Моргейз серебряную чашу, от которой исходил слабый кислый запах.
– Нечего лезть со своим питьем, пока тебя не зовут, – резко сказала Моргейз, оттолкнув чашу. Теплая жидкость пролилась на руку, на льняную простыню. – Я уже почти заснула, когда ты начала тут топать, – солгала она. – Оставь меня!
Вместо того чтобы подчиниться, Бриане продолжала стоять, глядя на Моргейз сверху вниз; ее лицо скрывала тень. Моргейз не нравилась эта женщина. Была ли Бриане Таборвин благородного происхождения и постепенно скатилась вниз, как сама утверждала, или она самая обычная служанка, как бы то ни было, приказания она исполняла, когда и как заблагорассудится, и вечно распускала язык. Так случилось и сейчас.
– Ты стонешь, точно овца, Моргейз Траканд. – Хотя голос ее звучал едва слышно, в нем явственно кипел гнев. Она с тяжелым стуком поставила чашу на маленький столик рядом с кроватью; большая часть содержимого чаши выплеснулась на столешницу. – Ба! Многим случалось видеть вещи похуже. Ты жива. Кости не раздроблены, голова тоже в порядке. Терпи, пусть прошлое останется позади, продолжай жить. Ты последнее время в таком состоянии, что мужчины ходят вокруг на цыпочках, даже мастер Гилл. Ламгвин вообще за последние три ночи глаз не сомкнул.
Моргейз вспыхнула от раздражения; даже в Андоре слуги не позволяли себе таких разговоров. Она схватила и крепко сжала руку женщины, но беспокойство взяло верх над неприязнью.
– Им ведь ничего не известно? – Если бы они узнали, то попытались бы отомстить за нее, освободить ее. И могли погибнуть. Талланвор мог погибнуть.
– Мы с Лини напустили туману, – усмехнулась Бриане и выдернула руку. – Но если потребуется для спасения Ламгвина, я расскажу им все. Если ты и дальше будешь только блеять, как овца. Он чуть голову не сломал, пытаясь понять, что такое с вами творится. А все очень просто. Передо мной женщина, у которой нет мужества встретить завтрашний день. Я не допущу, чтобы из-за своего малодушия вы погубили его.
Малодушие. Моргейз почувствовала себя оскорбленной, но возразить нечего. Она вцепилась пальцами в простыню. Ей казалось, что она не способна хладнокровно принять решение лечь в постель с Валдой, но это можно пережить. По крайней мере она так думала. Но совсем другое дело сказать «да» только из-за страха снова оказаться лицом к лицу с пыточными веревками и иглами Асунавы и из-за еще более сильного страха, что он в конце концов добьется своего. Как бы ни вопила она в руках помощников Асунавы, именно Валда показал ей истинные границы ее мужества, заставив почти утратить веру в себя. Прикосновения Валды, его постель – все это можно со временем забыть, но стыд за собственное «да» Моргейз, наверно, никогда не удастся смыть с губ. Бриане швырнула истину прямо ей в лицо – что можно сказать в ответ?
Моргейз не успела ничего сказать – в прихожей застучали сапоги. Дверь спальни рывком распахнули, кто-то на всем бегу остановился, сделав шаг через порог.
– Вы не спите, это хорошо, – произнес голос Талланвора, но не сразу, а после небольшой паузы.
И благодаря этой паузе Моргейз снова обрела дыхание, снова почувствовала биение своего сердца. Она попыталась отпустить руку Бриане – и когда только она успела в нее вцепиться? – но вот удивительно, эта женщина сама крепко сжала ей пальцы и только после этого отняла руку.
– Кое-что произошло, – продолжал Талланвор, шагнув к единственному окну. Став сбоку, будто не желая, чтобы его увидели, он вгляделся в ночь. Лунный свет обрисовывал его высокую фигуру. – Мастер Гилл, войдите и расскажите, что видели.
В дверном проеме возникла голова, увенчанная поблескивающей во мраке лысиной. Позади, в другой комнате, двигалась неуклюжая тень – Ламгвин Дорн. Когда до Базела Гилла дошло, что Моргейз еще в постели, слабое сияющее пятно его лысины резко дернулось, будто он поспешно отвернулся, хотя вряд ли видел что-нибудь, кроме постели. Мастер Гилл был даже толще Ламгвина, хотя и не столь высок.
– Прошу прощения, моя королева. Я не хотел... – Гилл яростно прочистил горло, с шарканьем переминаясь с ноги на ногу. Он так нервничал, что вряд ли даже донес бы до рта чашку, не расплескав воду. – Я был в Длинном коридоре, шел в... в... – В сортир, вот что он имел в виду, но не мог заставить себя произнести это слово при ней. – В общем, я выглянул в окно и увидел... большую птицу, так мне показалось... Она села на крышу Южных казарм.
– Птица! – Тонкий голос Лини заставил мастера Гилла буквально впрыгнуть в комнату, освобождая дверной проем. Впрочем, не исключено, что он получил толчок под заплывшее жиром ребро. Лини обычно использовала любое преимущество, которое ей давали седые волосы. Она важно прошествовала мимо Гилла, завязывая пояс халата. – Глупцы! Здоровы, как быки, и мозгов ровно столько же! Вы разбудили мою девоч... – Лини осеклась, раскашлявшись. Она никогда не забывала, что была няней Моргейз и ее матери тоже, но никогда не позволяла себе лишнего при посторонних. Она защищала своих питомиц, противодействуя всему, что, как ей казалось, могло причинить им вред или хотя бы обеспокоить их, с завидной решимостью, которая и сейчас звучала в ее голосе. – Вы разбудили мою королеву из-за птицы! – Дотронувшись до убранных в сетку волос, она машинально поправила выбившиеся во время сна пряди. – Ты что, пьян, Базел Гилл?