Тимми танцевал. Продвигаясь все ближе и ближе к тому месту, где Пи‑Джей сидел, прижимая к себе Хит. Дым скрывал их от посторонних глаз. И только теперь Тимми заметил, что Пи‑Джей пытается снять амулет, висевший на шее у Хит. Вечернее платье Хит было разорвано, и Тимми увидел, что на левой груди, прямо над сердцем, зияла рана, края которой уже давно зарубцевались, старая рана, которая никогда не заживет. Пи‑Джей боролся с застежкой цепочки... но она не поддавалась...
И тут Тимми понял, что на сцене, кроме них, был кто‑то еще.
Памина. В вызывающем неоготском наряде, состоявшем из нескольких клочков черной кожи, едва прикрывавших ее тощее тело. Она была вся забрызгана кровью, с головы до ног. Она двигалась синхронно с Тимми. Она заучила все его движения, и даже если он импровизировал, заполняя паузы, она повторяла его движения, точно зеркало. Он махнул музыкантам, чтобы те пока продолжали инструментальный проигрыш. Да, самый длинный проигрыш в попсовой песне, у него есть все шансы попасть в Книгу рекордов Гиннесса.
– Всегда мечтала о том, чтобы быть твоей партнершей в танце, Тимми, – прошептала Памина. – Но, к сожалению, я не могу оставаться с тобой. Меня ждут дела.
– Памина, – сказал он в ответ, – ты очень больной человек... какая‑то жуткая травма или, может быть, что‑то в генах. Я не знаю, что это такое... но ты не вампир! Беги, пока еще можно... неужели ты не понимаешь, что стремишься к собственной смерти?
– Я видела ангела, – сказала она, – и этот ангел – Смерть.
Они танцевали. Он пытался увести Памину как можно дальше от Пи‑Джея, который все еще возился с амулетом, но Памина описывала круги и с каждым разом подступала все ближе и ближе... и ему приходилось не отставать от нее. Толпа приняла появление Памины на сцене радостными воплями... наверное, все задавались вопросом: кто эта девочка, которая безукоризненно повторяет каждое его движение, словно зеркало, в котором Тимми отражался в женском обличье... раньше он с ней не выступал...
– Ты не получишь этот амулет... – сказал Пи‑Джей, непонятно к кому обращаясь. – Ты его не получишь... – Он все же открыл застежку. Дернул за цепочку, на которой висел амулет. Но мертвая рука Хит сжимала цепочку, так что та не поддавалась. Пи‑Джей попытался разжать ее пальцы. Они словно окаменели.
– Хит, Хит... о Господи, Хит, помоги мне, – простонал он. Но мертвая рука не двигалась. – Зачем ты мне наговорила столько плохого? Неужели ты не понимала, что я не волен выбирать, что мне делать, и мне оставалось только одно, и это был ненадежный путь... но именно так я пытался тебя спасти и мог бы спасти... Хит...
Памина продолжала танцевать.
И теперь уже Тимми приходилось повторять все движения девочки, преследуя ее, пока она подбиралась все ближе и ближе к Пи‑Джею и Хит.
Памина протянула руку, и...
– Нет! – закричал Пи‑Джей, и...
Мертвая рука Хит пробила завесу дыма! Она держала амулет высоко над собой, крепко сжимая его! Свет играл на серебряной поверхности флакончика – такой яркой в мутных клубах дыма. Еще один вздох пролетел над толпой. Ничего из того, что они сейчас видели на сцене, не было описано ни в пресс‑релизе, посвященном данному событию, ни в программке – и даже в тех слухах, что ходили уже за недели до выступления, об этом не было ни слова. Пи‑Джей попятился. Его взгляд был прикован к мертвому телу бывшей жены. Тимми увидел страстное, страшное желание в его глазах и понял, что Пи‑Джей... сдался. Амулет был предназначен для Памины, он был предназначен для нее с самого начала... и смерть Хит была предначертана ей – с того самого мига, когда она услышала голос Эйнджела там, в саду, в павильоне, стены которого были расписаны картинами буддистского ада.
Тимми понимал, что для зрителей этот амулет был как видение из легенды о короле Артуре: женская рука, держащая волшебный дар, возникшая над поверхностью озера, подернутого дымкой тумана... Памина схватила амулет. Она танцевала, приближаясь теперь к тому месту, где ополоумевшие поклонники пытались забраться на авансцену... Тимми стоял неподвижно. Пи‑Джей внимательно следил за Паминой, продолжая стоять на коленях.
Памина сунула амулет в рот и... проглотила его. Ничего не произошло. Тимми сделал глубокий вдох. И все зрители в зале – все как один – затаили дыхание. Напряжение достигло очередной высшей точки. И тут...
Памина Ротштайн начала линять – по‑другому и не назовешь. Ее кожа вдруг сделалась жидкой и стекла, обнажив под собой ярко‑алую плоть. Ее глаза вылезли из орбит и медленно стекли по плавящимся щекам. Все ее мышцы свело страшной судорогой, и они начали сокращаться, так что кости трещали, не выдерживая давления. Ее легкие раздулись и сочились облаками кровавого пара. Грудина с хрустом разломилась, обнажив бьющееся сердце. Голова моталась из стороны в сторону, разбрасывая клочья кожи, кровь, волосы, зубы и осколки костей.
И все это время Памина продолжала танцевать.
Танец не был ни ужасающим, ни безобразным. Скорее это были конвульсивные движения плоти, громыхание костей, шипение крови, скручивание мышц – под красивую, напряженную музыку. Да, это было красиво: танец смерти. Но Тимми чувствовал что‑то еще... присутствие холодного и коварного разума, разума нечеловеческого.
Проигрыш пошел уже по четвертому или пятому кругу. То, что только что было Паминой Ротштайн, а теперь превратилось в кровавое месиво, вновь начало обретать человеческий облик. Тело, разлетевшееся на куски, собиралось воедино. Сначала – кости. Череп подпрыгнул вверх из лужи разбрызганных мозгов. Зрители приветствовали каждое действие на сцене громкими возгласами одобрения. Начала формироваться кожа. Внутренние органы принимали свою обычную форму, кости обрастали мясом. Новая кожа получилась гораздо бледнее старой, волосы – грязно‑русого цвета со следами черной краски. Глаза – большие, глубокие – сверкали, как два кабошона. Грудь стала твердой и плоской. Это был мальчик. Хотя понять, что это именно мальчик, можно было лишь потому, что он был совершенно голый... и в нем было что‑то от гермафродита, как когда‑то – в Тимми... Нет, этот мальчик, конечно же, не был кастратом... То, как он бился на сцене, как его бедра ходили ходуном, как он сжимал губы, как каждое его движение заводило публику... все в нем просто сочилось безудержной сексуальностью, такой, какой никогда не было – и не могло быть – в представлениях Тимми. Эйнджел Тодд вернулся.
– Танцуй со мной, Тимми, – сказал он.
Зал просто взревел в приступе наслаждения, близкого к оргазму. Два Тимми Валентайна! И они, эти люди в зале, совершенно не замечали того, как сильно они отличаются друг от друга... один – человек, второй – совершенно бесчеловечный... Впрочем, так и должно быть, подумал Тимми. Они же вообще ничего не видят. Они слепые...
Он танцевал вместе с собственным отражением, которое не было его отражением.
– Тимми, Тимми, – говорил ему Эйнджел, – это полный отстой. Какой‑то поганый колдун запихал меня в эту чертову бутылку, и мне пришлось убивать всех, кто стоял у меня на пути, чтобы выбраться.
– А теперь ты убьешь и меня?
– Пока не знаю, я еще не добрался до этого места в сценарии. Заткнись и танцуй.
И они продолжали свой танец. Практически обнявшись, едва не касаясь друг друга губами. Эйнджел был словно Нарцисс, мастурбирующий в диком танце на свое отражение; в то время как Тимми, повторявший все его движения, делал это равнодушно и холодно, с выверенной, чуть ли не геометрической точностью.
– Тебе это не нравится, да? – спросил Тимми. – В смысле – быть мертвым?
– А ты тоже не можешь нормально общаться с живыми.
– Тебе не хватает любви.
– В жопу любовь. У меня ее никогда не было, да и теперь она мне не нужна.
– Если ты протянешь достаточно долго, к тебе придет сострадание. И любовь. Я знаю. Так было со мной. В плену у вечности возможно все.
– У меня нет времени на всю эту чушь. Давай, Тимми, пора начинать.
– Что начинать?
– Всему свое время, братишка.
– Хит станет вампиром?
– Ты задаешь слишком много вопросов, черт побери, давай танцуй! Иисус смотрит на нас. Мы должны вместе продолжить твой тур. Может быть, даже потом забабахаем новый альбомчик.
– Да пошел ты!
Они танцевали. И на этот раз Тимми не подал сигнал музыкантам, и они перешли к финальной части. И началось... Это была та самая часть, в которой и были задействованы все спецэффекты. Мертвая женщина высотой с десятиэтажный дом – сошедшая с громадной репродукции картины МакКендлза – начала свой морфинг. Каждое преобразование сопровождалось пронзительными воплями восторженной толпы. Вот она превратилась во взбешенного леопарда. Вихрь. И вот на сцене – Дороти, которая уже превращается в огромного льва. Истошные вопли. Множественный оргазм десятитысячной толпы.
– Смотри! – кричал ему Эйнджел. – Сколько энергии в этой толпе! Мы можем выпить ее и насытиться. И тогда мы с тобой сможем управлять всем, что происходит вокруг!
Огромные руки протянулись к зрителям, лазерные лучи высекали блескучие искры из этих призрачных рук. Одна рука была чуть правее Тимми, другая – слева от Эйнджела. Они оба словно окунулись в трепетный океан искр. И в этом океане света Тимми увидел, как Пи‑Джей встал, держа Хит на руках... нежно и бережно, насколько это вообще возможно для человека, потерявшего свою единственную любовь... он целовал ее холодные мертвые губы, словно страдающий от безнадежной любви голливудский монстр...
– Пи‑Джей! – крикнул Тимми. – Тебе тоже пора уходить...
– Уже иду! – прокричал он в ответ и нырнул в люк, унося с собой Хит.
Мир превратился в смерч, в самом центре которого стояли Тимми и Эйнджел. Иллюзорные руки словно играли в «веревочку» и вот‑вот должны были поглотить их в себе. Тимми слышал рев толпы, но он доносился словно издалека... такое ощущение, что ты несешься в машине по шоссе вдоль Восточного побережья, все окна открыты, и музыка в магнитофоне орет на полную громкость. У нас с Эйнджелом осталось одно незаконченное дело, подумал он, которое мы должны завершить вместе.
– Я ухожу, – сказал Эйнджел.
– Куда?
– Найдешь меня сам.
– Просто скажи, где мне тебя найти. Я хочу покончить со всем этим не меньше, чем ты.
Эйнджел притронулся пальцем к его губам.
– Ты бросаешь мне вызов, Тимми? Мне, мне, мне?! Ты, может, забыл, что теперь ты всего лишь маленький мальчик? Ты больше не можешь обернуться ветром или превратиться в ворона или в волка. Не можешь просочиться туманом сквозь замочную скважину. Или завладеть разумом девчонки, которая в тысячах миль от тебя, довести ее до безумия, сожрать ее душу, поменять местами каждую молекулу в ее теле и воплотиться в ней... кстати, этому трюку ты так и не выучился за все свои две тысячи лет. Я впитал в себя тайны Востока. Я знаю такие приемы, которые ты пропустил. Теперь я могу делать все, что когда‑то мог ты. И даже больше.
– Но появляться при свете дня ты не можешь.
– Могу!
– Докажи.
– Ладно, ладно, я все еще связан парой‑тройкой идиотских суеверий. Зато мой член работает так, как надо.
– Давай со всем этим закончим.
– Мы не можем закончить. Ты же хочешь спасти своих друзей, да? Этот хренов индеец, застрявший в своих видениях, где верх – это низ и наоборот. И девчонка. Она бессмертна – до тех пор, пока ты не покончишь со всеми такими, как я. Да, и тебе разве не интересно, что случилось с Лораном МакКендлзом? Это длинная история, Тимми. Расскажу все как было, но как‑нибудь в другой раз.
И тут вспыхнул свет...
Боже, сколько света... пространство как будто взорвалось светом, свет проникал в самые отдаленные уголки мозга, не помогало даже закрыть глаза... свет проникал сквозь веки, как бы сильно ты ни жмурился... свет свет свет свет...
А потом – тьма.
Под сценой. Потайной люк.
Зрители словно сошли с ума. Он слышал их вопли там, наверху. Топот ног, треск разламываемых динамиков. Жесткий голос в громкоговорителях стадиона. Выстрелы. Толпа разошлась не на шутку.
Теперь он начал кое‑что различать. В каморке под сценой было темно и душно из‑за высокой влажности. Никакого света. Но рядом с ним было два человека. Один – живой, другой – мертвый.
– Пи‑Джей, – прошептал он.
– Я убил ее, – сказал Пи‑Джей.
– Пи‑Джей, ты же знаешь, что все было совсем не так...
– Я сделал, что должен был сделать! Но как я мог объяснить это ей... а завтра ночью она проснется уже вампиром... И я должен забить кол ей в сердце, и, знаешь, это так больно, так больно...
– Нет, Пи‑Джей, не надо. Не делай этого. У нас есть выход. И Эйнджел хочет, чтобы я все сделал именно так. Может быть... я смогу сделать так, что Хит станет... ценой за то, что Эйнджел хочет от меня.
– Какой ценой? Он не сможет ее оживить! – Пи‑Джей заплакал. Тимми даже и не пытался его успокоить, потому что и сам в это не верил. За две тысячи лет он узнал только один способ, как воскресить человека из мертвых.
И теперь, думал он, я – человек.
И как мы это сделали?
Память: 1889
Один из «особых» званых вечеров герцога Кларенса: полночь, комната, наспех снятая в какой‑то малопосещаемой ресторации, красное вино, икра и беседы совершенно неаристократического свойства.
На выбор: опиум, гашиш и даже недавно вошедший в моду кокаин. Никаких запретов – ни на что. Противоестественные наклонности герцога не только терпели – их чуть ли не превозносили. На эти званые вечера приглашали тех, у кого были секреты еще более темные, чем у него самого: Чарльз Алджернон Суинберн – забавный маленький поэт из Итонского колледжа, который обычно никак не мог кончить без хорошей порки розгами; частный сыщик, которого все звали Холмсом, большой охотник до белого порошка; Оскар Уайльд и лорд Альфред Дуглас, которому первому пришла в голову мысль пригласить мальчика на встречу в «узком кругу друзей». Здесь были еще и мальчишки‑посыльные, однако они пришли сюда явно не для того, чтобы передать какие‑то сообщения, если судить по тому, как они сидели в фривольных позах, развалившись в креслах и на диванах в гостиной, куда пускали только по условному тайному стуку: тема судьбы из Пятой симфонии Бетховена. Собственно, ее только что и отстучали. Причем по второму разу. Мальчик встрепенулся. Это был сам мистер Стокер, который, как правило, брезговал посещением подобных сборищ, хотя большинство членов этого «тайного общества» просто бредили им, а некоторые были и вовсе им одержимы. Неужели он все‑таки поступился своими принципами или ему просто хотелось услышать еще одну историю Себастьяна?
– Прошу прощения, – сказал он, входя, – я опоздал.
Потир уже ходил по кругу. Ритуальный укол подушечки большого пальца булавкой – и еще несколько капель крови падают в священный сосуд... во всем этом было что‑то святотатственное, богохульное... один из мальчишек‑посыльных преподнес чашу Себастьяну. Да, это была взятка; но мальчик‑вампир честно ее отрабатывал.
– Какое милое имя, Себастьян Мельмот, – сказал Уайльд, обращаясь к какому‑то неизвестному гостю. – Если бы я мог, то взял бы его себе. Возможно, когда‑нибудь я так и сделаю.
Себастьян пил.
Тепло растеклось по его холодным венам. Глаза налились кровью.
– О чем он расскажет сегодня? – спросил герцог. – Надеюсь, что сегодняшняя история будет не о Джеке‑потрошителе; как‑то он уже поднадоел.
– Себастьян... – обратился к нему один из мальчиков, нарумяненный и напудренный, с веткой сирени в волосах. – Ходят слухи, что его милость и был настоящим Джеком‑потрошителем. Вы его видели?
Неужели это правда?
Он посмотрел на ошеломленное лицо герцога; он не был уверен в том, что перед ним – тот же самый человек, которого он видел почти десять лет назад; все произошло так быстро, и он до сих пор до конца не оправился после того стремительного рывка в пустоте времени... возможно, это был он... Ну и что, если так? Старая история, которую скорее всего никто и не вспомнит еще как минимум целый век.
– Синяя Борода, – сказал герцог. – Мне так понравилась твоя история о встрече с этим сумасшедшим французом. Когда ты рассказывал нам в прошлый раз, как он проткнул дырку у тебя в боку и входил в тебя через нее, я просто потерял контроль над собой!
– Святые угодники! – воскликнул доктор Ватсон.
– Не говоря уже о символизме, заложенном в этом действе: попрание всех христианских таинств... рана в боку и все прочее, – добавил Бози.
– Иногда ты такой предсказуемый, – сказал Уайльд и отрывисто чмокнул его. И тут же добавил, обращаясь к Стокеру. – Брем, сдается мне, что сегодня твоя очередь задавать вопрос нашему сверхъестественному другу.
Лицо Себастьяна озарилось улыбкой. Брем Стокер писал роман про вампира и постоянно расспрашивал его о тех мелких подробностях, которые всегда добавляют правдоподобия литературному вымыслу. Тем лучше, потому что Себастьян уже читал что‑то из работ Брема и не счел их никчемным чтивом.
– Я исключительно в вашем распоряжении, мистер Стокер, – сказал он. – Теперь, когда я осушил последнюю каплю крови, которую ваши светлости имели честь предложить мне. – Он улыбнулся; они были зачарованы его улыбкой; он знал, что все они так или иначе страстно желали его: влекла ли их его физическая привлекательность, сверхъестественность или же его бессмертие – в конечном итоге все сводилось к банальной похоти.
– Итак, – произнес Стокер, устраиваясь поудобнее в кресле и зажигая сигару, – ты рассказал уже столько историй о самых развратных людях в истории... и даже о тех, кто живет в наше время, с кем ты лично встречался... с тем же Джеком‑потрошителем... с Жилем де Рэ, кардиналом дель Монте, Монтесумой... с великими инквизиторами и ведьмами, с гонителями христиан, с монстрами – великанами и лилипутами... но никто из них, сдается нам, не был вампиром. Возможно, это потому, что тобой движут какие‑то неведомые нам интересы, может быть, именно так твое воображение рисует самых больших злодеев в истории, каждый из которых выглядит просто чудовищем, по сравнению с которым ты – просто сама невинность, хотя именно ты и есть порождение Сатаны, воплощение зла в чистом виде?
– Я как‑то не думал об этом, сэр, – ответил ему Себастьян. – Я просто рассказываю о том, что я видел своими глазами.
– Но ведь очевидно, что во всей мировой истории должен быть еще хотя бы один вампир, кроме тебя. Или же ты – единственный в своем роде, безвинная жертва жестокой судьбы?
– Мне трудно ответить на этот вопрос. Я пришел к выводу, что зло само по себе есть не что иное, как творение рук человеческих или же просто иллюзия.
– Все это, конечно же, замечательно, Себастьян, – сказал Стокер. – Однако мне, автору, пишущему для печати, нельзя не прислушиваться к требованиям, которые выдвигает мне рынок... а история про вампира, который не несет в себе зла, просто не будет продаваться.
Себастьян печально улыбнулся.
– Я внимательно слушал истории про злодеев, о которых ты мне рассказывал, в поисках главного героя для моего нового романа, – объяснил ему Стокер, – и, похоже, нашел настоящее чудовище – злодея, который трапезничал в окружении тысячи умирающих жертв, мужчин, женщин, детей.
– Звучит очень по‑человечески.
– Скажи, Себастьян, в твоих путешествиях под покровом теней истории, – продолжал Стокер, – встречал ли ты Влада Дракулу? Князя Валлахии, известного также как Колосажатель?
Себастьян закрыл глаза. Живые картины памяти... картины ужаса. Он вспоминал: крысы. Стены каменной темницы. Тесно, душно, вонь мешает дышать... тюрьма турецкого султана.
Крысы, грызущие ноги пленников...
Тьма. Тьма. Тьма.
Как мне хочется вернуться назад, на родную землю...
Дитя, поющее во тьме...
Дитя, закованное в цепи. Крысы мечутся по холодным стальным оковам. Ребенок даже и не пытается их спугнуть. Он поет песню, песню о покоренной родине.
У него были темные беспокойные глаза; они сияли во тьме камеры; искрами падали слезы.
– Дракула, – тихо сказал Себастьян. – Да, Дракула...
Часть четвертая
Vanitas
Не спрашивай, как отыскать,
Не спрашивай – где и когда.
Как показать тебе Вампирский Узел,
Когда ты и так уже там.
Тимми Валентайн
Красавчик Раду
Наплыв: тьма
А где Пи‑Джей?
Не знаю.
Последние известия
«Scandal International» пишет:
РОК‑ЗВЕЗДА ИСЧЕЗАЕТ – СНОВА!
В тот самый момент, когда Тимми Валентайн, как всем казалось, уже закончил свое выступление, произошло очередное действо с его исчезновением. Помните, как это было в прошлый раз – десять лет назад во Флориде, в Бока‑Бланка, когда старуха взорвалась в инвалидном кресле? А Тимми исчез без следа на целых десять лет, а потом вновь появился, совершенно не изменившись, на концерте своих двойников в «Юниверсал Студиоз»? И что же: руководство «Stupendous Studios» восприняло его воскрешение за чистую монету?
На этот раз все было куда как интереснее.
Два дня назад, на этом последнем концерте, проходившем на совершенно новом стадионе «Паниасай» в Бангкоке – в городе, где суперсовременные небоскребы соседствуют с древними дворцами и храмами, – Тимми был великолепен, если не сказать больше. Спецэффекты, которыми закончился последний номер его выступления и которые обошлись больше чем в два миллиона долларов, были поистине грандиозны – и совершенно излишни даже для этого маленького мечтателя, который исчез прямо на сцене, в вихре зеркал, и с тех пор его никто больше не видел. Чародей, сотворивший это чудо преобразований, после концерта был найден мертвым на сцене – кто‑то вонзил ему в сердце осколок зеркала в форме кинжала, однако пока неясно, когда и как именно это произошло. Среди пропавших также стоит упомянуть леди Премхитру – молодую тайскую аристократку и близкого друга Тимми Ва‑лентайна, – а также ее мужа, коренного американца и владельца художественной галереи Пи‑Джея Галлахера.
Дикий восторг поклонников, сопровождавший все происходящее на сцене, был просчитанным элементом шоу.
Исчезновение звезды – зловеще перекликающееся с его предыдущим исчезновением десятилетней давности – повлекло за собой волну слухов, среди которых имеется мнение, что все это было срежиссировано ребятами из «Stupendous», чтобы получить сверхприбыль на имени Тимми Валентайна, однако нам пока не удалось получить комментарии Дэвида Гилера, директора студии.
Где объявится Тимми Валентайн в следующий раз? Ученый Джейсон Николози, сотрудник Лос‑Анджелесского института исследования криогенных технологий, высказывает следующее мнение: «Лично я считаю, что они заморозили Валентайна, – заявил он в своем интервью, данном нашему изданию, когда мы „поймали“ его в ресторанчике „Пицца‑Хат“. – Если они сумеют затормозить физиологические функции его организма и заморозить его жидким азотом, он сохранится в таком состоянии еще десять лет и при этом не постареет ни на день. Вполне вероятно, в 2005 году его разморозят и снова предъявят публике. Вот будет номер!»
Мы задали Николози вопрос: есть ли какие‑то доказательства его теории? «У нас в институте мы проводим подобные опыты на крысах. Мне кажется, Тимми Валентайн достаточно глуп для того, чтобы согласиться на такую авантюру».
Ночь
Куда мы едем, Пи‑Джей?
Не знаю.
Тогда откуда ты знаешь, что мы движемся в правильном направлении?
Потому что это неправильное направление.
Ты снова все делаешь наоборот, да? Ладно. Я знаю, что мы едем на юг. В Пенанг. После Малайзии ты сказал, что нам надо еще дальше на юг. Такими темпами мы заберемся за край земли... в какую‑нибудь Индонезию... или Новую Гвинею. Мы едем туда? К этому новому вулкану? Там что, источник энергии? Место, где в вихре стихий и эмоций можно выйти в другую реальность сквозь разрыв в ткани мира? Ты его чувствуешь? Мы к нему едем?
Не знаю, Тимми. Я ничего не знаю.
Раньше я чувствовал эти энергетические источники. А теперь не могу. Мне приходится полагаться на тебя, потому что теперь в тебе больше магии, чем во мне. Но я знаю одно: мое второе рождение произошло в огне. А Эйнджел с тобой разговаривает? Стуком колес, ветром, качающим пальмы в ночи за окнами поезда? Я слушаю, слушаю... но для меня ветер – это всего лишь ветер. Но ты... ты слышишь духов, ты можешь услышать. Думаю, что могу.
Думаю, что могу. Думаю, что могу – ладно, Пи‑Джей, наконец‑то ты хоть улыбнулся. Тут так душно. Чем дальше мы от Бангкока, тем больше ты возвращаешься в свое дикое прошлое... в ночной лес. Может быть, где‑нибудь там, за холмами, притаились тигры. Там так темно. Я уже носом уткнулся в стекло и все равно не могу ничего рассмотреть. Но ты видишь, я знаю. И ты умеешь разговаривать с животными. Там есть тигры?
Не думаю. Но там точно есть ворон.
Я его вижу! Вон там! Прямо между двумя холмами. Темный силуэт на фоне луны. Все, пролетел... больше не вижу.
Думаю, это Эйнджел.
Ворон – предвестник смерти. Похоже, веселое будет у нас путешествие... Да... как там Хит?
Сейчас проверю гроб.
Хорошо. Я зажгу свет. Доставай его с багажной полки. Так. Я помогу тебе с крышкой. А вот и она. Какая красивая! Лежит как живая. Вот только эта рана на груди... Она так и не затянулась... и никогда не затянется, да? Даже в смерти. Но и с этой раной она прекрасна. А как она пахнет. Это «Самсара». Она так любила эти духи. Буквально вчера купила новый флакон. Господи, неужели это было только вчера? И тело даже не затвердело. Дотронься до ее щеки. И правда как будто живая. Она шевельнулась или мне показалось? Она сегодня проснется к не‑жизни? Я боюсь даже думать... а вдруг нам все же придется ее убить, вонзить кол ей в сердце?! Кто это сделает, Пи‑Джей? Ты сам? Или все‑таки я? Быстрее. Уже скоро. Быстрее, быстрее, до того, как она... а это что? Статуэтка? Маленькая фигурка китайской Богини Милосердия? Кажется, ты говорил, что она была у нее в тот день, на похоронах в Германии, когда вы вдвоем уничтожили Амелию Ротштайн? Для чего она лежит в гробу?
На тот случай, если она проснется. И замки на гробе тоже из серебра. А «Самсара»... я набил ее рот чесноком... ну и залил все духами, чтобы отбить запах. Если она станет вампиром...
Она пока не просыпалась. Она не вампир.
Но она и не мертвая. Не мертвая и не живая и пока не бессмертная. Как будто ее душа сейчас в лимбе... на перепутье. Если мы не успеем вовремя... она повернет... в одну сторону или в другую. Давай. Помоги мне закрыть гроб. Мне больно на нее смотреть.
Да.
Тимми...
Да?
Нет, ничего.
Ладно. Я закрыл гроб, сейчас запираю серебряные замки. Ты действительно все продумал.
Это от торговца гробами из храма, который содержит семья Хит. Я взял его вчера.
Заранее?!
Я все делаю наоборот.
Ты знал, как все будет.
Я не хотел этого, но... думаю, да. Я все знал. Ничего нет хорошего в том, что я позволил ей умереть, что она мне такого наговорила... таких страшных слов... и бросилась в объятия вампира, и упала мертвой прямо к твоим ногам, а я так и не сказал ей, что люблю ее... и когда она умирала, она злилась на меня, она меня ненавидела. Тимми, ты тоже меня ненавидишь?
А почему я должен тебя ненавидеть?
Место, куда я тебя везу... там может быть...
Смерть.
Тебе страшно?
Да.
Хочешь вернуться?
Нет, Пи‑Джей, смерть – моя старая знакомая. В первый раз я умер при извержении Везувия в 79 году нашей эры. Я хотел умереть в горящем Вампирском Узле, но так и не смог... а потом все‑таки умер, но уже в иллюзорном пламени, умер и вернулся назад – простым смертным. А теперь... ну... теперь это будет уже в третий раз. Надеюсь, на этот раз я умру насовсем. Ты хочешь умереть?
Пи‑Джей, Пи‑Джей, я умираю вот уже две тысячи лет. Пора бы уже довести начатое до конца! Вот и славно. Я снова тебя рассмешил. Ты же сам знаешь, в двадцатом веке у меня было три великих приключения, и все они были так или иначе связаны с религией. То есть мое первое приключение – с Карлой Рубенс и Стивеном Майлзом – происходило в символике святой троицы, искупления грехов и прочей христианской чуши; потом была история, связанная с языческими божествами и духами, с великим противостоянием добра и зла, мужского и женского начала... а сейчас все завязано на буддизме. В смысле: наша реальность – это всего лишь иллюзия; чтобы достичь просветления, следует отказаться от всех страстей. А самая главная цель – вечное существование. Похоже, на этот раз все закончится.
Нет.
Что на твоем «обратном» языке означает – да.
Что означает – не знаю.
Ой как все запущено. Вот ты опять улыбаешься. Знаешь... мне до сих пор странно... когда‑то я был самым старым человеком в мире, а теперь я всего лишь двенадцатилетний мальчишка... Посмотри в окно! Океан. Мне кажется, я что‑то слышу... шепот моря... А ворон все еще здесь. Он преследует нас. Погоди! Там шаги, в коридоре. Кажется, скоро граница. И рассвет тоже скоро. Что мы скажем им по поводу гроба?