– А как же второй юноша, который убежал? – спросил я.
– Этот юноша проявил трусость. Он позволил страху завладеть его душой и покрыл себя позором.
– А Воин Жизни выскочил бы из ямы, не покрывая себя позором?
– Все не так просто, – сказал кореец. – Не думаю, что ты поймешь, но все‑таки попытаюсь тебе объяснить. Существует истинное и ложное знание. Истинное знание доступно лишь единицам, для всех остальных людей существует только ложное знание, но и эти единицы прежде, чем прийти к истинному знанию, впитывают в себя ложные знания, возвращаясь к ним, видоизменяя и совершенствуя их.
Система знаний Воинов Жизни – ее называют «жемчужной пылью» или «искусством поглощения жемчужной пыли» – делится на две части: на искусство «поедания жемчужной пыли» и на искусство «кормления жемчужной пылью», или, как его иногда называют в более мягкой форме, «угощения жемчужной пылью». Жемчужная пыль включает в себя все ложное и истинное знание, причем ложное знание доминирует над истинным знанием, отражая при этом многие его черты.
Подготовка ученика начиналась с угощения его ложным знанием. Это угощение ложным знанием развивало его, помогая переходить к более сложным формам обучения, и одновременно выявляло основные склонности и способности ученика, позволяя наставникам выбирать для него наиболее подходящее направление обучения.
Жемчужное Дерево Воинов Жизни разрослось настолько, что наступил период, когда стало невозможно найти достаточное количество учеников, способных полностью овладеть знаниями клана. Воины Жизни выработали определенные основы, которые назывались «корнями Дерева Жизни», и, когда ученик постигал корни, он мог специализироваться по одной из ветвей Дерева, изучая более углубленно медицину, философию, воинское искусство или что‑либо еще.
Корни и ветви Жемчужного Дерева Жизни базировались на ложном знании, поскольку являлись лишь частью целого и отражали истину, искажая ее. Пусть тебя не вводит в заблуждение терминология. Слова «ложное знание» не означают, что это знание было плохим, ненужным или вредным. Наоборот, период поглощения ложного знания стимулировал у ученика жажду самосовершенствования, учил его самостоятельно думать и чувствовать.
Притчи относились к корням Жемчужного Дерева и по сути своей являлись ложным знанием, но, несмотря на это, для многих учеников притчи были своеобразным откровением, таившим в себе нечто новое и неожиданное. Каждая притча имела десятки толкований, и каждое толкование притчи давалось ученику на новом, более высоком этапе его развития.
Ученик, услышавший притчу впервые, очаровывался ее красивой формой. Первое, самое очевидное, но новое и интересное для него толкование давало импульс к самосовершенствованию. Так, в случае притчи об испытании змеями у ученика появлялось желание подражать последнему испытуемому и добиться такого же спокойствия духа, интуитивного познания мира и слияния с природой. Эта притча возвеличивает человека, следующего по пути клана, ставя его над другими, а для ученика, только начинающего свой путь, мощнейшим стимулом является желание стать таким же сильным и совершенным.
Когда ученик обретал способность управлять своей психикой и добивался спокойствия духа, ему снова рассказывали ту же притчу, но в этот раз акцент делался на том, что для Воинов Жизни очень важны специальные знания, и лишь человек, обладающий этими знаниями, может по‑настоящему контролировать ситуацию, то есть, помимо идеи духовного самосовершенствования, подчеркивалась важность знания как такового. Это был этап, когда первоначальное, интуитивное обучение практически заканчивалось, и требовалось обучение более конкретное.
Толкуя притчу, ученику говорили, что последний испытуемый просто знал, что змея не ядовита, и поэтому проявлял такое спокойствие, и объясняли, что спокойствие знания гораздо благоприятнее и комфортабельнее для человека, чем спокойствие за счет психической саморегуляции, поскольку для достижения этого состояния требуется затратить значительные усилия. Знание облегчает человеку жизнь и освещает его путь.
На следующем этапе обучения снова толковали ту же притчу, в очередной раз ставя все с ног на голову, и в этот раз говорили о том, что в клан был принят убежавший ученик, и что этот ученик оказался наиболее ценным для Воинов Жизни.
Новое толкование объясняло, что официально принятый ученик не всегда становился членом клана, и что прием в клан на самом деле не может быть связан с какими‑то внешними испытаниями, что человека отбирают заранее мудрые учителя клана, и отбирают они только того, кто им нравится и кто им нужен.
Убежавший ученик оказывается не трусом, а человеком, который был заранее принят и предупрежден о том, как он должен себя вести. Этот ученик перешагнул через свою гордость, публично покрыв себя позором, но потом он пришел в скрытую обитель и стал со временем тайным воином клана, «воином ночи», человеком, о котором знали только посвященные клана, или, как их называли, Хранители Знания.
Воины ночи были наиболее всесторонне подготовлены в воинских искусствах и составляли, если можно так выразиться, тайную полицию клана, выполняя самые ответственные поручения Хранителя Знания. Четыре или пять воинов ночи составляли так называемую «руку» Хранителя Знания. По традиции создавались несколько «рук», члены которых были незнакомы друг с другом, и две‑три «руки», состоящие из воинов, знающих друг друга. «Руки» или объединения «рук» использовались для проведения тайных операций клана, и, несмотря на свою малочисленность, отряд «воинов ночи» мог по эффективности превзойти иногда целую армию за счет своего высочайшего профессионализма.
Далее в ходе толкования притчи выяснялось, что и все остальные, не прошедшие испытания ученики были приняты в клан, поскольку каждый человек может приносить пользу клану, если правильно использовать его склонности и обучать его в подходящем для него направлении.
Так, юноша, убивший змею, стал воином (но не Воином Жизни, а воином смерти, служащим клану потому, что этот путь соответствовал его внутренней склонности), для других испытуемых были предложены другие пути.
Этим ученикам «скармливались» ложные знания, поскольку они не могли вкусить истинных знаний и на самом деле не хотели этого.
Разговаривая с учениками, заставляя их толковать притчи самостоятельно, играя в вопросы и ответы, Учителя клана узнавали возможности и желания ученика и направляли его на один из ложных путей – путь воина, путь купца, путь отшельника или другие.
Ложных путей было множество, с различными специализациями, как, например, путь пищи.
Человек, идущий по пути воина, использовался кланом именно как воин, как человек смерти. Ему давали шансы стать Воином Жизни, но если ученик один за другим отвергал эти шансы, то верные своему принципу духовного ненасилия даже во благо человеку Учителя клана не заставляли его следовать по чуждому для него пути жизни. Если человек хотел стать героем, воином и защищать клан или выполнять какие‑то его задачи, даже не будучи знакомым с тайными доктринами и глубиной учения Воинов Жизни, ему предоставлялась такая возможность. Путь воина был исключительно напряженным, трудным и полным опасностей. Воин всегда был настороже, всегда готов к атаке, он подвергал свое тело повышенным нагрузкам и испытаниям и в любой момент был готов встретиться с опасностью лицом к лицу.
Тот, кто следовал по пути купца, учился общаться с людьми, организовывать свое дело, зарабатывать деньги. Члены клана, ставшие на путь купца, со временем становились очень богатыми людьми и поддерживали клан материально, но они не были истинными последователями Воинов Жизни.
Любой из учеников, получавших истинные знания, сначала один или несколько раз проходил по кругам ложных знаний – по путям воина, купца, целителя, отшельника и т. д. – прежде, чем доходил до одной из самых почетных ступеней в клане – до уровня Хранителя Знания.
Хранители Знания уходили в мир и там набирали себе учеников на совершенно новых территориях и в новых условиях, создавая очередную ветвь клана.
Но элиту клана составляли люди, перешедшие на следующие пути – от второго до девятого. Эти люди, достигнув наиболее высокого уровня самосовершенствования, подготавливали Хранителей Знания и осуществляли основную философскую задачу клана – достижение счастья и абсолютного бессмертия.
Толкователи притч представляли собой отдельную группу воинов, но зачастую функцию толкователя притч брали на себя обычные Учителя.
– Расскажи мне еще какую‑нибудь притчу, – попросил я. – И еще я хотел спросить, что такое путь пищи. Нечто вроде «кулинарного техникума»?
Кореец засмеялся.
– Похоже, тебе здорово хочется есть. Из всего, что я рассказывал, путь пищи заинтересовал тебя больше всего.
Я запротестовал было, но тут же понял, что действительно очень голоден.
– Ладно, раз уж тебе так хочется поговорить о пище, я расскажу тебе притчу о манерах и еде.
Мудрую Свинью спросили:
– Почему во время еды ты становишься в пищу ногами?
– Я люблю ощущать еду не только ртом, но и телом, – ответила Мудрая Свинья. – Когда я, насыщаясь, ощущаю прикосновение пищи к ногам, то получаю от этого двойное удовольствие.
– А как же быть с манерами, присущими достойному воспитанию?
– Манеры предназначены для окружающих, а удовольствие – для себя. Если основа удовольствия исходит от моей природы, то само удовольствие приносит пользу, – объяснила Мудрая Свинья.
– Но ведь и манеры приносят пользу!
– Когда манеры приносят мне больше пользы, чем удовольствия, я не ставлю ноги в еду, – гордо ответила Свинья и ушла по своим делам.
Как ты истолкуешь эту притчу?
– Смысл очевиден, – сказал я. – Нужно следовать своей природе, даже когда это противоречит общепринятым правилам поведения в случае, если это приносит тебе пользу, и поступать наоборот, если ущерб от следования своей природе превышает выгоду. Здесь говорится о преимуществе здравого смысла и свободного выбора над слепым следованием общепринятым догмам, зачастую глупым и бессмысленным.
– Это лежит на поверхности. Какое еще толкование ты можешь предложить?
Я задумался, но ничего достаточно разумного мне в голову не приходило.
Голос Учителя вывел меня из размышлений.
– Привычку Мудрой Свиньи ставить ноги в еду можно трактовать и более глубоко. Она так поступала не только для того, чтобы получить удовольствие, но и потому, что процесс поглощения пищи был для нее медитацией с целью осознания «Вкуса плода с Дерева Жизни », что в данном контексте означает – осознание полного вкуса пищи.
Воины Жизни учились каждый предмет и явление постигать со всех сторон. Они изучали предметы и явления снаружи и изнутри, их форму и их суть, тактильно и визуально, через все известные органы чувств и через чувства, которым у современной науки еще нет названия, интуитивно проникая в их истинную сущность.
Люди пищи, следующие по пути пищи, занимались совершенствованием различных методик и систем питания тела и духа и учились получать удовольствие от так называемого «всестороннего питания», всестороннего осознания мира. Они были хранителями медитативных методик постижения «Вкуса плода с Дерева Жизни ».
По теории питания Воинов Жизни, которая называлась «поедание плода», питание человека включает в себя не только собственно пищу и воду, но и вдыхаемый воздух, и всевозможные раздражители внешнего мира, воздействующие на человека и на его органы чувств.
Люди пищи учились наслаждаться физической нагрузкой, воспринимать восемь стихий, ощущать красоту мира, любоваться миром и питаться им.
Общение – это тоже пища, и, следуя по пути пищи, Воины Жизни доводят искусство общения до совершенства.
Постижение Знания, в том числе и воинского искусства, также является пищей, причем самой изысканной из всех, которые тебе когда‑либо доводилось вкушать…
Глава 4
Испытание на прочность
Когда я поступил в институт, меня, как и всех остальных абитуриентов, отправили на общественно полезные работы. Мне предложили выбирать между работой в саду и ремонтом общежития. Я предпочел работать в общежитии и, быстро перезнакомившись там со студентами, собрал у них старые конспекты лекций и первоисточников на все пять лет предстоящего мне обучения. Это избавило меня от необходимости слушать и записывать лекции, и если мне не удавалось сбежать с занятий, чтобы потренироваться около могилы Болгарева, во время лекций я подробно описывал технику прыжков, показанную мне загадочным корейцем, чье имя мне так и не удалось узнать.
Каждый раз, когда я спрашивал его имя, кореец заставлял меня называть его по‑другому. Мне было немного трудно привыкнуть к этому, и я чувствовал определенную неловкость, обращаясь к нему под разными именами.
– Для чего ты это делаешь? – спросил я.
– Я поступаю так, – ответил кореец, – чтобы твоя привязанность была направлена не на имя, а на человека. Большинство людей привязываются к имени, но связь с человеком гораздо важнее. Имя – не более чем инструмент, который нужно использовать, а не довлеющая над человеком абстрактная субстанция. Когда имя довлеет над человеком, оно управляет его судьбой, если же человек довлеет над своим именем, он распоряжается и именем, и судьбой, связанной с этим именем.
Во время одной из наших встреч я решил похвастаться результатами своих трудов и с гордостью продемонстрировал корейцу толстую общую тетрадь с описанием техники прыжков. Он выглядел очень заинтересованным, похвалил меня и забрал конспект, сказав, что внесет в него кое‑какие поправки.
Очень торжественным тоном кореец заявил, что этот конспект является определенным переломным пунктом в наших отношениях, поскольку доказывает, что он был на верном пути, выбрав меня в ученики, чтобы сделать меня Хранителем Знания.
Лицо корейца стало таинственным и торжественным. Он замолчал, выдерживая паузу, подчеркивающую важность такого решения.
– Хранителем какого знания ты хочешь меня сделать? – спросил я.
– Ты станешь Хранителем Знания учения «Вкус плода с дерева жизни». И первое, что я сделаю, – я открою тебе свое имя.
Я напрягся, ожидая, что сейчас я наконец‑то услышу то, что он скрывал от меня столько времени, но кореец сделал жест подбородком, указывающий направление движения, и скомандовал:
– Следуй за мной.
Он быстро пошел по улице, и по его виду я понял, что в данный момент он не хочет, чтобы я задавал какие‑то вопросы. Мы дошли до Неаполя Скифского, миновали его и оказались около какой‑то свалки. Кореец нагнулся и двумя пальцами левой руки поднял с земли здоровенную кость, скорее всего коровью. Раскачивая ее, как маятник, он поднес кость к моему лицу.
– Тебе это ничего не напоминает? – спросил он.
– Нет, – ответил я, теряясь в догадках. – А что мне это должно напоминать?
– А сейчас?
Он отступил на шаг и, продолжая раскачивать кость, молниеносным ударом пальца правой руки перерубил ее пополам.
– И сейчас тебе это ничего не напоминает? – спросил он.
– Здорово у тебя получилось! – восхитился я. – Никогда не видел чего‑либо подобного.
– Меня зовут Ли Намсараев, – сказал кореец. – Это имя тебе тоже ни о чем не говорит? Я думал, что твой отец рассказывал тебе о моем отце.
– Как, неужели ты сын Намсараева, друга моего отца? – изумленно воскликнул я.
Отец часто вспоминал о своем приятеле – буряте Намсараеве, с которым он вместе учился в Тимирязевской академии. Этот бурят владел каким‑то национальным видом борьбы и показывал отцу, как он может одним пальцем перебить пополам баранью лопатку, которую раскачивал, как маятник, в пальцах другой руки.
Отец рассказывал мне много историй о Намсараеве, например, как он по каким‑то религиозным соображениям отказался есть ежика. Однажды летом они оба подрабатывали на лесосплаве, и мой отец спас буряту жизнь, когда тот провалился в зазор между бревнами, чуть не задавившими его. Мне показалось невероятным, что я вижу перед собой сына старого друга моего отца. Лицо Ли снова приняло очень торжественное выражение.
– То, что я прибыл сюда и сделал тебя своим учеником, – это оплата моего долга, – провозгласил Намсараев. – По нашим обычаям отец не платит долг отцу. Долги отцов платит сын сыну. Дочери вообще не платят никаких долгов, они сохраняют накопленное. Женщина является хранительницей материальных ценностей, мужчинам же завещают духовное наследие и честь.
Слова Ли произвели желаемый эффект. Меня поразила идея того, что сын давно потерянного из вида друга моего отца явился сюда, чтобы отдать мне долг чести и сделать меня хранителем неведомого знания. Почему‑то я полностью и безоговорочно поверил ему.
Через несколько лет во время одной из наших последних встреч Ли дал мне понять, что он вовсе не является Намсараевым.
– Сейчас мы с тобой стали ближе, чем родственники, – сказал он. – Приобщенность к Знанию связывает гораздо сильнее, чем узы крови. Но пока для тебя должно оставаться тайной, как и почему я тебя избрал. Таким образом я ограждаю тебя от неприятностей и опасности, которые могут навлечь на тебя в нынешней ситуации эти лишние знания.
Тогда же Учитель объяснил, что наше знакомство не было случайным. Он специально подружился с Сергеем Роговым (приятелем, который познакомил нас около аптеки) и попросил его свести нас вместе. Взамен он обещал Сергею познакомить его с народными целителями, которые жили в Хабаровском крае.
Нас с Роговым в свое время объединял сильный интерес к народной медицине, в частности, к лечению травами. Вместе и по отдельности мы объехали многих травников, знахарей и народных целителей, пытаясь изучить их секреты и методы лечения. По рекомендации Ли Рогов через некоторое время уехал в Хабаровск. Когда‑то я рассказывал Сергею истории о буряте Намсараеве, друге моего отца, а он, в свою очередь, передал Ли то, что услышал от меня.
В день, когда Учитель открыл мне свое имя, я ничего этого не знал и забросал Ли вопросами о его отце, семье, детстве. Я хотел знать, где он жил раньше и где находятся его родственники.
Иногда Учитель обрывал меня, не желая отвечать на вопросы, но, чтобы не вызвать подозрений, все‑таки изложил мне достаточно правдоподобную версию своей жизни.
Его мать якобы была кореянкой. Она поссорилась с отцом Ли, когда Ли был совсем маленьким, и увезла его и его младшего брата в Корею, где жили ее родственники. Там он рос вместе со своими двоюродными братьями, которые изучали корейское воинское искусство и обучали его. Недалеко от них жил старик‑китаец, друживший с его старшими двоюродными братьями и дядьями. Этот старик‑китаец оказался одним из Воинов Жизни, он сделал Ли своим учеником и направил его на путь учения «Вкус плода с Дерева Жизни». Отказавшись рассказывать что‑либо еще о своем прошлом, Ли сказал мне:
– Я взял тебя в ученики, оплачивая долг моего отца твоему отцу, но ты должен доказать, что достоин быть моим учеником. Несколько испытаний ты уже прошел, но завтра тебе предстоит еще одно испытание, и твое будущее будет зависеть от того, сможешь ли ты с честью выйти из него. Если ты не выдержишь испытания, наши встречи прекратятся.
Я сильно встревожился от этого заявления и попытался выяснить, что за испытание мне предстоит и что я должен буду сделать, но Ли оборвал меня, сказав, что завтра я и сам все пойму.
С самого утра следующего дня я был в напряженном состоянии, ожидая чего‑то непредвиденного, но день оказался самым обычным, и до позднего вечера ничего странного не произошло. В тот вечер мы с Ли не должны были встречаться.
Я возвращался домой, собираясь почитать книгу и лечь спать, как вдруг, когда я уже поднимался по ступенькам своего подъезда, меня окликнул Сергей, мой сосед по двору.
– Саша, подойди сюда, – попросил он.
Он стоял рядом со своим приятелем и какой‑то женщиной.
– У тебя есть ключи от красного уголка? – спросил Сергей.
– Наверно, они у матери, – ответил я.
Моя мать, убежденная коммунистка, несмотря на то что была инвалидом первой группы и много лет болела раком, испытывала неутолимую страсть к общественной деятельности, была активисткой, и ключи от красного уголка, где проводились партсобрания, хранились у нее.
– А зачем вам ключи от красного уголка? – поинтересовался я.
– Мы хотим поиграть там в шахматы, – с невинным выражением лица объяснил Сергей.
Эта причина показалась мне достаточно убедительной, и я даже не предположил, что здесь может быть что‑то не так.
– Ты уверен, что там закрыто? – спросил я.
Мы подошли к красному уголку.
Сергей попробовал открыть дверь, но она оказалась запертой.
– Может, не стоит беспокоить твою мать, – сказал Сергей. – Попробуй нажать на дверь посильнее. Мне кажется, она откроется.
Я надавил на дверь плечом, Сергей мне помог, и действительно, она распахнулась. Мы вошли внутрь полуподвального помещения, спустились вниз по лестнице и включили свет. Приятель Сергея и женщина пошли вперед. Я хотел пойти за ними, но Сергей меня остановил, сказав:
– Не ходи туда, они хотят побыть вместе.
– Вы собираетесь играть в шахматы или в другие игры? – уточнил я.
– Подожди, я сейчас вернусь, – сказал Сергей.
Он подбежал к распределительному щитку и вывернул пробки. Свет погас. В темноте Сергей вернулся ко мне. В соседней комнате послышался стук падающей мебели, что‑то разбилось, и я услышал раздраженные крики женщины:
– Нет, нет! Всем я не дам. Я договорилась с тобой одним, а там два таких здоровенных кобеля. Они мне всю матку вывернут наизнанку.
Сергей липкими вспотевшими руками вцепился мне в плечи, потряс и срывающимся голосом сказал:
– Подожди, сейчас она даст ему, а потом и нам даст, обязательно даст…
– Ты что, свихнулся? – ужаснулся я. – Это же изнасилование. Что ты затеял, идиот?
Только тут я понял, в какой двусмысленной ситуации оказался.
– Да ты не волнуйся, сейчас, сейчас… – бормотал Сергей.
Я развернулся и оттолкнул его.
– Сейчас я включу свет и уйду отсюда.
Нащупывая распределительный щиток, я подумал о том, что хорошо, что я в перчатках. На улице уже было прохладно, и, войдя в подвал, я не успел снять перчатки.
Я ввернул пробки, вспыхнул свет, и в этот момент в дверь, которую Сергей предусмотрительно запер изнутри на крючок, кто‑то начал ломиться. Раздался командирский голос моей матери:
– Бандиты! Немедленно откройте! Хотите изнасиловать бедную девочку! Я этого не допущу! Со мной наряд милиции!
Милиция, обескураженная таким ураганным натиском, как впоследствии выяснилось, держалась от матери на почтительном расстоянии сзади.
– Вот испытание, предсказанное Ли! – мелькнуло у меня в голове.
Я заскочил в актовый зал, включил там свет, приоткрыл дверь примерно на одну треть и прижался к стене около двери таким образом, чтобы она, если ее кто‑нибудь откроет, скрыла меня.
Сергей побежал туда, где ссорились его приятель и женщина.
Не выдержав напора, дверь распахнулась, вошли двое в штатском, несколько милиционеров в форме, любопытные жители двора и, естественно, моя мать.
Один из людей в штатском, открыв дверь в актовый зал почти полностью, переступил через порог, окинул комнату взглядом и, не заметив меня, направился в комнату, где играли в шахматы. Милиция там уже успела задержать героев несостоявшегося изнасилования.
Я аккуратно прикрыл дверь, выключил свет, хотя понимал, что это небезопасно, взял лежавшую на одном из стульев газету, положил ее на подоконник, открыл окно, убедился, что никто не видит, как я вылезаю, выбрался через окно, наступив на газету, чтобы не оставить следов, забрал газету и, аккуратно закрыв окно, бегом бросился по улице к остановке автобуса, идущего в сельхозинститут. Там я открыл своим ключом комнату ДНД и записал в журнале, что в такое‑то время находился на дежурстве там‑то и там‑то, обеспечив себе таким образом пусть не очень надежное, но все же алиби.
Показавшись в общежитии и прогулявшись по городу, я вернулся домой и застал мою маму в крайне возбужденном состоянии.
– Как хорошо, что ты вернулся, сыночек! – захлебываясь от переполнявших ее чувств, причитала она. – Представляешь, какой ужас: Сергей со своим приятелем затащили в красный уголок какую‑то проститутку и захотели ее выебать, а она им не дала, и их забрали в милицию за изнасилование. Ко мне прибежал сосед, которого они не взяли с собой, и сказал, что они собираются изнасиловать бедную девочку. Я думала, что там действительно маленькая девочка, вызвала милицию, а там оказалась такая прошмондовка, что на ней клейма негде ставить.
На следующий день я узнал, что Сергея отпустили благодаря тому, что его мать работала в милиции. Женщину в конце концов уговорили не подавать заявление, хотя она некоторое время отказывалась это делать, ссылаясь на то, что их там было трое, целая банда, и особенно страшным был последний, который потом исчез, это бы для нее добром не кончилось, и т. д.
Сергей с приятелем решили, что лучше про меня не упоминать, чтобы им не «пришили» групповое изнасилование, и твердо стояли на своем, клятвенно утверждая, что их было только двое. Дело замяли, и они отделались легким испугом.
Через пару дней я узнал, что та же самая женщина, немного подвыпив, добровольно отдалась сразу семерым знакомым Сергея в какой‑то подворотне.
Я вспомнил, как Ли, предрекая испытание, которое я должен выдержать, сказал:
– Ты еще наивен, как ребенок, но в тяжелой ситуации ты будешь вести себя как мужчина, и от того, насколько ты окажешься умен и ловок, зависит, сможешь ли ты в дальнейшем продолжать обучение или нет.
В то время я очень смутно представлял, что такое учение «Вкус плода с Дерева Жизни», считая, что мне придется изучать только философию и теоретические разработки недоступных мне техник прыжков, которыми, чтобы их как следует освоить, нужно заниматься с раннего детства. Но воинское искусство в любой его форме настолько сильно увлекало меня, что я был готов изучать даже то, что, как я считал, не сможет принести мне практической пользы как бойцу.
Через день Ли отыскал меня в городе. Мы заранее разработали маршрут, по которому я должен был проходить в определенные часы, и в какой‑нибудь точке этого маршрута Учитель присоединялся ко мне.
Я рассказал со всеми подробностями о том, что произошло, и наконец задал мучивший меня вопрос о том, как он смог предугадать эти события.
– При переходе человеческой личности на более высокий уровень, – ответил Ли, – когда личность проникает в сферы, которые ранее были ей недоступны и которые в некотором смысле поднимают ее над самой собой, всегда начинается цепь испытаний, преодолев которые эта личность утверждается на новом уровне, или же она скатывается на свой старый уровень, а возможно, и еще ниже, если не сможет их преодолеть.
– Неужели ты знал заранее в деталях то, что произойдет? – спросил я.
– Я знал, что тебя ждет испытание, но в чем точно оно заключается, мне было неизвестно, – отрезал Учитель таким тоном, что дальше я спрашивать не стал.
В течение двух следующих месяцев Ли регулярно встречался со мной в парке, показывая технику прыжков. Иногда мы на целый день уезжали в лес и тренировались там.
Почти все время, которое я проводил на лекциях в институте, я посвящал детальному конспектированию его уроков.
Наконец я принес Ли еще несколько тетрадей с описанием и систематизацией того, что он мне показывал. Учитель забрал тетради, и, когда через несколько дней я спросил о них, он мне ответил, что сжег все мои конспекты, включая ту тетрадь, которую я ему дал перед историей с изнасилованием. Я почувствовал ужасную обиду и злость.
– Как ты мог так поступить! – закричал я. – Ты даже представить себе не можешь, сколько времени и труда мне стоило написать все это!
– Написанное привязывает к себе, – спокойно произнес Ли. – Твоя задача – держать знания в голове, а не в тетрадях. Нет никакого смысла делать конспекты.
Через некоторое время Учитель объяснил, что, запрещая мне конспектировать, он тем самым побуждал меня еще более старательно записывать то, что он говорит.
– Твой первый удачный опыт охладил бы твой пыл, – с усмешкой пояснил он. – Если бы я просто похвалил твои конспекты и вернул их тебе, в дальнейшем ты уже не писал бы их с таким усердием и чувством. С другой стороны, ты бы чересчур привязывался к написанному и не старался запомнить информацию, успокаивая себя тем, что все знания хранятся в твоих тетрадях. С помощью запрета я заставил тебя и запоминать, и записывать, стараясь делать и то и другое наилучшим образом. Записи могут пропасть, но память твоя не исчезнет, пока ты жив.
И действительно, я, несмотря на запрет Ли записывать, старался конспектировать его уроки еще подробнее и лучше, одновременно запоминая все, что он мне показывал.
– Я знал, что твоя натура европейца упряма, – посмеивался надо мной Учитель, – и был уверен, что, отняв твои драгоценные записи, заставлю тебя создавать новые шедевры.
Но в тот момент объяснение Ли, что написанное привязывает к себе, меня абсолютно не удовлетворило и не вдохновило. Мои конспекты представлялись мне такой драгоценной сокровищницей знаний, что их уничтожение можно было сравнить по уровню ощущений с потерей близкого человека. Обида и злость нарастали так стремительно, что я почти не мог контролировать их. То, что Ли относился к моим страданиям с насмешливым безразличием, их ничуть не облегчало.