ФАНТАЗИИ ЗАМДИРЕКТОРА
Один из тех, кто намерен представлять интересы горожан в местном совете, – Колин Уолл, заместитель директора средней общеобразовательной школы «Уинтердаун». Избирателям будет небезынтересно узнать, что мистер Уолл, строгий поборник дисциплины, живёт весьма необычными фантазиями. Мистер Уолл до такой степени боится, что кое‑кто из учащихся обвинит его в неподобающем сексуальном поведении, что зачастую берёт больничный, чтобы успокоиться. Правда ли, что мистер Уолл щупал первоклассницу, Призрак может только гадать. Но как показывает фатальный фонтан фантазий замдиректора, если это и не правда, то навязчивое желание.
«Это Стюарт», – пронеслось в голове у Тессы.
В свечении монитора лицо Колина было мертвенно‑бледным. Случись у него инсульт, думала Тесса, он бы выглядел именно так.
– Фиона Шоукросс разболтала, не иначе, – прошептал он.
Катастрофа, которой он всегда страшился, грянула. Это конец. Он давно решил для себя, что наглотается снотворных таблеток. Вопрос только, наберётся ли в доме достаточное количество.
Тесса, на мгновение ужаснувшись при мысли о директрисе, забормотала:
– Фиона не стала бы… да и потом, она не знает…
– Она знает, что у меня ОКР[21].
– Пусть так, но она же не в курсе, какие у тебя… чего именно ты опасаешься.
– Она в курсе, – сказал Колин. – Я сам ей сказал, когда в прошлый раз собирался взять больничный.
– Зачем? – взвилась Тесса.
– Хотел объяснить, почему мне важно посидеть дома, – почти смиренно выговорил Колин.
У Тессы возникло неудержимое желание на него наорать. Только сейчас она с отвращением поняла, почему Фиона слегка брезгливо говорила как с ним, так и о нём; Тесса не питала к директрисе добрых чувств, считая её жёсткой и беспощадной.
– Всё равно я не думаю, что Фиона к этому…
– Напрямую, может, и непричастна, – перебил её Колин, вытирая ладонью пот с верхней губы. – Но Моллисон же откуда‑то пронюхал.
«Это не Моллисон. Это Стюарт, я знаю». В каждой строчке Тесса узнавала сына. Её даже поразило, что Колин ничего не видит, не связывает это сообщение со вчерашним скандалом, когда поднял руку на сына. «Даже от аллитерации не удержался. Наверняка он и предыдущие написал. О Саймоне Прайсе. О Парминдер». Тессу охватил ужас.
Но Колин даже не думал о Стюарте. Он вспоминал мысли – яркие, как память, как чувственные впечатления, буйные, отвратительные: рука, хватающая и сжимающая, в густой толпе юных тел; крик боли, искажённое детское лицо. И всё тот же вопрос, снова и снова: он и вправду это сделал? Ему понравилось? Ответов не было. Он знал только, что постоянно возвращается мыслями к тому мгновению, видит его, чувствует. Мягкая плоть под тонкой хлопковой блузкой; захват, сжатие, боль, потрясение: насилие. Сколько раз? Он и этого не знал. Часами пытался прикинуть, скольким учащимся это могло стать известно, ползут ли слухи у него за спиной и когда ждать разоблачения.
Не доверяя самому себе, он взял за правило перед выходом в коридор занимать руки стопками бумаг и папок. Перед ним кишело детское стадо, а он громогласно требовал дать дорогу, не путаться под ногами, отходить в сторону при его появлении. Ничто не действовало. Отбившись от этого стада, кто‑нибудь вечно летел прямо на него, но руки его теперь были заняты, однако это не исключало других одиозных касаний: поспешно отставив локоть, задеть девчоночью грудь; шагнув в сторону от одного ребёнка, случайно прижаться к другому; выставив колено, будто бы нацелиться на детский лобок.
– Колин, – окликнула его Тесса.
Но большое неуклюжее тело вновь содрогнулось от рыданий, и когда Тесса, обняв мужа, прижалась к нему щекой, слёзы её потекли по его лицу.
На расстоянии нескольких миль, в Хиллтоп‑Хаусе, Саймон Прайс сидел в гостиной за новёхоньким компьютером. Видя, как Эндрю умчался на работу к Говарду Моллисону, и терзаясь оттого, что этот компьютер пришлось брать в магазине, за полную стоимость, Саймон злился так, будто его в очередной раз опустили. С той самой ночи, когда палёный компьютер был выброшен в реку, Саймон ни разу не заходил на сайт местного совета, но сейчас, сложив одно с другим, решил проверить, уж не висит ли там до сих пор эта фигня, стоившая ему работы, – ведь её могли увидеть потенциальные работодатели.
Сообщения уже не было. Саймон не знал, что это заслуга жены: Рут побоялась признаться, что звонила Ширли – пусть даже для того, чтобы попросить её стереть этот пост. Приободрившись, Саймон поискал сообщение насчёт Парминдер, но и оно исчезло.
Уже собравшись закрыть страницу совета, он вдруг заметил новое послание, под темой «Фантазии замдиректора».
Саймон дважды прочёл текст и в одиночку расхохотался утробным победным смехом. Он терпеть не мог этого дёрганого, лобастого дылду. Пустяк, а приятно; выходит, он, Саймон, ещё легко отделался.
На пороге с робкой улыбкой появилась Рут; она обрадовалась, что муж повеселел: после увольнения он ходил чернее тучи.
– Что там пишут смешного?
– Знаешь Пупсова папашу? Уолл его фамилия, замдиректора школы. Вот гад – педофил, однако!
Улыбка сползла с лица Рут, и она ринулась вперёд, чтобы прочесть текст.
– Я в душ, – бодро объявил Саймон.
Дождавшись, когда он выйдет, Рут стала звонить своей приятельнице Ширли, чтобы предупредить её о грядущем скандале, но у Моллисонов было занято.
Ширли наконец‑то смогла дозвониться мужу в магазин. В этот час она ещё была в халате; Говард расхаживал по тесной подсобке.
– …Но к тебе не пробиться…
– Мо висела на телефоне. И что там сказано? Помедленней.
Ширли с расстановкой, как диктор, стала читать сообщение о Колине. Но муж её перебил:
– Ты это сохранила или как?
– Что, прости? – не поняла она.
– Ты читаешь с экрана? Это до сих пор висит на сайте? Или ты удалила?
– Как раз сейчас этим занимаюсь. – Ширли занервничала и начала изворачиваться. – Хотела сперва тебе…
– Удали сию же минуту! Господи, Ширли, это уже переходит все границы… мы не имеем права держать на сайте такие вещи!
– Но мне казалось, ты должен…
– Сотри немедленно, я с тобой ещё дома поговорю!
Говард перешёл на крик.
Ширли негодовала: никогда в жизни они не повышали друг на друга голос.
VI
Следующее заседание местного совета, первое после смерти Барри, должно было определить исход неутихающей битвы за Поля. Говард отказался перенести голосование по вопросам наркологической клиники «Беллчепел» и передачи предместья Филдс под юрисдикцию Ярвила. Поэтому Парминдер предложила Колину и Кей непременно встретиться перед заседанием, чтобы наметить стратегию.
– Но ведь Пэгфорд не имеет права в одностороннем порядке изменить административные границы, верно? – спросила Кей.
– Не имеет, – терпеливо начала Парминдер (понятно, что Кей ещё не освоилась в городе), – но совет округа запрашивал мнение совета Пэгфорда, а уж Говард из кожи вон вылезет, чтобы все проголосовали так, как выгодно ему.
Встреча проходила в гостиной дома Уоллов, поскольку Тесса мягко надавила на мужа и тот пригласил двоих других к себе – туда, где она могла присутствовать при их беседе. Тесса подала им бокалы с вином, водрузила на журнальный столик большую вазу с чипсами и молча откинулась на спинку кресла, не вмешиваясь в разговор.
Она была до предела измотана и раздражена. Анонимный пост спровоцировал у Колина острую паническую атаку – один из тех приступов, которые подтачивали его изнутри, – причём настолько жестокую, что он оказался не в состоянии пойти в школу. Парминдер не могла не знать, насколько он нездоров, она сама выписала ему больничный – и тем не менее привлекла его к этой дискуссии, нимало не беспокоясь, что вечером на Тессу обрушится очередной выплеск мучительной паранойи.
– Вне всякого сомнения, в нашем обществе зреет недовольство действиями Моллисонов, – напыщенно и авторитетно вещал Колин, будто бы и не ведал параноидальных страхов. – Они вообразили, что могут говорить от имени всего города, и, с моей точки зрения, это настраивает людей против них. Да, именно такое впечатление сложилось у меня в период предвыборной агитации.
Неплохо было бы Колину, с обидой думала Тесса, и ради неё время от времени брать себя в руки. Когда‑то ей льстила роль единственной хранительницы его тайн, утешительницы, избавительницы от страхов, но это время давно прошло. Сегодня с двух ночи до полчетвёртого утра он не давал ей спать: сидя на краю кровати, раскачивался взад‑вперёд, стонал и плакал, призывал смерть, жаловался, что не в силах долее бороться, что напрасно ввязался в эту гонку и теперь совершенно раздавлен… Тесса услышала на лестнице шаги Пупса и насторожилась, но сын прошествовал на кухню мимо их открытой двери, ограничившись убийственным взглядом на Колина, который утопал в кожаном пуфе перед камином, отчего колени у него оказались на уровне груди.
– Может быть, притязания Майлза на случайную вакансию действительно оттолкнут людей, даже тех, кто традиционно поддерживал Моллисонов? – предположила Кей.
– Вполне возможно, – кивнул Колин.
Кей повернулась к Парминдер:
– Думаете, совет и в самом деле проголосует за выселение «Беллчепела»? Я понимаю, людям неприятно, когда под ногами валяются использованные шприцы, а по улицам слоняются наркоманы, но ведь до клиники отсюда не одна миля… какое до неё дело Пэгфорду?
– Рука руку моет – это я о Говарде и Обри, – объяснила Парминдер, осунувшаяся, с тёмными кругами под глазами. (Завтра именно ей предстояло идти на заседание совета, чтобы без поддержки Барри поставить на место Говарда Моллисона с его приспешниками.) – Сейчас грядёт урезание расходов на уровне округа. Если Говард вышвырнет клинику из дешёвого здания, которое она сейчас занимает, содержать её станет гораздо дороже; тогда Фоли сможет заявить, что затраты возросли и финансировать её из средств городского бюджета нецелесообразно. А потом Фоли из кожи вылезет, чтобы Филдс отошёл к Ярвилу.
Устав растолковывать очевидное, Парминдер сделала вид, что изучает принесённую Кей новую кипу документов о клинике «Беллчепел», и устранилась от беседы.
«Зачем мне это надо?» – спрашивала она себя.
Могла бы остаться дома и сидеть на диване рядом с Викрамом, который, когда она уходила, смотрел по телевизору какую‑то комедию вместе с Ясвант и Раджпалом. Её покоробило, что они хохотали; когда она сама в последний раз смеялась? Почему она здесь, почему пьёт отвратительное тёплое вино, почему бьётся за клинику, которая ей самой сто лет не нужна, и за какое‑то предместье, населённое, по её сведениям, сомнительными личностями, которых она в глаза не видела? Она не просветлённый Бхай Канхайя, не делавший разницы между душами друзей и врагов; её восприятию недоступен божественный свет, исходящий от Говарда Моллисона. Ей важнее увидеть поражение Говарда, нежели сохранить за детьми из Полей право учиться в «Сент‑Томасе», а за взрослыми – обращаться в «Беллчепел», хотя, если трезво рассуждать, это, конечно, благие дела…
(На самом деле она знала причину. Она хотела победить в память Барри. Он рассказывал ей, как много значила для него учёба в школе Святого Фомы. Одноклассники приглашали его в гости, и он, ютившийся с матерью и двумя братьями в автомобильном прицепе, благоговел от тёплых, аккуратных домиков на Хоуп‑стрит и трепетал перед солидными викторианскими особняками на Чёрч‑роу. Он даже побывал на дне рождения в том самом «доме бычком», который впоследствии купил для своей жены и четверых детей.
Барри влюбился в Пэгфорд с его рекой, полями и основательными домами. Он мечтал, чтобы у него тоже был сад, где можно играть, дерево, на которое можно повесить качели, и чтобы вокруг – куда ни глянь – было зелёное раздолье. Насобирав в школьном дворе каштанов, он привез их в Поля. Начальную школу он окончил первым учеником, а годы спустя первым из всей своей родни поступил в университет. «Любовь и ненависть, – подумала Парминдер, немного убоявшись собственной честности. – Любовь и ненависть, вот что привело меня сюда…»)
Она перевернула очередную страницу, делая вид, что внимательно читает.
Кей была польщена таким вниманием доктора, потому что эти бумаги стоили ей уйму времени и нелёгких раздумий. Она верила, что любой прочитавший подготовленные ею материалы сразу же проникнется убеждением, что клинику «Беллчепел» трогать нельзя.
Но за всеми статистическими данными, анонимными клиническими случаями и личными свидетельствами Кей видела «Беллчепел» исключительно через призму единственной пациентки – Терри Уидон. Кей чувствовала, что Терри переменилась, и это внушало ей гордость и страх одновременно. Терри начала делать слабые попытки управлять собственной жизнью. За последнее время она дважды говорила Кей: «Робби я им не отдам, хоть убей, не отдам» – и это были уже не бессильные проклятья в адрес судьбы, но некое заявление о намерениях.
«Намедни сама его в садик отвела, – сообщила она Кей, которая допустила профессиональную ошибку, выказав изумление. – Чё вытаращилась? Или я уже не гожусь сыночка в сад водить?»
Кей знала наверняка: если путь в «Беллчепел» будет для Терри заказан, та шаткая конструкция, которую они выстраивали из обломков её жизни, разлетится вдребезги. Похоже, Терри испытывала перед Пэгфордом какой‑то нутряной страх, чего Кей понять не могла.
– Чтоб ему провалиться, – заявляла Терри, когда Кей вскользь упоминала городок.
Помимо того что в Пэгфорде проживала покойная бабка её подопечной, Кей не знала, какую роль сыграл город в судьбе Терри, но опасалась, что от еженедельных поездок в Пэгфорд её самоконтроль пойдёт прахом, а вместе с ним и едва установившееся хрупкое благополучие семьи.
После Парминдер слово взял Колин и принялся рассказывать историю Филдса; Кей, изнывая, кивала, говорила «мм», но мыслями была далеко. Колина грело, что эта привлекательная молодая женщина ловит каждое его слово. С тех пор как он прочёл то злополучное сообщение, ему ни разу не было так спокойно, как нынешним вечером. Ни одного из тех катаклизмов, которые он ночами напролёт рисовал в своём воображении, не произошло. Его не выгнали с работы. Под дверью не бушевала разъярённая толпа. Никто не требовал его ареста или заключения под стражу – ни через сайт городского совета Пэгфорда, ни где‑либо ещё в интернете (он не раз искал «Гуглом»). Мимо открытой двери гостиной снова прошёл Пупс, на ходу зачерпывая ложкой йогурт. Он заглянул в комнату и на краткий миг встретился глазами с Колином. Тот сразу же сбился с мысли.
– …И… ну, в общем, вкратце как‑то так, – беспомощно закончил он.
Колин глазами искал поддержки у Тессы, но жена остановившимся взглядом смотрела в никуда. Колин был немного уязвлён; он‑то надеялся, что Тессе будет приятно видеть, как улучшилось его состояние, как он взял себя в руки после мучительной бессонной ночи. В животе зашевелились щупальца страха, но ему было спокойнее оттого, что рядом находилась Парминдер – его сестра по несчастью и жертва несправедливости – и ещё миловидная дама из социальной службы, которая внимательно и сочувственно его слушала.
Если кто и ловил каждое его слово насчёт законного права Филдса оставаться в составе Пэгфорда, то не Кей, а Тесса. По её мнению, доводам мужа недоставало убеждённости. Ему хотелось верить в то, во что верил Барри; ему хотелось одолеть Моллисонов потому, что к этому стремился Барри. Сам Колин терпеть не мог Кристал Уидон, но Барри относился к ней с теплотой, а потому Колин допускал, что в ней есть нечто такое, что остаётся за гранью его понимания. Тесса знала, что характер мужа представляет собой странную смесь высокомерия и смирения, непоколебимой убеждённости и неуверенности.
Как же глубоко они заблуждаются, думала Тесса, глядя на эту троицу, погружённую в созерцание диаграммы, которую Парминдер извлекла из материалов Кей. Они считают, что смогут повернуть вспять шестьдесят лет неприязни и обид с помощью нескольких листков с цифрами. Среди них нет такого, как Барри. Он был живым примером тому, что они предлагают в теории: от нищеты пробился к богатству, от унизительного бессилия – к заметному месту в обществе. Неужели они сами не чувствуют, что по силе убеждения в подмётки не годятся человеку, которого уже нет в живых?
– Людей определённо раздражает, что Моллисоны пытаются заправлять всем единовластно, – повторил Колин.
– Я уверена, – заявила Кей, – они больше не смогут разглагольствовать о бесполезности клиники, когда эти материалы будут преданы огласке.
– В совете ещё не все забыли Барри, – добавила Парминдер чуть дрогнувшим голосом.
Тесса вдруг поняла, что её скользкие от жира пальцы шарят в пустоте. Под шумок она в одиночку прикончила чипсы.
VII
Стояло ясное, благоуханное утро, но по мере приближения большой перемены в компьютерном классе школы «Уинтердаун» становилось душно; проникающий через грязные окна свет игривыми солнечными зайчиками дрожал на пыльных мониторах. Хотя ни Пупса, ни Гайи рядом не было, Эндрю Прайсу всё равно не удавалось сосредоточиться. Он не мог думать ни о чём другом, кроме ненароком подслушанного вчера вечером разговора родителей. Они на полном серьёзе обсуждали переезд в Рединг, где жила сестра Рут с мужем. Повернувшись ухом в сторону открытой кухонной двери, Эндрю затаился в тесной, тёмной прихожей и ловил каждое слово: похоже, отцу светила работа – или перспектива работы – благодаря их дяде, которого Эндрю и Пол почти не знали, потому что Саймон его на дух не выносил.
– Платить будут сущие гроши, – говорил Саймон.
– Это ещё неизвестно. Он же не сказал…
– К бабке не ходи. А жизнь там дороже…
Рут пробормотала что‑то уклончивое. Эндрю боялся дышать; одно то, что мать не бросилась поддакивать Саймону, означало, что она жаждет уехать.
Эндрю не мог представить своих родителей ни в каком другом жилище, кроме Хиллтоп‑Хауса, и ни в каком городе, кроме Пэгфорда. Для него само собой разумелось, что они останутся здесь навсегда. Это он, Эндрю, когда‑нибудь уедет в Лондон, а Саймон и Рут будут доживать свой век на этом холме, как вросшие в склон деревья.
Он украдкой поднялся к себе в спальню и стал будто впервые смотреть из окна на мерцающие огни Пэгфорда, лежащего в глубокой чёрной лощине между холмами. Где‑то там, внизу, Пупс курит сейчас в своей мансарде и наверняка смотрит порнушку на компе. Гайя тоже в той стороне: исполняет загадочные девичьи ритуалы. До Эндрю вдруг дошло, что она пережила то же, что предстояло ему: её с корнем вырвали из знакомого места и пересадили на новое. Из‑за этого между ними возникала некая глубинная общность; такие мысли доставили Эндрю подобие меланхолического удовольствия. Но она не хотела для себя такой пересадки. Эндрю в смятении схватил мобильник и набил сообщение Пупсу: «СМЗ предлагают работу в Рединге. М. б. согласится».
Пупс так и не ответил, и Эндрю до сих пор с ним не виделся, потому что у них были разные уроки. Вообще они не встречались целых две недели – Эндрю теперь подрабатывал в «Медном чайнике». Их самый длительный за последнее время разговор касался поста насчёт Кабби, который Пупс выложил на сайте местного совета.
– Думаю, Тесса подозревает, – небрежно бросил Пупс. – Всё время косится на меня проницательно.
– И что ты ей скажешь? – перепугался Эндрю.
Эндрю знал, что Пупс жаждет славы и признания, что размахивает правдой, как грозным оружием, но соображает ли он, что ни под каким видом не должен обмолвиться о роли Эндрю, который, собственно, и дал жизнь Призраку Барри Фейрбразера? Пупс и раньше плохо понимал, что значит иметь отцом Саймона, а в последнее время втолковать что‑либо Пупсу становилось почему‑то всё труднее.
Выпав из поля зрения учителя информатики, Эндрю набрал в строке интернет‑поиска слово «Рединг». По сравнению с Пэгфордом Рединг был огромен. Там ежегодно проходил музыкальный фестиваль. Оттуда было всего сорок миль до Лондона. Эндрю изучил расписание поездов. Возможно, он по выходным будет ездить в столицу точно так же, как сейчас ездит на автобусе в Ярвил. Но по большому счёту ему казалось, что это дохлый номер: он не знал ничего, кроме Пэгфорда; он так и не сумел представить себе их семью в каком‑нибудь другом месте.
На большой перемене Эндрю без проволочек ушёл из школы и отправился на поиски Пупса. Скрывшись от посторонних глаз, он сразу же закурил и, привычным жестом засовывая зажигалку в карман, услышал девичий голосок:
– Привет.
С ним поравнялись Гайя и Сухвиндер.
– Всё путём, – откликнулся он, выдыхая дым в сторону от милого личика Гайи.
У их троицы в последние две недели установились особенные отношения – как ни у кого. Подработка в кафе связала их тонкой нитью. Они уже знали набор дежурных шуточек Говарда и стойко терпели нездоровый интерес Морин к тому, что творится у них в семьях; они потешались при виде её старческих коленок, торчащих из‑под слишком короткого форменного платья, и, словно купцы в чужой земле, обменивались драгоценными крупицами личных сведений. Так девочки узнали, что отца Эндрю уволили; Эндрю и Сухвиндер стало известно, что Гайя устроилась на эту работу, чтобы скопить на железнодорожный билет и вернуться в Хэкни, а Эндрю и Гайя узнали, что мать Сухвиндер категорически против её работы на Говарда Моллисона.
– Где же твой дружок Жирдяй? – спросила Гайя, когда они втроём приноровились идти в ногу.
– Без понятия, – бросил Эндрю. – Он мне не попадался.
– Невелика потеря, – отозвалась Гайя. – Сколько ты выкуриваешь за день?
– Не считал. – Эндрю окрылил её интерес. – Хочешь сигаретку?
– Нет, – отказалась Гайя. – Я против курения.
Он тут же задался вопросом, распространяется ли её отвращение к курению на поцелуи с курильщиками. Нив Фейрбразер не возражала, когда на школьной дискотеке он обшарил языком её рот.
– А Марко не курит? – поинтересовалась Сухвиндер.
– Нет, у него вечно тренировки, – сказала Гайя.
К этому времени Эндрю уже почти свыкся с мыслью о Марко де Луке. Было своё преимущество в том, что Гайя, так сказать, хранила верность человеку со стороны. Тягостное впечатление от вывешенных на её страничке в «Фейсбуке» фотографий, на которых они с Марко были запечатлены вместе, со временем притупилось. Эндрю не обманывался тем обстоятельством, что послания, которые Гайя и Марко оставляли друг другу, становились всё более редкими и менее тёплыми. Есть ведь ещё телефон, есть электронная почта, но он знал одно: при упоминании о Марко у Гайи вытягивалось лицо.
– А вот и он, – сказала Гайя.
Но перед ними возник не красавчик Марко, а Пупс Уолл, который около газетного павильона трепался с Дейном Талли.
Сухвиндер застыла, но Гайя вцепилась ей в руку выше локтя.
– Ты имеешь право ходить где угодно, – сказала она, осторожно подталкивая подругу вперёд; её зелёные глаза с карими крапинками сужались по мере приближения к тому месту, где курили Пупс и Дейн.
– Всё путём, Арф, – окликнул Пупс, когда троица подошла совсем близко.
– Пупс, – отозвался Эндрю.
Во избежание неприятностей и в первую очередь наездов на Сухвиндер в присутствии Гайи он спросил:
– Получил мою эсэмэску?
– Которую? – спросил Пупс. – А, да… насчёт Сая? Уезжаешь, что ли?
Его снисходительную небрежность можно было объяснить разве что присутствием Дейна Талли.
– Возможно, – ответил Эндрю.
– А куда? – поинтересовалась Гайя.
– Моему старику предлагают работу в Рединге, – сказал Эндрю.
– Ничего себе, там мой папа живёт! – изумилась Гайя. – Можно будет вместе потусоваться, когда я туда приеду. Фестиваль там просто обалденный. Слышь, Винда, хочешь сэндвич?
Эндрю настолько поразило её добровольное предложение встречи, что он замешкался с ответом, и она исчезла в недрах газетного павильона. На миг эта заплёванная автобусная остановка, сам газетный павильон и даже задрипанный, раз рисованный татуировками Дейн Талли в заношенной фут болке и тренировочных штанах озарились почти небесным светом.
– Ладно, у меня дела, – заявил Пупс.
Дейн прыснул. Пупса как ветром сдуло: Эндрю даже не успел ничего сказать или напроситься к нему в компанию.
Пупс не сомневался, что Эндрю будет удивлён и обижен таким равнодушием, и это его радовало. Он не спрашивал себя, что же в этом такого радостного и почему в последние дни им овладело непреодолимое желание ранить других. Не так давно он решил, что копаться в мотивах своих поступков неаутентично, и в результате его личная философия стала удобнее в использовании.
По дороге в Поля он вернулся мыслями к вчерашнему разговору с матерью: впервые после того дня, когда Кабби его ударил, она зашла к нему в комнату.
(– Насчёт сообщения про твоего отца на сайте совета, – начала она. – Я должна… я хочу… спросить у тебя, Стюарт: это ты написал?
Чтобы набраться смелости предъявить ему обвинение, ей потребовалось несколько дней, и Пупс подготовился.
– Нет, – ответил он.
Возможно, более аутентично было бы сказать «да», но с какой стати он должен оправдываться?
– Не ты? – переспросила она тем же тоном.
– Нет, – повторил он.
– Понимаешь, очень и очень ограниченное число людей знает про папины… что его беспокоит.
– Это не я.
– Сообщение появилось в тот самый вечер, когда вы повздорили и папа тебя…
– Сказал же, это не я.
– Стюарт, ты ведь знаешь, он болен.
– Ты много раз говорила.
– Да, я много раз говорила, потому что так оно и есть! Он ничего не может с собой поделать… у него тяжёлое психическое расстройство, которое причиняет ему бесчисленные страдания и беды.
У Пупса запищал мобильник: пришла эсэмэска от Эндрю. Пупса словно ударили под дых: Арф уезжает навсегда.
– Стюарт, я с тобой разговариваю…
– Знаю… что?
– Все эти сообщения… про Саймона Прайса, про Парминдер, про папу… эти люди тебе знакомы. Если за всем этим стоишь ты…
– Говорю тебе, это не я.
– …то ты наносишь людям огромный вред. Тяжкий, непоправимый вред человеческим жизням, Стюарт.
Пупс пытался представить себя без Эндрю. Они знали друг друга с четырёх лет.
– Это не я, – сказал он.)
Тяжкий, непоправимый вред человеческим жизням.
Сами виноваты, с презрением размышлял Пупс, сворачивая на Фоули‑роуд. Жертвы Призрака Барри Фейрбразера погрязли во лжи и лицемерии, а тут их вывели на чистую воду. Безмозглые тараканы, бегущие от яркого света. Они понятия не имеют, что такое реальная жизнь.
Пупс увидел хибару, перед которой на траве валялась лысая автомобильная покрышка. Он заподозрил, что это и есть жилище Кристал, и, проверив номер дома, понял, что не ошибся. Сюда его занесло впервые. Ещё пару недель назад он ни за что не согласился бы увидеться с ней в этой лачуге во время школьного перерыва на обед, но теперь обстоятельства изменились. Он сам изменился.
Поговаривали, что у Кристал мать – проститутка. А уж наркоша – на все сто. Кристал сказала, что дома никого не будет: мать пойдёт в «Беллчепел» на очередной укол метадона. Не замедляя шага, Пупс прошагал по садовой дорожке, но неожиданно его обуяло беспокойство. Из окна спальни Кристал следила за его приближением. Она закрыла все двери на нижнем этаже, чтобы он не увидел ничего, кроме прихожей, и заранее перенесла весь хлам частью в гостиную, частью на кухню. Грязный ковёр был местами прожжён, обои – в пятнах, но тут уж она ничего не могла поделать. Хвойный аэрозоль закончился, но Кристал нашла какой‑то отбеливатель и побрызгала на пол в ванной и на кухне, где воняло сильней всего.
Когда Пупс постучал, она сбежала вниз. У них было мало времени; к часу могли вернуться Терри и Робби. Но долго ли умеючи детей строгать?
– Салют, – сказала она, открывая дверь.
– Всё путём? – Пупс выпустил дым через ноздри.
Он сам не знал, что ожидал здесь увидеть. На первый взгляд дом изнутри показался ему закопчённой пустой коробкой. Мебели не было вовсе. Закрытые двери впереди и слева имели зловещий вид.
– Мы здесь одни? – уточнил он, перешагивая через порог.
– Ага, – сказала Кристал. – Пошли наверх. В мою комнату.
Она повела его за собой. Чем дальше они углублялись в дом, тем гаже становилась вонь: коктейль из гнилья и хлорки. Пупс старался абстрагироваться. На лестничной площадке тоже были закрыты все двери, кроме одной. Туда и вошла Кристал.
Пупс обещал себе ничему не удивляться, но в комнате не было ничего, кроме матраса, накрытого простынёй и одеялом без пододеяльника; в углу кучей валялись шмотки. К стенке скотчем крепились фотографии, вырванные из таблоидов: портреты знаменитостей и поп‑звёзд.
Кристал сделала этот коллаж накануне, вдохновившись видом стены в спальне Никки. Готовясь к приходу Пупса, она решила придать своей комнате более гостеприимный вид. Задёрнула тонкие занавески. Они окрашивали дневной свет в голубоватый оттенок.
– Дай посмолить, – попросила она. – Страсть как хочется сигаретку.
Он дал ей прикурить. Раньше он не видел, чтобы она так психовала; ему больше нравилось считать её дерзкой и многоопытной.
– Время поджимает, – напомнила она и принялась раздеваться, не вынимая изо рта сигарету. – Скоро мама придёт.
– Она в «Беллчепел» пошла, да? – уточнил Пупс, стараясь мысленно вернуть Кристал её жёсткий облик.
– Угу, – подтвердила Кристал, сидя на матрасе и стаскивая спортивные штаны.