Историческое противостояние анархистов против угнетения всех классов, будь то крепостные, крестьяне, ремесленники или рабочие, также неизбежно побуждает их противостоять против эксплуатации в формирующейся новой фабричной системе. Гораздо раньше, чем нас часто внушают представить. Синдикализм (по существу, довольно незавершённая, но радикальная форма профсоюзного движения) стал средством, с помощью которого многие анархисты обратились к промышленному рабочему классу 1830 -х и 1840 -х годов. В девятнадцатом веке социальные контуры того, что можно назвать «пролетарским анархизмом», было очень трудно определить. Были ли крестьяне, особенно безземельные, членами рабочего класса? Могли ли владельцы небольших землевладений к ним относиться? А выходцы из интеллигенции, достаточно привилегированные инженеры, работники офиса и сферы обслуживания, государственные служащие, специалисты и т.п., кто редко, но всё же считали себя членами пролетариата?
Маркс и Энгельс лично избегали употребления таких терминов, как «рабочие», «трудящиеся» и «работники», хотя они были вполне готовы использовать эти слова в своих популярных работах. Они предпочли охарактеризовать промышленных рабочих «с научной точки зрения» более точным названием — «пролетарии», т.е. люди, которые не могли продавать ничего, кроме своей рабочей силы, и тем более, которые были подлинными производителями прибавочной стоимости на поточных линиях (признак того, что даже марксисты склонны игнорировать эти нюансы). Поскольку европейский пролетариат как класс развился из таких вытесненных доиндустриальных слоёв населения как безземельные крестьяне, которые ушли в города, фабричная система стала их экономическим домом, местом, которое, судя по всему, в отличие от рассеянных поместий и хуторов, «сплотило» их в единое целое. Доведённый до нищеты капиталистическим накоплением и конкуренцией, а также обладающий классовым сознанием пролетариат был непреклонно вынужден схватить капиталистов как «гегемонов» революционного класса за рога, и, в конце концов, свергнуть это буржуазное общество, заложив основы социализма и, в конечном счёте, коммунизма.
Тем не менее, начиная с 1840 -ых годов, Маркс в своих исследованиях пытался провести аналогию «главной» роли пролетариата в будущей революции с революционной на первый взгляд ролью буржуазии в феодальном обществе, но последняя сама по себе была исторически ошибочной (см. Букчин, «Послушай, марксист», 1971 г.). Я здесь не намерен критически исследовать этот ошибочный исторический сценарий, который по сей день несёт в себе значительный вес среди многих историков. Достаточно сказать, что это был очень броский тезис, который привлёк не только большое разнообразие социалистов, но также и многих анархистов. Анализ Маркса обеспечил анархистам убедительный аргумент того, почему они должны сосредоточить своё внимание на промышленных рабочих, принять экономистской подход к социальному развитию и выбрать фабрику в качестве модели для будущего общества, позже в частности основанный на некоторой форме контроля “рабочих” и «федеральной» форме индустриальной организации. Но перед анархистами здесь встал целый ряд проблем, даже больше, чем перед марксистами. Как они должны были коснуться мелких фермеров, ремесленников, деклассированных элементов и интеллигенции? Многие из этих социальных классов в прошлом были вполне готовы поддержать либертарную перспективу, причём больше, чем промышленные рабочие, которые после одного или двух поколений производственной дисциплины были склонны принимать фабричную иерархию как нормальный, действительно «естественный» образ жизни. И действительно ли, что промышленные рабочие были столь же «главными» в своей классовой борьбе с «боссами» как испанские крестьяне, многие из которых были легко привлечены к бакунинскому коллективизму, или ремесленники, которые в значительной степени приняли прудоновский мутуализм, или мексиканские чернорабочие индейцы-сапатисты, которые как махновцы на Украине интуитивно придерживались анархического мировоззрения? По мере того, как анархисты пытались смешать свои этические взгляды с марксизмом, они заложили основу для напряжённости, которая позже серьёзно разделит само анархистское движение и приведёт более экономистски ориентированных анархистов к компромиссам, искажающих этическую суть анархизма как общественного движения.
Участие анархистов в Международной Ассоциации Производителей Кабеля и Оборудования только укрепило неопределённую синдикалистскую тенденцию, которая, безусловно, существовала в их движении ещё до появления термина «анархо-синдикализм». Ещё в 1870 -х годах, более чем за десятилетие до того, как французские анархисты провозгласили анархо-синдикализм лучшим и единственным способом достижения либертарного общества, испанские анархисты, на которых повлиял, прежде всего, Бакунин, создали неорганизованное, но в какой-то степени синдикалистское профсоюзное движение, которое объединило в себе видения революционной всеобщей забастовки с восстаниями и приверженность к конфедеративной системе во главе с рабочими (см. Букчин, «Испанские анархисты», 1977 г.). Французский анархо-синдикализм не возник сам на пустом месте: Всеобщая Конфедерация Труда (ВКТ), основанная в 1895 в результате слияния Национальной федерации профсоюзов, Национальной федерации бирж труда и ряда других профсоюзов, охватывает широкий спектр реформистских, революционных, «ярко выраженных» синдикалистских и анархистских взглядов. Анархо-синдикализм не полностью доминировал над взглядами ВКТ, даже в самый её активный период времени – за десять лет до внезапного начала Первой Мировой Войны (см. Стернс, «Революционный синдикализм и французский труд», 1971 г.)
И при этом анархо-синдикализм никогда полностью не воспринимался среди анархистов как ровесник с анархизмом. Многие выдающиеся анархисты критиковали синдикализм за его замкнутость на рабочем классе. На знаменитом Амстердамском конгрессе 1907 года Эррико Малатеста, галантный итальянский анархист, бросил вызов представлению, что анархо-синдикализм должен заменить анархо-коммунизм. Не отрицая вооружённое восстание, Малатеста настаивал, что синдикализм может быть принят только как средство подготовки социальной революции, но не как цель. Причём не самое лучшее средство, и его несовершенство состоит в том, что оно основано на жёсткой классовой концепции общества, которое проигнорировало тот факт, что интересы рабочих изменились до того, что «рабочие порой находятся экономически и нравственно гораздо ближе к буржуазии, чем к пролетариату». … Революционные синдикалисты, с точки зрения Малатесты, искали иллюзорную экономическую солидарность вместо реальной моральной солидарности; они поставили интересы одного класса выше истинного идеала анархистской революции, которая стремилась к «полному освобождению всего человечества, в настоящее время порабощённого с трёх точек зрения: с экономической, политической и нравственной». (Вудкок, «Анархизм: история либертарных идей и движений», 1962 г.)
Этот отрывок затрагивает все проблемы анархо-синдикализма, не только «чистого синдикализма». Анархо-синдикалисты начали идеологически медленно сменять объекты внимания анархо-коммунизма с коммуны на профсоюзы, с гуманистической этики взаимности на экономистскую интерпретацию социального конфликта, с оппозиции к обобщённому представлению о доминировании на партикулярные классовые интересы пролетариата.
Это не означает, что анархисты должны были игнорировать профсоюзы, экономические проблемы и классовые конфликты. Но анархо-синдикалисты всё больше и больше вытесняли коммунальный, этический, универсалистский и антивластный характер анархизма как широкое видение свободы во всех сферах жизни с их собственным узким видением проблем. В конечном счёте, тенденция к ограничению анархизма по экономистскому и классовому признакам чрезвычайно сузила его сферу деятельности к профсоюзному менталитету. Как Малатеста сам предупреждал: «По своей природе профсоюзы являются реформистскими, но не революционными». Более того: реальные и непосредственные интересы организованных рабочих, которых профсоюзы призваны защищать, очень часто противоречат их [революционным] идеалам и перспективным задачам; и профсоюз может действовать революционным путём, только если он пронизан духом самопожертвования до такой степени, что идеалу даётся приоритет над интересом, то есть только тогда, когда профсоюз перестаёт быть экономической и становится политической и идеалистической группой. (Малатеста, статья в газете Umanità Nova, 1922 г.)
Страхи Малатеста, по сути, впоследствии оправдались с удвоенной силой.
Справедливости ради надо отметить, что производительность анархо-синдикалистского движения было одной из самых мрачных за двухвековую историю современного анархизма. Несколько примеров может быть достаточно, чтобы показать то, что стало общим несчастьем, которое обременило самозваные либертарные профсоюзы. Во время мексиканской революции лидеры анархо-синдикалистской организации Casa del Obrera Mundial бесстыдно разместили свои пролетарские «Красные Батальоны» на службе Карранса, одного из самых вопиющих головорезов революции, чтобы бороться против революционного ополчения Эмилиано Сапаты – и всё это, чтобы осуществить несколько реформ, которые Карранса отменил, как только сапатисты окончательно перестали сотрудничать с «Красными Батальонами». Великий мексиканский анархист Рикардо Флорес Магон справедливо осудил их поведение как предательство (Магон, «Влияния анархистов на мексиканскую революцию», 1977 г.).
Современным американским анархо-синдикалистам, которые состоят или хотят вступить в профсоюзную организацию ИРМ (Индустриальные рабочие мира, также известны как «Вобблис») нужно иметь в виду, что это синдикалистское движение, которое отнюдь не стремится к анархизму, как и многие другие в другом месте. «Большой Билл» Хейвуд, его самый известный лидер, никогда не был анархистом. И после того, как он был освобождён под залог и бежал в Москву, не столкнувшись с судебными трудностями, что шокировало его сторонников «Вобблис», он, в конце концов, перешёл в коммунистический Красный интернационал профсоюзов (Профинтерн), как некомфортно он, возможно, не чувствовал себя там. Тем не менее, другие «Вобблис», такие как Элизабет Герли Флинн, Уильям З. Фостер, Боб Майнор и Эрл Браудер, которые либо были анархистами, либо были склонны к анархизму, нашли уютный дом в Американской Коммунистической Партии (и в 1940-х годах, и после). Многие «Вобблис», которые принимали участие в заседаниях Коминтерна, вскоре стали избегать Эмму Голдман и Александра Беркмана в Москве, несмотря на их близкую дружбу с двумя анархистами в добольшевистский период, как с горечью засвидетельствовала Голдман (Голдман, «Проживая мою жизнь», 1931 г.).
Синдикалистский профсоюз Всеобщая Конфедерация Труда (ВКТ), на который обращали большое внимание анархисты со всего мира на рубеже веков, сам никогда не был анархо-синдикалистским. Многие французские анархисты, что и говорить, стекались в эту очень хрупкую конфедерацию и пытались повлиять на её членов своими либертарными идеями. Члены ВКТ, как и многие её лидеры, хоть и не стремились к реформистским целям, но, в конце концов, присоединились к коммунистическому движению после большевистской революции. Возможно, влияние анархистов на ВКТ и было, но в лучшем случае оно было небольшим, к тому же Питер Стернс говорит нам: «Одна забастовка закончилась, когда директор заявил об анархии на территории. Парижские канавокопатели посчитали, что он обвинил их в том, что они были анархистами». Дальше:
Известно, что даже в Париже среди активных членов профсоюза убеждённых синдикалистов было незначительное меньшинство. И даже меньшинство более легковозбудимых рабочих состояли в профсоюзах; в Париже в 1908 году, то есть, в пиковый период агитации неквалифицированных строителей [которые были наиболее вероятными кандидатами в сторонники анархо-синдикалистского настроения – M.Б.], только 40% принадлежали профсоюзу. Некоторые из них выразили негодование и были против того, чтобы их называли анархистами, предлагая стойкое недоверие радикальным учениям, даже среди активных забастовщиков. (Стернс, «Революционный синдикализм и французский труд», 1971 г.)
Также стоит упомянуть испанскую НКТ, в которой к 1938 году состояли самые боевые и социально сознательные представители рабочего класса в истории рабочего движения и отличавшаяся анархистским настроением больше, чем какой-либо другой синдикалистский профсоюз. Но всё же эта экстраординарная конфедерация имела тенденцию неоднократно двигаться в сторону «чистого и простого» профсоюзного движения в Барселоне, рабочий класс которого переходил в социалистический Всеобщий Союз Трудящихся (ВСТ). Каталонская буржуазия показала даже немного либеральности и изощрённости, имея дело с пролетариатом этой области. Федерация Анархистов Иберии (ФАИ) была основана в 1927 году, с целью предотвратить влияние на НКТ представителей умеренного крыла анархо-синдикализма, таких как классовый коллаборационист Сальвадор Сеги и «трентисты», которые сразу же стали выступать против воинственности ФАИ и повстанческих профсоюзов НКТ. Эта умеренная тенденция появилась перед началом гражданской войны.
Было множество сложных вопросов в отношениях между каталонским государством и синдикалистской НКТ, которая почти полностью присоединила к себе ФАИ в 1930 году (что сокращённо этот сплочённый союз часто называли как «НКТ-ФАИ»). Но её анархо-синдикалистское руководство после восстания в июле 1936 года фактически не приложило никаких усилий, чтобы коллективизировать экономику. Примечательно, что «ни одна левая организация не призвала к революционному захвату заводов, рабочих мест или земли», как отметил Рональд Фрейзер.
Действительно, руководство НКТ в Барселоне, эпицентре городского анархо-синдикализма, пошло ещё дальше: отклоняя предложение власти, представленной ему президентом [Луисом] Компанисом, оно постановило, что либертарная революция должна остаться в стороне для сотрудничества с силами Народного фронта, чтобы победить общего врага. Революция, которая в течение нескольких дней преобразовала Барселону в город, который фактически управлялся рабочим классом, произошла от отдельных профсоюзов НКТ, подарившая ей самых передовых бойцов; и поскольку их пример распространился, это были не только крупные, но также небольшие предприятия и мастерские. (Фрейзер, «Народный опыт войны и революции 1936-1938 годов», 1984 г.)
Интерпретация Фрейзера подтверждена Гастоном Левалем, одним из самых выдающихся анархистов в испанском либертарном движении – его «Коллективы в Испанской революции» (1975 г.), как правило, рассматривается как наиболее всесторонняя работа по коллективам. Леваль подчёркивает важность обычных неизвестных анархистских бойцов, которых было меньшинство в НКТ и которые создавали настоящую и наиболее радикальную движущую силу для коллективизации. «Очевидно», отмечает Леваль, что произошедшая тогда социальная революция не произошла от решения ведущих организмов НКТ или от лозунгов, начатых бойцами и агитаторами, которые были в центре внимания общественности, но которые редко соответствовали ожиданиям.
Леваль не уточняет, каких знаменитостей он здесь имеет в виду, но продолжает:
Естественно, это произошло спонтанно, но (и давайте избегать демагогии) не потому что «народ» в целом вдруг стал способен творить чудеса благодаря революционному видению, которое вдруг вдохновило их, а потому что это стоит повторять, среди тех людей было многочисленное меньшинство, которое было активным, сильным, вдохновлённым идеалом, который продолжает жить на протяжении многих лет борьбы, начавшейся во времена Бакунина и Первого Интернационала; во многих местах можно было встретить мужчин, комбатантов (борцов за революцию), которые в течение десятилетий преследовали конструктивные цели, способные к творческой инициативе и практическому восприятию, которые были необходимы для адаптации к местным условиям и чей дух инноваций представляет собой мощное воздействие, способные придумывать убедительные решения в нужное время. (Леваль, «Коллективы в Испанской революции», 1975 г.)
Для испанского анархистского движения эти «комбатанты» были невосполнимой утратой, потому что они были одними из первых добровольцев, согласных пойти на службу в 1936 году и на гибель на фронтах гражданской войны.
Чтобы лучше разобраться и критически оценить различные виды коллективов или систем «рабочего контроля», возникшие после уличных боёв в Барселоне, потребовалась бы книга на целый том больше, чем Коллективы Леваля. Леваль, анархо-синдикалистские достижения которого безупречны, честно говоря, сделал следующее наблюдение:
Слишком часто в Барселоне и Валенсии рабочие какого-либо предприятия брали на себя завод, фабрику или мастерскую, машины, сырьё, и, пользуясь продолжением денежной системы и капиталистических рыночных отношений, основанных на производстве за свой собственный счёт, продавали продукты своего труда для собственной выгоды. (Леваль, «Коллективы в Испанской революции», 1975 г.)
Указ каталонского правительства октября 1936 года «легализовал» эти коллективы с одобрением НКТ и открыл дверь правительству, которое могло участвовать в контроле различных «рабочих» комитетов и которое национализировало предприятия. Но даже прежде, чем этот процесс был закончен, Леваль признаёт, что был «неокапитализм рабочих, самоуправление, колеблющееся между капитализмом и социализмом, который мы поддерживаем, не произошли бы, если бы произошла Революция, способная расширить себя полностью под руководством наших Синдикатов» (Леваль, «Коллективы в Испанской революции», 1975 г.).
Довольно спорно, можно ли было избежать крайне централизованной экономической тенденции в НКТ, хоть и синдикалистской, с помощью частичной или полной «национализации» (то есть, контроля НКТ) коллективизированных заводов и предприятий. В тех случаях, когда НКТ фактически достигала синдикалистского контроля, «профсоюз становился похож на крупную фирму», отмечает Фрейзер в своей замечательной устной истории гражданской войны, «Кровь Испании «. «Его структура становилась всё более жёсткой». Как отмечает Эдуардо Понс Прадес, член Либертарной молодёжи: «Со стороны он стал выглядеть как американский или немецкий трест», и он тогда продолжает заявлять, что в коллективах рабочие чувствовали, что они не были особенно вовлечены в принятие решений. Если «персонал, занимающийся координацией и планированием» решал, что производство в двух мастерских должно быть переключено, рабочим не сообщали о причинах. Нехватка информации, которую можно было бы легко устранить раздачей листовок, например, порождала недовольства, тем более, что обсуждение и изучение всего входят в обязанности НКТ. Делегаты, у которых встречи проходили раз в две недели, стали собираться раз в месяц, а потом и вовсе раз в три месяца. (цитаты Понс Прадо у Фрейзера, 1979 г.)
То, что испанские рабочие и крестьяне в середине тридцатых годов совершили социальные изменения и двинулись к социальному положению промышленной и сельскохозяйственной демократии, является беспрецедентным в истории прошлых революций, но это (в то время, когда легитимность «пролетарского социализма», казалось, будет гарантирована веком поднимающихся рабочей воинственности и классового сознания) не решает проблем, связанных с перспективой будущего общества, построенного вокруг профсоюзов и определённого классового интереса. Конечно, чтобы сделать анархо-синдикализм эквивалентом анархизма, он должен быть решительно оспорен. На самом деле, это ни в коем случае не является делом сугубо исторического интереса, чтобы спросить, жива ли тенденция в анархистской традиции или мертва – проблема, с которой любой склоняющийся к синдикалистским вариантам анархизма сталкивается особенно сегодня ввиду прагматической природы его доктрины и ориентации. И если она мертва среди пролетариев, мы обязаны спросить почему. Поскольку, когда мы изучаем возможности, недостатки и историю анархо-синдикализма, мы исследуем то, как мы определяем сам анархизм: могут ли его идеалы быть основаны на интересах очень партикуляристской части общества, в основном управляемой ограниченными экономическими интересами (проблема, которую ясно осознавал Малатеста), или на этическом социализме или коммунизме, который включает, но выходит за рамки материальных интересов угнетённого человечества. Если мы не можем рассматривать анархо-синдикализм как жизнеспособное направление, мы должны попытаться определить, что в существующем обществе действительно предлагает некоторый путь к свободному сообществу кооперативных людей, которые по-прежнему сохраняют свою автономию и индивидуальность в ориентированном на массовое производство мире.
Рабочие и Граждане
Что, в конце концов, анархо-синдикалисты подразумевали под «пролетариатом», кроме тех, кто был готов включить «аграрных рабочих» в профсоюзы (такие как ВКТ, которые не были готовы, и НКТ, которые в значительной степени пренебрегали в конце 1920-ых и в начале 1930-ых годов)?
Я предположил, что понятие было определено, главным образом, в соответствии с марксизмом, хотя и без более подробного как у Маркса экономического анализа. Оно всецело включало ключевые понятия, на которые опиралась теория «исторического материализма» Маркса, особенно понятие экономики как «основы» общественной жизни и привилегированность промышленных рабочих как исторически «главного» класса. Имея хорошую репутацию, несиндикалистские анархисты, которые дружественно одобрили синдикализм под моральным давлением, были склонны в то же самое время сопротивляться этому тревожному упрощению социальных вопросов и сил. Накануне гражданской войны в Испании НКТ состояла в основном из промышленных рабочих (что, по сути, противоречит представлению Эрика Хобсбаума об анархистах как «простых бунтовщиках»). К тому времени она уже потеряла большую часть аграриев, ушедших в испанские социалистические сельские профсоюзы, за исключением нескольких цитаделей в Андалусии и Арагоне (см. Малефакис, «Аграрная реформа и крестьянская революция в Испании», 1970 г.). Представление Джеральда Бренана об испанском анархизме как крестьянском движении в конце 1930 -х годов, хотя всё ещё весьма популярно, но во многом ошибочно. Это типичное андалузское представление об анархо-синдикализме, который поспособствовал ограниченному взгляду на движение (Бренан, «Испанский Лабиринт», 1943 г.). Фактически, сдвиг влево Испанской социалистической рабочей партии (ИСРП) в 1930 году можно объяснить в значительной степени вступлением тысяч андалузских поденщиков в управляемые социалистами профсоюзы, даже если они сохранили анархические порывы предыдущего поколения (Букчин, «Испанские анархисты», 1977 г.).
Несмотря на «нравственный характер», который задали анархисты НКТ, чрезвычайно экономистский акцент ведущих деятелей НКТ, или «cenetistas», таких как Диего Абад де Сантильян со своей работой «После революции «, показывает, до какой степени синдикализм впитал анархизм в его образе нового общества, невольно объединяющегося марксистскими методами борьбы, организационной идеей и рациональным понятием труда с явной приверженностью анархизма к «либертарному коммунизму» (см. цитаты в Букчина, «Испанские анархисты», 1977 г.). Представление НКТ о «национализации» производства часто принимало чрезвычайно централизованную форму производства, мало чем отличаясь от марксистского понятия «национализированной» экономики. На удивление она мало отличалась от государственнической формы экономического планирования, которое медленно разрушало контроль рабочих на фабричном уровне. Их усилия привели к серьёзным конфронтациям между более анархическими «моралистами» и синдикалистскими «реалистами», либертарные взгляды которых часто служили налётом для узкого менталитета члена профсоюза (см. Фрейзер, Хосе Пейратс).
На самом деле, НКТ становилась всё бюрократичнее после безмятежных дней 1936 года, пока её лозунг «либертарный коммунизм» просто не отразил её анархические идеалы предыдущих десятилетий (Пейратс, «Анархисты в Испанской революции», 1964 г.). К 1937 году, особенно после майского восстания, профсоюз был анархо-синдикалистским только по названию. Власти Мадрида и Каталонии приняли большинство промышленных коллективов, оставив только внешний вид контроля рабочих в большинстве отраслей промышленности. Революции действительно пришёл конец. Её арестовали и подорвали не только коммунисты, правые социалисты и либералы, но и «реалисты» в самой НКТ.
Как же происходят столь радикальные изменения за такой короткий период времени в анархо-синдикалистской организации, в которой было столько пролетариата? Как так получается, что явно либертарное движение, которое, по признанию самого Фредерика Монтсени, могло бы остановить продвижение франкистов при помощи одной только либертарной тактики – т.е. сохранение ополченцев, коллективизация промышленности и сельского хозяйства, а также решительная защита революционных завоеваний в городах и сельской местности от непоколебимой коммунистической стратегии контрреволюция — не смогло сделать этого? И не смогло в такой трагической, унизительной и морально разлагающейся форме. Военные победы Франко и страх, который они внушили, не в полной мере объясняют это поражение. Исторически так сложилось, что ни одна революция никогда не происходила без гражданской войны, и вообще не было очевидно, что Франко получал эффективную военную поддержку со стороны Германии и Италии вплоть до 1937 года. Даже если внешние обстоятельства обрекли революцию, чтобы победить, как Леваль и Абад де Сантильян, кажется, вначале верили, анархо-синдикалистское движение, казалось бы, тогда просто не могло проиграть, если оно позволило барселонскому восстанию мая 1937 года наверстать упущенное после революции и в военном отношении противостояли своим врагам на территории республики. Почему рабочие, которые, по сути, подняли баррикады в Барселоне во время той роковой недели, подчинились своим лидерам и позволили себе сдать оружие?
Эти вопросы приводят к главной проблеме: ограничения движения, которое даёт преимущество любому классу как «гегемону» в рамках капиталистической системы. Такие вопросы, как какой слой общества, класс или созвездие групп в обществе, сегодня составляют «предмет» исторических перемен, которые выходят на передний план дискуссий почти во всех радикальных движениях — с возможным исключением анархо-синдикалистов, с которыми я столкнулся. В Испании, что и говорить, самые ярые анархисты пошли на фронт в первые месяцы гражданской войны и понесли большие потери, которые, вероятно, способствовали значительному снижению «нравственного характера» движения после 1936 года. Но даже если эти анархистские бойцы остались позади, весьма сомнительно, что они могли бы в значительной степени преодолеть профсоюзный менталитет синдикалистов и инерционных сил, которые сформировали менталитет самого рабочего класса.
Что приводит нас к тому, что, на мой взгляд, является одним из основных источников искажения в представлении о диктатуре пролетариата? Индустриальный рабочий класс, конечно же, может участвовать в классовой борьбе и проявлять значительную социальную воинственность за все те угнетения и эксплуатацию, которым он подвергается. Но такое редко бывает, чтобы классовая борьба перерастала в классовую войну или социальная воинственность разгоралась в социальную революцию. Вводящая в заблуждение тенденция марксистов и анархо-синдикалистов выдавать борьбу за войну и воинственность за революцию преследует радикальные теорию и практику на протяжении более века, но в особенности в эпоху «пролетарского социализма», преимущественно с 1848 по 1939 года, которые привели к мифу о «диктатуре пролетариата». Как Франц Боркенау утверждает, легче пробудить националистические настроения в рабочем классе, чем чувства международной классовой солидарности, особенно в периоды войн, как обе мировые войны двадцатого столетия так ярко показывают (Боркенау, «Мировой коммунизм», 1962 г.). Учитывая то, что марксисты и анархо-синдикалисты оправдывают постоянные «предательства» неспособностью пролетариата создать новое общество, можно задаться вопросом, действительно ли эти «предательства» являются доказательствами системного фактора, делающего сущность «пролетариата» бессмысленной и непонятной, но марксисты и анархо-синдикалисты в целом отдают привилегию рабочему классу во имя «диктатуры пролетариата».
Недостаток в разъяснении понятия «диктатуры пролетариата» сыграл исторически важную роль для рабочих, которые действительно поднимали баррикады в Париже в июне 1848 года, в Петрограде — в 1905 и 1917 годах, и в Испании — в период между 1870 и 1936 годами. Эти «пролетарии» были чаще всего ремесленниками, для которых фабричная система была культурно новым явлением. Многие другие имели непосредственно крестьянское происхождение и были удалены от сельского образа жизни только на одно или два поколения. Среди этих «пролетариев» производственная дисциплина также как и заточение в фабричных зданиях создаёт очень тревожно культурные и морально напряжённые отношения. Они жили в силовом поле между доиндустриальным, сезонно детерминированным, весьма ненапряжённым ремеслом или аграрным образом жизни, с одной стороны, и заводом или системой мастерских, где люди проходят через огромные нагрузки и крайне рационализированную эксплуатацию, бесчеловечно работающей техникой, подобным баракам миром перенаселённых городов и исключительно жёсткими условиями труда, с другой стороны. Поэтому вовсе не удивительно, что такой рабочий класс был чрезвычайно зажигательным и что беспорядки рабочих могли легко перерасти в восстание.
Маркс рассматривал пролетариат как «всегда увеличивающийся по своей численности класс, который обучается, объединяется и организуется механизмом самого процесса капиталистического производства». Что касается классовой борьбы: «Централизация средств производства и обобществление труда достигают такого пункта, когда они становятся несовместимыми с их капиталистической оболочкой. Она взрывается. Бьёт час капиталистической частной собственности. Экспроприаторов экспроприируют» (Маркс, «Капитал», т. 1, стр. 766, 1906 г). Учитывая свои меняющиеся альтернативы в управлении индустриальной системой, анархо-синдикалисты разделяют эту концепцию о судьбе капитализма и роли пролетариата не меньше, чем марксисты. В Испании этот во многом экономистский подход, принимающий во внимание единство, которое фабричная система налагает на рабочих, оказался фатальным. В находящихся под влиянием НКТ сферах деятельности рабочие действительно «экспроприировали» экономику, хоть и разнообразно и в различных формах, которые варьировались от «неокапиталистических» до крайне «социализированных» (или централизованных) форм. Но «рабочий контроль», независимо от его формы, не привёл к созданию «нового общества». Основная идея, что, управляя значительной частью экономики, анархо-синдикалистское движение существенно управляло бы обществом (довольно упрощённая версия исторического материализма Маркса) оказалось мифом. Каталонское государство, в частности, прежде чем оно, наконец, перешло в наступление, чтобы полностью ликвидировать «социализированный» рабочий контроль, оказало влияние на каталонскую финансовую и маркетинговую систему и просто внесло своих представителей в рабочие комитеты и конфедеративные органы, в конечном итоге реконфигурируя индустриальные коллективы в действующие национализированные предприятия (см. Леваль, «Коллективы в Испанской революции», 1975 г.).
По мере того, как наёмный труд и капитал экономически противостоят друг другу, их борьба (что весьма реально в действительности) обычно происходит в пределах вполне буржуазной системе взглядов, как Малатеста предвидел несколько поколений назад. Борьба рабочих с капиталистами — по сути, конфликт между двумя взаимосвязанными между собой интересами, поддерживаемыми капиталистическими узами договорных отношений, в которых оба класса участвуют. Это, как правило, противопоставляет более высокую заработную плату более высокой прибыли, меньшую эксплуатацию — большей эксплуатации, а также лучшие условия труда — более ухудшенным условиям труда. Эти явно договорные конфликты создают различия в социальном положении, а не в происхождении. Они являются коренным образом договорными, а не социальными различиями.
Именно потому, что промышленный пролетариат является «классом, который обучается, объединяется и организуется механизмом самого процесса капиталистического производства», как говорил Маркс, он также более склонен к рационализированным системам контроля и иерархическим системам организации, чем докапиталистические слои общества, которые исторически стали пролетариатом. Прежде, чем этот пролетариат интегрировался в фабричную систему, он организовал восстания во Франции, Испании, России, Италии и других относительно непромышленно развитых странах, которые являются теперь таким образом легендарными в радикальных книгах по истории. Фабричные иерархии со своими сложными структурами управленческого контроля часто переносились даже в явно анархо-синдикалистские профсоюзы, где рабочие были необычайно уязвимы перед «работодателями» всех видов — проблема, которая по-прежнему изводит рабочее движение и в наши дни.
Поскольку анархо-синдикалисты и доктринёрские марксисты так часто характеризуют взгляды, выдвинутые в этой статье как «антипролетарские» или «выступающие против рабочего класса», позвольте мне ещё раз как следует подчеркнуть, что я не отрицаю важность поддержки анархистских идеалов со стороны рабочего класса. И при этом я не осуждаю выдающиеся достижения испанских рабочих и крестьян в революции 1936 года, многие из которых были несравнимы с любой предыдущей революцией. Но это было бы верхом самообмана, жертвами которого стали не только анархисты, но и не менее заинтересованные представители других радикальных взглядов, чтобы игнорировать основные ограничения, которые также отметили испанскую революцию — ограничения, которые, если смотреть в ретроспективе, теперь должны сообщить анархистской теории и практике. Действительно, многие испанские анархисты различными способами серьёзно подвергли сомнению причастность своего движения с синдикализмом, даже после того, как они уступили вполне понятно синдикалистской версии «политкорректности», которая ещё пол века назад казалась важной.
К счастью, испанский анархизм (как анархистское движение где-то в другом месте) не полностью был сосредоточен на заводе как классическом местообитании либертарной деятельности. Довольно часто на протяжении последнего столетия и в период гражданской войны деревни, города и районы больших городов, а также популярные культурные центры, были главными местами анархистских действий. В этих, по сути, гражданских полях сражения, где женщины не меньше, чем мужчины, крестьяне не меньше, чем рабочие, пожилые люди не меньше, чем