Опустошенный пережитым, Эндрю направился к дворцовой конюшне, ведя Чародея в поводу. И конь, и всадник устали сверх всякой меры. У Эндрю болели все кости и суставы, и он был уверен, что Чародей чувствует себя ничуть не лучше. Его следовало бы растереть с маслом, насыпать свежего сена и поставить в стойло. Конь точно оценил бы подобное внимание.
– Привет, Эндрю! – поздоровался конюх, таща ведро с навозом. – Забрать у тебя Чародея?
– Ты теперь должен называть меня «сэр», – бросил юноша, – ведь я сейчас рыцарь, а не простой оруженосец.
– О… – Конюх, который раньше не раз болтал с Эндрю обо всем подряд, казалось, был обижен этим упреком. – Что ж, как прикажете, сэр. Чародей весь покрыт пылью, с головы до ног. Куда вы ездили? Конь весь в пене – очевидно, он не один день вез ваши доспехи?
– Это совершенно не касается обычного конюха, – надменно произнес Эндрю. – Твое дело – ухаживать за лошадьми, а не задавать вопросы.
С этими словами он величественно направился прочь, но, не пройдя и десяти шагов, остановился и глубоко вздохнул. Он пытался быть рыцарем, а все они высокомерны и заносчивы и обращаются со слугами, как с грязью. Но Эндрю‑то был одним из этих слуг и знал, каково терпеть такое отношение. Поэтому он вернулся к конюху и произнес:
– Прости, я сегодня в дурном расположении духа, Питер. Я пытаюсь поступать так, как подобает человеку моего нынешнего положения, но это не… слушай, забудь то, что я только что сказал.
– Нет, – произнес юноша, – ты прав, мне не следует звать тебя по имени, иначе остальные рыцари будут презирать тебя.
– Я бы хотел, чтобы мы остались друзьями – хотя бы втайне. Так утомительно притворяться благородным…
– Притворяться, сэр?
– Ну, быть благородным.
Затем он отправился на поиски Томаса.
Тот был счастлив снова увидеть своего друга и хозяина и, по счастью, не совершил подобной ошибки.
– Сэр, мне очень вас не хватало, – произнес он, крепко обнимая Эндрю, а затем помог ему избавиться от деталей доспеха, которые еще оставались на юном рыцаре. – Принести воды для ванны? Конечно, зачем спрашивать. Вы утомлены дорогой и наверняка покрыты грязью. У вас было много приключений, сэр? Прошу, расскажите мне обо всем, я готов слушать.
Эндрю упал в кресло и позволил себе расслабиться, разрешив Томасу возиться с собой, как с ребенком. Пока готовилась ванна, он вкратце рассказал своему пажу о проделанном путешествии и разных случаях, происшедших в дороге. Он не стал признаваться, что влюбился в девушку‑рабыню с кошачьими глазами, хотя упомянул о спасении двух молодых дам из лап великана‑людоеда, который теперь наверняка отправился прямиком в козлиный ад.
– Сэр, вы слишком многое пережили, – сочувственно произнес Томас. – Помассировать вам голову? Уверен, это поможет вам расслабиться и уменьшит напряжение во всем теле.
– Будь так добр, Томас.
Юноша встал за спиной друга, и его длинные, мягкие пальцы – пальцы настоящего ангела – начали выписывать круги на висках Эндрю. Это успокаивало. Вскоре волнение и напряжение последних нескольких дней стали рассеиваться. Эндрю расслаблялся, понемногу забывая о своих проблемах с Гондемаром. Он по‑прежнему хотел, чтобы проклятый храмовник быстрее отправился в ад и присоединился к козлу‑людоеду, но даже беспокойство, вызванное возможным вмешательством неблагодарного рыцаря, начало улетучиваться под волшебными пальцами Томаса. Длинные светлые кудри упали ему на лицо, когда юноша склонился ниже, разглаживая морщинки на лбу друга. Вскоре Эндрю погрузился в глубокий, целительный сон, откинувшись на спинку кресла.
Проснувшись, молодой рыцарь обнаружил, что Томас укрыл его одеялом и водрузил в центре ванну с горячей водой. Он сонно выбрался из кресла и разделся, а затем погрузился в нее. Замечательное чувство. Он был готов просидеть в воде весь день, если бы ее постоянно подогревали. Пока Эндрю мылся, Томас обсудил с ним происшествие с сэром Гондемаром.
– Неудивительно, что вы пришли в ярость, столкнувшись с подобным обращением, сэр.
– Следовало ли мне убить его, пока была такая возможность?
– Вы задали не тот вопрос, сэр.
– А какой надо было?
– Могли бы вы убить его?
Эндрю подумал немного, а затем печально произнес:
– Нет. Томас, я обнаружил, что убивать незнакомца в горячке боя – это одно. Там передо мной враг, чье лицо незнакомо. Но когда речь идет о человеке, которого я знаю, о рыцаре, которого я некогда уважал, моя рука не слушается голоса разума. Она отвечает на зов сердца, а в сердце слишком мало горечи и обиды, несмотря на порку и многочисленные оскорбления. Вопреки всему я не смогу заставить себя убить рыцаря, к тому же брата по вере…
– Кстати говоря, сэр, тот вонючий француз желает видеть вас.
– Француз?
– Одиозный Сент‑Аман, тот здоровяк.
– Почему же ты сразу не сказал мне об этом? – Эндрю выскочил из ванны как ошпаренный, расплескав воду по полу. – Быстрее, Томас, подай мне приличный наряд. У меня что, снова неприятности? – Он вспомнил свой поединок с сэром Гондемаром. Нет, вроде бы в этом случае все было в порядке… Насколько Эндрю знал, никаких отступлений от правил не было. – Или дело не в этом и произошло нечто благоприятное для меня? Да, кстати, не нужно так называть сэра Одо, как бы остроумно это ни звучало. Вдруг он случайно услышит?
Томас одарил своего друга заговорщической улыбкой:
– Я отдал ему рубин, сир.
Эндрю замер, так и не натянув верхнюю куртку.
– Что ты сделал?!
– Помните тот рубин? Я отдал его нашему Одиозному магистру.
Сердце в груди юноши забилось быстрее.
– И что он сказал?
– Ничего. Он взял его, погладил, как крошечного котенка, потом сунул в карман и ушел прочь. Он даже не поблагодарил меня, сэр, и я счел это признаком дурного воспитания. Но ведь так мы и собирались поступить, верно? В конце концов, для нас этот рубин ничего не значит. Мы оставили его просто на всякий случай.
– Да, верно. Но я бы хотел… впрочем, не важно. Что ж, постараюсь разыскать Великого магистра.
Приведя себя в порядок, Эндрю вышел из комнаты и направился по длинным коридорам к выходу из замка. Неподалеку от ворот ему встретился незнакомый молодой человек, только что миновавший их, примерно того же возраста, что и сам Эндрю, он нес какой‑то продолговатый предмет, завернутый в ткань. Он уставился на молодого рыцаря и долго не сводил с него взгляд.
– В чем дело, мальчик? – спросил Эндрю, раздраженный такой невоспитанностью. – Что со мной не так?
– В общем‑то ничего, – отозвался неизвестный, озираясь. – Дело в том, что я впервые оказался во дворце и не знаю толком, куда идти.
– Одну минуту!
Юноша снова обернулся и посмотрел на Эндрю, очевидно надеясь получить совет, в какую сторону отправиться, чтобы не заблудиться в лабиринте коридоров.
– В общем‑то ничего, сэр. Ты обращаешься к рыцарю короля Балдуина Иерусалимского.
– Прошу прощения, сэр. Я этого не знал. Вы очень молодо выглядите.
– Мой возраст – не твоя забота, – произнес Эндрю, пристально глядя на юношу. – Как тебя зовут?
– Уолтер… сэр. Уолтер Пьюсон. Я сын мастера‑оружейника, Пью из Мидл‑Воллопа.
Эндрю громко расхохотался:
– Откуда‑откуда?
Уолтер только вздохнул:
– Почему все смеются, стоит им услышать это название? Мидл‑Воллоп – вполне достойная деревня на юге Англии, там никто не лопает волов. Неужели вы не слышали о ней, сэр?
– Нет, не слышал. И не нужно так выразительно на меня смотреть, помощник оружейника, или я сотру это дерзкое выражение с твоего лица кулаком. Какой‑то ты странный. Можешь объяснить почему?
– Нет, я чувствую себя как обычно.
– Я хотел сказать, в тебе есть нечто странное. У меня такое чувство, словно я уже где‑то тебя видел. Ты когда‑нибудь бывал в Крессинге в Эссексе?
– Насколько я знаю, нет, милорд.
– Я бы посоветовал тебе не ходить здесь с таким странным видом. Попытайся взять себя в руки. Куда ты направляешься?
Уолтер поднял повыше предмет, завернутый в материю:
– Я должен доставить этот меч сэру Гондемару де Блуа.
Эндрю почувствовал, как стынет кровь в жилах. По всей видимости, он изменился в лице – юноша опасливо шагнул вперед.
– Сэр, вам нездоровится? У вас кружится голова?
– Он здесь? Сэр Гондемар?
– Нет, он через некоторое время должен вернуться из Антиохии, правда, я не знаю точно когда. Но он прислал своего оруженосца. Меч был заказан именно им.
– Гаретом?
– Да, его так звали.
– Что ж, неудивительно, что Гарет не присутствовал на том поединке… – задумчиво протянул Эндрю.
Уолтер осторожно повторил вопрос:
– Сэр, вы уверены, что вполне здоровы? Вам не нужна помощь? Может, позвать кого‑нибудь?
– Нет‑нет, – пробормотал Эндрю. – Отправляйся по своим странным делам, парень.
С этими словами он оставил недоумевающего Уолтера в коридоре и продолжил путь к храму Соломона.
Войдя внутрь, Эндрю тут же обратился за разрешением пройти дальше к одному из сервиентов.
– Я здесь по вызову магистра храма, – произнес он.
– Я отведу вас к нему.
Одо де Сент‑Аман сидел в своем кабинете, склонившись над рукописями. Магистр поднял глаза, когда Эндрю провели в комнату, и сделал знак ему сесть в кресло, пока он не закончит. Юноша невольно ощутил раздражение, но сделал, как было велено. Одо, по всей видимости, был занят какой‑то сложной проблемой. Вновь прочитав написанное на пергаменте, магистр произнес:
– Письмо от папы.
– О, – односложно отозвался Эндрю, не зная, что ответить. – Но это, сэр… что это такое?
– Вот это? – Одо поднял странную картинку, исчерканную разноцветными чернилами. Одни кляксы были крупными, другие маленькими. Она была совсем не похожа на послание папы, хотя надписи на пергаменте тоже имелись. – Это карта. Ее начертал древний философ по имени Птолемей.
Эндрю смутно припомнил разговор с одноруким воином стариной Фоггерти.
– И что она делает, сир?
– Делает? Ничего. Но взгляни‑ка на эти рисунки…
– Они похожи на лужи после дождя, сир.
– Это страны, регионы, районы. Здесь изображен целый мир, на котором горы и холмы сделаны плоскими. Это карта мира в пределах его краев – по крайней мере, весь, который нам известен. Вот здесь находится Египет, – произнес он, указывая на одну кляксу, – здесь Кипр, а это Англия. Если бы ты был птицей и летел высоко в небе, то видел бы точно такие же образы внизу.
Эндрю уставился на «карту» и нахмурился:
– Но, сэр, это не может быть Англия. Клякса слишком маленькая для нашей огромной страны.
Французский магистр храма рассмеялся:
– Англия? В устройстве большого мира она больше похожа на деревню. Смотри, вот здесь великие королевства Франции. Если ты хотел жить в огромной стране, нужно было родиться французом. Или персом. Или хотя бы иберийцем, хотя в данный момент у них нет собственной страны, поскольку мавры отобрали большую часть их земель.
– Но, сэр, я считаю Англию великой страной.
– А я считаю ее колонией Франции, но мы все смотрим на мир с собственной точки зрения, сэр Эндрю.
Дважды. Дважды Великий магистр назвал его «сэр Эндрю». Рыцарю нравилось, как это звучит. Эндрю не понравилось, как Одо отзывался о его стране, его родине, но при этом ему не терпелось узнать, почему магистр хотел его видеть.
– Сэр Одо, мой… мой паж сказал, что вы вызывали меня к себе.
Одо свернул свиток и перевязал его алой лентой.
– Да, я вызывал тебя. У меня для тебя есть приятная новость, я изменил свое решение относительно твоего желания стать тамплиером. Храм Соломона готов принять тебя в ряды своих рыцарей.
Одо, казалось, говорил не вполне искренне, словно некий затаенный проступок заставил его изменить предыдущее решение. Эндрю не мог не поинтересоваться про себя, чем вызвана внезапная уступчивость магистра, но он был в таком восторге, услышав эту новость, что предпочел не думать об этом. Какая разница, даже если Одо что‑то затеял? Наконец он достиг своей великой цели – стать рыцарем‑тамплиером.
– Магистр… я вне себя от радости! – воскликнул Эндрю, вскочив на ноги. – Из стольких чудес… Стать тамплиером!
Одо явно не разделял восторга Эндрю, поскольку он просто кивнул и произнес:
– Ты должен приготовиться к жизни, исполненной целомудрия и бедности. Ты готов отказаться от мирских благ? Есть правила, которые необходимо соблюдать. Худшее из возможных преступлений против ордена – бежать с поля битвы. Если ты покинешь ряды сражающихся до того, как завершится бой, тебя с позором изгонят из храма. Ты понимаешь это?
– Магистр, этого я не сделаю никогда.
Одо кивнул:
– Да, я так и думал. Однако ты к тому же должен держаться с достоинством и честью. Отдельные мирские рыцари одобряют весьма легкомысленные забавы – такие, например, как соколиная охота. Ты не должен участвовать в столь праздных играх. Быть принятым в орден храмовников – великая честь, и ты не должен осрамить ее. Пьянство, кутежи, беспорядки на базарной площади – все это запрещено рыцарю‑тамплиеру. Ты будешь рыцарем‑монахом, одним из воинов Господних, поклявшихся защищать пилигримов, стремящихся войти в Святую землю.
– Наши враги – враги короля, – продолжил Одо. – Этот храм – наше убежище и место молитвы. Ты знаешь, что мы не единственный орден воинов‑монахов, участвующий в Крестовых походах. Есть еще рыцари‑госпитальеры. Обращайся с ними вежливо, но без лишней почтительности. Если мы когда‑нибудь одолеем сарацин и лишимся врага в их лице, то, вполне возможно, начнем борьбу с госпитальерами. Я лично глубоко презираю их – как и они нас. Между нашими орденами существует зависть и враждебность, за которые, возможно, в один прекрасный день последует расплата.
– Да, магистр.
Эндрю отправился прямиком к Томасу. Рассказав другу новость, рыцарь с изумлением заметил на лице юноши точно такое же выражение, как то, что появилось на лице самого магистра. Вокруг него плетется заговор? Или это все чей‑то хитроумный розыгрыш?
– Томас, ты что, знал об этом?
– О! – Томас рассеянным жестом указал на небо, и выражение его лица стало виноватым. – Я слышал слухи… и сплетни… но, господин, вы должны радоваться! Ведь именно этого вы всегда и хотели.
– Но ты не сделал ничего плохого?
– Сэр, вы по‑прежнему хотите стать тамплиером?
– Да, разумеется.
– Тогда более не задавайте вопросов.
Итак, Эндрю приготовился ко второму ночному бдению, схожему с тем, какое он отстоял перед посвящением в рыцари. На его взгляд, предстоящее было куда важнее. Его клятвы будущего тамплиера священны и нерушимы. Опустившись на колени перед алтарем в королевской часовне, он старательно искал в своем сердце и разуме недостатки и греховные склонности. Разумеется, их оказалось немало. Единственный способ вырвать их из своей души – дать священные обеты. Эндрю поклялся, что будет самым преданным и смиренным из всех рыцарей‑храмовников. Вот самый важный момент в жизни, вскоре сбудется его давняя мечта – стать тамплиером; Эндрю из Крессинга поднимется на недосягаемые прежде высоты. От сына кузнеца до рыцаря храма. Эта невыполнимая мечта все‑таки сбылась. Золотистый свет лился в окно часовни, и в этот миг драгоценные желтые лучи принадлежали только ему. Эндрю не знал, кто даровал ему исполнение мечты – Бог или госпожа Удача, поэтому горячо благодарил их обоих.
Его клятвы.
Эндрю приносил их со всей возможной искренностью.
В этот раз это клятвы бедности, целомудрия и смирения.
Были и другие, менее значительные обеты, которые Эндрю также принес с подобающим пылом и благочестием.
Он поклялся стать самым преданным ордену рыцарем из всех, кто когда‑либо ступал под сень храма Соломона и был принят в ряды воинов‑монахов. Соблюдать все без исключения правила ордена. Он никогда не нарушит даже самого незначительного обычая. Будет ревностно исполнять все свои клятвы и следовать законам ордена, даже если другие рыцари считают их утомительными и необязательными.
Он не отступит ни на шаг.
Кроме, разумеется, пункта про соколиную охоту.
Во время священной церемонии, на которой присутствовали только его братья‑тамплиеры, Эндрю пожаловали роскошную белоснежную накидку с кроваво‑красным крестом на груди. Он с благоговением принял ее, затаив дыхание и чувствуя, как колотится сердце. Какая великая драгоценность – этот кусок материи. Как он дорог. Бесценен, как солнечный свет, льющийся в часовню. Он стоит больше, чем все золото в мире. Впервые облачившись в нее, Эндрю поразился собственному великолепию. Рыцарь‑тамплиер! Нельзя желать большего. Подняться от жалкого сына кузнеца до одного из самых уважаемых рыцарских орденов в христианском мире – это не просто великое достижение, это чудо. Несомненно, его влекла к этой судьбе рука Господня, Божественное провидение. Не феи, не ведьмы, не демоны, но ангел Божий выдернул Эндрю из глухой английской деревушки и вознес на недосягаемую высоту. Он стал воином‑монахом, принадлежащим к величайшему ордену в мире.
Эндрю охватило ликование.
По пути в свою комнату юноша забежал к королевскому наставнику, Септимусу Силке, который теперь обучал и его самого.
– Септимус, – произнес юноша, – меня сегодня приняли в орден тамплиеров! Разве это не чудесная новость?
Септимус Силке был худым, изможденным человеком с непропорционально большой головой и длинными светлыми волосами, доходившими до пояса. Он всегда носил бесформенную бархатную шапочку с жалко поникшим пером.
Наставник торжественно кивнул, и обвисшее перо щелкнуло его по узкому носу. Септимус Силке, как всегда, держал в руках охапку свернутых в свитки пергаментов, перевязанных разноцветными лентами. В кармане покоились перья, остатки чернил вновь испещрили пятнами его тунику. На ткани появилась огромная клякса разных оттенков, слившихся в одну лужу, медленно расползавшуюся в стороны.
Увидев это пятно на тунике наставника, Эндрю вспомнил кое‑что и произнес:
– Кстати говоря, я бы хотел научиться картам.
– Картам?
– Ну да, узнать форму стран… ты что, не знаешь о том, что существуют такие вещи, как карты и планы?
Септимус хищно оскалился, обнажая зубы.
– Конечно, я знаю, что такое карты и планы, – я ведь ученый. Полагаю, в таком случае вы желаете изучить географию?
– Если карты ее касаются, то да.
– И вдобавок научиться читать и писать?
– Да.
– Если так дальше пойдет, скоро вы попросите меня обучить вас алгебре, и у меня не останется времени на короля!
– Король и так все знает. А что такое алгебра?
– Ветвь математики.
– Наука о деревьях?
– Да нет же, не о деревьях. При чем тут вообще деревья?
– Ты же сам сказал – «ветвь», – указал Эндрю, не без самодовольства отметив, что поймал наставника на слове.
– Забудьте об этом. Алгебра – это набор специальных формул для… О боже правый, вам столько предстоит познать, а все, чего вы хотите, – носиться по пустыне, убивая сарацин. Вы знаете о том, что алгебру изобрели арабы? Должен сказать, это весьма ученый и умный народ. А вы пытаетесь стереть их с лица земли!
– Я вовсе не хочу этого – один из моих лучших друзей араб.
– Все вы так говорите.
– Я спрошу Хасана про алгебру. Узнаю, как именно он ее изобрел.
Септимус Силке тяжело вздохнул:
– Что ж, извольте. А пока расскажите мне, как продвигается ваша самостоятельная работа? Вы уже закончили упражнения по глаголам, существительным и прилагательным?
– Я был слишком занят.
– Снова убивали людей. Что ж, постарайтесь подготовить их в ближайшие два дня, или у нас состоится неприятный разговор с королем.
– Разве ты не хочешь пожелать мне удачи и счастья? – спросил Эндрю. – И поздравить меня?
– Если это то, чего вы действительно желали, то примите мои искренние поздравления.
– Разумеется, именно этого я и желал. Почему должно быть иначе?
Он оставил наставника и вернулся в свою комнату, где сообщил Томасу замечательную новость о своем новом статусе рыцаря храма Соломона.
– Эндрю, – чуть дыша, произнес Томас, услышав об этом, – ты самый счастливый из людей.
– Это и впрямь так, Томас, но не забывай, что теперь ты должен называть меня «сэр», я ведь рыцарь.
– О да, разумеется. Прошу прощения, – произнес Томас, явно расстроенный словами друга. – Я больше не забуду об этом.
Эндрю отправился на прогулку по Иерусалиму в своей новой накидке, чтобы все увидели, каких высот он достиг. Знакомые сердечно поздравляли его. Остальные спешили уступить дорогу. Эндрю старательно избегал встречи с Хасаном – единственным человеком, которого ему сейчас не хотелось бы видеть. Его арабский друг будет недоволен – и Эндрю понимал почему. У сарацин веские причины ненавидеть тамплиеров.
Эндрю привык узнавать все звуки Иерусалима, в котором смешались самые разные национальности и верования. Он просыпался под крики муэдзинов, призывающих мусульман на утреннюю молитву, точно так же, как в деревне под звон церковных колоколов. Здесь тоже держали петухов, собак и гусей, как и в Англии, ревели ослы – но вместе с тем кричали верблюды и ястребы. Иногда женщины принимались громко улюлюкать и завывать – и порой эти крики звучали так жутко, что Эндрю невольно вздрагивал. Некоторые звуки ему нравились, другие казались странными и пугающими.
На улочках города он познакомился с представителями некоторых профессий. Он знал теперь алхимика, кузнеца, оружейника и предсказательницу – всех их он встретил, гуляя вместе с Хасаном. Они приветствовали его как равного, и он искренне наслаждался их вниманием.
Во дворце короля ему симпатизировали рыцари‑миряне вроде леди Катерины, единственной женщины‑рыцаря в Иерусалиме, а также сэр Джон и другие. Они ценили его общество, поскольку Эндрю порой умудрялся блистать остроумием, к тому же, в силу его возраста, они чувствовали себя вправе опекать юношу. Король Балдуин привязался к нему, потому что молодые люди были одного возраста и обладали схожим складом ума, подшучивали над одними и теми же дворянами – словом, столько же общего, сколько у любых двоих юношей. Они создали собственный клуб для двоих, обмениваясь пикантными историями (разумеется, выдуманными от начала до конца) и втайне от старших ругаясь неприличными словами, которые привели бы всех в негодование. В конце концов, они совсем недавно простились с детством.
Одо де Сент‑Аман относился к Эндрю с отстраненной суровостью и начал придумывать для него различные неприятные поручения.
Сначала юноша отправлялся вместе со старшими рыцарями в походы на крепости сарацин или их караваны, иногда на поиски вождей враждебных племен, в ходе которых отряды нередко уничтожали их лагеря. Но Эндрю, твердо намеренный найти себе место в мире тамплиеров, оказался настолько бесстрашным в бою, что его вскоре прозвали новым Александром, великим воином времен древних греков, начавшим покорять другие народы и страны еще юношей.
Таким образом, со временем старшие рыцари начали полагаться на Эндрю в пути. Они быстро узнали, что молодой воин способен найти дорогу даже в самом густом лесу и бескрайней пустыне. Он пересекал горные районы, не боясь заблудиться. Когда дела у отряда шли неважно, Эндрю оставлял их и уходил в пустыню, чтобы спросить совета у «ангела», а затем возвращался и уводил своих людей прочь от опасности. Как‑то раз их отряд дошел до самого Египта, и наверняка молодой тамплиер дернул бы за бороду самого Саладина, если бы султан уже не отправился в поход.
Одо оставалось только диву даваться тому, что юноша так быстро завоевал популярность в рядах тамплиеров и в королевском замке. Он, прищурившись, смотрел на Эндрю, вернувшегося из очередного похода, в белой накидке, усеянной брызгами и пятнами крови, с вмятинами в прекрасных доспехах. Ему в очередной раз рассказывали о том, как юноша спас жизнь тому или иному рыцарю, не думая о собственной жизни. Эти истории непременно произвели бы впечатление на магистра, не начни он задумываться о том, откуда у юноши такие способности.
Где он черпает отвагу и ярость? Можно было спросить Эндрю об этом, но он бы, разумеется, ответил, что ему помогает Бог. Однако все тамплиеры молятся с одинаковым пылом, а равных этому юнцу на поле битвы мало.
Через некоторое время о подвигах молодого рыцаря стали петь менестрели, которые никогда даже не видели его. Его деяния прославляли по всему Утремеру, по всем королевствам и землям, отголоски славы Эндрю из Крессинга докатились даже до берегов его родной страны. Когда это имя услышали там, люди качали головами, уверяя друг друга, что, видно, есть где‑то в мире другая деревня с таким названием. Ведь этот бесстрашный тамплиер из Крессинга по имени Эндрю наверняка сын какого‑нибудь сатрапа или принца другой страны. «Не может же быть, – смеялись они, – чтобы мальчишка, которого все шпыняли и притесняли с детства, вдруг прославился на весь мир!»
Слава Эндрю росла, пока одному рыцарю не надоело до смерти повсюду слышать его имя. Гондемар де Блуа несколько месяцев пролежал в постели, не в силах пошевелиться из‑за непереносимой боли в позвоночнике. Однако не так давно он пошел на поправку – начал вставать, ходить и отправляться на верховые прогулки утром. Во время этих поездок ему не удавалось избавиться от кислого привкуса во рту, поскольку, куда бы он ни отправился, повсюду звучало одно и то же имя, имя ненавистного юнца, одержавшего над ним победу в поединке. Если бы у него, Гондемара, по‑прежнему была на месте правая рука, мальчишка уже бы гнил в могиле. И подумать только, этот паршивец отнял у него длань, способную уложить его на месте!
– Я еще до него доберусь! – клялся сэр Гондемар своему оруженосцу, Гарету. – Я заставлю мальчишку пожалеть, что он не умер!
– У вас есть какой‑то план, сэр? – спросил юноша.
– У меня есть план. У меня много планов. И один из них обязательно сработает. Как только этот мальчишка окажется на дне, я уж позабочусь о том, чтобы он никогда больше не поднялся.
Гарет не знал, что имел в виду Гондемар. Собрался ли он убить Эндрю, как только тот лишится вдруг обретенной славы, или же просто хотел сделать из него поваренка, драящего грязные сковородки?
Едва окрепнув для путешествия, рыцарь вслед за своим оруженосцем выехал из Антиохии в Иерусалим.
Глава 24
Рабы и свободные
Анжелика навещала Тоби каждый раз, как выдавалась такая возможность, втирала бальзам в рубцы на спине юноши, оставленные кнутом. Никого не заботило, что он был одним из самых крепких и сильных рабов, трудящихся на дворцовых стенах. Доставалось всем без исключения – надсмотрщики почему‑то были уверены, что это заставляет работать усерднее.
– Бедный Тоби, – прошептала она. – У тебя вся спина в крови.
– Им меня не сломить, – произнес Тоби. – Пусть пробуют дальше, я силен как бык. У меня такие кости, что росли бы на дубах, если бы были ветвями. Не расстраивайтесь из‑за меня, госпожа, я не сдамся, вы же и сами это знаете.
– Знаю, Тоби. Но мы все беспокоимся о тебе.
– Скажи, а как там, во дворце?
– Уже лучше, но все равно страшно. Казни каждый день. Если кто не угодил султану, тут же рубят голову или руки‑ноги. Каждое утро новый раб сажает его на лошадь, и чаще всего он тут же извлекает из ножен саблю и сносит голову человеку, чьи руки поднимают его в седло.
– Так он жестокий человек?
– Сам султан себя таким не считает, ведь все остальные ничуть не лучше. И, честно говоря, Тоби, и в нашей собственной стране есть люди, чья жестокость затмевает душу.
– Госпожа, разве нам, крестьянам и невеждам, не известно об этом лучше, чем кому бы то ни было? А ведь есть еще те, кто ниже нас…
Актерам, живущим во дворце, действительно жилось немного лучше. Тоби спал в бараке, набитом людьми, которые спали, тесно прижавшись друг к другу. Нельзя было даже повернуться, те, кто спал снизу, с трудом выдерживали тяжесть тел своих товарищей по несчастью и иногда задыхались во сне. Ноги и руки запутывались, тела давили друг на друга, сильные упрямо держались над слабыми – борьба за выживание даже честных, мягких людей превращает в безжалостных животных. По крайней мере, те, кто жил во дворце, спали на соломе, подложив под голову свернутую куртку.
Тоби ел странное месиво, не поддающееся определению и больше всего смахивающее на навоз. Патрику, Артуру и Анжелике перепадали курица и хлеб с кухни. Они приносили Тоби нормальную еду, когда могли, но это становилось все труднее и труднее по мере того, как падало их положение во дворе. Им становилось все сложнее удивить и развлечь султана, и ребята предчувствовали, что скоро придет тот день, когда они отправятся работать на стену вместе с Тоби и тогда лишатся последней надежды сбежать из этого ужасного места.
Но одним утром свершилось чудо.
Анжелику вызвали к султану одну. Оказалось, мусульманский правитель желает развлечь христианского рыцаря, своего гостя.
– Вот этот мальчик! – воскликнул султан, когда девушка вошла во двор, украшенный многочисленными фонтанами, вокруг которых важно ходили страусы. Переводчик тут же передал рыцарю слова араба. – Он поет так чисто и славно, словно у него горлышко певчей птицы!
Анжелика задрожала. Перед ней сидел рыцарь из ее собственной страны. Может, он приехал сюда за ней?
– Подойди‑ка, юноша, – произнес рыцарь по‑английски. – Давай‑ка быстрее покончим с твоими трелями. Поторапливайся, я хочу поскорее снова двинуться в путь. Мне не по нраву торчать в этом гадючьем гнезде дольше, чем нужно, но я согласился послушать тебя. Ты ведь из Британии, верно? Тогда говори на моем родном языке, мне не по вкусу трескотня мавров.
– Я и впрямь с берегов Британии, сэр, и хотел бы как можно быстрее туда вернуться.
Рыцарь, крепкий, широкоплечий мужчина с черной бородой и суровым лицом, наклонился вперед.
– Не заблуждайся, мальчик, я пришел сюда за одним‑единственным человеком, он из благородного рода, и не могу забрать с собой никого другого.
– Но я тоже из благородного рода! Мой отец – сэр Роберт де Соннак. Если вы явились выкупить друга или родственника, прошу вас, возьмите с собой меня и моих друзей! Мой отец щедро наградит вас, сир. Клянусь вам.
Султан наблюдал за их диалогом с явным неудовольствием. Он не понимал, что двое чужеземцев говорят друг другу, но тем не менее не одобрял того, что его гость запросто общается с рабом, словно тот был обычным человеком. Мальчишку привели для того, чтобы он запел, вот и пусть поет. Иначе его ждет порка – или что похуже.
– О чем они говорят? – спросил султан Мессауда, успевшего немного освоить английский. – Почему мальчишка не поет? Заставь его петь.
Бывший пират ответил:
– Мой господин, они говорят о том, как освободить мальчика, но английский рыцарь уверяет, что у него нет денег на других рабов.
– Тогда пусть поет!
Мессауд произнес, обернувшись к Анжелике:
– Господин говорить, ты должен петь, пой быстрее, или он убить тебя.
Анжелика, уже видевшая много внезапных смертей от рук султана, тут же завела песню, заставив рыцаря вздрогнуть. Он пристально вглядывался в черты ее лица, пока «певец» исполнял красивую английскую песню. Когда она добралась до последнего куплета, мужчина нахмурился. Но Анжелика еще не закончила. Она добавила лишний куплет.
– Сэр, – пропела она, – прошу помочь мне и моим спутникам оставить этот ад – и мой отец вознаградит вас вдвое.
Рыцарь поднялся с плетеного кресла, на котором сидел за столом.
– Мальчишка! – взревел он. – Я хорошо знаю Роберта де Соннака, и у него нет сына – только дочь!
Он повернулся, собираясь выйти во двор, но Анжелика крикнула ему вслед:
– Я и есть его дочь! Меня зовут Анжелика. Я дочь своего отца. Мне пришлось притвориться мальчиком, чтобы выжить в этом месте, вы же знаете, что они сотворили бы с девушкой!
– Они могли сделать то же самое и с мальчиком, – произнес рыцарь, отворачиваясь. – Ты и впрямь дочь Роберта де Соннака? Боже милосердный. Как ты оказалась в таком положении, дитя? Я – граф Ипсвичский и приехал забрать сына моего друга, капитана английского корабля, который потопили пираты.
– Я тоже плыла на корабле, который затопили пираты.
Мессауд начал нервно переступать с ноги на ногу, уверенный, что султан вот‑вот прикажет обезглавить Анжелику. Он поспешно повернулся к правителю и произнес:
– Мой господин, он, возможно, все‑таки купит мальчика – похоже, он проникся к нему расположением. Ему понравилось, как он поет.
Султан медленно кивнул, и рука, дернувшаяся было к украшенному драгоценными камнями скимитару, расслабилась.
– И сколько он заплатит?
Мессауд повернулся к графу и спросил:
– Досточтимый рыцарь, да продлиться ваши годы, мальчик‑девочка на продажа. У вас есть деньги с собой? Если нет, султан ее убить.
– Какова цена? – спросил граф.
Они начали торговаться.
Когда все было почти улажено, Анжелика прервала рыцаря:
– Я не уйду отсюда без моих спутников – я бы скорее умерла на месте, чем оставила их здесь!
Граф Ипсвичский раздраженно взглянул на нее:
– Спутников? Сколько их?
– Трое юношей. Двое были здесь во дворце, со мной, еще один работает на стене, с другими рабами.
– У меня не хватит денег, чтобы выкупить их всех.
– Но вы могли бы послать за недостающей суммой?
Граф помолчал несколько мгновений, а затем произнес:
– Ты должна отправиться со мной незамедлительно. Я пришлю сюда человека, чтобы он забрал остальных. Они из хороших семей? Благородного рода?
– Это бродячие актеры из небогатых семей.
– Тогда к чему утруждаться?
– Эти молодые люди спасли мою честь, более того, мою жизнь, и я должна отплатить им тем же. Я полюбила их, как братьев. Клянусь, братья не могли бы подарить больше добра своей сестре, чем эти трое юношей дали мне. Они рискнули всем, чтобы спасти меня от страданий, и оказались здесь не по своей, а по моей вине.
Граф пристально посмотрел ей в глаза.
– Но они к тебе не прикоснулись?
– Нет, сэр, они были мне как братья, не больше и не меньше.
– Хорошо. – Рыцарь тяжело вздохнул. – В таком случае мы найдем золото, чтобы выкупить этих бродяг. Но ты, дитя, должна последовать за мной, и сейчас же. Сэр Роберт не простит меня, если я продержу тебя здесь хотя бы еще одну минуту. Боже упаси. Мальчиков выкупят. Я уверен, султану до них нет особого дела, если они всего‑навсего актеры. – Последнее слово рыцарь выплюнул с презрением. – Мы предложим неплохую цену и вернем твоим друзьям свободу. Я прослежу за тем, чтобы их в целости и сохранности проводили за пределы мавританских земель. Но ты должна отправиться со мной.
– Да, сэр. – Анжелика ощутила такое облегчение, что не смогла удержаться от слез. – Ох, сэр, – всхлипывая, произнесла она, – простите, что я веду себя, как слабая женщина.
– Слабая?! – взревел рыцарь. – Я никогда не встречал такой девицы! Ты, должно быть, сделана из стали, раз сумела пережить все это! Пираты. Рабство. Если бы у меня была такая дочь, как ты, я бы навсегда запер ее в башне. Мир был бы невыносимым местом, если бы все девицы были сделаны из того же теста! Боже упаси! Боже упаси!
Выкупленный молодой человек оказался капитаном по имени Питер Маринер. Граф Ипсвичский заплатил за него сто золотых монет и пятьдесят серебряных за Анжелику – в конце концов, она была всего лишь хилым мальчишкой, пусть и с хорошеньким голоском, и султан не слишком дорожил ей. Ему действительно начало надоедать ее пение, поскольку у него было не больше мозгов, чем у слепня; его интерес вызывало то одно, то другое, то третье.
Граф прибыл с шестью солдатами, которые требовались скорее для соблюдения приличий и подтверждения статуса хозяина, чем для его защиты, – рыцарь находился в земле мавров, где жили многие тысячи сарацин. Англичанин путешествовал под знаменем, дарованным султаном, которое означало, что он является посланником и пользуется защитой правителя. Ни один мавр не осмелился бы нарушить подобный договор, поскольку здешнего властителя боялись даже его собственные подданные. <