Королев с утра и до поздней ночи находился в цехах и лабораториях. Отдыхал урывками, много курил. После работы, не зажигая света и стараясь не шуметь, проходил в свой угол, стягивал сапоги, гимнастерку, валился на кровать и мгновенно засыпал.
Тюлин, маявшийся бессонницей, прислушивался к его спокойному дыханию, и в сердце его вкрадывалось смятение. Вот приехали они сюда, на чужбину, в места, которые он не раз рисовал в своем воображении; здесь уже побывал тот, кто считается союзником, а повел себя как враг. И если эта вражда проявляется уже сейчас, то во что она может перерасти потом?
Однажды Тюлин спросил Королева:
— Сергей, что ты думаешь обо всем этом?
Тот ответил не сразу.
— Сейчас важно понять главное. Решение научных и практических задач в области ракетной техники немыслимо без солидной опытно-экспериментальной и производственной базы.
— А люди?
— Люди? — переспросил Королев. — Они есть. Их было бы еще больше, если бы...
Он вдруг смолк и перешел на другую тему. Много позже Тюлин поймет, что черный период репрессий, тюрьма, Колыма и Магадан сделали Королева осторожным, он избегал суждений по острым вопросам, словно боялся, что все может повториться.
— Мы имели немало хороших заделов уже в конце тридцатых годов, — прервал молчание Королев, вспоминая работу в РНИИ, — тогда, правда, больше занимались порохами...
Королев отдавал должное «команде Доренбергера и Брауна», завидовал «немецкому размаху» и технической оснащенности Пенемюнде, однако критически относился к «Фау-2» (А-4), считая, что это конструктивное решение неперспективно. Для него, прошедшего школу ГИРДа и РНИИ, имеющего свои конструкторские «заделы», еще накануне войны предвидевшего возможность создания подобной ракеты, все увиденное на острове Узедом и в других местах не было неожиданным. Да и пуск «Фау-2» из района Куксхавен, где англичане организовали свой полигон, не произвел на него особого впечатления.
Он много работал. Самым тщательным образом изучал техническую документацию и копался в «железках». От него требовали воссоздать весь технологический цикл производства, и он это сделал. Точнее — сделала вся комиссия. Но вклад Королева весом особо.
Часто он замыкался в себе и грустил. В эти минуты он старался остаться один, много курил.
— Ты это о чем, Сергей? — Тюлин не хотел быть навязчивым, но чувствовал, что в такие минуты Королев думал о том тяжелом и страшном прошлом, которое выпало на его долю. И что-то из этого прошлого тянулось к дню сегодняшнему. Что? Тюлин не мог этого понять. Он замечал, что Королев упорно избегал разговоров о 37-м годе.
— Так, ни о чем. — Королев потянулся к пачке «Казбека» и достал папиросу. Размял ее. Неторопливо прикурил и, выдыхая дым, тихо произнес: — Я завидую тебе, твоей биографии: университет, аспирантура, война, боевые ордена, уважаем без какой-либо оглядки на прошлое...
— Участвовал, не участвовал — жалеть не стоит, — возражал Тюлин. — Для каждого человека в отдельности эта война началась по-своему, но на всех она нагрянула безжалостно и внезапно, раз и навсегда отрубив прошлое от будущего. Для многих миллионов это будущее уже никогда не наступит для других в то памятное воскресенье 22 июня началась бесконечная череда испытаний на мужество и человечность.
— Человечность? — переспросил Королев.
— Она... Иногда задумываюсь над быстротечностью времени, и лезут в голову разные мысли. На фронте довелось повидать всякого. На то он и фронт. А главный урок, который извлек из прошлого и пережитого, — в осознании, что не будет последнего боя за счастье, мир и справедливость, что их надо отстаивать в каждом бою, а эти бои за справедливость не прекращаются и не прекратятся, пока существует человечество...
Наступила пауза. Королев крутил головой, размышляя про себя, кривил губы в насмешливой улыбке.
— Философия все это, — прервал молчание. — Фи-ло-со-фи-я! Жизнь сложнее.
— Сложнее, — согласился Тюлин. — Только вот представление об этой сложности разное. Ставшая для некоторых абстрактной цифрой наших потерь: двадцать миллионов — это не цифра! Это — миллионы оборвавшихся жизней! Это двадцать миллионов неповторимых личностей, каждая со своим внутренним миром, со своим мировоззрением, со своими мыслями и чувствами, замыслами и планами, со своей мечтой. Личностей, без которых во многом оскудела наша земля, ведь сколько они могли привнести в нашу жизнь хорошего и доброго.
— И злого, — резко добавил Королев.
И снова пауза, долгая, тягучая. Настороженность друг к другу сохранялась не потому, что срок их знакомства был не столь уж велик. Настороженность была своеобразной нормой времени: не истолкуют ли тебя как-нибудь иначе, не усмотрят ли в твоих суждениях, искренних и бесхитростных, нечто «опасное».
— Фронт, партизанские отряды, борьба с оккупантами в городе и деревне, диверсионные акции, рейды в тыл врага, госпиталя — все это огромное напряжение, каждодневный риск, гибель людей, — рассуждал Королев. — Война уготовила одним героическую участь в борьбе, а других обрекла на каждодневные муки и неизвестность. Долгие месяцы неизвестности относительно твоей судьбы и судьбы твоих близких и родных. Трудно сказать, кому выпало больше испытаний, — тем, кто побывал в жестоких боях на фронте, или нам — в каждодневном напряжении и тревогах: кто же ты на самом деле...
Тюлин понимал внутренние терзания и обиды Королева. Чувствовал недосказанность его сомнений, оценок и восприятий. Но лезть в душу не хотел. Воспитан иначе. «А кто же меня воспитал? — задавал себе вопрос и сам же отвечал: — Война». Сожалеть ли, что у этого Сережи нет его, тюлинского, опыта? Пожелать ему того же? Никогда! Страшный это опыт — война, не для него рождаются люди, но кто и как разрешит этот их спор? Время, только время.
— Я думаю, что всем, кто «там» не бывал, этого понять не дано, — неожиданно снова начал Королев. — Но понять надо!
— Не знаю, дано или не дано, — не согласился Тюлин, — но у меня мороз по коже, когда представляю те сотни тысяч людей, которые стали безвинными жертвами произвола. Они уходили в беспросветный лагерный мир, уходили в мир иной — оболганными и обесчещенными...
— И у них не оставалось и малой надежды на пощаду и милость палачей, — прервал Королев. — Я буду обо всем этом помнить, сколько жить буду! — Он сделал глубокую затяжку и продолжал: — Нет, не то, как добывал золото на Колыме за черпак вонючей баланды, кусок непропеченного хлеба, за нары, бушлат и чуни, хотя это тоже не забудется. Главное — это клеймо «враг народа». Ведь у многих, кто прошел ад ГУЛУГа, оно оставалось, и надолго...
— Но ведь тебя реабилитировали, Сергей, признали несправедливость.
Королев горько усмехнулся:
— Некоторые считают, что сам факт реабилитации и есть награда пострадавшему. За что? — скажи ты мне. За то, что уцелел? Чтобы выжить на каторге, нужны везение, сила воли, доброта. Моя собственная доброта, а не других, и немножко чуда.
Он встал и прошелся по комнате.
— Пойми, Юрий (Королев называл Тюлина не Георгием, а Юрием. — М. Р.), в мясорубке ГУЛАГа были перемолоты и перетерты миллионы! По костям этих миллионов проложены Беломорско-Балтийский канал, северные и сибирские железные дороги, на этих костях построены... Да, реабилитация вернет тысячам и тысячам честное имя. И это важно. Но реабилитация невинного — это скорее своеобразное очищение совести общества, которое когда-то поступило жестоко и несправедливо.
— Ты против покаяния и за покарание? — не понял Тюлин.
— Нельзя рассчитывать на верховенство закона в будущем, если не вскрыты, не заявлены и всенародно не осуждены факты его чудовищного попрания в прошлом. — Королев снова прошелся по комнате. — И не в общем и целом, — глаза его сузились, губы дрожали, — не в принципе, а применительно к каждой судьбе, к каждой жизни и смерти.
— К счастью, никогда не переводились на земле милосердные люди, чья душа болела за несчастных — униженных и оскорбленных, — вставил Тюлин.
— Мне не нравится это слово — «несчастных». Речь не о жалости. Машина репрессий была умело отлажена. Она без жалости физически и нравственно калечила людей, детские души, воспитывала ненависть и презрение к тем, кто родил и взрастил их, — к отцам и матерям, попавшим в скорбный список «врагов народа». Вот что за этим.
Тюлин слушал Королева, а думал не только о нем. Сколько похожих судеб прошло через его сердце. Но все же каждая уникальна, каждая похожа и не похожа на другую, трагична и страшна по-своему. Сколько же потеряли мы все, недосчитавшись в самые важные моменты своей истории самых талантливых, самых ярких, неординарных, тех, кто умел и хотел творить, кто болел за дело и кому плохо давался принцип «Не высовывайся!». И как нужны именно сегодня, сейчас, их мужество, талант, их внутренний свет и истинная честность. Не всем довелось выжить, уцелеть. Но, не вернув этих людей — живыми или мертвыми — в нашу историю, нам не сохранить нравственности, не восстановить своего человеческого достоинства, связь времен.
— Прости, Сергей. Я понимаю, что для тебя это тяжелый и неприятный разговор...
— Неприятный? — Королев остановился напротив Тюлина. — Восстановление справедливости, и в частности ко мне, важно не только для меня самого, моей матери, семьи. Оно важно для всех, для общества в целом это, быть может, еще важнее.
Он говорил, и Тюлин видел, как убежденно блестят его глаза. Он слушал молча. Да и что он мог сказать, что возразить? Страшное было время, жестокое, процветали доносители, почти профессиональные. Некоторые старались отличиться на выявлении «шпионов» и «вредителей». И открыто вели им счет. Предавали друзей, родных, просто случайных людей... Страшное время. Как когда-то толпа кричала Пилату, указывая на Иисуса Христа: «Распни его!», так тогда, в 37-м, такая же тема требовала крови «врагов народа». Стадность приветствовалась и поощрялась. Масштабы народной трагедии росли, в стране вершилось чудовищное беззаконие, жертвой его стал и Королев.
Какое-то время они молчали, думая о своем, и тяжелое чувство боли и обиды овладевало ими, пробуждая в сознании множество вопросов, которые оставались без ответа. Чем компенсировать человеку искалеченную судьбу, разбитую жизнь, подорванное здоровье? Как живут сейчас те, кто входил в «тройки» и чья совесть не должна знать покоя? А участники «особых совещаний», охранники лагерей, тюремные надзиратели, многие другие виновники арестов и смерти людей? Какое их ждет наказание? И ждет ли?
Тюлин понимал состояние Королева. Да и у него самого сжималось сердце от невеселых мыслей о прошлом. В душе была холодная пустота и настороженность.
— Здесь легко дать волю мстительному чувству, — прервал он тягостное молчание. — Око за око, зуб за зуб...
— Нет, — возразил Королев, — я совсем о другом.
Он тяжело вздохнул и продолжал с горькой обидой в голосе:
— По сути, меня снова вынуждают христарадничать. Власти не нашли нужным даже извиниться перед нами, ограничившись официальной сухой справкой «судимость снята». Нас брали тайно, тайно освобождали, получается, и то и другое пытались скрыть...
С этими словами Королев замолчал и, опустив глаза, молчал долго. Тюлин ждал, а он посмотрел на часы и покачал головой:
— Заболтались мы с тобой, Юра, а дел нерешенных по горло. Давай лучше поговорим о ракетах...
В конце ноября 1945-го Королев и Мишин впервые встретились в Берлине. Кто мог тогда предположить, что пройдет какое-то время, и один из них станет Главным конструктором, а другой — его первым замом. Спустя годы оба они будут избраны действительными членами Академии наук. А после кончины Королева Мишин заменит его на посту Главного? Никто.
Сергею Павловичу в то время исполнилось 37 лет, Василию Павловичу — 27. Королев был наслышан об инженере, который участвовал в создании первого ракетного самолета, многое сделал в раскрытии секретов «фау». Встреча была короткой, но расставались они словно старые и добрые знакомые. Договорились свидеться в Нордхаузене, куда Королев был назначен руководителем группы «Выстрел». Мишину предстояло организовать расчетно-теоретическое бюро в Блайхерде, в институте «Рабе».
Мишин нравился Королеву. Много позже он признается: «Есть вечная истина, она повторяется в самых разных обстоятельствах: откуда-то, из необъятной неизвестности, вдруг появляется человек, отмеченный тем, что ты ищешь: талантлив, смел, честен... Он представляется, доверчиво протягивает руку, скромно говорит о своей работе, и тут происходит чудо, неизвестность перестает быть таковой. Тогда говоришь себе: «“Вот он, тот, кто тебе нужен. Он и только он”...»
Королев узнал о Мишине многое. Как тот учился взахлеб, а вечерами подрабатывал в ОКБ академии Жуковского, где в то время разрабатывался истребитель по новой схеме. На преддипломную практику направили в ОКБ В. Ф. Болховитинова. Славилось оно тем, что там разрабатывали крылатые машины оригинальных, новаторских конструкций.
Перед войной с благословения Болховитинова Исаев и Березняк начали разработку ракетного истребителя «БИ», была запущена опытная серия, но потом сроки сдачи самолета «поплыли». В августе—сентябре 41-го по просьбе С. А. Лавочкина Мишина откомандировали в соседнее КБ, где он возглавил бригаду по перевооружению истребителей «ЛАГ-3». За эту работу он получил орден Красной Звезды.
Война, работа на заводе в Билимбе, первые летные испытания «БИ-1», гибель Бахчиванджи, спецкомандировка в Дембицы — местечко под Варшавой, где располагался учебно-испытательный полигон немецких «Фау-2»... Первая группа специалистов к месту назначения не прибыла: самолет потерпел катастрофу в районе Киева. Мишин был включен в эту группу, но перед самым вылетом его заменили Бровковым. Судьба? Как знать.
При очередной встрече Королев предложил Мишину перейти к нему. Тот отказался, сославшись на то, что в Москве у него семья и интересная работа, которую надо закончить. Вскоре «упрямый Эс-Пэ» предпринял вторую попытку, теперь уже с нажимом. Они долго говорили о проблемах ракетостроения, сходясь в оценках работ Вернера фон Брауна, да и в своем видении того, что должно было стать лучше и надежнее «фау». Решив для себя, что именно Мишин ему нужен, Королев, наверное, отмерил не семь, а все семьдесят семь раз: ведь недавний зэк вознамерился работать в сверхсекретной области с сыном «врага народа» — отец Мишина тогда сидел.
— За что? — после долгих раздумий спросил Королев.
— За то, что слушал анекдоты, но не донес.
— Кем он был? — насторожился Королев и, услышав: «Слесарем на торфоразработках», перевел разговор на другую тему.
В Германии Мишин сначала занялся, как говорили, «железками», однако несколько ящиков с обломками узлов и деталей «фау» мало что дали для полного представления о гитлеровском секретном оружии. Тогда он занялся «теоретическими вопросами ракетной техники и автоматически управляемой высотной ракетой на базе двигательной установки самолета «БИ», одновременно читал спецкурс в «Жуковке». Вскоре в Наркомат авиационной промышленности был представлен отчет с предложением создать на базе «Фау-2» собственную ракету большей дальности. В ответ на документе появилась резолюция А. И. Шахурина и П. В. Дементьева: «Вне компетенции Наркомата».
Об этом узнал Королев, и такую возможность заполучить к себе Мишина он не упустил.
Многие полагают, что стать главным ракетным конструктором Королеву было предначертано после освобождения из «шарашки». Это не так.
13 мая 1946 года решением правительства с грифом «Особой важности» было определено создание нового тогда направления оборонной промышленности — ракетостроения. 16 мая был подписан приказ министра вооружения Д. Ф. Устинова о формировании на базе артиллерийского завода № 88 в городе Калининграде НИИ-88 — головного предприятия по созданию управляемых ракет на жидком топливе. Директором НИИ был назначен известный организатор артиллерийской промышленности в годы войны генерал Л. Р. Гонор, главным инженером — один из создателей «катюши» профессор Ю. А. Победоносцев. В мае 1946 года в Германию приехала комиссия во главе с маршалом артиллерии Н. Д. Яковлевым. Входил в нее и Д. Ф. Устинов, назначенный Сталиным руководителем ракетостроения. У него был свой фаворит — конструктор С. Синельников, разрабатывавший позднее зенитную ракету на базе немецкой «Вассерфаль». Да и могла ли идти речь о недавнем зэке Королеве? Два человека «сломали» эти сомнения — генерал Л. М. Гайдуков и профессор Ю. А. Победоносцев, знавший Королева по ГИРДу и РНИИ. Однако окончательное решение о кандидатуре Королева было принято лишь в августе.
Комиссия из Москвы осталась довольна тем, что удалось сделать «командированным» в Германию, и приняла ряд организационных мер. Среди них — решение о формировании из офицеров-фронтовиков бригады особого назначения (БОН), которой предстояло освоить все эксплуатационные премудрости «Фау-2». Командиром БОН был назначен генерал-майор А. Ф. Тверецкий. В Москву были отправлены эшелоны с производственным оборудованием, а также два спецсостава, состоявших из вагонов с чертежными залами, вычислительной техникой, оборудованием для технологического цикла сборки и подготовки ракет к пуску. Предстояло определиться и с местом проведения испытаний.
Главное же, нужен был человек, имевший глубокие знания в области ракетостроения. И не только теоретические. Человек, изучивший все материалы о фашистском «оружии возмездия», знакомый с проблемами, связанными с производством и применением этого вида оружия, видящий перспективу развития военного ракетостроения. Речь шла о назначении на новую должность — главного конструктора управляемых баллистических ракет дальнего действия. Претендентов было несколько. Так виделось руководству. Но по большому счету среди этих нескольких наиболее подходящим был инженер Сергей Павлович Королев.
Приказ о назначении Королева главным конструктором управляемых баллистических ракет дальнего действия и начальником 3-го отдела специального КБ, входившего в состав НИИ-88, был подписан Гонором 9 августа.
Структура конструкторского бюро Королева в тот начальный период была такой: 60 инженеров, 55 техников, 25 практиков, 580 квадратных метров производственных площадей. Но не это было главным. Назначение на столь ответственную должность Королев воспринял сдержанно. После внутренней ломки это было как бы возвращением к повседневности, к той работе, которую он любил и в которой знал толк.
Долгие месяцы пребывания в Германии позволили увиденное осмыслить и оценить. Он отдавал должное разработкам Доренбергера Брауна, однако опыт, который был накоплен к тому времени, и знания подсказывали ему иной путь. Королеву представлялась несовершенной сама конструктивно-компоновочная схема ракеты. Стальная каркасная конструкция корпуса, подвесные баки, неотделяющаяся головная часть — все это было далеко не самым лучшим вариантом, если не сказать больше. Недостаточно точной и надежной была система управления. Разбирая подетально все узлы и механизмы и продумывая их назначение, Королев приходил к выводу, что многие из систем, агрегатов и узлов неоправданно усложнены.
В первой половине февраля 1947 года специальная комиссия, в состав которой входил и Королев, подготовила перспективный план работ по ракетной технике. Обсуждение этого плана на правительственном уровне состоялось в начале апреля, а 14-го членов комиссии принял И. В. Сталин.
Возглавлял комиссию директор НИИ-88 Гонор, в ее составе были главные конструкторы смежных НИИ и КБ, Королев и представители Главного артиллерийского управления. Докладывал вождю Гонор. Сталин, наслышанный о «чудо-оружии» Гитлера, слушал молча и не скрыл своего удивления, узнав, что материалы по изучению трофейной ракетной техники составили тридцать объемистых томов. Слова, что в НИИ имеется свой проект ракеты, которая сможет поражать цель на значительно большем расстоянии, чем немецкая, Сталин воспринял с удовлетворением. Однако в конце беседы заключил:
— Сначала в кратчайшие сроки надо сделать ракету, аналогичную немецкой А-4, а потом браться за другие проекты...
Естественно, возражать, доказывать преимущества задуманного никто не решился. Вечером того же дня Королев встретился с Тюлиным.
— Рассказывай, Сергей, как принял, о чем спрашивал, что говорил? — обрушил град вопросов Тюлин. — Не томи!
— Не томлю я, дай опомниться... В общем, все было очень неожиданно, а потом так просто. Мы ожидали в приемной. Когда предложили войти в кабинет, слабость и волнение охватили меня. Сам Сталин! Он заметил наше смущение и сразу усадил всех. Беседу начал спокойно, неторопливо, вполголоса. Все время ходил по кабинету и курил свою трубку. Я не сводил с него глаз. Признаюсь: представлял его и таким, и не таким. Объяснить не могу. Он задавал много вопросов, слушал внимательно...
Королев вдруг смолк, потер виски, покачал головой и совсем неожиданно стал собираться уходить.
— Рассказывать, собственно, нечего, — с нескрываемой грустью закончил Королев. — Мой проект не прошел, приказано копировать Брауна.
— Почему?
— Стратегические соображения...
Тюлин успокаивал, говорил, что Королев может работать над новым проектом параллельно, а пока, делая Р-1, промышленность накопит опыт производства, испытаний и эксплуатации крупных ракет и подготовится тем самым к освоению перспективных идей.
— Все это так, — соглашался Королев. — Но о каком выигрыше времени идет речь? Если о том, что А-4 проще, что, ставя ее на конвейере, мы частично компенсируем урон, нанесенный войной, то это самообман. Нам нужно экономить все — металл, рабочие площади, энергию, другие ресурсы... А для этого надо делать новую технику, а не старую, смотреть в завтрашний день...
ПРЕДИСЛОВИЕ К ВОСХОЖДЕНИЮ
Не повторять чужих ошибок. — Капустин Яр. — На кого падала тень подозрений. — Кабинет № 13. — Судьба Гонора предупреждает. — Вздох облегчения спустя годы
Итак, решение о разработке ракеты Р-1, как копии ракеты А-4, но из отечественных материалов, было принято на высочайшем уровне. В определенной мере оно было вынужденным. Многие понимали, что, еще не родившись, Р-1 начала морально устаревать. К концу 1947 года был готов проект ракеты Р-2 с качественно лучшими характеристиками. Однако опыт, накопленный по А-4, позволял сосредоточить внимание на организации производства. Это была задача первоочередной важности, ибо ни одна отрасль отечественной промышленности не могла в то время начать изготовление ракет без соответствующей перестройки.
Недостатки А-4, почти полное отсутствие теоретических материалов с обоснованием принятых технических решений потребовали такой организации работ, которая обычно необходима при разработке совершенно нового проекта. На этом этапе закладывались основы отечественного ракетостроения, вырабатывались принципы организации производства сложнейших конструкций и оригинальный подход к решению теоретических проблем.
Отдавая должное конструкторским решениям Брауна и Доренбергера, Королев видел и слабые стороны ракеты А-4 («Фау-2»). Впрочем, эту «слабинку» видели многие, нужно было найти пути избавления от нее и увеличить возможности ракеты. Первое, что подсказывала инженерная логика, — отказаться от корпуса ракеты. «Зачем он? — рассуждал Королев. — Спрятать начинку? А ведь она, по сути, до элементарного проста: баки с топливом. Так пусть эти баки и будут корпусом».
И второе, что диктовалось здравым смыслом рациональности: нужно ли всей ракете лететь до цели? Ведь она не самолет, ракетный двигатель отработал положенные ему минуты, разогнал ракету, выключился — и все, больше ни он, ни баки с остатками топлива, ни устройства системы управления не нужны. К цели должна долететь только головная часть с боевым зарядом. Зачем же тащить все остальное? Стало быть, нужно сделать так чтобы «головка» отделялась от ракеты. Это даст выигрыш в массе и дальности полета. К тому же не надо делать весь корпус столь прочным, чтобы он выдерживал большие перегрузки при входе в атмосферу, в ее плотные слои, при подлете к цели.
Наконец, третий момент, который прорабатывался по заданию Королева. Какие стабилизирующие плоскости должны быть: небольшие крылышки или более солидные? Где они должны быть расположены, а главное — зачем они? Вопрос мог показаться странным. Когда к цели летит вся ракета, ее полет должен быть стабилизирован не только при работе двигателя, разгоне, но и на конечном участке, при падении на землю, на цель. А если к цели будет лететь одна головка? Нужна ли ей стабилизация? Вроде бы — да, а может быть — нет. Провели эксперимент и получили это самое «нет», за которым стояло сокращение массы всей хвостовой части.
При создании «единички» (Р-1) Королев нашел вариант схемы, которая стала классической как для одноступенчатых, так и для двухступенчатых ракет большой дальности.
...И все-таки почему из многих, не «запачканных» страшным обвинением «осужден за...», в общем-то именитых, авторитетных в кругах технических и научных, выбор, хотя и не без сомнений, пал на Королева? Этот вопрос я задавал многим, кто с ним работал, кто искренне уважал его, и тем, кто относился к нему с неприязнью, но в силу ряда причин не очень-то демонстрировал эту неприязнь. Пожалуй, точнее других сказал Михаил Клавдиевич Тихонравов, знавший Сергея Павловича многие годы: «Королев — это личность. Масштабная. С очень высокой целью. С волей, умеющей сдерживать радость успеха и противостоять неудачам. Он был и остается лидером».
Лидер. Что за этим? В ЦК, Совмине, оборонных комиссиях понимали, что новой отрасли предстоит не простое становление. Надо было собрать, осмыслить и критически оценить все, что уже сделано в области ракетной техники, определить перспективные направления дальнейшего движения. Требовалось отыскать, собрать и объединить для решения общей задачи разрозненные инженерные и научные кадры, определить необходимые производственные мощности, создать базы для испытаний. Словом, нужен был лидер.
Примерно в то же время начал действовать «совещательный орган», так называемый Совет главных конструкторов. Он включал шестерых: С. П. Королев (сама ракета), В. П. Глушко (двигатели), В. П. Бармин (наземные средства обеспечения старта), В. И. Кузнецов (командные приборы), Н. А. Пилюгин (системы управления полетом ракеты), М. С. Рязанский (радиоуправление).
К проектным работам привлекались академические и отраслевые институты, отдельные крупные ученые. Однако многие научные исследования проводились силами самого КБ. Королев очень скоро почувствовал, что без перевода на инженерный язык, без тщательного отбора научных результатов применительно к особенностям разрабатываемых конструкций научные исследования, выполняемые где-то на стороне, использовать невозможно. Поэтому научные работы у себя в КБ он организовал так, чтобы соответствовать по уровню исследований тем работам, которые выполнялись специализированными научными учреждениями.
Главный конструктор создал подразделения, которые не только контролировали работу смежных организаций с целью увязки технических характеристик ракеты, но и обосновывали возможность осуществления таких характеристик. Именно эта особенность организационной структуры позволяла обеспечивать деловой характер взаимоотношений со смежниками и прогрессивность всех технических решений. Эти деловые тенденции углублялись за счет расширения объема исследований самого КБ и давали Королеву основание требовать от смежников проведения разработок с учетом получаемого им опыта. Иными словами, он не только составлял стратегические планы, но и шел во главе атакующих.
Уже тогда начали создавать своеобразный культ главных конструкторов. В постановлениях ЦК и Совмина их фамилии стояли рядом с фамилиями министров отраслей. Такая форма директивных документов означала, что все нижестоящие инстанции — и партийные, и хозяйственные — были обязаны оказывать содействие главным конструкторам. Это был тот прогрессивный вариант управления, когда обязанности обеспечивались эквивалентными правами.
Кто выбрал это место в сердитой приволжской степи? Версий много. Одно достоверно: когда спецпоезда из Германии, замаскированные под передвижную метеостанцию, прибыли на станцию Брест, никто из офицеров бригады особого назначения не знал, куда их «погонят» дальше. Известия пришли из зарубежного радио: эшелоны с оборудованием для подготовки к пускам немецких ракет «Фау-2» следуют в Капустин Яр.
Бывают поселки или хутора, смысл названия которых затрудняются объяснить даже самые дотошные краеведы. Тогда, в 1946-м, многие из обитателей спецпоезда не знали, что ждет их впереди. А там и вовсе был «сплошной нуль».
«Чертово место, Богом забытый край», — ворчали те, кого командировали сюда. Никто не знал на сколько: на неделю-другую, на месяц, а то и совсем «бессрочно», пока начальство не даст команду на возвращение.
От станции до базы добирались на попутке. Там на рельсах стояло несколько железнодорожных вагонов, рядом — низенькие деревянные бараки, столовка, здание технической позиции... Суровый комендант внимательно изучал документы приезжающих, что-то записывал в свой талмуд и, поводив пальцем по разграфленной на клеточки бумажке, долго молчал, что-то соображая, и озабоченно цедил:
— Вагон номер шесть, полка шестнадцатая, верхняя... Да, а фотокарточки привез? Давай сюда. За пропуском придешь завтра. Устраивайся пока...
«Нулевой цикл» — это, конечно, не первый день сотворения мира. Какие-то домишки и строения были, и железная дорога худо-бедно куда-то вела. И стояли на ней вагоны-лаборатории, вагоны-мастерские. Штаб, столовая, жилье — в палатках и вагончиках. А кругом — степь. Земля там была серая, сухая, летом пылила молчаливыми столбами смерчей, зимой стыла. По утрам, чтобы умыться, разбивали лед в ведре, а по жаре негде было укрыться. Вода привозная, песок везде — на зубах, в сапогах, в хлебе...