На пятой, предпоследней площадке они задержались, чтобы доложить по радио, что облачный слой пройден, а заодно провести тщательный осмотр местности. Насколько они могли судить, на равнине ничто не изменилось, зато здесь, под Северным куполом. Рама породила новое чудо.
Так вот где таился источник звука! Километрах в четырех от них из какого‑то скрытого за облаками источника низвергался водопад; несколько долгих минут они молча взирали на него, не в силах поверить собственным глазам. Логика подсказывала им, что в этом вращающемся мире ни одно свободно падающее тело не движется по прямой, но слишком уж неестественное, чудовищно неестественное впечатление производил водопад, который, выгнувшись по параболе, уходил на много километров в сторону от места, где должен был закончиться по земным представлениям.
– Родись Галилей здесь, на Раме, – заявил Мерсер наконец, – он неминуемо сошел бы с ума, пытаясь сформулировать законы динамики…
– Уж я‑то думал, что знаю их, – перебил Колверт, – и то, кажется, вот‑вот рехнусь. А вас, профессор, это зрелище не смущает?
– Нисколько, – ответил сержант Майрон. – Превосходная демонстрация эффекта Кориолиса. Жаль, что я не могу показать этот водопад своим студентам…
Мерсер в задумчивости перевел взгляд на опоясавшую мир ленту Цилиндрического моря.
– Обратили вы внимание, как оно изменилось?
– Как не обратить – море больше не синее, а скорее травянисто‑зеленое. Что бы это значило?
– Вероятно, то же, что и на Земле. Лаура говорила, что море – органический суп, перемешайте его – и он пробудится к жизни. Именно это, видимо, и произошло.
– За какие‑то два дня? На Земле это заняло миллионы лет.
– Триста семьдесят пять миллионов, согласно новейшим данным. Вот откуда, значит, берется кислород… Рама стремглав промчался сквозь анаэробную стадию к фотосинтезу – и все за сорок восемь часов. Что‑то он готовит нам завтра?..
ЧТОБЫМОРЕ ПЕРЕПЛЫТЬ
Добравшись до подножия лестницы, они пережили новое потрясение. В первый момент им показалось, что в их отсутствие кто‑то обыскал лагерь, переворошив все снаряжение, а предметы помельче подобрал и унес. Но стоило присмотреться, как на смену тревоге пришла досада на самих себя.
Виновником беспорядка оказался просто‑напросто ветер; хотя они перед уходом и привязали все, что не было упаковано, часть веревок, по‑видимому, не выдержала напора урагана. Еще несколько дней им попадались собственные пожитки, разбросанные по равнине.
Других серьезных перемен они не обнаружили. После скоротечных весенних штормов на Раме вновь воцарилась тишина. А у края равнины спокойное море готовилось принять первый за миллионы лет корабль.
– Полагалось бы разбить о борт нового судна бутылку шампанского…
– Даже если на «Индеворе» и нашлось бы шампанское, я ни за что не допустил бы подобного мотовства. Да, пожалуй, и поздновато; на воду‑то мы его уже спустили…
– На плаву оно, во всяком случае, держится. Ты выиграл пари, Джимми. Расплачусь, когда вернемся на Землю…
– Надо дать нашей посудине какое‑то имя. У кого есть предложения?..
Объект всех этих не слишком лестных комментариев покачивался у лесенки, исчезающей под водой. Это был небольшой плот, который составили из шести пустых складских ящиков, связанных легким металлическим каркасом. Экипажу потребовалось несколько дней, чтобы построить плот, собрать его в лагере Альфа, а затем транспортировать волоком по равнине. И вот настал час решающего испытания.
Игра стоила свеч. Загадочные башни Нью‑Йорка, блистающие в лучах незакатных солнц в каких‑то пяти километрах, дразнили людей с тех самых пор, как те впервые проникли в пределы Рамы. Никто не сомневался, что город – чем бы он ни оказался вблизи – представляет собой сердце этого мира. Может, им и не удастся ничего добиться, но достигнуть Нью‑Йорка они обязаны.
– А корыто наше до сих пор без имени. Ваше мнение, шкипер?
Нортон рассмеялся – и вдруг стал очень серьезным.
– Имя есть. Назовем его «Резолюшн».
– С какой стати?
– Так назывался один из кораблей Кука. Это славное имя – да будет наш плот достоин его[14].
Воцарилось молчание; потом сержант Барнс, давно уже назначенная ответственной за это предприятие, вызвала трех добровольцев. Подняли руку все, кто был рядом на берегу.
– К сожалению, у нас лишь четыре спасательных жилета. Борис, Джимми, Питер, вам троим доводилось плавать и раньше. Назначаю вас испытателями.
Никто из присутствующих ни в малой мере не удивился тому, что Руби Барнс сейчас взяла командование на себя. Руби, единственная из всего экипажа, была дипломированным моряком дальнего плавания – это и решило дело. Она проводила гоночные тримараны через Тихий океан, и маловероятно, чтобы считанные километры воды при мертвом штиле стали для нее непреодолимым препятствием.
А что до нее – она задумала предпринять такую экспедицию с той самой секунды, как только увидела Цилиндрическое море. За тысячи лет, что человек ведет спор с водными просторами Земли, ни одному моряку не случалось столкнуться с чем‑либо, хотя бы отдаленно похожим на это. Последние два‑три дня в голове у Руби неотвязно звучал глупый детский стишок, от которого она никак не могла избавиться; «Чтобы море переплыть, надо очень храбрым быть…» Ну что ж, она как раз и собирается переплыть море.
Пассажиры заняли свои места на импровизированных сиденьях – опрокинутых ведрах, и Руби потянула за дроссель. Взревел мощный двадцатикиловаттный мотор, звенья цепной передачи слились в туманную полосу, и «Резолюшн» под восторженные крики зрителей отдал швартовы.
Втайне Руби надеялась развить скорость до пятнадцати километров в час, но вполне удовольствовалась бы и любой цифрой выше десяти. Вдоль обрыва была отмерена дистанция ровно в полкилометра – плот прошел туда и обратно за пять с половиной минут. С учетом времени на разворот скорость оказалась равной двадцати километрам, и Руби была совершенно счастлива.
Если даже мотор откажет, то с тремя мускулистыми гребцами и таким умелым рулевым, как она, плот наберет примерно четверть предельной скорости и они доплывут обратно до берега часа за два, не больше. Емкость одного аккумулятора была достаточной, чтобы совершить здесь, на Раме, кругосветное путешествие, а Руби для полной уверенности взяла на борт еще два. При всей осмотрительности она не боялась выйти в море без компаса – туман рассеялся окончательно.
Поднявшись на берег, она отдала щегольский салют.
– Пробное плавание корабля прошло успешно, сэр. Жду ваших приказаний.
– Превосходно, адмирал. Готовы ли вы к отплытию?
– Как только припасы будут погружены на борт и начальник гавани даст добро.
– Тогда выходим на рассвете.
– Есть, сэр!..
Пятикилометровая водная преграда на карте выглядит не слишком значительной, но воспринимается совсем по‑другому, когда вы сами находитесь посреди нее. Они плыли только десять минут, а обрыв – форпост Северного континента – уже казался удивительно далеким. Однако – необъяснимая вещь – Нью‑Йорк тоже вроде бы ни на йоту не приблизился…
Но, по правде говоря, они не обращали особого внимания на берега, вновь захваченные чудом Цилиндрического моря. Даже нервные шуточки, которыми они обменивались в начале плавания, и те скоро кончились: все вокруг было чересчур необыкновенным.
«И так всегда, – внушал себе Нортон, – едва померещится, что привыкаешь, у Рамы уже наготове новое диво…» По мере того как «Резолюшн» с рокотом продвигался вперед и вперед, все чаще возникало ощущение, что они попали во впадину между исполинскими волнами и гребни этих волн с обеих сторон нависают над головой, нависают, пока не сомкнутся жидкой аркой на шестнадцатикилометровой высоте. Вопреки доводам рассудка, вопреки всякой логике никто из путешественников не сумел избавиться от ощущения, что с минуты на минуту миллионы тонн воды могут обрушиться на них с небес.
И все же чувство опасности отступало перед чувством радостного возбуждения. Ведь непосредственной опасности не было – если, разумеется, море не припасло для них неприятных сюрпризов. А такая возможность не исключалась: Мерсер не ошибся – в море теперь кишела жизнь. В каждой пригоршне воды обитали тысячи шариков – одноклеточных организмов, сходных с теми древнейшими видами планктона, какие некогда населяли океаны Земли.
Но сходство сходством, а под микроскопом обнаруживались и непонятные отличия: у раманских микроорганизмов не было ядра, не было и многого другого, что присуще даже самым примитивным формам земной жизни. И хотя Лаура Эрнст, совмещавшая обязанности врача с научными исследованиями, со всей определенностью доказала, что эти организмы выделяют кислород, их было все‑таки слишком мало, чтобы объяснить столь быстрое обогащение атмосферы.
Впоследствии Лаура установила, что число микроорганизмов быстро сокращается и что в первые послерассветные часы оно, вероятно, было много выше. Жизнь на Раме, по‑видимому, сверкнула кратковременной вспышкой, повторив древнейшую историю Земли, но в триллионы раз скорее. А теперь она, похожа, исчерпала себя, и плавучие микроорганизмы постепенно растворялись в воде, возвращая накопленные химические вещества своему прародителю – морю.
– Если вдруг придется добираться до берега вплавь, – предупреждала доктор Эрнст мореплавателей, – плотно сожмите губы. Капелька‑другая, возможно, и не сыграет роли, если сразу же ее выплюнуть. Но все эти странные соли металлоорганических соединений, да еще в ядовитой оболочке, – не хотелось бы мне искать для них противоядие…
К счастью, угроза такого рода представлялась почл и неправдоподобной. «Резолюшн» мог держаться на поверхности даже в том случае, если бы два из шести ящиков‑поплавков оказались пробиты. (Когда об этом сообщили Джо Колверту, тот ответил невразумительной фразой: «Вспомните «Титаник»…») И даже окажись мореплаватели в воде, головы их останутся над поверхностью: на то и были предусмотрены грубые, но вполне эффективные спасательные жилеты. Как ни уклонялась Лаура от прямого ответа, но все же должна была признать, что простое погружение в море, даже на несколько часов, вряд ли окажется смертельным, однако злоупотреблять такими ваннами она не рекомендовала…
Двадцать минут равномерного движения – и город‑мираж начал обретать реальность; детали, различимые прежде лишь в телескопы или на крупномасштабных снимках, вырастали до размеров массивных, прочных сооружений. И становилось до крайности очевидным, что «город», как и многое другое на Раме, трижды повторяет сам себя: над вытянутым овальной формы основанием поднимались три одинаковых круглых комплекса циклопических зданий или конструкций. А на фотографиях, сделанных группой наблюдения сверху, было заметно, что каждый комплекс, в свою очередь, делится на три сектора, как пирог, разрезанный на три равные части. Это безмерно облегчало задачу исследователей: достаточно было осмотреть одну девятую часть Нью‑Йорка, чтобы представить его себе целиком. Впрочем, одна девятая тоже требовала немалого напряжения сил: попробуйте облазить более квадратного километра зданий и машин, иные из которых возносятся в высоту на сотни метров!
Искусство страховать себя трижды рамане, судя по всему, довели до полного совершенства. Они продемонстрировали его в системе воздушных шлюзов, в конструкции лестниц, в расположении искусственных солнц. А там, где это было жизненно важно, они предприняли и следующий логический шаг. Нью‑Йорк являл собой образец трижды тройной надежности.
Руби направила «Резолюшн» к центральному комплексу, где от воды к вершине стены, а точнее дамбы, окружающей остров, поднималась лесенка. Вблизи лесенки удобно располагалось и некое подобие причальной тумбы; заметив ее, Руби пришла в неистовое возбуждение. Теперь‑то уж она ни за что не успокоится, пока не сыщет хоть какое‑нибудь суденышко, на котором рамане плавали по своему необыкновенному морю.
Нортон ступил на берег первым и, оглянувшись на товарищей, сказал:
– Пока я не поднимусь на стену, оставайтесь на плоту. По моему сигналу Питер и Борис догонят меня. Вы, Руби, будете ждать нас у штурвала, чтобы можно было отчалить в любой момент. Если со мной что‑нибудь случится, доложите Карлу и следуйте его распоряжениям. Надеюсь на ваш здравый смысл – и, пожалуйста, без бравады. Понятно?
– Так точно, шкипер. Желаем удачи.
Ни в какую удачу капитан Нортон, в сущности, не верил: он попросту не ввязывался ни в одно предприятие, не взвесив предварительно все возможные факторы и не обеспечив себе путь к отступлению. И вот – в который раз! – Рама вынуждал его нарушать установленное им самим правило. Здесь все или почти все факторы оставались неизвестными – он был в положении своего любимого героя, когда тот исследовал Тихий океан и Большой Барьерный риф три с половиной века назад… Да, удача, любая удача – и в главном, и в мелочах – ему сейчас отнюдь не помешала бы…
Лесенка была точным повторением той, по которой они спускались к морю. Друзья Нортона, несомненно, смотрят сейчас на него в телескоп прямо через пролив. Вот когда слово «прямо» стало наконец безупречно точным: в этом направлении, строго параллельно оси Рамы, море было в самом деле идеально плоским. Наверное, во всей Вселенной не нашлось бы другого водного бассейна, отвечающего такой характеристике, – ведь на всех иных мирах любое море или озеро лежит на сферической поверхности, а следовательно, имеет выпуклую форму.
– Я уже почти наверху, – говорил Нортон, адресуясь в равной мере к записывающему устройству и к ближайшему своему помощнику, жадно слушающему этот репортаж по радио, – все по‑прежнему спокойно, радиация в норме. Поднимаю счетчик как можно выше над головой на случай, если стена служит шитом от какого‑то излучения. А если по другую сторону прячутся враждебные аборигены, пусть счетчик явится для них первой мишенью…
Он, конечно, шутил. И все же – зачем рисковать, если можно без труда избежать риска?
Последний шаг – и он очутился на гладком гребне дамбы. Гребень достигал метров десяти в ширину, а с внутренней его стороны уклоны и лестницы, чередуясь, вели на улицы города, протянувшиеся в двадцати метрах ниже. Он стоял как бы на крепостной стене, кольцом охватывающей Нью‑Йорк, а может, смотрел на него с высокой трибуны…
Картина, которая открылась ему, была столь головокружительно сложной, что он первым делом схватился за камеру и передал панорамное ее изображение. Затем помахал своим компаньонам и сообщил по радио:
– Никаких признаков жизни, все спокойно. Поднимайтесь ко мне, начинаем осмотр.
НЬЮ‑ЙОРК
Это был не город – это была машина. Нортон пришел к такому выводу за десять минут и не изменил своего мнения и после того, как пересек остров из конца в конец. Любой город, какова бы ни была природа его обитателей, должен предоставлять им хоть какие‑то удобства – здесь не удавалось найти ничего подобного, разве что все это пряталось где‑то в глубине. И даже если так – где же входы, лестницы, подъемники? Он не в силах был обнаружить ничего, хоть отдаленно напоминающего обыкновенную дверь…
Если уж искать аналогию, исходя из земных представлений, то Нью‑Йорк отчасти смахивал на гигантский химический комбинат. Но в таком случае где запасы исходного сырья, где хоть намек на транспортные средства для его перевозки? Не легче понять, куда подается готовый продукт и тем паче – что это за продукт. Они чувствовали себя совершенно сбитыми с толку и не на шутку разочарованными.
– Есть у кого‑нибудь какие‑нибудь догадки? – спросил наконец Нортон, обращаясь сразу ко всем своим слушателям. – Если это завод, то что он производит? И откуда он берет сырье?
– У меня есть гипотеза, шкипер, – откликнулся Карл Мерсер с противоположного берега. – Предположим, что он использует морскую воду. Наш эскулап утверждает, что в ней содержатся почти все известные нам элементы…
Ответ звучал вполне правдоподобно – Нортон уже и сам взвешивал в уме такую возможность. Скрытые где‑то под ногами трубы могут соединять производство с морем, да что там могут – должны соединять: любой мыслимый химический процесс требует очень много воды. Но капитан не доверял правдоподобным ответам – слишком часто они оказывались неверными.
– Идея недурна. Но что делает Нью‑Йорк из морской воды?
Довольно долго никто – ни на корабле, ни у шлюзов, ни на Северной равнине – не произносил ни слова. Потом раздался голос, который Нортон ожидал услышать меньше всего:
– Но это же просто, шкипер. Только, боюсь, вы поднимете меня на смех…
– И не подумаем, Рэви. Говори смело.
Кто‑кто, а сержант Рэви Макэндрюс, старший стюард и попечитель супершимпанзе, в нормальных условиях никогда не позволил бы себе ввязаться в научный спор. Собственный его КИ был скромным, а знания весьма умеренными, однако он был отнюдь не дурак и обладал прирожденной смекалкой, достойной всяческого уважения.
– Ну что ж, это и в самом деле завод, и вполне возможно, что море поставляет ему сырье… В конце концов, именно так было и у нас на Земле, хотя и в несколько другом смысле… По‑моему, Нью‑Йорк – завод, изготовляющий раман.
Кто‑то хихикнул, но тут же прикусил язык и предпочел не называть себя.
– Знаешь, Рэви, – сказал капитан, помолчав, – твоя теория достаточно безумна, чтобы оказаться правильной. И я, пожалуй, не хотел бы, чтобы она подтвердилась… по крайней мере до тех пор, пока мы не переберемся обратно на «большую землю».
В ширину небесный Нью‑Йорк был почти таким же, как остров Манхэттен, но по планировке не имел с ним ничего общего. Прямолинейные артерии встречались редко, их заменяла путаница коротких концентрических дуг, соединенных между собой радиальными спицами. К счастью, заблудиться внутри Рамы было практически нельзя: один взгляд на небо – и направление оси север – юг определялось с полной непреложностью.
Чуть ли не на каждом перекрестке они останавливались, чтобы выполнить очередную панорамную съемку. Разложи эти сотни панорам по порядку – и будет несложно, хотя, пожалуй, и скучновато, воссоздать точную модель города в любом масштабе. И что получится? Нортон сильно подозревал, что над этой головоломкой ученые будут корпеть столетиями.
Над Нью‑Йорком висела тишина, и вынести ее здесь, казалось, еще труднее, чем на равнине. Город‑машина обязан был издавать хоть какие‑то шумы, и тем не менее – ни намека на гудение электрических проводов, ни шороха, сопровождающего механическое движение. Несколько раз Нортон приникал ухом к мостовой или к стене здания и сосредоточенно вслушивался. Но не мог различить ничего, кроме стука собственного сердца.
Машины спали – не работали на холостом ходу, а именно спали. Проснутся ли они когда‑нибудь – и если да, то зачем? Как и везде, все здесь содержалось в полном порядке. И верилось, что достаточно замкнуть одну‑единственную цепь в каком‑нибудь потаенном многотераеливом компьютере, как весь этот лабиринт заново пробудится к жизни.
Когда они наконец вышли к дальней границе города, то опять поднялись на верх круговой дамбы и увидели южный пролив. Нортон долго не мог отвести взгляд от пятисотметрового утеса, который отсекал от них почти половину Рамы – и, судя по данным телескопической разведки, более вычурную и разнородную его половину. Под таким углом утес выглядел зловеще, угрожающе черным – напрашивалось сравнение с тюремной стеной, оцепившей целый континент. И нигде по всей ее окружности не видно было ни лестницы, ни какого‑либо иного пути наверх.
«Ну, а как же сами рамане, – подумал он, – как они добирались из Нью‑Йорка до своего Южного материка?» Допустим, по системе тоннелей под дном моря, но у них наверняка существовали и воздушные суда – в городе немало открытых пространств, которые можно использовать как посадочные площадки. Найти бы хоть один раманский экипаж – это стало бы огромным достижением, особенно если удалось бы научиться управлять им. (Однако мыслимо ли, чтобы мотор заработал после простоя, длившегося сотни тысяч лет?) Многие сооружения вокруг выглядят как ангары или как гаражи, но все они гладкостенные, без окон, будто облитые непрозрачным пластиком. «Рано или поздно, – добавил Нортон про себя в мрачной решимости, – Рама вынудит нас применить взрывчатку или лазеры…» Но он давно уже знал, что не отдаст такого приказа, пока не исчерпает все другие возможности.
Упорное нежелание прибегнуть к грубой силе было продиктовано отчасти его самолюбием, а отчасти страхом. Нортону никак не хотелось прослыть техническим варваром, который попросту сокрушил то, чего не понял. В конце концов, он пришел в это!' мир незваным гостем и должен вести себя соответственно.
Что же касается страха – выражение, пожалуй, было слишком крепким, слово «осторожность» нравилось капитану гораздо больше. Ведь рамане, кажется, предусмотрели все, и он отнюдь не жаждал выяснить, какие меры они приняли, чтобы оградить свою собственность от посягательств. Но на «большую землю» сегодня придется вернуться с пустыми руками.
«СТРЕКОЗА»
Лейтенант Джеймс Пэк был самым младшим из всех офицеров «Индевора» и вышел в дальний космический рейс лишь в четвертый раз в жизни. Он был честолюбив и ожидал повышения и в то же время допустил серьезное нарушение устава. Неудивительно, что ему понадобилось определенное время на то, чтобы собраться с духом.
Обстоятельства вынуждали Пэка сыграть ва‑банк – проигрыш означал для него большие неприятности. Он рисковал не только карьерой, но, быть может, и головой. Правда, в случае выигрыша он стал бы героем. Однако ни один из приведенных доводов в конечном счете не повлиял бы на лейтенанта, если бы не уверенность, что, упусти он свой шанс, и потом ему до самой смерти не избавиться от душевных мук. В конце концов он обратился к капитану с просьбой принять его для личной беседы, однако от колебаний это его не избавило.
«Что‑то уготовано мне на сей раз?» – спросил себя Нортон, уловив нерешительность на лице юного офицера. Он еще не забыл своего щекотливого разговора с Борисом Родриго; ну нет, с Джимми ничего подобного не произойдет. Джимми никак не может оказаться религиозным – помимо служебных обязанностей его обычно интересовали лишь два предмета: спорт и любовь, желательно в сочетании друг с другом.
«Едва ли речь у нас пойдет о спорте, – решил Нортон, – но не дай бог о женщине…» В своей капитанской практике он уже встречался с любыми каверзными ситуациями, кроме единственной, – ни одна из женщин «Индевора» еще не рожала в полете. Острили на эту тему без счета, но не рожали никогда, возможно, впрочем, что исправить свою промашку для них – лишь дело времени…
– Ну. Джимми, выкладывай, что у тебя?
– У меня идея, командир. Я придумал, как добраться до Южного континента, даже до Южного полюса.
– Слушаю. Так как же?
– Мм… по воздуху.
– Джимми, я уже выслушал по крайней мере пять предложений на этот счет – больше, если считать сумасбродные проекты, переданные с Земли. Мы пытались реконструировать наши ранцевые реактивные двигатели, но сопротивление воздуха делает всю затею безнадежной. Топлива не хватает даже на десяток километров.
– Знаю. Но у меня возникла другая мысль…
Поведение лейтенанта Пэка являло собой забавную смесь совершенной уверенности в себе и плохо скрытой нервозности. Нортона это окончательно сбивало с толку: что же такое, черт побери, так разволновало мальчишку? Без сомнения, Джимми уже достаточно знал своего командира, чтобы понимать, что ни одно разумное предложение не будет поднято на смех.
– Ну продолжай, продолжай. Если из твоей идеи выйдет толк, я позабочусь, чтобы твое повышение стало свершившимся фактом…
Но и это полушутливое обещание не подействовало в той мере, в какой ожидал Нортон. Джимми вяло улыбнулся, несколько раз раскрывал рот и тут же смолкал и наконец решил подойти к вопросу окольным путем.
– Вам известно, командир, что в прошлом году я выступал на Лунных Олимпийских играх?
– Разумеется. Жаль, что не одержал победы.
– Аппарат подвел, но я понял, в чем загвоздка. И мои друзья на Марсе втайне сконструировали для меня новый аэро‑пед. Мы хотели преподнести болельщикам сюрприз…
– На Марсе? Вот уж не думал…
– Немногие это знают – спорт там еще внове, летают только на спортодроме Ксанте. Но лучшие спецы по аэродинамике живут именно там – если аппарат способен летать в марсианской атмосфере, то в любой другой он полетит и подавно. Короче, если марсиане при их сноровке сделали бы мне новую машину, то уж на Луне она не подкачала бы – ведь сила тяжести на Луне еще вдвое ниже…
– Пока все вполне ясно, но какое это имеет отношение к нам?
Нортон и сам начал догадываться, какое, но хотел помочь Джимми выпутаться из сложного положения.
– Я вошел в долю с несколькими друзьями из Лоуэлл‑сиги, и они построили аэропед для высшего пилотажа, внеся в конструкцию ряд усовершенствований, до каких пока никто не додумывался. При лунном тяготении, под Олимпийским куполом, это произвело бы сенсацию…
– И ты завоевал бы золотую медаль.
– Надеюсь.
– Давай проверим, правильно ли я тебя понял. Аэропед, предназначенный для Лунных Олимпийских, то есть для одной шестой g, еще лучше показал бы себя в условиях Рамы, где тяготения нет вообще. И ты мог бы пролететь вдоль оси от Северного до Южного полюса и обратно.
– Вот именно. Полет в одну сторону занял бы часа три, если без остановки. Но, разумеется, можно и отдыхать, если захочется, – достаточно держаться вблизи оси…
– Идея великолепная, поздравляю. Жаль, что аэропеды не входят в состав стандартного космического снаряжения.
Казалось, у Джимми начисто вылетели из головы все слова. Он опять несколько раз подряд открывал рот, но безрезультатно.
– Ладно уж, Джимми. Прости мое нездоровое любопытство, и не для протокола – как ты ухитрился протащить эту штуку на борт?
– Мм… по статье «Грузы для отдыха экипажа».
– Ну что ж, хоть не соврал. А как насчет веса?
– Всего двадцать килограммов.
– Всего? Хотя, честно сказать, не так плохо, как я опасался. Даже удивительно, как тебе удалось уложиться в двадцать килограммов.
– Иные аэропеды весили по пятнадцать, но оказывались слишком хрупкими и при разворотах складывались пополам. Со «Стрекозой» такого случиться не может. Я уже говорил – она создана для высшего пилотажа.
– «Стрекоза». Хорошее название. Теперь рассказывай, как применить ее здесь. Тогда мне легче будет решить, представить ли тебя на повышение или отдать под суд. А может, и то и другое.
ПРОБНЫЙ ПОЛЕТ
«Стрекоза» – название было действительно подходящее. Длинные, суживающиеся к концам крылья оставались почти невидимыми, пока свет не падал на них под строго определенным углом и они не загорались всеми цветами радуги. Словно мыльный пузырь обернули вокруг изящного узора несущих поверхностей – маленький летательный аппарат окружала органическая пленка толщиной лишь в четыре‑пять молекул, но достаточно прочная для того, чтобы контролировать и направлять воздушные потоки на скоростях до пятидесяти километров в час.
Пилот – он же одновременно силовая установка и навигационное устройство – сидел слегка откинувшись, чтобы уменьшить сопротивление воздуха, на крохотном сиденьице, установленном в центре тяжести аппарата. Управление осуществлялось при помощи одной‑единственной ручки, которую можно было двигать вперед и назад, вправо и влево, а единственным «прибором» в распоряжении летчика была тесемка с гирькой, закрепленная на передней кромке крыла и указывающая примерное направление ветра.
Как только аэропед доставили внутрь Рамы и собрали, Джимми Пэк стал на страже, не позволяя никому прикоснуться к своему детищу. Неуклюжее движение могло бы оборвать любую из тоненьких тяг, связывающих конструкцию воедино, а блистающие крылышки притягивали к себе любопытные пальцы точно магнитом. Слишком трудно было поверить, что они и в самом деле вещественны…
Наблюдая за Джимми, влезающим на сиденьице своей машины, капитан Нортон поневоле усомнился в успехе всего предприятия. Достаточно хотя бы одной проволочной тяге лопнуть, когда «Стрекоза» окажется по ту сторону Цилиндрического моря, и Джимми никогда не вернется назад, даже если сумеет благополучно совершить посадку. Они нарушают едва ли не самый священный завет исследователей космоса: человек отправляется в неизведанный мир в полном одиночестве, и, случись что‑нибудь, никто не сможет ему помочь. Оставалось лишь искать утешения в том, что Джимми все время будет у них на виду и на двусторонней связи, и, если он попадет в беду, они точно узнают, когда и в какую.
И тем не менее шанс был слишком драгоценным, чтобы его упустить: верь капитан в Бога или в судьбу, он мог бы сказать, что не хочет прогневить их, отказавшись от уникальной возможности достичь дальней стороны Рамы, присмотреться вблизи к тайнам Южного полюса. А Джимми – Джимми знал, на что идет, лучше, чем кто бы то ни было из экипажа. Да, риск существовал, но встречаются обстоятельства, когда не рисковать просто нельзя, таковы уж правила игры. Никому еще не удавалось никогда не проигрывать…
– Слушайте меня внимательно, Джимми, – обратилась к пилоту Лаура Эрнст. – Важнее всего для вас не допустить переутомления. Помните, кислорода вблизи оси все еще маловато. Если собьетесь с дыхания, немедленно стоп. И сразу несколько глубоких вдохов – и так полминуты, но не дольше…