Смит. О счастливая Аркадия, возможно ли в природе вещей, чтобы некто с титулом философа и медика...
Фрулла....и доктора, и с цепью — Торквато...
Смит....мог вывести это следствие? А что ответил Ноланец?
Теофил. Он не растерялся в этом случае и ответил, что одна из главных причин, по которым планета Марс кажется время от времени больше или меньше, это движение Земли и Марса еще по собственным окружностям, отчего происходит, что они то приближаются, то отдаляются.
Смит. Что добавил Торквато?
Теофил. Он тотчас же спросил об отношении движений планет и Земли.
Смит. Неужели Ноланец имел столько терпения, что видя это претенциозное и надутое лицо, не повернулся спиной, чтобы уйти отсюда домой, и не сказал тем, кто его знал, что?..
Теофил. Наоборот, он ответил, что пришел не для чтения лекций, не для преподавания, но чтобы отвечать, и что симметрия, порядок и мера небесных движений предполагаются и такими, какие имеются и были известны древним и нашим современникам, и что он не диспутирует относительно этого и не собирается вступать в тяжбу с математиками, чтобы отнять у них их меры и теории, под которыми подписывается и которые он признает, но что его цель направлена на природу и на определение предмета этих движений.
Дальше Ноланец сказал: «Если я потрачу свое время на то, чтобы ответить на эту просьбу, то мы пробудем здесь всю ночь, не дискутируя, и никогда не выясним основ наших возражений против обычной философии, поэтому как одни, так и другие выскажем все предположения, чтобы сделать вывод об истинном смысле количества и качества движений, с чем мы согласны». Итак, зачем выклевывать мозги, выходя за пределы предложенного? Смотрите сперва, сможете ли вы из сделанных наблюдений и допущенных определений вывести какое-нибудь заключение, которое говорило бы против нас, а затем получайте свободу выражать ваши осуждения.
Смит. Достаточно было сказать ему, чтоб он говорил на поставленную тему.
Теофил. Да здесь никто из окружающих не был таким невеждой, чтобы видом и жестами не показать, что он понимает, каким большим бараном из золотого ордена он является.
Фрулла. Сиречь ордена Золотого Руна[80].
Теофил. Однако, чтобы запутать дело, попросили Ноланца объяснить то, что он хотел защищать, чтобы упомянутый доктор Торквато мог аргументировать.
Ноланец ответил, что он слишком много объяснял и что если доводы противников были скудны, то это произошло не по недостаточности представленного материала, что должно было стать ясным всем слепцам. Все же он снова утверждал, что вселенная бесконечна и что она состоит из неизмеримой эфирной области; что существует единое небо, называемое пространством и лоном, в котором имеется много звезд; равным образом Луна, Солнце и другие бесчисленные тела держатся в этой эфирной области так же, как и Земля; и что не нужно верить в другой небосвод, в другую базу, в другое основание, на которые опирались бы эти великие животные, участвующие в составе мира, который является истинным субъектом и бесконечной материей, бесконечной божественной, действующей силой; все это хорошо доказывают как правильное мышление и рассуждение, так и божественные откровения, которые говорят, что нет числа послам всевышнего, которому тысячи тысяч помогают и у которого десятки сот тысяч управляют. Это великие животные, из коих многие, с их ярким светом, испускаемым их телами, чувствуются всем окружением. Одни из них действительно теплые, как Солнце и прочие бесчисленные светила, другие холодные, как, например, Земля, Луна, Венера и другие неисчислимые земли. Чтобы влиять друг на друга и сообщать одно другому жизненное начало, одни из них совершают свое движение вокруг других, в определенных пространствах, на определенных расстояниях, как это делают и эти семь светил, вращающиеся вокруг Солнца. Одним из них является Земля, которая, вращаясь вокруг себя в 24 часа в пространстве со стороны, называемой западом, к востоку, дает видимость движения вселенной вокруг нее, называемого мировым и суточным движением. Это последнее представление в высшей степени ложно, противоестественно и невозможно; возможно же, приемлемо, истинно и необходимо утверждение, что Земля вращается вокруг своего центра, чтобы иметь свет и тьму, день и ночь, тепло и холод, движется вокруг Солнца для получения весны, лета, осени, зимы, вокруг так называемых полюсов и противоположных точек полушарий для обновления веков и изменения своего лица: чтобы там, где было море, стала твердь, где было знойно — сделалось холодно, где был тропик — получился экватор, и, наконец, чтобы совершались во всех вещах перемены как на нашей, так и на других звездах, называемых древними философами не без основания мирами.
А пока Ноланец говорил это, доктор Торквато выкрикивал: «К делу, к делу, к делу!» Наконец Ноланец стал смеяться и сказал, что он ему не доказывал, не отвечал ему, но высказывал положения, и оттого «это и есть дело, дело, дело». И что теперь надо, чтобы Торквато высказал что-нибудь относящееся «к делу».
Смит. Так как этот осел думал, что находится среди глупцов и лентяев, он считал, что они примут его «к делу» за доказательство и определение и что таким образом простой крик, да еще при его золотой цепи, удовлетворит собрание.
Теофил. Слушайте дальше. В то время как все сидели в ожидании столь желанного рассуждения, доктор Торквато поворачивается к застольникам и из глубины своего самодовольства грубит, бормоча сквозь зубы эразмовскую поговорку: «Он плывет в Антициру».
Смит. Осел не может говорить лучше, и нельзя услышать иных речей тому, кто общается с ослами.
Теофил. Думаю, что он предсказывал, хотя не понимал сам своего предсказания, что Ноланец запасется там чемерицей для успокоения мозга этих варварских безумцев.
Смит. Если бы присутствующие, люди культурные, стали бы в высшей степени культурными, то вместо золотой цепи они накинули бы ему на шею веревку и заставили бы отсчитать ему сорок палочных ударов на память о первом дне великого поста.
Теофил. Ноланец сказал, что доктор Торквато не дурак, так как носит на шее цепь; но если бы он не имел ее, то, конечно, доктор Торквато стоил бы не больше, чем его одежда, цена которой, однако, очень мала; разве только при помощи палок из него выбьют что-нибудь. И с этими словами он поднялся из-за стола, жалуясь, что мистер Фулк не запасся лучшими оппонентами.
Фрулла. Таковы плоды Англии; ищите сколько хотите, вы найдете здесь только докторов грамматики в наше время, когда в этом счастливом отечестве царствует созвездие упрямейшего педантического невежества и самомнения, смешанного с деревенской невоспитанностью, которые заставили бы отступить многотерпеливого Иова. А если не верите этому, поезжайте в Оксфорд и попросите рассказать, что случилось с Ноланцем, когда он публично спорил с докторами теологии на диспуте в присутствии польского князя Лаского[81] и английских дворян. Пусть вам расскажут, как умело отвечал он на их доводы, как пятнадцатью силлогизмами посадил он 15 раз, как цыпленка в паклю, одного бедного доктора, которого в качестве корифея выдвинула академия в этом затруднительном случае. Пусть вам расскажут, как некультурно и невежливо выступала эта свинья доктор и с каким терпением и воспитанностью держался его диспутант, который на деле показал, что он природный неаполитанец, воспитанный под самым благословенным небом. Справьтесь, как его заставили прекратить публичные лекции и лекции о бессмертии души и о пятерной сфере.
Смит. Кто мечет бисер перед свиньями, не должен жаловаться, если они потопчут его. Однако следите за рассуждениями Торквато.
Теофил. Когда все встали из-за стола, то среди них нашлись такие, которые, говоря по-английски, обвиняли Ноланца в нетерпимости, вместо того чтобы обратить внимание на то, какую варварскую и дикую невежливость проявили они и Торквато. Во всяком случае Ноланец, считавший своей обязанностью побеждать вежливостью тех, кто легко мог превзойти его в обратном, смягчился и, как если бы все было им забыто, дружелюбно сказал Торквато: «Не думайте, собрат, что я могу или хочу быть вашим врагом из-за ваших мнений; напротив, я расположен к вам так же дружественно, как и вы ко мне. Поэтому я хочу сообщить вам, что я, раньше чем стал считать нынешнюю свою позицию самою правильною, за несколько лет до того считал ее просто правильной; когда был моложе и менее разумным считал ее правдоподобной; когда же был новичком в вопросах умозрения, считал ее настолько фальшивой, что удивлялся Аристотелю, который не только снизошел, чтобы высказать по этому поводу соображения, но даже затратил больше половины второй книги «О небе и мире», стремясь доказать, что Земля не движется. Когда я был мальчиком и судил без философского умозрения, то считал, что так думать — безумие, и полагал, что это учение выдвинуто было кем-нибудь в качестве софистической и хитрой темы и использовалось праздными умами, которые хотят спорить для забавы и делают своим занятием доказательство и защиту того, что белое есть черное. Так что по этой причине я смогу ненавидеть вас так же мало, как и самого себя, когда я был моложе, более ребячливым, менее разумным и меньше разбиравшимся. Таким образом, вместо того чтобы гневаться на вас, я вас жалею и прошу бога, чтобы как он дал мне понимание этого, так (если ему не угодно будет сделать вас способным прозреть) по меньшей мере дал бы вам возможность поверить в свою слепоту. Уже и этого будет немало, если вы станете более цивилизованным и вежливым, менее невежественным и менее дерзким. И еще вы должны меня любить если не за то, что я в настоящее время благоразумнее и старше, то по крайней мере за то, что я был невежественнее и менее зрелым в своем нежном возрасте, чем вы теперь в вашей старости. Я хочу сказать, что, хотя, разговаривая и диспутируя с вами, никогда не был грубым, невоспитанным, невежливым, я, однако, был когда-то столь же невежественным, как и вы. Так что, взирая на ваше нынешнее состояние, соответствующее моему прошлому, я буду вас любить, а вы — на мое прошедшее, соответствующее вашему теперешнему,— не будете меня ненавидеть.
Смит. Что же они ответили на это, после того как вступили в спор другого рода?
Теофил. В итоге: что они — сторонники Аристотеля, Птолемея и многих других ученейших философов. А Ноланец прибавил, что есть бесчисленное множество дураков, безумцев, глупцов и невежд, которые в этом вопросе — сторонники не только Аристотеля и Птолемея, но еще и их самих, не могущих понять того, что понимает Ноланец, с которым не согласны, да и не могут быть согласны многие, согласны же люди божественные и мудрейшие, как Пифагор, Платон и другие.
Что касается массы, которая хвалится, что имеет философов на своей стороне, то я хотел бы, чтобы она уразумела, что, поскольку эти философы соответствуют толпе, ими создана вульгарная философия, а что касается вас и того, что вы делаете под знаменем Аристотеля, то предупреждаю вас, что вы не должны хвалиться, что почти понимаете то, что понимает Аристотель, и проникаете в то, во что проникает Аристотель. Ведь есть величайшая разница между незнанием того, чего он не знал, и знанием того, что он знал; ибо в том, в чем этот философ был незнающим, он имел товарищами не только вас, но и всех вам подобных, вместе с лондонскими лодочниками и носильщиками; в том же, в чем этот благородный человек был ученым и рассудительным, я знаю и уверен, все вы вместе очень отличаетесь от него. Я очень удивляюсь одному: вы, будучи приглашены и придя, чтобы диспутировать, ни разу не изложили таких-то оснований и не выставили таких-то доводов, благодаря которым в какой-либо форме вы могли бы сделать умозаключение против меня или против Коперника; и, однако же, здесь имеется много смелых доводов и убедительности.
Торквато, как бы желая теперь выказать благородство, спросил с августейшим величием: «Где обретается апогей Солнца?»
Ноланец ответил, что пусть воображает его, где угодно, и заключает, что угодно, так как апогей меняется и не стоит на том же градусе эклиптики; и нельзя понять, с какою целью он это спрашивает.
Торквато снова спрашивает то же самое, как будто бы Ноланец не смог ответить на этот вопрос.
Ноланец отвечает: «Сколько существует таинств церкви? Бывает ли солнцестояние около созвездия Рака, а противостояние около десятого или сотого градуса Козерога, или над колокольней собора святого Павла?»
Смит. Можно ли понять, с какой целью он это спросил?
Теофил. Чтобы показать тем, которые ничего не знают, что тот спросил без смысла и говорил что попало, а кроме того делал попытки ставить всяческие вопросы: как, каким способом, о чем — безразлично, лишь бы найти хоть один, в ответ на который Ноланец признался бы в незнании, вплоть до того, что хотел услышать, сколько есть звезд четвертой величины. Ноланец сказал, что знает лишь то, что было намечено для обсуждения. Этот вопрос об апогее Солнца всем и всячески доказывает, что тот оказался совершенно невежественным для данного диспута. У того, кто говорит, что Земля движется вокруг Солнца, а Солнце стоит неподвижным среди этих странствующих светил, спрашивать, где апогей Солнца, все равно что спрашивать у человека, разделяющего общепринятое мнение, где высшая точка подъема Земли. Но ведь первый урок, который дается желающему овладеть умением аргументировать, это задавать вопросы не согласно собственным принципам, но тем, которые поставлены противником. Однако этому глупцу все равно, ибо он так же мало сумел бы выводить аргументы из положений, относящихся к делу, как и из положений, не имеющих никакого отношения к делу.
По окончании этой речи они начали говорить между собой по-английски, и, после того как поговорили немного все вместе, на столе появились бумага и чернильница. Доктор Торквато, разостлав лист во всю ширину и длину, взял в руку перо, провел через лист прямую линию от одного конца до другого, посредине нарисовал окружность, в которой вышеуказанная линия, проходя через центр, образовала диаметр, и внутри одного полукруга написал «Земля», а внутри другого — «Солнце». На стороне Земли начертил восемь полуокружностей, где по порядку были обозначены семь планет (рис. 6), и вокруг последней сделал надпись: «Восьмая Подвижная Сфера», а на полях «Птолемей»[82].
Рис.6
А в это время Ноланец спросил у него: зачем он делает то, что известно всем, даже мальчикам?
Торквато ответил: «Смотри, молчи и учись: я буду обучать тебя учению Птолемея и Коперника».
Смит. Свинья иногда учит Минерву[83].
Теофил. Ноланец ответил, что, поскольку он пишет буквы алфавита, он выказывает дурное намерение обучать грамоте того, кто знает ее лучше, чем он.
Торквато продолжал делать свой чертеж и вокруг Солнца, которое находилось в середине, начертил семь полуокружностей с подобными обозначениями и вокруг последней написал: «Неподвижная сфера Фиксированных звезд», а на полях: «Коперник» (рис. 6).
Затем обратился к третьей окружности и в одной ее точке обозначил центр эпицикла, к которому пририсовал кружок, в отмеченном центре поместил земной шар и, чтобы никто не обманулся, подумав, что это не Земля, написал красивыми буквами: «Земля», а в одном месте окружности эпицикла, чрезвычайно далеко от середины, начертил знак Луны.
Видя это, Ноланец сказал: «Он хочет обучать меня такому пониманию Коперника, какого не ведал сам Коперник, который скорее дал бы перерезать себе горло, чем высказать или написать это. Ведь самый глупый на свете осел знает, что в этой части всегда виден был бы одинаковый диаметр Солнца и в таком случае вытекали бы многие другие заключения, которые нельзя проверить».
«Молчите, молчите,— сказал Торквато,— вы хотите обучать меня учению Коперника?»
«Я мало забочусь о Копернике,— сказал Ноланец,— как и мало забочусь, чтобы вы или другие понимали его; но об одном только хочу предупредить вас: прежде чем придете обучать меня в другой раз, лучше поучитесь сами».
Присутствовавшие джентльмены выказали столько внимания, что была принесена книга Коперника. Рассматривая рисунок, они увидели, что Земля там, как и Луна, не была изображена на окружности эпицикла. И все же Торквато хотел, чтобы та точка, которая была посередине эпицикла на окружности третьей сферы, означала Землю.
Смит. Причина ошибки в том, что Торквато рассматривал рисунок этой книги, но не читал глав, а если даже и читал, не понял их.
Теофил. Ноланец стал смеяться и сказал ему, что эта точка была лишь центром циркуля, когда чертился эпицикл Земли и Луны, который один и тот же. А если хотите действительно узнать, где по мнению Коперника Земля, прочитайте его слова.
Прочитали и нашли, что Коперник сказал, что Земля и Луна включены в тот же эпицикл и т. д. И они стали жевать на своем языке, пока Нундиний и Торквато, поклонившись всем, за исключением Ноланца, не ушли; а он тотчас послал к ним со своей стороны кого-то с приветом.
Кавалеры эти попросили Ноланца не волноваться из-за невежливости и дерзкого невежества их докторов и иметь снисхождение к бедности их родины, ставшей вдовой в гуманитарных науках, что в особенности относится к философии и прикладной математике, в которых, будучи слепыми, эти ослы выступают, выдавая себя за зрячих, тогда как вносят туда вместо фонарей мочевые пузыри. Затем с самыми вежливыми приветствиями оставили его, уходя своей дорогой. Мы с Ноланцем поздно вернулись домой, по другой дороге, на этот раз уже не встретив уснувших теперь грубиянов. Была глубокая ночь, и бодающие и лягающиеся не беспокоили нас при возвращении, как это было при входе в город, ибо предавались теперь глубокому отдыху, удалившись в свои загоны и хлева.
Пруденций.
Ночь была, и вкушали тела усталых мирный
Сон — везде на земле; леса дремали и воды
Грозные, а в вышине вращались в склоненье светила,
Каждое поле молчало; стада и т.д.[84]
Смит. Ну пора, мы сегодня довольно поговорили. Прошу вас, Теофил, придите завтра, так как мне хочется выслушать еще одно рассуждение по поводу учения Ноланца, потому что доктрина Коперника, хотя удобна для исчислений, все же ненадежна и неразвита в отношении естественно-научных рассуждений, которые являются главными.
Теофил. Охотно вернусь еще раз.
Фрулла. И я.
Пруденций. Равным образом и я. Будьте здоровы.
Конец четвертого диалога
Диалог пятый
Теофил. Звезды не более и не иначе поддерживаются небом, чем эта звезда, то есть Земля, а она поддерживается тем же небом, то есть эфиром. И не более достойно носить наименование восьмой сферы тому месту, где находится хвост созвездия Медведицы, чем тому, где Земля, на которой мы живем. Ведь эти различные тела, удаленные на определенные расстояния одни от других, находятся в той же самой эфирной области, как в том же огромном пространстве и поле. Посмотрите на основание, по которому судят о семи небесах для подвижных звезд и об одном — для всех прочих. Различные движения видны у семи планет[85] и одно регулярное у всех прочих звезд, которые вечно подчинены тем же равным расстояниям и правилам, и это придает всем последним видимость единого движения и единой прикрепленности к единой сфере, так что получается не больше восьми наблюдаемых сфер для всех светочей, которые как бы пригвождены к ним.
Итак, если мы придем к такому ясному пониманию и такому правильному восприятию, что признаем видимость мирового движения происходящей от вращения Земли, если положение этого тела в пространстве мы признаем подобным положению всех прочих тел, то сможем сперва проверить, а затем при помощи умозаключений доказать тезис, противоположный этому сновидению и этой фантазии, ставшей первым затруднением, которое заключает в себе и способно вновь породить бесконечно много других.
Отсюда происходит еще одна ошибка: когда мы из центра горизонта поворачиваем глаза в каждую сторону, то можем судить о большем или меньшем расстоянии до них и между ними лишь относительно тел, расположенных ближе; но после некоторого предела во всех прочих случаях все они кажутся равно отдаленными; таким образом, глядя на звезды небосвода, мы воспринимаем различие движений и расстояний некоторых более близких звезд, но более далекие и самые отдаленные нам кажутся неподвижными и находящимися на одинаковом расстоянии от нас и между собою.
Так, дерево кажется иной раз ближе к другому, оттого что приближается к тому же самому радиусу наблюдения, и тогда, когда оно станет в том же радиусе, они покажутся совершенно слившимися воедино, хотя бы при этом была большая отдаленность между ними, чем между теми, которые считаются намного более отдаленными из-за разницы радиусов наблюдений. Так же бывает, когда такая-то звезда считается много большей, в то время как она много меньше, а другая более отдаленной, тогда как она значительно ближе.
На следующем чертеже (рис. 7) из точки О глаза звезда А кажется той же самой, что звезда В, и даже если представляется отдельной, все же кажется глазу ближайшей; а звезда С, весьма отличаясь ввиду нахождения на другом радиусе, кажется много дальше; в действительности же она значительно ближе.
Итак, когда мы не видим многих движений этих звезд, то они не кажутся удаляющимися или приближающимися одна от другой или одна к другой; однако это происходит не оттого, чтобы как та, так и другие не совершали своих кругов; ведь нет никакого основания, чтобы на тех звездах 
не совершались такие же самые, что и на наших, события, благодаря которым тело, чтобы получить силу от другого, таким же самым образом должно двигаться вокруг другого. Поэтому их можно называть неподвижными не по тому соображению, что они в самом деле сохраняют то же самое равное расстояние от нас и между собою, но лишь по- тому, что их движение нечувствительно для нас. Это можно видеть на примере очень отдаленного корабля, который, если сделает передвижение на тридцать или сорок шагов, тем не менее будет казаться прочно стоящим, как если бы он не двигался вовсе. Так, сохраняя пропорцию, надо рассматривать при больших расстояниях самые большие и самые светлые тела, из которых, возможно, многие и бесчисленные столько же велики и такие же сияющие, как Солнце, и даже сильнее. И их орбиты и движения, намного большие, не видны; поэтому если у некоторых из этих звезд произойдет разница в приближении, то о ней можно узнать только благодаря самым длительным наблюдениям, которые не начаты и не продолжаются, так как в такие движения никто не верил, не исследовал их и не предполагал; а мы знаем, что в начале исследования лежит знание и познание того, что вещь есть или что она возможна и нужна и что из нее извлечется польза.
Пруденций. Попал в точку.
Теофил. Но такое различие тел в эфирной области известно было Гераклиту, Демокриту, Эпикуру, Пифагору, Пармениду, Мелиссу, как это ясно из имеющихся у нас фрагментов; отсюда видно, что они знали бесконечное пространство, безграничную область, бесконечный лес, бесконечную вместимость неисчислимых миров, подобных нашему, которые так же совершают свои круговые движения, как Земля свое; и поэтому в древности они назывались эфиром, то есть бегунами, скороходами, посланниками и вестниками великолепия высшего единства, которые в музыкальной гармонии образуют стройный порядок и являются живым зерцалом бесконечного божества. Это название эфир по слепому невежеству отнято у них и присвоено неким квинтэссенциям, к которым как бы многими гвоздями прибиты эти светильники и фонари. Эти бегуны имеют собственное внутреннее начало движения, собственную природу, собственную душу, собственную интеллектуальность; поэтому для движения столь плотных и великих механизмов недостаточно жидкого и легкого воздуха. Для того чтобы это делать, им была бы необходима сила влекущая, или импульсивная, и тому подобные, которые не образуются без контакта по меньшей мере двух тел, из которых одно своим концом толкает, а другое — толкаемо. И, конечно, во всех вещах, приводимых в движение таким образом, начало их движений или противоестественно, или лежит вне их собственной природы; я называю его или насильственным, или, по крайней мере, неестественным. Следовательно, для тех вещей, которые происходят от совершеннейшей причины, естественным является движение, производимое внутренним началом и собственным импульсом без сопротивления. Это относится ко всем телам, которые движутся без ощущаемого контакта с другим побуждающим или влекущим телом. Поэтому превратно понимают это те, которые говорят, что магнит притягивает железо, янтарь — соломинку, цемент из гравия и извести — перо, солнце — гелиотроп; но в железе имеется как бы чувство, пробуждаемое духовной силой, которая изливается магнитом, каковым чувством железо движется к магниту, а соломинка к — янтарю; и вообще все то, что желает и испытывает недостаток, движется к желаемому предмету и поворачивается к нему по мере возможности, желая быть с ним в том же месте. Если мы примем в соображение, что ничто не перемещается вследствие внешнего начала, если только это не происходит вследствие более сильного контакта, преодолевающего сопротивление движимого, то мы поймем, насколько глупой и невозможной затеей было бы убедить упорядоченное чувство в том, что Луна движет морские воды, вызывая этим прилив, заставляет подыматься влагу, оплодотворяет рыб, наполняет устриц и производит другие действия, принимая во внимание, что лунное действие на все эти вещи есть собственно признак, а не причина. Это признак и примета, говорю я, ибо когда мы видим, что эти вещи совпадают с некоторыми положениями Луны, а другие противоположные и различные вещи совпадают с противоположными и различными положениями Луны, то это происходит из порядка и соответствия вещей и законов изменения, которые сообразны и соответственны законам другого изменения.
Смит. От незнания этого различия происходит, что подобными ошибками полны многие писания, проповедующие много странных воззрений: там вещи, представляющие собою признаки, обстоятельства и акциденции, называются причинами; одна из этих нелепостей — особенно распространенная — состоит в том, что перпендикулярные и прямые лучи считают причиной большей теплоты, а наклонные и косые — большего холода. Однако это есть лишь акциденция Солнца, истинная же причина в том, что в одних случаях Солнце действует на Землю более длительно, чем в других. Луч отраженный или прямой, угол острый или тупой, линия перпендикулярная, наклонная или горизонтальная, равная, большая или меньшая дуга, тот или иной аспект — это математические обстоятельства, а не природные причины. Одно дело играть с геометрией, другое — сверять с природой. Не линии и углы нагревают больше или меньше, но близкие и далекие расстояния, долгие и короткие перерывы.
Теофил. Вы это понимаете очень хорошо; вот как одна истина освещает другую. Однако надо сделать заключение по нашей теме. Если бы эти огромные тела двигались вследствие внешней силы, а не к желанной цели и благу, то они были бы движимы насильственно и случайно, даже если бы обладали силой, которую называют несопротивляющейся, ибо воистину несопротивляющееся есть естественное, а естественное — хочешь не хочешь — начало внутреннее, которое само по себе движет вещь, куда следует. Иначе говоря, внешний двигатель не может быть принят без затруднений или даже не является необходимым, но излишним; если же вы считаете его необходимым, то должны обвинить действующую причину в том, что она недостаточно обнаруживается в своем действии и что она использует благороднейшие двигатели для движимых, значительно менее достойных. Это утверждают лица, называющие действия муравьев и пауков происходящими не от их собственного благоразумия и уменья, но от безошибочного божественного ума, дающего им, так сказать, побуждения, называемые природными инстинктами и другими вещами, которые обозначаются посредством слов, не имеющих никакого смысла. Ведь если вы спросите у этих мудрецов, что такое этот инстинкт, они только сумеют ответить, что это инстинкт, или скажут какое-нибудь другое слово, такое же неопределенное и глупое, как инстинкт, означающий начало побуждающее, которое есть обычнейшее слово, когда не хотят говорить о шестом чувстве, или о разумении, или даже об уме.
Пруденций. Весьма трудные проблемы. Смит. Для тех, кто не хочет их понять и упорно продолжает верить ложному. Но вернемся к нашему делу. Я хорошо сумел бы ответить тем, кто считает маловероятным движение Земли, говоря, что она большое, очень плотное и очень тяжелое тело. Однако я хотел бы ознакомиться с характером ваших ответов, так как вижу вас таким решительным в доводах.
Пруденций. Нет! Я человек довольно кроткий. Смит. Оттого, что вы крот.
Теофил. Ответить надо вот как. Вы можете говорить то же самое о Луне, Солнце и о других величайших и неисчислимых телах, которые наши противники признают столь быстро движущимися вокруг Земли по чрезвычайно большим окружностям. Но, однако же, они считают трудно допустимым, чтобы Земля двигалась в 24 часа вокруг собственного центра и в один год вокруг Солнца. Знайте же, что ни Земля, ни какое-нибудь другое тело не является ни легким, ни тяжелым в абсолютном значении. Ни одно тело на своем месте ни легкое, ни тяжелое; эти различия и качества относятся не к главным телам и особым совершенным индивидуумам вселенной, но применимы к частям, которые отделены от всего и оказываются, как странники, вне собственной основы[86]; они не менее естественно стремятся к месту своего пребывания, чем железо к магниту, который ищет его не обязательно внизу, или вверху, или справа, но во всяком направлении, где бы оно ни находилось. Части земли из воздуха идут к нам, так как здесь их сфера, но если бы она была на противоположной стороне, они уходили бы от нас, держа к ней свой курс. Так и с водами, то же и с воздухом. Вода на своем месте не тяжела и не отягчает тех вод, что находятся в морской глубине. Рука, голова и другие члены не тяжелы на своем туловище, и никакая природно конституированная вещь не производит акта насилия на своем природном месте. Тяжесть и легкость не бывают актуально присущими вещи, обладающей своим местом и натуральным расположением, но находятся в вещах, которые имеют определенный порыв, с которым стремятся к подходящему для себя месту. Поэтому абсурдно называть какое-нибудь тело естественно тяжелым или легким; ведь эти качества не подходят к вещи в ее естественной конституции, но лишь вне ее; это никогда не происходит со сферой, но иногда с ее частями, которые не определяются известным расстоянием с нашей точки зрения, но всегда определяются тем местом, где их собственная сфера и центр их сохранения. Поэтому, если бы внутри земли оказался другой вид тела, то части земли из того же места естественно поднялись бы; и если бы какая-то искра огня оказалась, говоря обыденным языком, над углублением луны, то искра пошла бы вниз с той же быстротой, с какой с выпуклости земли поднялась бы вверх. Так, вода в не меньшей степени спускается в лоне земли к центру, когда ей это позволяет пространство, чем от центра земли подымается к ее поверхности. Равным образом воздух движется по всякому местному расстоянию с той же легкостью. Итак, что значит тяжелое и легкое? Разве мы иногда не видим, что пламя идет вниз и в разные стороны, чтобы воспламенить тело, годное для его питания и сохранения? Значит, всякая природная вещь есть самая легкая; всякое естественное место и движение есть наиболее подходящее. С той же легкостью, с какой вещи, которые естественно не движутся, остаются прикрепленными к своему месту, другие вещи, которые естественно движутся, идут через свои пространства. И подобно тому, как для тех насильственным и противоречащим их природе было бы движение, так для этих насильственной и противоречащей их природе была бы неподвижность. Итак, несомненно, что если бы Земле естественно подходило быть неподвижной, то ее движение было бы насильственным, противоестественным и трудным. Но кто это нашел? Кто доказал? Общее невежество, отсутствие мысли и понимания.