Из-за весны Иша Иосиф — Управитель Богатством Кагана — потерял сои. Что греха таить! Ляля-Весна любовным томлением разбередила. Все чаще взбирался он на крышу своей дворцовой башни и смотрел часами вниз на Итиль-город. Завидовал тому, как по берегам и по наплавному мосту сладострастно толпится народ. Хотелось сейчас Иосифу смешаться с этой жаждущей празднества толпою; нырнуть в толпу, как в объятья многорукой, многогрудой любовницы, потереться о многие чресла и груди, вдохнуть запах пота и вожделенья. Может быть, там, в толпе, он столкнется с той юной и смелой красавицей Серах, которая на наплавном мосту, когда все от него отвернулись, ведь так и ела его глазами. Она так смотрела на него, будто возвращала ему молодость. Она верная. И волосы у нее как южная ночь. В такие волосы зарыться лицом — как уйти в забвение. В их черном пламени магическая сила. «Надо бы как-то приблизить ее к себе», — мечтал Иосиф. И уже посоветовал начальнику стражи Арс Тархану взять ее мужа Булана на службу — помогать арсиям. А жену помощника Иосиф вполне законно смог определить в дворцовые служанки...
Он даже, вопреки своей обычной скупости, наперед жалованье новой дворцовой служанке послал. И лежал ночью с закрытыми глазами, прислушиваясь к каждому шороху и представляя, как новая служанка догадается — войдет поблагодарить к нему в спальню. Она недолго заставила себя ждать, и сколько сил она влила в него...
Теперь он сможет своротить горы. Был глухой второй час ночи, когда Иосиф поднялся. Облил лицо водой из кувшина, взбодрился, раздувая, будто застоявшийся скакун, красиво очерченные пористые ноздри своего крупного коршуньего носа. Отпустив Серах, без слуги, самолично оделся, расчесал два задиристых клина своей крашеной хной бороды. Взяв медное зеркало, прищурил в него свои красивые луковичные глаза и — по витой лестнице взлетел на крышу дворцовой башни.
Едва успев перевести дух, поднял руки к небу. Изо всех сил потянулся к богу.
Не к Кек Тенгри — Синему Небу — богу своих предков по мужской линии из степного, не очень знаменитого, но многочисленного рода Лося.
И не к Неизреченному богу — покровителю своих предков по женской линии из колена Израилева.
А к сумрачному Айн (Ничто) — самой сущности Вселенной — простер Иосиф, как Мастер Ремесла, свои руки.
Без трепета простер Иосиф к Айн свои руки. Когда дерзать ему, если не сегодня. Все сложилось для него, избранного, перед сегодняшним дурманящим рассветом как нельзя мистичней. Семнадцать дней постился Иосиф. Одну воду пил и по нескольку капель тайного омолаживающего бальзама, привезенного из Египта от александрийских мудрецов-каббалистов. А сегодня юную красавицу Черное Пламя взял, — как положено для рождения великих детей, — на семнадцать лет семь месяцев и семь дней себя моложе. Ей семя свое отдал, а от нее омолаживающих сил набрался. Теперь самый мистический час для Иосифа, чтобы новый срок жизни у Айн для себя просить. Тот срок, в который совершить избранному дается великое.
Одеяние черное сейчас на Иосифе. Голубым поясом с изображением солнца, луны и семи звезд он подпоясан. Еще с вечера вынесли особо доверенные слуги тайный алтарь на крышу башни. Разложены Библия и угольник, два циркуля и меч на алтаре. Три пятисвечника с длинными восковыми свечами с востока, запада и севера вокруг алтаря поставлены. Тихо, пророчески безветренно сегодня в небе. На крыше башни горят три пятисвечника — ровно пламя стоит, ни одна свеча не шипит, не гаснет.
— Отмерь мне, Айн, роковые сорок дней! — смело просит Иосиф. — Всю энергию духа и тела в мысли свои я собрал; сигналы божеству в открытое, чистое, без единого облачка, глубокое, бездонное небо всей волей своей посылаю. Не одному себе — стране сорок дней у тебя, Айн, прошу: исчисли! Реши: быть ли Хазарии?!
Роковые, страшные слова заклятия произнесены. Выбор сделан. И теперь Иосифу осталось только напряженно смотреть и ждать знака. Остановившейся звезды.
Для каждого каббалиста останавливается на небе после заклятия его звезда. Про эти останавливающиеся звезды одни мудрецы говорят, что это и есть действительно человеческие звезды.
Но другие столь же страстно утверждают, что это — только мытарства лукавые. Сам Иосиф уверен, что это не звезды и не мытарства, а пламенные осколки небесного огня. Корабли небесного Ремесла, направляемые двенадцатью мастерами Зодиака. Они падают вниз и по мере падения растопляются в воздухе. Они доставляют на Землю послания духа, а оболочка сгорает, светясь. Поэтому-то никто никогда и не видел, чтобы они упали на землю, — они всегда в воздухе сливаются и рассыпаются.
Ждет Иосиф теперь своего «корабля». Уже скоро рассвет. Розовый туман над рекой поредел. Иосиф идет по плоской крыше дворцовой башни, подходит к ее краю и, как на ладони, видит весь свой город Итиль. Толпящийся беспорядок из землянок, мазанок и юрт, крохотных садов и двориков, укрытых, как ловчие ямы, зеленым настилом, переплетениями виноградной лозы, сквозь которую, подобно острым копьям, кое-где пробивались жиденькие тополя. И думает Иосиф, не для себя ли соорудили все эти люди свои дворики — ловчие ямы? Чтобы самих себя в город поймать? Поймать и в добровольное рабство себя продать! Кому? А кто купит! Уж не ему ли, рыжему Управителю Иосифу?
«Почему бы мне сейчас не купить всех их, если у меня в амбарах предусмотрительно припасен хлеб, а у всех остальных хлеба нет? Только надо торопиться, пока не нагрянул Барс Святослав. Взять за хлеб деньги и — лёту. Улететь отсюда птицей», — думает Иосиф и подбадривается душой. И гордо, как крупный коршун, — красный коршун пустыни, — простирает над городом свои руки, расправляет над городом крылья. Знает он, что когда он на башне молится, особенно ежели при полной луне, то видно бывает хорошо его с острова и с обоих городских берегов. И оттого как-то приятней ему молиться. Потому что хоть и в уединении с богом суть молитвы, но... Чего бы там высоко прыгать (а, по обряду, по книге Йоцире, полагается прыгать как можно выше — прямо-таки тянуться к луне, к небесной выси!), когда ты одинок, когда ни ахнуть, ни охнуть, ни оценить тебя в восторге другим некому?! А когда внизу народ — когда глядят во все глаза, кто дивится, а кто и духом залюбуется, сердцем ближе к нему, Иосифу, подвигается... Иосиф оттого и ограду с краев крыши повелел сломать — пусть страшнее будет народу за своего управителя... Теперь и в судьбе Иосифа тоже уже больше нет никакой охранительной ограды. Снял он только что сам свою собственную ограду: запросил у Айн роковые сорок дней...
Однако вот, кажется, и ответ судьбы. Не с неба. А с грешной земли. Тень скользнула на крышу дворцовой площади.
Опознался Иосиф:
— Хон Карба, новый епископ Хазарии Памфалон! Я рад, что имя твое означает «Из Всех Родов». Вижу, ты оценил силу Ремесла. Приветствую братство «детей вдовы» с «сыновьями вдовы».
Иосиф уже было протянул руку, чтоб гость облобызал ее, как мастеру лобызает руку подмастерье. Но, вглядевшись в тень, Иосиф отпрянул назад. Из сумрака возник кочевник. Скуластый, с черными волосами и карими глазами, с витым золотым, с клеймами, обручем на волосах и железной пряжкой на широком поясе. А на лице — девять клоков бороды!
Иосиф дрожит всем телом. После того, как он запросил у судьбы через Айн сорок роковых мистических дней, не сбежишь! А что делать? Труслива человеческая природа.
— Хон Карба, Тонг Тегин! Зиму прожил! С возвращением в город, Волчонок! — с трудом выдавил из себя Управляющий Богатством. Подумал, класть ли Волчонку поклон? Все-таки наследник? Надо бы поклон класть... Не положил поклона. Наследник — пока не бог.
Волчонок спросил его уязвленно:
— Иша Иосиф! Ты — тутгара: прислуга. Слуга Кагана, управляющий его богатством. Ты почему не кланяешься сыну Кагана?
Иосиф гордо выпрямился:
— Я — Иша, но Иша не слуга, а Управитель. Я царь, а царь кланяется только богу.
— Царь? — удивился Волчонок. — Какой ты царь? Опомнись, ты в самовозвеличении совсем теряешь рассудок, Управитель...
Иосиф давно ждал этого разговора и подготовился его вести (хотя не ночью, конечно, и не на крыше над бездной). Теперь сказал вкрадчиво:
— Почему же я не царь? Царь, значит то же самое, что «цезарь». В Восточноримской империи Византии это титул высшего после императора сановника. Второго человека в государстве. И я у нас, хазар, второй — после Кагана... Все честно, все точно. В чем толмача за такой перевод упрекнуть?! А от заморских гостей мне, Ише, зато сколько почета!..
Ответил так Иосиф и сам, дрожа от страха, заставил себя подвинуться к краю крыши. Высказал он главное, чего от бога хотел, и теперь проверял, благоволит ли господь к нему. «Если «нет», то вот и бездна. Сам я на ее краю. Если «да», то я уж дальше буду знать, что мне делать. Нет и не будет мистичней такого мне знака о воле небес».
На самом краю крыши башни, у лестницы стоит Иосиф, а Волчонок чуть внизу. Качнулся вперед Иосиф. Глянул вниз, как в пропасть. Голова закружилась. Никогда не кружилась, привык Иосиф перед толпою на самом краю прыгать; а сейчас страшно стало.
Не столкнул «царя» Волчонок. А Иосиф быстро на середину крыши возвратился. И, чувствуя поддержку Айн, заговорил нагло:
— Вычислил я, что приползешь ко мне на брюхе, Волчонок!
Не исчислил Управитель прихода Волчонка. О направленных в Хазарию лазутчиках из Багдада и Константинополя осведомили «дети вдовы». Но то, что Волчонок, вопреки Тере — традиции, сам к Управителю поднимется?! Кто бы подумал!.. «Что ж, видно, помощь от Айн уже идет. Сказано: «адьеть — йарымы диннин; традиция — половина религии». Значит, рушиться все в городе начинает. А на расчищенном от традиции месте, почему бы и случайному человеку не воцариться. Эх, если бы Барс Святослав с севера не угрожал, мне самое время на престол замахнуться, — решает Иосиф. — Пора не в Куббе гноить Кагана, а скинуть...»
Колкие искорки сверкнули в луковичных глазах Иши Иосифа:
— Так с чем ты пришел, Волчонок? И ко мне-то зачем?! Ты же мой род ненавидишь. Наследственное право наше — передавать от отца к сыну мою должность царя (он нарочно опять сказал не «управителя» — «царя») — оспариваешь. Пробовал ты и народ от меня увести: священные гробы — таботаи из золотой Куббы выкрал. Прах своих предков вместе с собой показно из города увозил. Думал, и Вся Масса Народа вслед за тобой свои юрты свернет, за тобой поедет. А не поехала!
Волчонок зло огрызнулся:
— Кому ехать было?! Кому последнего моря искать?! В городе мало стало воинов — стало много торговцев. И ты, Управитель при моем отце, — тому полной виною. И купцы твои!..
— Ах, Волчонок, не твоими ли предками завещано: «Не выдергивай ни одного самого маленького колышка, связывай всякую лопнувшую веревку, иначе покосится опорный столб». А ты все воду мутишь, хочешь одних людей в городе на других поднять. Ну, что тебе покоя не дают доходы купцов? Их богатство — ведь и Итиль-города богатство!
— А это? — Волчонок вытащил из-за пазухи несколько явно размноженных переписчиками писем. — Как на это ты ответишь? Эти письма по торговым людям в разных странах тоже на пользу городу?
Ждал удара от Волчонка Иосиф. Но такого не ожидал. Отвернул лицо от переписанных старательными асл мансубами грамот.
А Волчонок не сжалился — стал читать: «Пусть оповестит мой господин Царь, каково положение его страны, длину ее и широту, о городах со стенами и городах открытых, орошается ли она искусственным образом или дождями, докуда доходит его власть, и каково число войск и полчищ у него и князей его. И пусть не гневается господин Царь за то, что спрашиваю о числе полчищ его. Господь да прибавит к ним в тысячу раз большее число таких, как они, и благословит их, и пусть господин мой Царь сам увидит это! Я же спрашиваю об этом, только чтобы люди везде могли возликовать вследствие многочисленности его царства. Да будет много счастья моему господину Царю, ему и его потомству, и его престолу вовек! Я же скоро надеюсь увидеть самолично его приятное лицо...»
Опускает лицо Иосиф. А Волчонок продолжает наседать на Управителя, как на несмышленыша:
— Ты что, еще не понял, что этим письмом предал тебя везир кордовского Халифа Абу Юсуф Хасдай Ибн Шафрут — твой единоверец.
В преждевременной радости за твой будущий успех (а скорее всего в заботе, как бы с помощью хазарской набить цену себе самому!) он даже не подумал о том, что тебе, тоже везиру, как-то надо держаться на должности. Что бы сказал сам Хасдай, если бы ты таким же образом распространил по соседним о Халифатом странам восторженное послание о том, что, сместив Халифа, скоро везир Хасдай объявит царем себя. Сохранилась ли бы у везира Хасдая сейчас на плечах голова?
Молчит Иосиф. А Волчонок добить его норовит:
— Я понимаю, ты славы единоверцам захотел?! Ах, появился свой у вас царь иудейский! Но теперь, как на ладони, оказался перед всеми завоевателями «иудейский царь Иосиф в Хазарии». Хочешь — завидуй, а хочешь — приходи и бей, отнимай царство. Вот что ты Хазарам приготовил!
Тяжко Иосифу. Ждал Иосиф подвоха от общин Ремесла. Но хуже случиться не могло... И ведь сам Иосиф из огня да в это полымя кинулся. Допустил два слезных посольства — Булана-старшего на Алтай и Гера Фанхаса в Кордову. «Братцы! Помогите! Барс Святослав грозит нам...» Ну, и что теперь? С Алтая уже полк на Хазарию движется: придет — власть отнимет. А из Кордовы — оттуда «дети вдовы» как раз вот и распространили эту проклятую хвастливую переписку (письмо Хасдая к «царю Иосифу» и ответ «царя иудейского Иосифа» к Хасдаю и всем братьям по вере!). Ах, лучше бы никогда не сочинял Иосиф бахвального письма! Хазарам бы молчать. А к Святославу богатую дань послать — под руку его надежную всей Хазарией попроситься. Попросились ведь уже к Святославу богатые крымские готы — знают, что защита будет от Руси прочной и купцам надежное покровительство на торговых дорогах. Подданных Руси кто тронет?.. Вот как надо было сделать! А что он, Иосиф, взял натворил этой распространяемой по общинам «перепиской»? До сих пор Великий Хазарский Каганат пышно именовали в дипломатической почте, но смотрели-то на хазар в Европе и в Азии (в обоих Халифатах, Зеленом и Черном, в Византии, и на Руси) одинаково как на смутные земли Гога и Магога, — на невнятное обиталище подвижных кочевничьих орд. Грозную, как море, стихию, от которой пользы мало, но всегда надо опасаться набега и поэтому нужно задаривать подарками, чтобы направить этот набег на соседа. Хазар на Западе презирали, как презирают сброд. Но зато с ними и не очень-то хотели связываться, от них предпочитали откупаться.
Иудейско-Хазарская «переписка», пропущенная через всю Европу из рук в руки по торговой почте, теперь сделает Хазарию предметом «удивительных разговоров» в торговых кругах (от которых всегда недалеко до кругов властителей). Переписка хоть и прямо не откровенничает об Иосифе как о ставленнике Ремесла, но опасен ее дух. Она кишит вызывающими славословиями, как могильными червями; и Хирамово заклятие «Мак бенаш! — Труп истлел!» — уже тайно витает над нею, как память о золотом мастерке.
Волчонок снова развертывает распространяемую переписку и с нажимом читает:
— О нежданный подарок! О надежда и опора... Вспоминаю знамения древних времен и упиваюсь ожесточением и возмущением, ибо длились времена, тянулись дни, а года избавления не было видно. Похоже было, что прекратились видения и пророки и была незаметна сила божия и ее явления. Однако вот, наконец, подарок. Время, которого мы ждали, вот пришло!
— Чье время? Кому пришло? — изображает недоумение Иосиф, но лицо его бледно.
Волчонок неумолим. Он спокойно и горько объясняет, что уже одних этих крикливых возгласов достаточно, чтобы насторожились все службы сыска и наблюдения, какие только были у хазарских соседей. Но переписка еще требует, чтобы Иша-управитель упразднил Кагана и впрямую взял власть. Переписка практически сообщает о готовящемся перевороте, открыто называя Иосифа Царем. На словах она, ликуя, спрашивает — на деле предает заговор огласке.
Капли холодного пота катятся по крупному коршуньему носу Иосифа и застревают в двух клоках бороды; смешиваясь с хной, солят бороду. Породистые ноздри Иосифа раздуваются. Заговор раскрыт. Но не надо теряться! А что, если пробил час?! Может быть, сегодня и остановится для него звезда? Он вычислял этот день давно. Нет сегодняшнего дня благоприятнее. Устранен соглядатай Нового Рима — Византии. Усоп христианский епископ, отправлен на мощи; теперь жара его пытает: то ли сгниет, то ли не сгниет в церкви? А его преемник епископ Памфалон — Из Всех Родов сам убийца, этот будет бояться. Не дерзнет вызвать гнев Мастера, у которого есть руки в патриаршей канцелярии. Да и к тому же, как доложили Иосифу, преемник, будто тень еретика Вениамина, — так похож! Он не коренной кочевник, и степь не будет дурманить его. Правда, он — бывший иудей, выкрест, а подобные становятся большими врагами Неизреченному богу, чем исконные христиане. Но этот слишком безлик, чтобы подняться до ненависти. А Багдад? Вернул в Хазарию Волчонка.
От отчаяния, ибо наследного принца своих строптивых соседей всегда надежнее держать в заложниках, чем возвращать домой без войска, способного сразу посадить его на престол. Нет, Багдад при таких своих обстоятельствах в деле хазарские тоже не сможет вмешаться. Остается Русь. Но как придет сюда Барс Святослав? Через степи Русь не ходит — у нее нет стольких коней. А на кораблях, через волоки, проходят малые дружины. Барс только пугает. Ведь он еще не прислал своей неизменной, вызывающей на бой бересты: «Иду на вы». Послать ему дань — и он успокоится, повернет на запад.
Иосиф смеется. Выходит, все соседи смирятся с тем, что хазары сменят над собой властителя. А здесь, в городе, и вовсе некому будет выступить против перемен. Каган? Но уже давно нашептывают на базаре люди Иосифа, что в нем вся беда: «Так это же он по своей дряхлости растерял свою божественную силу и оттого виноват в голоде и падеже скота!..»
Все в один голос в городе ропщут, что Кагана надо уже сменить! А «дети вдовы» называют спасителя: «Спасет город человек, для которого управление — Ремесло... Ремеслом вдохновлен, ему предан».
Иосиф уже смеется. Потому что не Волчонка же, хоть и вот он, вернулся, посадит собрание Сильных Степи на престол. Волчонок теперь мусульманин, и это не понравится. К тому же, верные люди Иосифа на базарах прожужжали толпе уши, что Волчонок всего только домокчи — болтун. А главное — не допустят рахданиты Волчонку сесть над собой. Староста базаров Гер Фанхас, как ни злобствует, что Иосиф надул его с ученой Женщиной, однако же понимает, что если при царе Иосифе у него останется возможность получить со временем свою справу — Благоволение на работорговлю, то при непримиримом Волчонке работорговцы Благоволения не увидят никогда.
Иосиф смеется. Надо решаться! Не зря оторвался он от жаркой постели, не зря сейчас на крыше своей белой башни!.. Крупный рот Иосифа открыл белые зубы, подвижны ноздри. Он доволен. Он правильно вычислил сегодняшний день. Звезда должна сегодня для него остановиться! А Волчонок сам пришел, чтобы Иосиф объявил ему, что время Ашинов прошло!..
И свершилось.
Иосиф повернул голову от Волчонка. Глянул на небо и увидел, как, знаменуя великий мистический знак, остановилась звезда.
Звезда пришла. Выкинула длинные кровавые лучи. Тихая и спокойная, встала, не шелохнув ни подсохшего, старого, почти невесомого тополиного пуха, легкой паутиной обволокшего город, ни робкого пламени пятисвечий на крыше и догорающих там, далека внизу, по всему городу ночных светильников многочисленным итильским богам (сколько ведь разных вер сошлось в городе!).
Стоит звезда. Как вестник двенадцати знаков Зодиака стоит. Как корабль Ремесла приплывший — трех подмастерьев и девяти мастеров заповедная работа.
И показал Иосиф Волчонку на остановившуюся звезду:
— Видишь, над храмом белым стоит. Понял знак сей?..
И не хотел пугаться Волчонок, а испугался. Не хотел на колени падать, а упал. Долго ниц лежал. Потом на корточки сел.
Бога Кек Тенгри — Синее Небо призвал:
— Синее Небо! И ты, Этукен — Золотистая Поверхность, Земля-Вода, пожалейте отбившегося Коня. Все мы, хазары, — Конь дурной. Но не по своей воле. Прапрадед Булан, предок вот этого Иши Иосифа, веру сменил. Ишей, Управителем Богатства, как был назначен Каганом, так веру и сменил. Думал, что с купцами удобнее ему будет на одном языке говорить. И теперь по-прежнему Каганату поддержка купцов нужна. Однако не одни купцы в хазарском государстве. Хазария — кочевничий Эль. Оттого и распределено было провидением: для купцов — Управитель Богатством Иша, а для кочевников — сам Небу подобный Каган. Теперь, когда волею обстоятельств идет в руки Иши Иосифа государственный стол, возьми его назад, в свою веру, Синее Небо! Чтобы не было раздора между хазарами. Так умней будет... А я в сторону отхожу.
Оторопел Иосиф. Растерялся от неожиданного отречения Волчонка. Ведь выходило, что готов теперь сам отдать ему наследник Кагана право на престол. Подумал Иосиф и решил, что престол стоит возвращения в веру предков.
Стал развязывать Иосиф пояс, хотел на шею повесить — чтобы, как положено, Синему Небу молиться. Но порвался пояс. Под ноги Иосифу упали изображения солнца, луны и семи звезд, что на поясе были.
И засмеялся тогда принужденно Иосиф. Испугался молиться Синему Небу. Ниц пал. Заломил руки. Бога Неизреченного, которого чуть было не оставил, призвал. Решил взмолиться всесильному богу, страшному и требовательному, испытывающему тяжестью изгнания сынов своих.
— Увы мне! Не прогоняй иудеев, Неизреченный бог, отсюда! Здесь задумали иудеи обрести жилище; пыль скорбных дорог на ступнях пришедших из-за Реки. На подошвах изгнанников, но думают иудеи: вот отряхнута пыль. Здесь тебе, Неизреченный бог, покой сулят: вот тебе жилище построили — временный храм для скинии, ковчега. Не Третий, но Третьим может стать, коли соблаговолишь. Не из вечного камня — из самана и дерева храм построен. Но ведь стоит. Бел храм, и места в нем много. Повыше Куббы — золотой Кагановой юрты — бел храм стоит. Неужели оттого звезда над храмом, как над горой Ванс, встала, что бог хочет, чтобы праведностью храм возвысился?.. Но помоги тогда суету извести!.. Верою всех нас укрепи. На тех, на кого заклятие ты кладешь, укажи!..
Взмолился так Иосиф. И, не стесняясь Волчонка, надел теффилим — ремни молитвенные. Ведь как без теффилим узнать, дошел ли до бога твой глас или се есть глас вопиющего в пустыне?..
Иосиф поднимает глаза к Луне. Желтая, она сквозит сквозь быстро бегущие тучи, и Иосифу кажется, что криво улыбается ему — свысока и жестоко, как жертве, над которой, отмечая ей путь голгофы, а вовсе не радости, остановилась звезда. Что Шехина — Божественная сущность потребует от него? Что ему предопределила? Иосиф боится и одновременно обольщается. Он хочет выговориться. И, забыв, кто перед ним, а может быть, даже обольстившись, что перед ним «друг», исповедуется Волчонку:
— Волчонок! Ты видишь, какой я ярко-рыжий. С детства я привык к этому ярлыку «рыжий», как к медовому пятну на плаще. Я привык к выделенности. Мальчиком стыдился и пугался ее, пока близкие не объяснили мне, что я теперь на эту выделенность обречен (роково избран! — если так самому приятнее думать). А случилось это порыжение по вине моего легендарного прапрадеда — славного воина, по имени Булан. Прапрадед показал себя самым ловким в бою, и потому, как велит древний обычай, Каган поручил ему управлять богатством Каганата. Новый Иша (Управитель Богатством) скоро взял себе в жены юную красавицу иудейку Серах. И это тоже было вполне по обычаю — люди силы и богатства всегда стремились брать в жены иноплеменниц, чтобы установить полезные связи и упрочить свою силу и богатство. Однако смел был тот легендарный Булан: заботясь о больших купеческих деньгах для Хазарии, совершил для себя самого непоправимое — дал своей жене уговорить себя перейти в ее веру. С тех пор все потомки легендарного Булана вместе с наследственной должностью Управителя Богатством (они ее добились благодаря купеческим деньгам) получают также и медовое пятно на плаще. Знак выделенности. Я понимаю, Волчонок, что билек иркен — толпа как чан со здоровым, сочным мясом. Для потомков того легендарного Булана теперь отведена роль пряной специи, которой кислят мясо. С одной стороны, специя ценится высоко, потому что придает чану с мясом манящий вкус. Но, с другой стороны, специю постоянно обзывают горькой, едкой. Что ж! В повседневной жизни толпы кто-то должен быть ее солью и перцем. Почему же не я, «рыжий Иша»? Ведь так? — последние слова Иосиф даже крикнул, ища подтверждения своим мыслям у своей покровительницы Луны, а она опять криво улыбнулась из-за облаков ему.
Иосиф опустил глаза, переводит взгляд на Итиль-город, лежащий под башней внизу. Он говорит Волчонку:
— Когда для билек иркен Управитель Богатством начинает делать много хорошего, то она непременно ответит своему Управителю плохим. Разве я не умножаю сейчас богатств Хазарии? Тот легендарный мой прапрадед Булан ходил в завоевательные походы, получал дани даже с самой Руси. Теперь меня все тычут в нос памятью о том Булане и других хазарских управителях-полководцах. Я не вожу полков. Но времена меняются. Теперь люди силы и богатства в городе, которым должна служить власть (а значит, я, Иосиф!): рахданиты — купцы, ведущие заморскую торговлю. Заморская торговля делает больше серебра и золота, чем мы его раньше отнимали у других народов в грабительских походах. Может быть, ты это объяснишь толпе, Волчонок? У меня перед глазами стоит возвышение Кордовы, которое за какие-то несколько десятков лет осуществил вместе с купцами толковый везир-сайарифа Хасдай. Титул Зеленого Халифа преподнесли везир и купцы на золоченом подносе своему эмиру. Блистательный пример торгового расцвета! Теперь самой судьбой для Хазарии предложен тот же путь. Правда, пока я здесь — не сайарифа, не меняла. Это затрудняет мне дела.
Чтобы, раздираемые личными склоками, купцы перестали помыкать Управителем Богатств, как подставной фигурой, и губить город, Иша тоже должен иметь много золота. Только тогда купцы начнут считаться со мной. И много золота у меня скоро будет. Мои амбары набиты хлебом, а в городе начался голод. Я понимаю, что неизбежны поганые слухи, что меня скоро начнут проклинать за то, что нажился на голоде. Будто я сам организовал голод. Однако у меня не было выбора. Потом, когда я добьюсь возвышения Хазарского Каганата, получив, как Хасдай, в свои руки великое оружие — золото за хлеб, все меня поймут, вынуждены будут понять и преклониться передо мной. Но я верю тебе и хочу, чтобы раньше других ты это понял, мудрый Волчонок! Раз ты уж решаешься на самоотречение, Волчонок, то иди до конца — помоги мне стать сильным Каганом!
Иосиф забыл или не придал значения тому, что не выполнил требования Волчонка вернуться в веру Синего Неба. Он принял от Волчонка только его самоотречение от престола и теперь бьет на откровенность, пытаясь опутать ею Волчонка, как арканом:
— Мою лодию, Волчонок, — говорит Иосиф, — несет течением. В сущности, Управителей всегда несет течением, и они разве что чуть пытаются подправить руль.
Ты знаешь про меня, что я всегда прыгаю на башне перед толпой. А хотел ли я этого?! Хотел ли быть лицедеем, да еще не только во время спектаклей, а всегда, во всем? Хотел ли я сделать для себя самого всю свою жизнь сценой, на которой вечно нужно что-то играть? И прежде всего играть собственную выделенность! Избранность! Такое для кого-то другого, с прирожденной актерской жилкой в груди, может быть, и было бы в радость, но я с детства был таким же книгочеем и любителем Знания, как ты, Волчонок, наследный принц Тонг Тегин. Я искусил себя в наур ва нур, наверное, не меньше, чем ты. Однако что было позволено принцу (даже сумасбродство с бегством в Халифат, полководчеством там, а потом добровольным заточением в Суфийский храм знаний — монастырь Дар Ал Илм!), то все было заранее закрыто для меня, сына Управителя, который, живя среди чужого народа, обречен был быть в лучшем случае всегда только вторым. Властительным вторым при ничего не значащем первом, но все-таки только вторым.
Вторым, который, если бы не сложились нынешние другие обстоятельства, вынужден был поднести тебе — сумасбродному наследному принцу Тонгу Тегину — на золоченом подносе возвысившуюся державу так же, как Хасдай в Кордове преподнес своему эмиру зеленый плащ Халифа — Повелителя правоверных. Сейчас я стану первым, но за это каким только исчадием ада и рыжей бестией не будет рисовать царя Иосифа злая молва! Мол, знал премудрости александрийцев? Пользовался их тайной поддержкой? Верил в книгу Йоциру? Свою нить вплел в клубок ангела лика Масона! Без заговора будет объявлен молвой заговорщиком.
Не раз я пытался вырваться из порочного круга. Выстроил отдельный дворец для своей Хатун — главной жены. У меня никогда не было никакой жены — ни десятой, ни третьей, ни второй. Я не верю в гаремную многоликую любовь. Творя ежечасные, ежеминутные спектакли на людях, я мечтал о единственной любимой жене, которая поймет меня, принесет мне в приданое только свое исконнее кочевничье имя. Но и отдельный дворец для будущей Хатун не помог. Ни один знатный кочевой род не решился связать себя кровными узами с потомком Лося, да и к тому же иудеем по вере. Великая Степь разрешала мне от имени Кагана повелевать собой, но она не осмелилась отдать Кальирке — постороннему именитую кровь. «Зачем нарушать Тере-обычай? — сказали одинаково маги Великой Степи и талмудисты из Блудницы-академии при Белом храме. — Возьми, Иша, за себя девушку из своего рода и своей веры». И я вынужден был отступиться — дворец для моей Хатун остался пустым.
Иосиф запнулся в своей искренней речи. Дальше то, что он не может сказать вслух. Сейчас Иосиф думает, что и не нашлось женщины среди дочерей беков, при одном взгляде на которую он волновался бы так, как сейчас волнуется, смотря на свою служанку Серах — дочь еретика-караима, смутьяна-ремесленника Вениамина. «Ах, как поняла меня змеинокудрая жена стражника Булана! И как мистичны имена. Снова Серах! Снова Булан — Лось! Как она упала передо мною в грязь при всем отвернувшемся от меня из-за хлебных бунтов народе и смело закричала: «Судету!» Вот самоотверженность и любовь в трудный час. А каким взглядом, жгучим, проникающим в сердце, смотрела она на меня...»
Рыжий Иша Иосиф больше не смотрит ни на Луну, ни на свой город, ни на Волчонка, стоящего напротив. Его взгляд туманится. Он думает, он представляет, как неистова на ложе Серах. Он думает, что сделает своей Хатун — главной женой Серах, когда станет истинно царем.
Иосиф отвлекается от обольщения Волчонка думой о сладкой Серах и совершает роковой промах. Рыбка, казалось бы, уже крепко поддетая на крючок, срывается. Волчонок вдруг перестает уныло поддакивать Иосифу, а сам начинает испытывать его мудрость.
Волчонок напрягается и задает каверзный вопрос:
— Я выслушал твои доводы, Иша Иосиф. В них много разумного, если судить о державе согласно взгляду купцов. Но ведь, кроме купцов, в нашей державе много кочевников. В нашей державе больше кочевников, чем купцов. Сказано в биликах — заветах Степи, что опорный столб для процветания степной державы — Каган. А у нас в городе хотя и находится ставка Кагана, но давно пропал от народа сам Каган. Видим, Иша Иосиф, что стражники арсии зорко охраняют Куббу снаружи, но кто к Кагану, отцу моему, когда в последний раз входил? Молчишь? А когда выходил в последний раз Каган? Молчишь?
Иосиф на горячность Волчонка ответил холодно и веско:
— А зачем, Тонг, к тому, кто нам бог на земле, людей допускать? Достаточно, что я, Иша-царь, в Куббу вхожу. А что не выводим мы божественного Кагана из юрты, так потому, что пока что не было ни у войска, ни у народа потребности в его благословении. У нас уже много лет, как нет большой войны. У нашего Эля сейчас только небольшие заботы, и с ними вполне я, Иша-царь, управляюсь. В небольших заботах ведь надо только соблюдать Тере — закон и поступать так, как до нас поступали предки. Самим нового не выдумывать. Я стараюсь, а стража ревностно помогает мне. Ты сам знаешь: Арс Тархан как камень. Недаром в городе его прозвали каменным истуканом — балбалом. Он умеет поддерживать порядок.
Волчонок все кипятился:
— Порядок? Видно, и вправду надо оставаться балбалом, чтобы поддерживать порядок на кладбище. Как положено, глашатаи у нас по-прежнему с утра до вечера кричат на площади перед дворцом, что здесь, в городе, ставка вождя Кочевников. Твои предки, Иша-управитель, нанялись служить в ставку кочевников. Но теперь любому путешественнику стоит лишь немного побродить по городу, чтобы убедиться, что скотоводы стали здесь щепками, которых бросает из стороны в сторону чужой поток. Скотоводы стали лишними в здешней местности. Не пойму, ради чего ты заставляешь надрываться, хрипнуть глашатаев?! Кочевал Эль — племенной союз-государство, но больше не кочует. Был Эль. Нет Эля. Погиб Эль, остановившись. Вся Масса Народа остановилась, и не соблюдает больше достоинств своего рождения, и не живет больше для Эля. Для себя живет каждый. Никто не похваляется под твоей, Иша, рукой доблестью, но похваляются заморскими одеждами и питьем. Есть при тебе полководец Песах, да и тот забыл про доблесть, а только, как павлин, выряжается. Люди не смотрят в глаза друг другу, а смотрят в руку. Никто больше здесь не напоит строптивых верблюдов. Некому метнуть клич к бою, как пронзающую стрелу. Здесь, в городе, теперь только в воспоминаниях рычат львы и бьются на ветру знамена. Здесь только в воспоминаниях встает пыль в воздухе от множества всадников и пронзают воздух блеском своих наконечников острые стрелы. Здесь тонкие стали толстыми, а твердые стали мягкими, тощие стали жирными. Здесь будет некому смотреть на медное Знамя, даже если Каган вдруг вынесет его к воинам. Зачем сверкающий диск Знамени впереди войска, когда нет давно ни духа у войска, ни самого войска? Вот видишь, Иша-управитель, сегодня потому остановилась звезда, что несет тьму, в которой все мы погибнем.
— Погибнем? — Иша Иосиф услышал как будто только одно последнее слово из того, о чем наговорил ему Волчонок. То ли сам сейчас не о Волчонке, а только об остановившейся звезде думал, то ли мелькнуло опять у него в голове, как бы и из несчастья извлечь пользу. А потому, как пойманный, на шее у которого аркан, хватается за аркан руками, так вцепился Иосиф в «погибнем»!
— Погибнем, говоришь? А ты, Волчонок, о нас не заботься. Тем более, что ты уже согласился отречься от власти в мою пользу. Ты откочуй скорее от нас так же, как твой брат старший, Алп, откочевал. Взял свой полк, свернул юрты да и откочевал от Итиля-города, как от чумы, подальше. Вот и ты бы так... Тем более, что тебе легче это сделать. У брата был полк, а у тебя пусто? — Иосиф вроде бы даже умоляюще теперь смотрел в лицо Волчонку. Он нанес удар под дых и теперь только ждал, как будет корчиться сраженный Волчонок.
Но тот молчал.
— Пожалей себя, уйди от нас, а? — Иосиф всегда был актером в жизни и сейчас, войдя в роль правителя, жалеющего Волчонка, уже даже сам с трудом сдерживал себя, чтобы за Волчонка, искренне расчувствовавшись, слезами не изойти.
В лучах наступившего бледного рассвета стало видно, как у Волчонка почернели от прилившей к ним крови бугристые скулы. Иосиф понял, что его жалость жалит без промаха, и еще надрывнее повторил.
— Ах, Волчонок, славный, добрый, маленький! Зачем тебе погибать вместе с нами, торговцами? Ты ведь всегда хотел другой жизни. На базаре ты и ходил не туда, где царит оживление, а где полно всяких свитков и листков, написанных красивыми цветными строками. В Багдаде в Дар Ал Илм — Дом Знания подался: захотелось тебе и там почитать свитки. Видишь: я все про тебя знаю. И даю совет. Искал мудрости — вот и продавай ее. Ступай теперь в Киев. Только не начинай распространять мысли про народного властителя, которые прежде пробовал проповедовать здесь! Я ведь так и говорил Арс Тархану: «Сбежал от нас наш книгочей Волчонок, — но сделает и у Халифа что-нибудь такое, что выделывал здесь, потому что не было еще ни с одним человеком, чтобы он вовсе излечился от той болезни, которой однажды заболел. Нач