Греческое «деятель» и «поэт» обозначаются одним словом (KOinrrjg), так что апостольское: «Будьте же исполнители слова {кощхаї Xoyov), а не слышатели только, обманывающие самих себя»,52 - вполне можно прочитать, вновь обратив
Генон Р. Язык птиц // Символы священной науки. - М., 2002. С. 83. - Собств. смысл слова karma - «действие» (индоевр. кг- и в лат. сгеаге, «творить»; ср. греч. кгіпаї).
51 Что есть ритуал, как не ряд задействованных символов (предполагающий мимесис или причастность (см.: Аристотель. Метафизика. I. б, 3)? Как отмечает Рене Генон, «Ритуал и символ, по сути, - два аспекта одного и того же, а именно... соответствия, связующего все уровни универсального Существования таким образом, что с его помощью наше человеческое состояние может быть связано с высшими состояниями бытия», (см. статью «Ритуал и символ» в сборнике: Guenon R. Apercus sur PInitiation. - P., 1953. - P. 119); зд. мы снова приходим к символической реализации как вязи, концентрическому «орнаменту».
«Бывайте же творцы слова, а не точию слышатели, прельщающе себе самех» (1 Иак 1:22).
внимание на связь поэзии с теорией жеста, как: «будьте поэтами»53. «Мнемотехника» в наивысшем (и метафизическом) своем значении - не что иное, как теургия и поминание божественного Имени.
Что же касается «магического» реализма, то поэт, в собственном смысле слова, становится «магом» только с вырождением той традиции, к которой принадлежит, утратой созерцательного начала, интуиции истины: «...Поэт, истолкователь «священного языка», сквозь который брезжил божественный Глагол, именовался [в западной античности] vates, что характеризовало его как одаренного, в некотором смысле, пророческим вдохновением. Позже, вследствие вырождения, vates превратился в вульгарного «чародея» (devin), a carmen - в "очарование", то есть операцию низшей магии54; налицо еще один пример, показывающий, что магия, включая колдовство, - все, что продолжает существовать как последний остаток исчезнувших традиций»55.
53 Приведем и продолжение речения: «...Ибо, кто слушает слово и не исполняет,
тот подобен человеку, рассматривающему природные черты лица своего в зеркале: он
посмотрел на себя, отошел и тотчас забыл, каков он» (Иак 1: 23-24), - поскольку оно как
нельзя лучше характеризует профанную «поэзию» («поэтические науки» Аристотеля). Ср.
также: «И поэты - за ними следуют заблудшие. Разве ты не видишь, что они по всем
долинам бродят и что они говорят то, чего не делают» (Коран. 26: 224-226).
54 Впрочем, что касается самих «чары», «чаровник» или «див», то, судя по
этимологии этих слов, с ними произошло то же самое, а именно замыкание символической
перспективы вследствие гибели соответствующих традиций (так, devin изначально -
«толкователь богов», divinus, и уже потом - простой «гадатель»).
55 Генон Р. Язык птиц... С. 83.
IV
О словесном ритме
При внимательном чтении становится очевидным, что не только отдельные части, но и все повествование в целом характеризует определенный, но не в смысле систематичности, ритм: о размеренности произведения можно сказать словами безымянного сочинителя «Сэра Гавейна»:
«Linked in measures metely
By letters tried and trow»56.
Речения оформляются разными способами; обратим внимание на технику, встречающуюся достаточно части, а именно sententia (с. 26, с. 112, с. 132). Действительно, «Облако Незнания» весьма афористично; многие предложения строятся по образу «сапиенциальных» книг (таких, как книга Псалмов, книга Притч Соломоновых), то есть состоят из двух частей: «Look now forwardes, and lat be bacwardes. And see what thee faileth, and not what thou haste» (c. 15); «Now trewly I trowe that who that wil not goo the streyte wey to heuen that thei schul goo the softe wey to helle» (c. 104); «This was greet loue; this was passing loue» (c. 57).
Две части, из которых состоит логия, порой еще несколько раз удваиваются. Однако, независимо от их длины, речения в данном повествовании, как правило, отличает именно такая структура. По словам Ф. Ходжсон, «части предложения, которых порой достаточно много, обычно скрепляются общим построением: начало предваряет окончание, так что одна половина предложения подчинена другой. Удивительно, как много предложений во всех этих трактатах [принадлежащих безымянному сочинителю] могут быть, таким образом, разделены
СП
на две основные части (например: «but forthi..., I schal...; this werk asketh... for...;
Sir Gawain and the Green Knight II The Norton Anthology... - P. 203. Обратим внимание, что характеристика «tried and trow» применительно к буквенным символам, как раз, несет идею прочности и идею выверенности («исправности»).
57 «Limbs of the sentence, often considerable in number, are commonly held together by the framework of the whole, which, by anticipating the end in the beginning, firmly subordinates one half of the sentence to the other. It is remarkable, how many of the sentences from all these
It is... the whiche..., с 17). «Интересно отметить, - пишет другой исследователь, -что двуударная фраза, которая составляет половину аллитерационной строки, может быть фундаментальным ритмическим признаком самой английской речи»58. Это замечание тем более верно, что выявляет сакральный характер самой речи, которая не всегда являлась праздной болтовней (и по своей сути никогда ей не была и быть не может); и, к слову, такое таинственное срицание, поистине «дивий язык», по-прежнему бытует в разных странах в народной «глубинке» в качестве «поговорок» и «прибауток»5.
Между двумя частями предложения могут существовать отношения контраста или взаимодополпителъпости; мы же отметим именно такую структуру (тезис - антитезис), сохраняемую и когда применяется техники interrogatio (с. 14, 22, 29, 35) и sermocinatio (с. 17, 20, 25, 26, 29...), то есть вводится лицо спрашивающего (вопрос - ответ). Такой мерный, убаюкивающий ритм, преломление классического solve - coagula, «вдох» - «выдох», «чреват» третьим? членом, назначение которого - остановить читателя, снять напряженность и даровать понимание. Этот неуловимый «третий термин» соответствует метафизическому мгновению, «настоящему времени» (kairos), о котором говорилось выше и которое есть «время благоволения»60.
В качестве преодолевающего всякую двойственность и аналитичность «разрешения» во многих традиционных повествованиях используется краткое
treatises can be so divided into two main parts» (Hodgson, P. "Deonise Hid Divinite" and... - P. liii).
58 Сэр Гавейн... - С. 176.
59 Как пишет Рене Генон, «...мы непосредственно возвращаеся к тому, что уже
говорилось вначале о «языке птиц», который мы можем также назвать «языком
ангельским» и образом которого в человеческом мире является ритмизованная речь.
Потому что именно на науке о ритме, имеющей множество приложений, в конечном счете
основываются все средства, которые могут быть задействованы для сообщения с высшими
состояниями бытия. Поэтому исламская традиция говорит, что Адам в земном Раю
говорил стихами, то есть ритмизованным языком... По этой же причине священные книги
написаны ритмизованным языком, который, совершенно очевидно, есть нечто отличное от
обыкновенных «стихов» в том чисто профанном смысле термина, что хотят здесь видеть
наиболее пристрастные антитрадиционные критики наших дней» (Генон Р. Язык птиц... -
С. 82). - По этой же причине наука о ритме, без преувеличения, играет фундаментальную
роль во всяком традиционном искусстве, то есть искусстве в собственном смысле слова.
60 Время, в которое удачливый путешественник может проскользнуть между
«сциллой Подобия» и «харибдой Несравненности», заключить священный брак.
обращение (вспомним: «пойми это!», - у Ибн Араби, или «Ricorditi, lettor!» Данте), или иное «меткое слово», определенным образом направляющее внимание читающего, понуждающее его остановиться, обратиться61; внять.
«Loo, goostly freende», «Lo! hereby maist thou see», «Loo! here lith counforte», - восклицает неизвестный повествователь (с. 21, 45, 109, 119, 120, 127, 129...), также время от времени перемежающий стройные словесные ряды кратчайшими односложными словами, «междометиями»: «Lo!» (се), «Ye!» (ей/), «For why!», «Nay!» (нет же! увы мне!).
Замечательность этой техники, которую можно было бы также назвать воскликновением, как раз в том, что она разбивает, а, точнее, - превышает привычный ритм6, «перебивает дыхание», останавливая читателя (поэтому, наверное, захватывающее повествование слушают «затаив дыхание») - и вводит его в суть дела: происходит передвижение на следующую ступень лествицы.
Важно заметить, что синтетическое «схватывание», о котором идет речь, происходит посредством интеллектуалыюй интуиции (в противоположность разъединяющему дискурсивному пониманию): предел достигается не путем аналитического сложения, но путем моментального суммирования; и в этом -сущностное отличие метафизического постижения от обыкновенной философской концепции.
Здесь можно было бы сказать еще несколько слов об апофатической концепции обращения, или покаяния (евр. teshuba; гр. metanoia), в символическом богословии, но это увело бы нас слишком далеко от темы; заметим только, что основная идея евр. shub - возвращение к Началу, и вспомним две библейские строчки:
«Обратися, обратися, Суламитино, обратися, обратися, и узрим в тебе...» (Песн. 6: 12).
«Глагола ей Иисус: Марие. Она (же) обращшися глагола Ему: Раввуни...» (Ин. 20: 16).
62 Напр.: «Fast thou neuer so mochel, wake thou neuer so longe, rise thou neuer so eerly,
ligge thou neuer so harde, were thou neuer so scharp, ye, and if it were leueful to do—as it is
not—puttest thou oute thin yyen, cuttest thou oute thi tonge of thi mouth, stop thou thin eren and
thi nose neuer so fast, though thou shere awei thi preue membres and dedest al the pine to thi
body that thou mightest think: all this wolde help thee right nought... Ye, and what more!» (c. 38-
39). Alle maner of bodely thing is withouten thi soule and benethe it in kynde. Ye, the sonne and
the monne and alle the sterres»... (c. 114).
63 И, символическим образом, предполагается им, поскольку содержит его в себе;
как и в случае с «последним» апагогическим смыслом, здесь имеет место отношение
невзаимности.
Имеет смысл указать также на два основных способа анафорического развертывания повествования («and... and... and...», «sum..., sum..., sum...» и т.п.). В первом случае, оно происходит из единой отправной точки, которая обозначается в самом начале («God, unto whom alle hertes ben open, and unto whom alle wille spekith, and unto whom no priue thing is hid...») и затем утверэюдается на всей длинне «лествичного» повествования: «Lo\ freende, alle theese werkes, thees wordes, and theese contenaunces...» (c. 48); такой способ развертывания, от единого ко многому, можно обозначить как «становление» (алхимический принцип «solve»)6. Анафора здесь - собственно единонанатие, которое вполне можно понимать в метафизическом ключе.
С другой стороны, обратим внимание на развертывание, напротив, имеющее предел в «воскликновении»: «...a more hertly sorow, a more doelful desire, and a more deep sighing, and more sche languischid, ye\» (c. 45); «alle seintes and aungelles... alle feendes... alle men. Ye, the soules in purgatori ben esed of theire peine by vertewe of this werk» (c. 16); «And for this seemlines it is... For whL.Take kepe... For how...? Nay, it may not be. And therfore beware... For yof... Bot what therof? Schal it therfore...? Nay, it bot goostly» (c. 114-115)... Это обратное движение можно условно обозначить как «возвращение» (принцип «coagula»). Впрочем, нисходящий, или восходящий порядок («развертывания» от единого - ко многому, или «свертывание» от многого - к единому) не меняет сути дела.
Также довольно часто имеет место, то, что в комментарии Ф. Ходжсон обозначено как «тройное движение», triple movement, а именно «анафорическое» сопоставление трех параллельных речений (трех выражений, трех слов, трех созвучий65...). Тогда развертывание происходит от единицы к троице или от троицы к единице: таким образом, находит выражение специфически христианская идея троичности, а также - если рассматривать тречастную структуру просто как «триадность» - общая для всех традиций идея полноты.
Ср. подобное развертывание у Данте: «La gloria di colui che tutto move per l'universo penetra, e risplende in una parte piu e meno altrove...» {Paradise 1: 1-3). Уже немыслимое для Чосера «run, ram, ruf».
Об истинной словесности как совмещении сложного и простого, многословности и лаконичности, писали многие филологи. Сведение сложных конструкций в краткие восклицания, или обращения, составляет формальную особенность настоящего произведения, которое, по сути, имеет выраженный центростремительный характер, двигаясь «по нарастающей»: от оппозиций - к единству, от развернутых метафор - к воскликновению, от сомнения - к утверждению, и, в целом, от символических средств выражения - к неоформленному и невыразимому (но зримому).
В традиционной словесности формальное построение, как было сказано выше, с необходимостью переводит доктринальное (формальное) содержание67. И если снова обратиться к доктринальной стороне «Облака Незнания», мы увидим, что в этом повествовании говорится, прежде всего, о поминании Имени: инкантация преподается адресату как молитвенная практика: речь идет о повторении кратчайшего односложного слова, в которое «укладывается (сворачивается) намерение» адресата68: «And yif thee list haue this entent lappid and foulden in о worde, for thou schuldest haue betir holde ther-apon, take thee bot a litil worde of о silable» (c. 28). Повествователь прямо говорит о «воскликновении» (кратчайших односложных словах: God, Loue и др.) как совершенном символическом средстве, на которое может опираться богослужение. Такое слово он рекомендует своему адресату взять на вооружение: «Fasten this worde to thin herte... this worde schal be thi scheeld and thi spere, whether thou ridest on pees or on werre. With this worde thou schalt bete on this cloude and this derknes abouen thee» (c. 28).
Ср., напр., Дионисий Ареопагит: «The good cause of alle is bothe of many wordes and of schorte seiinges» (Hodgson, P. "Deonise Hid Divinite"... - P. 4).
67 Внешняя «литература» появляется, только когда поэтическое делание перестает
быть теургией, инкантационные и другие риторические техники - призыванием
божественных имен (Имени), когда мимесис вырождается в мимикрию и когда
словесность, утрачивая смысл своего существования, перестает быть сама собой,
оборачиваясь многословной бессловесностью. На вопрос, возможна ли интеллектуальная
концепция «литературы» (belles lettres), можно ответить: да, если она связана с
интеллектуальными концепциями буквы и красоты.
68 То есть verace intendimiento.
В другом месте он замечает, что невыразимое, если и переводится на качественно иной уровень (в чем необходимость у людей слова, «trewe worchers», возникает «весьма редко»), лучше всего может быть выражено в одном, и, точнее, -в односложном слове. И интересно при этом отметить, каким образом строится самая фраза: «And yif thei [preiers] ben in wordes, as thei ben bot seldom, than ben thei bot in ful fewe wordes; ye, and in euer the fewer the betir. Ye, and yif it be bot a lityl worde of о silable, me think it betir then of to and more acordynge to the werk of the spiryte» (c. 74). Так, мы вновь можем констатировать, что единое слово превышает многословие настолько же, насколько интеллектуальная интуиция - дискурсивное познание, синтетическое суммирование - аналитическое сложение, Имя (символ) -его объяснение, Оклик - долгое размышление. Наверное, просто потому, что истина одна.
Рассуждая на эту тему, повествователь приводит в пример низовые, чувственные реалии: «Муж или жена, внезапно убоявшись пожара, чьей-либо смерти или иного чего, и смутившись духом [дословно: взойдя на высоту духа, in the height of his speryt], испытывают вдруг крайнюю нужду возопить, взмолиться о помощи. Да, но как? Конечно, не многословно: не подойдет даже двусложное слово. Почему? Оно покажется слишком длинным, чтобы выразить суть дела, духовную потребность [the nede and the werk of his spirit]. И потому человек сей велегласно возопиит [brestith out hidously with a grete spirit], и будет твердить одно только малое слово, всего из одного слога, например: "ПРОЧЬ!", или: "ВОН!"» (с. 74, соотв. англ.: «FUR», «OUTE»).
Таким образом, мы можем рассматривать повторение некоторой формулы, некоторой символической последовательности (которая в данном случае сжимается до односложного слова7), некоторого орнамента, как
«Краткая молитва пронзает небеса» («schort preier peersith heuen»), - излагает он в другом месте расхожую богословскую истину; другими словами, наиболее емким, наиболее универсальным значением - и, стало быть, наибольшим анагогическим потенциалом обладают простейшие символы.
70 В качестве сноски заметим, поскольку это лишь косвенно относится к настоящему рассмотрению, что чтение по слогам, или, точнее, возголаглание по складам (или также «срицание» - в противоположность беглому чтению, «по толкам») в русской православной традиции было, в некотором смысле, тайным языком, «дивим разговором»
фундаментальный принцип традиционного искусства. По сути, речь идет о центростремительном и интегрирующем движении через всю иерархию символических уровней - к Тому, что превышает всякое выражение72.
Словесная работа выражается в разных плоскостях и, в целом, выше мы говорили только о различных способах существования «оперативного» слова. Спросить же, каким образом происходит самая словесная операция - значит спросить, как работает интеллектуальная интуиция. «Вопрошай благодать, а не учение... Бога, а не человека, мрак, а не светозарность, не свет, а полностыо попаляющий огонь...», - отвечает на это св. Бонавентура73.
«Последнее Слово» - всегда за невыразимым и, метафизически, наиболее существенным, и в его основе искусство совершенно неуловимо для рациональности, как это, впрочем, показывают в данном повествовании апофатические «неологизмы» unfele, unbe, да и само unknowing14... В этой части мы говорили о различных контингентных «искусственных» средствах, не более того.
Милостию Божией и участием преестественного ума, intellectus agens, оказывается возможным синтетическое «схватывание», мгновенный переход от выраженного символическим путем, оборота, — к тайне символа: обращение. Несомненно, истинная словесная работа происходит только в сопровождении образующего и образовательного светового принципа; это - Madonna Intelligenza Дино Компаньи, Dame Intelligence Рамона Лулла, Беатриче Данте. Невыразимое образа. Несомненно, ars sine scientia nihil.
(см., напр.: Успенский Б. А. Архаическая система церковнославянского произношения // Собр. соч. в 3 т. - Т. 3. - М., 1993).
71 Живущего по принципу: «повторение - мать учения». Уникальность же всякого
нового произведения искусства подкрепляется неповторимостью всякой теофании.
Поэтому неоднократно восклицает псалмопевец: «Воспойте Господеви песнь нову».
72 Можно добавить, что наука о ритме, лежащая, как было сказано, в основе всех
традиционных «прикладных» искусств, наук (будь то музыка или плотницкое дело) и,
шире, всякой символической реализации, фундаментально, есть наука о числе.
73 St. Bonaventure. Itinerarium... VII: Interroga gratiam, поп doctrinam... Deum, поп
hominem; caliginem, поп claritatem.
74 Сходным образом, Крессида у Чосера характеризуется как unloving.
Заключение
В заключение мы должны сказать еще несколько слов о целях настоящей работы. Теоретически, мы намеревались прояснить поле и дальность действия традиционного символизма (то есть, на наш взгляд, символизма в собственном смысле слова) и, в целом, способствовать утверждению понятия символа в интеллектуальной и бытовой области. Практически, это было легче сделать на примере некоторого произведения традиционной словесности. Так, мы попытались рассмотреть «Облако Незнания» как духовный трактат и в то же время как художественное произведение, поэму, и на примере этого рассмотрения показать, сколь тесным, поистине неразрывным, образом связаны в реальности апофатическое и символическое, катарсическое и миметическое, начала. Поэтому центральное место в настоящей работе отведено понятию «символической реализации», аспекту реализации метафизической.
Вместе с тем, мы намеревались обратить внимание читателей на всю средневековую словесность и, в особенности, западную поэтическую традицию как единое целое, отметив некорректность, в этом отношении, установившегося в современной филологии разделения на «литературные» и просто «языковые» «памятники» (помимо ложности - самой современной концепции «памятника») и некоторых других дихотомий. В частности, мы хотели привлечь внимание к средневековой духовной «прозе», написанной на английском языке: изучение работ безымянного сочинителя и других авторов (Р. Ролла, У. Хилтона, Ю. Норичской), по меньшей мере, дополнило бы нашу концепцию словесности в средневековой Англии и, несомненно, обогатило бы наше понимание средневековой западной цивилизации в ее внутренней динамике.
Наконец, защищая тезис о богословской природе искусства как такового, мы хотели показать, сколь важное значение имеет для него понятие ортодоксальности (следование некоторой традиционной доктрине, и в этой связи - «правое намерение» поэта, verace intendimiento). С этой целью, мы постарались обозначить
дальность действия некоторых традиционных прикладных дисциплин и установить принципиальное отличие традиционных искусств - всегда и везде основанных на символизме - от «соответствующих» (а, в действительности, -противонаправленных, поскольку апеллирующих к вещам чувственного порядка) современных псевдоведений75. Тем не менее, мы не отрицаем в принципе ни одну из точек зрения, в том числе точку зрения исторического литературоведения, при условии, что эта точка зрения отвечает некоторой реальности: единственно, необходимо верно оценивать границы, в которых она может быть применена. Но мы полностью исключаем по вышеизложенным причинам любой «систематический» подход к чему бы то ни было.
Повторим, что мы старались рассматривать анонимный трактат как единое -и принципиально открытое - целое, как символ, избегая всяческих тенденций к структурированию текста по тому или иному шаблону, или «деконструированию» его внутренней сообразности под давлением той или иной идеологии; напомним, что не допускать разложения «Облака Незнания» на самостоятельные единицы просил своего читателя и анонимный сочинитель. Добавим, что западную христианскую цивилизацию, в недрах которой родилось это произведение и исторического существования которой мы не могли не коснуться в настоящей работе, мы также постигали, с самого начала и прежде всего, как традиционный символ.
К сожалению, на эту тему могло бы быть сказано гораздо больше того, что мы сказали, и, чтобы раскрыть все затронутые вопросы удовлетворительным образом, потребовалось бы, наверное, написать не один том. Впрочем, мы не ставили перед собой задачу подкрепить основные тезисы как можно большим количеством цитат из авторитетных источников или - что касается образов «Облака Незнания» - найти как можно больше параллелей этим символам в сочинениях других средневековых авторов. Теорию традиционного символизма, столь кратко изложенную в настоящей работе, мы знаем как истинную (и думается, что умножение ссылок на традиционные авторитеты только осложнило бы чтение),
73 Истинно богословскому в искусстве совершенно чужд научный «позитивизм» и эмпиризм, а равно романтический «спиритуализм», подлинной синтетичности -«синкретизм», эзотеричности - любое стремление к «эзотерике» и «экзотике»...
а, что касается нахождения параллелей символам «Облака Незнания» и вообще примеров символического изображения метафизической реализации, то мы с удовольствием оставляем эту работу другим авторам76.
Действительно: нашей главной задачей было обозначить возможное направление собственно филологического внимания, отметив центральную роль и в этом ведении традиционного символизма; и, шире, находить в Имени отправную точку для постижения принципиального. В этом отношении, то есть, что касается работы со словом, безымянный сочинитель «Облака Незнания» может быть, на наш взгляд, замечательным образцом для подражания.
***
Отмечая некоторые точки зрения как по тем или иным причинам не применимые для рассмотрения «Облака Незнания» и традиционного искусства вообще, мы вместе с тем постарались обозначить - всегда с опорой на фундаментальную теорию четырех словесных смыслов - множественность возможных перспектив; и мы попробовали показать, достаточно часто «переменяя» эти различные точки зрения, что все они, имея четкую организацию, прекрасно согласуются между собой и дополняют друг друга в универсальной иерархии и что иначе быть не может; единственно, от исследователя требуется умение ставить каждую на свое место (а это предполагает, в частности, правильное выполнение аналогической транспозиции при переходе от иерархически более высокой и обладающей большей универсальностью точки зрения, к нижестоящей, и наоборот). Мы сами - как заметили уже во введении - не могли ограничиться ни чисто филологической, ни теологической (в западнохристианском понимании теологии) перспективами. Наиболее универсальная точка зрения, гарантирующая сложное изучение сочинения, и единственная, позволяющая дать ответ на некоторые вопросы, связанные с символизмом Невыразимого, - точка зрения
76 И мы будем рады, если эта очень сложная и трудоемкая работа будет, по крайней мере, начата, поскольку она должна показать, насколько, в действительности, серьезны и глубоки традиционные тексты и, с другой стороны, насколько далеко отстоит от них внешнее литературоведение.
чистой метафизики, столь четко обозначенная в работах Рене Генона; ее мы старались придерживаться прежде всего. Впрочем, в этом отношении не лишне еще раз отметить: тогда как метафизические принципы как таковые принадлежат к универсальному, неоформленному и невыразимому порядку, всякое возможное выражение индивидуально и, таким образом, с необходимостью дефектно.
Абсолютная недетерминированность и абсолютная непередаваемость метафизических истин, их абсолютная независимость от всякого рода терминологий вынуждает нас сделать еще два вывода: несомненно, пытаясь говорить о превосходящем всякое выражение, мы всегда должны оставлять место, собственно, для Невыразимого; и в этом случае символизм - несравненно более мощное подспорье, нежели простые языки; наконец, существенный недостаток настоящей работы - в том, что, говоря о символизме Невыразимого в «Облаке Незнания», мы часто забывали слишком простую вещь: все, что может быть сказано, прочитано, написано или услышано, оставляет вне себя все самое существенное.
Сокращения
PL - Patrologiae Latina, ed. J. Migne (1844-1855) II Patrologia Latina Database, Copyright © 1995-2005 ProQuest Information and Learning Company. PG - Patrologiae Graeca, ed. J. Migne (1857-1866).
Библиогафия
1). «Облако Незнания»: современные издания и комментарии.
• 'The Cloud of unknowing' and related treatises on contemplative prayer II Ed. by P. Hodgson. - Salzburg, 1982.
• Baker A., McCann J. The Cloud of Unknowing and other treatises. - L.: Burns, Oates and Washbourne, 1960,1947*.
• Clark J. P. The Latin versions of 'The Cloud of Unknowing'. - Salzburg, 1989.
• Collins H. The Divine Cloud of Unknowing (with notes and a preface by Father Augustine Baker). - L.: T. Richardson; H. Richardson, 1871 *.
• Hodgson P. The cloud of unknowing and the Book of privy counselling. - L.: Oxford University Press, 1955,1944.
• McCann Dom. J. The Cloud of Unknowing. - L., 1924*.
• Noetinger Dom M. Le Nuage de l'lnconnaissance. - Tours, 1977,1925*.
• Progoffl. The cloud of unknowing. -N. Y.: Dell, 1973,1957*.
• Underhill E. A book of contemplation the which is called The cloud of unknowing, in the which a soul is oned with God. - L.: J. M. Watkins, 1998, 1922, 1912*.
• Way R. The Cloud of unknowing and The letter of private direction. - L.: Anthony Clarke, 1986*.
• Wolters С The Cloud of Unknowing. - Harmondsworth: Penguin Books, 1973, 1961*.
Модернизированные версии текста.