Если тебе предстоит боль либо она уже завладела тобою, помни: отвернувшись, ты ее не уничтожишь. Гляди ей прямо в гла-за, как предмету рассмотрения, — пока не станет тебе ясно, надобно ли оставить ее в покое или же опекать и использовать. Прежде необходимо взять верх над предметом, а уж затем позволительно и презреть его. А то, что лишь отстраняют, с удвоенным упорством напоминает о себе снова и снова. Только истинный день побеждает все ночные призраки, освещая оные.
Эрнст барон фон Фойхтерслебен.
О диететике души
От печали к депрессии
Желая глубже понять болезненное состояние тела или души, в данном случае депрессию, предпочтительно исходить из здоровых откликов души на внешние события, что позволит по-иному увидеть односторонности и флюктуации в остальном здоровых процессов. Ведь все болезненное коренится в здоровом и есть не что иное, как «усиленная нормальность». Когда же процесс, ставший однобоким, более не имеет здорового контрпроцесса, создающего
необходимый баланс, или продолжается несоразмерно долго, возникает болезнь, которая приобретает все большую односторонность, т. е. делается все тяжелее.
В нашем случае почва меланхолии, болезненного самосозерцания, — способность человека печалиться. Душа отвечает на непосильное для нее событие защитным отходом внутрь и внешней неподвижностью и безучастностью. Естественная увлеченность миром гаснет, начинается внутренняя мыслительная работа и одновременное эмоциональное углубление — так называемая «траурная работа», чрезвычайно полезная для человека. Эта печаль может быть обусловлена потерей, тяжелым разочарованием, душевной травмой, враждебностью и т. д. Таким образом, переваривая боль, душа обращает свою активность внутрь, отыскивая для себя здоровый отход от внешнего.
Рудольф Штайнер оставил нам важное указание, что вся образная, понятийная и вспоминательная деятельность (а склонный к депрессии живет преимущественно в воспоминании, которое либо не может преодолеть, либо ошибочно фетишизирует), опирающаяся на мозговую и нервную систему, с необходимостью идет поодаль от реальной жизни, т. е. носит «антипатичный» характер. В волении же, связанном с деятельностью крови, членов и обмена веществ, мы встречаем мир «с симпатией», раскрываемся, как бы принимаем его в себя. Это касается как приема пищи, так и восприятия через органы чувств. При депрессии, при односторонней печали, мы отгораживаемся от окружающего мира скорлупой, как мозг жестким черепом, и начинаем костенеть. Силы смерти головного
человека начинают завладевать душою также в чувствовании и волении. Такой отход внутрь, такая самоизоляция обусловливает чувство внутреннего съеживания, холода, окостенения. Кажется, будто в душе, в живом токе темперамента стремится осесть нечто минерально-твердое, вроде того, что органически присутствует в костях.
Относительно здоровая еще антипатия усиливается до ненависти и непонимания себя и мира. Человек буквально выпадает из потока жизни и рискует погибнуть. Такое опанциревание, герметизацию, отвердение и холод, проникающий до самых мышц, соотносили в древности с планетой Сатурн, отцом мумифицированного и окостенелого, нехватки и помрачения, даже смерти, которая нашла свой символ в скелете.
Из внутренних органов античная медицина приписывала сатурническое качество селезенке, которая по-английски, кстати, называется «сплин» (spleen). Она разрушает живую кровь, ведает защитой от чужеродных внешних субстанций, таким образом давая человеку возможность быть существом биологически целостным. Если это «селезеночное» качество слишком переходит в сферу душевного, человек становится чересчур своенравен, впадает в «сплин». Вдобавок Сатурн — планета старения, а значит, и воспоминания. Все это хорошо знакомо нам по депрессии.
Подобно тому как человек меланхолического темперамента интенсивно ощущает свою телесную земную тяжесть, так страдающий депрессией душевно полностью костенеет, т.е. становится неживым и отвердевшим. Если
опечаленный еще способен посредством мыслительной работы (света) и собственной активности или участливого внимания извне (душевного тепла) мало-помалу выйти из такого состояния, то у страдающего депрессией эти силы «я», очевидно, отказывают, и тогда начинается сатурнически губительный путь в бездну. В недрах нашего существа, во внутреннем оркусе (подземном мире), словно бы действуют силы, которых мы еще абсолютно не знаем. Завладевая душой, они приносят в нее мрак, твердость, окостенение, иными словами — ипохондрию.
«Поэтому древние, говоря, например, об „ипохондрии", рассуждали не так, как современный человек или психоаналитик, которые зачастую говорят, что-де ипохондрия есть лишь нечто душевное, там, в душе, коренящееся. Но ведь ипохондрия означает — „хря-щевидность подчревной области“. Древние очень хорошо знали, что ипохондрия коренится в оцепенении, отвердении системы нижней части тела (т. е. воления. — Автор.). И английский язык, еще находящийся на менее продвинутом по сравнению с другими европейскими языками этапе развития, до сих пор хранит память об этой связи меж материальным и духовным. Я напомню только об одном: душевную депрессию — а она не только душевная — по-английски называют «сплин». Селезенка тоже именуется «сплин». И „сплин“ -депрессия имеет весьма большое касательство к селезенке. Дело в том, что его нельзя объяснить только исходя из нервной системы, необходимо привлечь на подмогу и селезенку... »5
В старину селезенку полагали причиной «черной желчи», сугубо разрушительно-земного элемента и крови, а
тем самым собственно причиной тоскливого, меланхолического темперамента («меланхолия» и означает в переводе «черножелчность»). Лишь много позже этот вид заболеваний перевели в чисто душевную сферу. Ныне у нас вновь брезжит догадка, что душевное и органическое суть всего-навсего две стороны одной медали, неразделимые и взаимовлияющие. В ранней юности, например, все впечатления извне человек впитывает вплоть до самых своих органов. В определенных обременительных ситуациях эти частью непосильные и негативные впечатления могут вновь подниматься из подсознательного (а ведь к нему-то и относятся органы) и смущать душу. В медицине мы говорим тогда об эндогенном, т. е. идущем изнутри, хотя вначале оно было внешним. Ведь в детстве из-за бесконечных родительских ссор нам не раз бросались в голову желчь или агрессивный желудочный сок, только мы тогда этого не замечали. В определенных кризисных ситуациях дотоле светлая душевная жизнь может погрязнуть в иле прошлого. Тесная связь душевного и телесно-органического развития, известная нам и теперь, была чрезвычайно точно описана еще в древности:
«Если (черная) желчь поднимается наверх, в желудок или к диафрагме, то возникает меланхолия. Развиваются вздутия, появляется отрыжка, дурно пахнущая рыбою; ветры также отходят громко. Духовные способности ослабевают. Из-за этих явлений древние называли меланхоликов страдающими метеоризмом... Меланхолия заключается в упадке духа, вызванном навязчивой идеей...»
Здесь перед нами описание двоякого аспекта болезненного состояния, которое отвечает как началу
заболевания обмена веществ, например воспаления печени (гепатита), так и определенным формам депрессии.
Итак, можно утверждать следующее: если при органически слабой конституции и соответственной душевной нагрузке печаль слишком затягивается, то она может превратиться в душевное оцепенение, от которого уже нет сил избавиться, — в депрессию. При этой болезни на передний план особенно выдвигается один орган, называемый душевным, — печень. Она как бы отражает в сферу души органическое, заболевшее в результате душевных нагрузок.
Если обратиться к мифологическим образам, можно представить себе больного депрессией как Прометея, прикованного к кавказской скале, ведь больной слишком привязан к своему прошлому, а тем самым к чисто земным, обременяющим событиям и уже не в силах от этого отделаться. Интересно отметить, что в мифе о Прометее головное животное орел, изо дня в день клюет жизненный, душевный орган титана — печень. Голова как «полюс смерти» и печень как «полюс жизни» полностью противоположны друг другу. Как мы видели, в астрологической медицине, а равно и в медицине антропософской головную деятельность, а значит, все концентрирующее, сосредоточивающее подчиняют Сатурну, печень же — Юпитеру. Жизнерадостный Юпитер все расширяет, он открыт миру, щедр, знаменует внутреннее и внешнее богатство и проч. Мифологически любопытно, что именно Юпитер (печень) восстает против своего отца Сатурна (головы) и даже становится владыкой вместо него. С мифологической точки зрения теперь должно развивать
направленную на мир волю, которая органически проявляется через печень, а при депрессии глубоко парализована. Уже это позволяет отчасти понять, почему при депрессии необходимо работать над «полюсом симпатии» человека, над системой обмена веществ и членов. Там печень как важнейший орган обмена веществ играет особую роль, так как она есть «тот самый орган, который дает человеку смелость действительно выполнить задуманное дело... Видите ли, так подчас, когда происходит застой воли, нечто открывается примечательным образом. Но если происходит подобное, то в таком случае всегда имеется тонкий дефект печени. Печень всегда посредничает при переводе намеченной цели в осуществляемое посредством конечностей деяние. И так каждый орган в чем-то посредничает»7.
Медицине известно, что печень соотносится с волевыми силами нашей мускулатуры, не случайно этот орган, в частности, обеспечивает активный мускул сахаром.
От гнева к агрессии
Состояние, противоположное печали и ее болезненному усилению до депрессии, — это гнев, который в своей односторонности становится питательной почвой всех и всяческих агрессий, зачастую беспамятного и бессмысленного наскока. Хоть и полярно противоположные, агрессия и депрессия тесно между собой связаны. Ведь в определенных условиях депрессия способна разрядиться вовне взрывом, тогда как агрессия, порой скрывающая отчаянный призыв о помощи, может обернуться
депрессией. В этом смысле можно не без оснований рассматривать депрессию как форму агрессии, направленной человеком против самого себя, как «аутоагрессию». Кинжал как бы метит в него самого, что может найти выражение в органических заболеваниях вроде иммунологических расстройств и рака.
В чем же значение здорового, «благородного» гнева? Он представляет собой одну из важнейших, но тягостных чувственных реакций нашего «я» на окружающий мир, если, например, нас лично задевает нелепое, безнравственное, несправедливое и т.п. Мы как бы «вспыхиваем». При этом мы еще не в состоянии дать ясной, разумной оценки, ибо гнев некоторым образом ослепляет нас; мы стремимся силой противопоставить свое существо миру. Такое противопоставление себя миру позволяет нам стихийно почувствовать свою инаковость, свое сугубо индивидуальное «я». Ведь если б мы не умели разгневаться, мы бы всегда находились в полном единении с миром и его факты бесстрастно проходили бы мимо нас. Благодаря гневу мы ощущаем колючку собственного «я» (Рудольф Штайнер), но такое самопленение может сделать нас слепыми и глухими к фактам. Тогда мы сами себя отравляем и способны прийти к осознанию лишь через боль. Внутренняя уязвленность, до поры до времени стихийно выражающая себя в гневе, для молодого человека есть первое и важнейшее ощущение «я» и предпосылка, что впоследствии из гнева разовьется подлинная самоотверженность. Ведь разве можно стать самоотверженным, не осознав себя самостью?
«Наблюдение жизни показывает: кто, видя
несправедливость или глупость, не способен воспламениться благородным гневом, тот никогда не сможет прийти к истинному милосердию и любви. Если вы наблюдаете жизнь, то увидите: кто в силу необходимости воспитывается пока так, что может воспылать благородным гневом против несправедливости и глупости, тот в полной мере развивает то пылающее любовью сердце, которое творит добро из любви. Любовь и милосердие суть другая сторона благородного гнева. Преодоленный гнев, просветленный гнев преобразуется в любовь и милосердие. Любящие руки: как редко можно было бы встретить их в мире, если бы время от времени они не сжимались в кулаки, отдаваясь чувству благородного гнева при виде несправедливости или глупости. <...> Преобразованный гнев есть деятельная любовь».
Если этот здоровый гнев, это первое движение «я» в собственной душе уже в пору юности не допускают и даже подавляют, то возникают эмоциональные настои, которые, оборачиваясь внутрь, становятся аутоагрессией, т.е. депрессией (= угнетенностью), или же преобразуются в постоянную агрессию, направленную вовне. Психотерапевт-практик часто наблюдает у страдающих депрессией пациентов именно эти две формы; одним требуется помощь, чтобы эмоции по поводу тех или иных годами подавляемых событий наконец-то нашли здоровый выход, другим — чтобы посредством понимания и прощения переработать вечный гнев и возмущение в милосердие, а в итоге в любовь. В первом случае по-прежнему «милый ребенок», чье «я» в раннем детстве было сломано, должен стать настоящим, способным к любви взрослым человеком,
который не страшится противостояния. Но достичь этого можно, только если человек ощутит себя как индивид в противостоянии миру. Во втором случае целесообразно попробовать посредством когнитивной работы преобразовать силы, пока что смутно бурлящие в агрессии, в силы более высокого порядка, не блокируя душевных порывов и не «изгоняя заклинаниями» негативные события. Однако если волевые силы здорового гнева, противостоящие миру, будут все больше выходить из-под мудрой власти головы, рассудка, то, «вырвавшись на свободу», они обособятся и станут силами разрушительными, которые выльются в неистовую, слепую жажду уничтожения, бессмысленную и абсурдную. Обуздание и высвобождение — вот крайние тенденции «я» при депрессии и агрессии.
Целительная сила темперамента
Теперь может возникнуть вопрос: что же именно ослаблено, когда психика человека, будучи не в состоянии поддерживать баланс между «внутри» и «вовне», соскальзывает в упомянутые крайности? Ослаблена та сила душевной сердцевины, которая сопряжена как с когнитивной деятельностью, так и с волей, т. е. с низом и верхом, с внутри и вовне, и которую мы называем темпераментом, характером. Темперамент охватывает всевозможные волевые, рожденные в недрах души функции, как, например, хладнокровие, смирение, мужество, гордыня и т. п. Если внутренность души соответствует внешности, человек находится в гармонии с миром, ему там «уютно». В
греческом языке темперамент обозначается словом thymos (дух, душа, жизнь), связанным со словом thyein (жертва). Тимус — вилочковая железа, — кстати говоря, тоже расположен посредине, за грудиной, поверх сердца. По нему мы ударяем, когда, стараясь убедить собеседника, «бьем себя в грудь», как бы указываем на свое личное, сокровенное. По причине чувственно-душевного оскудения мира, нехватки здоровых чувственных восприятий, а также по причине пассивного, управляемого сугубо извне образа жизни темперамент, характер еще в раннем детстве хиреет, а потому уже в юности возникают всевозможные изъяны, которые можно назвать душевной анемией и которые впоследствии могут привести к застою темперамента (при агрессии) или к его холодности (при депрессии). Центральные волевые силы в душе голодают и ищут суррогатного удовлетворения в наркотиках, алкоголе, сексе, телевидении и проч., но за ним — из-за душевной пустоты — всегда подстерегает депрессия, тьма.
Силы характера закладываются, стало быть, еще в юности — в родительском доме и в школе. Человек тем сильнее характером, чем больше он душою привержен миру и способен найти с ним гармонию. Чрезмерная интеллекту-ализация, пассивность, недостаточное тождество с окружающим миром и мощный переизбыток раздражителей очень быстро приводят к угасанию сил характера. Человеку необходимы внутренние образы и идеалы, тогда он сумеет противостоять жизненным бурям, не впадая сей же час в депрессию. Если ему придется постоянно адаптироваться
к внешнему, он внутренне задохнется либо разовьет сильную агрессию против внешнего мира.
«Поэтому принципиально важно, какой духовный материал, какой образ человека закладывается в характер ребенка. А важнейшее образовательное средство для ребенка — сказки, ибо через них он знакомится не с абстрактным учением о добродетели, а с живым, зримым богатством жизненной противоречивости. Сказка — первое зерно, посеянное в душе ребенка. Вот почему и ныне совершенно справедливы слова Иоганна Готфрида Гердера: „У ребенка, которому никогда не рассказывали сказок, остается в душе незасеянный участок, коий в последующие годы засеять уже невозможно“. А это означает, что такие взрослые носят в себе кусочек пустыни. Об этой-то пустыне в человеке Нитше пишет: „Пустыня растет. Горе тому, кто таит в себе пустыни“. Иными словами, если душу ребенка не возделывают как сад и не доводят до цветения, она дичает, становится пустыней. А тогда есть опасность, что впоследствии этот ребенок вырастет бесхарактерным, лишенным фантазии человеком, которым властвуют лишь вещественные принуждения; он, безусловно, вполне может быть хорошим чиновником или старательным управленцем, но не гражданином, ориентированным на окружающих людей...»9
При лечении пациентов, страдающих депрессией и агрессией, нужно задним числом воссоздать частью погребенные, частью неиспользованные, мертвые силы характера. Важнейшее вспомогательное средство здесь — осознанная связь с природой, с другими людьми, со сферой
культуры, с искусством и т. д. Словом, интерес к миру, а не к себе.
Как в депрессии, так и в агрессии мы имеем дело с утратой внутреннего человека: в первом случае это преимущественно силы воли, во втором — преимущественно силы постижения и познания. Однако и депрессия, и агрессия — если рассматривать их как едва ли не повальные болезни эпохи — содержат справедливый укор, который самость из-за своей отчужденности выдвигает против себя или против окружающего мира. Эти болезни цивилизации следует лечить не только внешними способами. Через боль в душе человек должен прийти к познанию своего духовного назначения. «... пусть же врач пропишет больному как лекарство именно напряжение рассудка. Кто страдает от нехватки себя, может быть исцелен, только если ему пропишут его же самого» (Новалис) 10.
Телесно-душевный
Уровень депрессии
Многие люди говорят теперь о своем внутреннем мире. Рассуждают о потребностях внутреннего мира. О том, что-де их душа не справляется с тем-то и тем-то. На самом же деле не справляются их желудок и кишечник. А все, что они говорят о душевной жизни, по сути представляет собой лишь словесное выражение того, что происходит в обмене веществ. А вдобавок такие люди нипочем не признают правды, не скажут: у меня не в порядке желудок, кишечник, селезенка и печень или иные органы, — вместо этого они говорят: у меня в душе те или иные сложности. Для некоторых это звучит куда лучше и изящнее, это они считают менее материалистическим11.
Рудольф Штайнер
Органы и душевная жизнь
Будничный, бытовой язык изобилует выражениями, наглядно показывающими тесную связь различных душевных проявлений с определенными органами. Под органом духовнонаучно ориентированная медицина разумеет не просто зримую тканевую совокупность, но скорее процесс, функции, которые некий орган телесно и душевно осуществляет в целостном организме. Подобно тому как, например, и Луна не только представляет собою физический объект в небесных далях, но распространяет
свои воздействия по всему Космосу. Вспомним, как она влияет на нашу фантазию, а помимо того, на рост, на отливы и приливы, на менструацию, рождение, бодрствование и сон и т. д. Аналогичным образом влияние печени, нашего важнейшего органа гидрорегуляции, распространяется на весь организм — на влажность кожи, на структурный обмен веществ, на мозг и на темперамент, расположение духа, особенно когда что-то неприятно «сидит в печенках». Скажем, в китайской медицине издревле знают это двойственное место печени между чисто душевными порывами вроде агрессивности, ярости, подавленной злости и вытекающими отсюда специфически телесными симптомами вроде головных болей, дурноты, вздутий, обусловленного ими стеснения груди и повышенного кровяного давления, а все это соотносится с эмоциональными застоями.
«Болезни должно рассматривать как телесное „безумие“, а именно отчасти как навязчивые идеи» (Новалис)12. В определенные эпохи развития человечества люди сосредоточивали свое сознание на определенных органах и тогда особо об этих органах заботились. Так, в Индии, в культуре йогов, на переднем плане находилось дыхание, а значит, и легкие, орган, связанный с внешней средой; в Египте — сердце, орган осознания и совести. В современной культуре определяющий орган — это мозг, через посредство которого надеются объяснить все.
Порой воздействие органов выходит далеко за пределы нормальной деятельности обмена веществ и индивидуальной работы души. Однако уже мудрый разговорный язык рисует совершенно новую картину
органических функций. При душевном перенапряжении у нас «перехватывает дыхание»; от изумления «отнимается язык»; в гневе «разливается желчь»; у детей невыплаканные дневные слезы истекают ночью через почки и мочевой пузырь.
Позднее мы увидим, сколь важны для совокупного тела, которое при депрессии выпадает из светового и теплового баланса, здоровое питание и всевозможные медикаменты. Для начала же рассмотрим поближе органы, составляющие телесную основу жизненных, душевных и духовных функций. Далее это позволит нам сделать выводы касательно органотерапии при депрессии.
Легкие и сердце как органы раскола
Начнем с двух органов, посредством которых мы интенсивнее всего связаны с жизненными процессами окружающего мира и собственного тела, — с легких и сердца, оживителей и движителей нашей крови.
Легкие суть орган, сильнейшим образом связанный непосредственно с окружающим миром и, как ни удивительно, в особенности со строением почвы, с геологией. Здесь имеется в виду значение перемены места при таких заболеваниях, как астма, бронхит, туберкулез и т.д. Легкие «любят» почву галечную и гранитную, а вот с известняком частенько не уживаются; из всех внутренних органов они самый большой по размеру, самый холодный и самый жесткий. С первым же вздохом человек обособляется и противопоставляет себя внешнему миру, как бы отделяется от материнского. Взаимосвязь душевной сферы
и легких отчетливо проступает, когда легкие заболевают и впадают в односторонность, становятся слишком уж «землей», — и выражается это в затрудненном дыхании, в негативизме, эгоцентризме, обмане чувств, маниакальном сомнении и критицизме, в оппозиции к миру. Можно истолковать это и как вдох, ставший односторонним, как жест антипатии. Психосоматические исследования указывают, что во время приступа астматик отдаляется от всех проблем и тем самым говорит миру «нет». Легкие обретают таким образом головную тенденцию, с которой мы уже познакомились, говоря о голове-антипатизанте.
Высказывания двух легочных больных — Франца Кафки и Хорста Эберхарда Рихтера — проясняют этот тезис. «Мой мозг тогда просто не мог больше переносить возложенные на него заботы и мучения. Он сказал: „Я сдаюсь; а если кому-то все-таки важно по возможности сохранить целое, пусть облегчит мне ношу, и тогда мы еще какое-то время продержимся“. Тут-то и подали голос легкие — им, видно, нечего было терять. Эти переговоры между мозгом и легкими — без моего ведома — были, наверное, ужасны... Я болен духом, а заболевание легких лишь следствие того, что духовная болезнь вышла из берегов»13.
Нежелание понять, нежелание признать внешние события тоже способно настолько повредить этот орган связи с окружающим миром или же подчинить его, что мы, оцепенев телом и душою, отходим от мира.
«Когда спустя две-три недели я вошел в полуразрушенный многоквартирный берлинский дом, я застал в двух комнатах нашей старой квартиры на четвертом этаже, которые более-менее пощадила ужасная бомба, чету
венгров. Разве я не знал, спросили они, что мои родители погибли еще в июне 1945-го? Как? Это случилось в деревне, куда они перебрались из-за бомбежек. Русские... Через день после этого страшного известия у меня началась лихорадка — воспаление легких. Больница. Там я провел не одну неделю. Температура давно спала, легкие вновь были в порядке. Но я не мог, не хотел выздоравливать. Ноги меня не держали. Опять ноги. Помню, как под критическими взглядами терапевта и двух медсестер я выполнял что-то вроде теста на хождение. Шел очень неуклюже и потому стыдился. И, конечно, чувствовал, что вообще-то дело не в ногах»14.
Отсюда отчетливо видно, что органические болезни становятся «спасителями» души и что по их болезненной порой реакции можно распознать высокую мудрость, которая стремится сообщить нам отнюдь не депрессивный настрой.
Сердце, в противоположность легким, орган чисто внутренний, теснейшим образом связанный с самым важным в человеке, с кровью. Оно и есть центр души. Таким образом, человек уже физиологически расколот на внешнее (легкие и мыслительная деятельность) и внутреннее (сердце и чувства). Образ первозданного раздвоения, которое в жизни никогда полностью не гармонизируется. Рудольф Штайнер однажды разъяснил, что между мышлением и чувствованием, легкими и сердцем, зияет поистине «рана Анфортаса», «zwifel» — «сомнение», расколотость человеческого существа. Египтяне называли сердце также органом судьбы и органом внутреннего знания, «совести», который может разбиться от потрясений и тяжелых
судьбоносных событий (инфаркт сердца). Сердцем мы, собственно говоря, способны преодолеть дуализм, сомнение и раздвоенность, если нам удастся отыскать новый сердечный язык или сердечное понимание, объединяющее человека и мир, мышление и чувствование, как мы видели это в характере, в темпераменте. Рудольф Штайнер, например, рассматривал антропософию как новый язык сердца. Но так или иначе наша система «сердце—легкие» есть основа дуализма «открытость миру—замкнутость на себе». Если такой разлом меж собственной душой и окружающим миром слишком велик, человеком овладевают сомнение и отчаяние. При депрессии наряду с нарушениями дыхания, порой начинающимися как невинные позывы к откашливанию, имеет место прежде всего неприятное ощущение в сердце — собственно органе судьбы. Если из-за этого возникают и страхи, то страх перед окружающим миром можно лечить через легкие, страх смерти — через сердце.
Почки как орган душевной слепоты
Спустимся теперь в телесной сфере ниже и рассмотрим почки — парный орган, расположенный сзади, за брюшиной. Подобно тому как душа осознанно смотрит в мир через глаза, неосознанно она воспринимает мир через почки, «слепые глаза», — органы обмена веществ, управляемые вегетативными нервами. Почки и надпочечники, в частности, регулируют эмоции, которые затем выражают себя высоким кровяным давлением, спазмами желудка, диареей, одышкой и т. д. Известна в психосоматической медицине и взаимосвязь глаз и почек,
например взаимосвязь подавленного плача и проистекающего от этого мочеотделения (например, при ночном недержании мочи). Таким образом, почки суть бессознательные органы души, «слепые глаза» всей брюшной полости, вдобавок выводящие наружу вещество, которое всегда несколько отупляет человека, — азот, в большом количестве содержащийся в белке мяса и бобовых. При заболеваниях почек и мочевого пузыря кожа и глаза плохо пропускают свет, тускнеют. Вспомним туповатые, отечные лица почечных больных, когда они просыпаются утром. Нередко они весьма апатичны и к чувственным впечатлениям. Многим страдающим депрессией нужно начинать лечение с почек, тогда они вновь обретут ясное дневное сознание. Уже чисто анатомически почка и надпочечник демонстрируют тесную связь с вегетативными нервами. Бессознательный аспект души, эмоциональное, связанное с темпераментом, сугубо индивидуально-душевное равновесие подведомственны функции почек. Эти органы даже называли «партнерами», раскрывающими душевно-эмоциональное соотношение.
Если описывать человечество в прошлом и ныне, то придется сказать, что в культуре йоги благодаря заботе о дыхании и легких еще существовало естественное духовное осознание мира и внутренней жизни, тогда как ныне оно все больше ограничивается собственной утробой и сугубо личными эмоциями, и что человек поэтому противостоит духовным силам в себе и в мире слепо и неосознанно, как «слепой безумец» Парцифаль. Материализм и сопряженные с ним эгоизм, душевная слепота становятся таким образом «духовной почечной болезнью» (Рудольф Штайнер)
современного человечества.
Тем самым очевидна задача людей, живущих осознанно: то, чего мы более не получаем извне пассивно, чисто органическим способом, нужно теперь производить внутренне, силами собственного «я» и по-новому осознанно возвращать миру. Для этого необходимо выработать внутреннюю способность душевного разогрева, т. е. темперамент и увлеченность, что создается не эгоизмом и интересом к собственной персоне, а только интересом к миру. В этой связи важную роль играют собственно органы обмена веществ (селезенка, печень, желчный пузырь), которые, в частности, приготавливают кровь к «встрече» с вещественным внешним миром, с питанием.
Печень и желчный пузырь
как органы внутренней радости
Печень — орган водный, жизненный, созидательный и ночной, играющий важную роль прежде всего в сахарном обмене. Сахар укрепляет «я», делает его бодрствующим и активным. Печень регенерирует израсходованные за день жизненные силы (в немецком языке «печень», «Leber», сродни слову «жизнь», «Leben»; русское же слово «печень» происходит от «печь, выпекать»). При депрессии больной обычно просыпается утром усталый, холодный и апатичный, приносит в день болезненные силы ночи. «Влага жизни» «загустевает», становится инертной, и у человека целый день уходит на преодоление телесного сопротивления. К вечеру он, как правило, этого достигает и чувствует себя относительно деятельным и бодрым. Многие
из страдающих депрессией просыпаются спозаранку, между часом и тремя, когда печень возобновляет свою работу. Именно с этим сопряжен, в частности, успех лечения таких больных лишением сна. Желчный пузырь, напротив, орган чисто дневной, расщепляющий, он стимулирует обмен веществ, а тем самым и бодрствование. Если желчь течет неправильно, все пищеварение останавливается, человек делается вялым, так сказать недостаточно «желчным». Если же нарушаются печеночный и желчный процессы, то внутренняя и внешняя воля цепенеют, а взгляд на мир мутнеет. Ведь желчь как один из самых агрессивных соков организма сталкивается в пище с субстанциями внешнего мира и разрушает их, готовя для перехода в кровь. Столкновение с миром, стало быть, означает приобретение здоровой желчности. В древней медицине поэтому желчь называли Марсом, воином и разрушителем. При депрессии необходимо лечить и печень как орган жизни, и желчный пузырь как орган мужества — тогда вновь появятся жизнерадостность и бодрость.
Следовательно, печень и особенно желчь суть органические прообразы активности и живости. Чисто органическая деятельность и переработка веществ струят в душу радость, силу и внутреннее наслаждение, активное «да» земле и, наконец, доверие к себе, коль скоро мы собственной активностью одолели приходящее извне.
Отсюда понятно, что в раннем детстве вспыльчивый родитель или педагог способен подавить волю ребенка, а тем самым и здоровое мировосприятие, в результате чего позднее в органах воли — печени и желчном пузыре — проявятся органические нарушения, могущие привести к
«гнетущим», т. е. депрессивным или же агрессивным симптомам.
Именно при «эндогенных депрессиях» нужно исходить из того, что еще до вспышки болезни, большей частью в юности, разного рода душевные нагрузки окольным путем добираются и до органа темперамента, до печени, которая хотя и принимает их в себя, но до поры до времени без физических последствий. Можно сказать, печень копит душевную нагрузку и однажды, после достаточно долгого «беспорядочного воздействия души» (Рудольф Штайнер), нередко спустя десятилетия, выбрасывает этот груз назад в душу. И тогда он всплывает в сознании — так затонувшая деревяшка многие годы гниет под водой, а потом вдруг шторм взбудораживает глубины, и она всплывает на поверхность. Впрочем, душевные проблемы не обязательно отражаются через этот орган на психике, они могут и укрепиться в нем как чисто органическая болезнь, оставив душу сравнительно здоровой.
У австрийского писателя Адальберта Штифтера, который не умел изжить свои сильные агрессии, «заместительно» развилась злокачественная болезнь печени, вновь и вновь приводившая к душевным «печеночным расстройствам» — мучительному страху, тяжелой меланхолии и ипохондрическому самонаблюдению, — но, удивительное дело, подарившая его творчеству безупречно уравновешенную ясность, гармонию и мир. Такова была органическо-душевная цена продолжавшейся всю жизнь изнурительной борьбы за то, чтобы обуздать «тигриные задатки» и бешеные страсти, не преображая их. Сочинительство стало у Штифтера не здоровым средством
выражения, а средством защиты. Ведь стихии глубин необходимо преобразовывать и тем высвобождать, но никак не подавлять; яркий пример тому — Гёте. Творчеству Штифтера болезнь ущерба не нанесла, только ему самому. Дело в том, что болезнетворны именно те страдания, которых не облегчают преодолением переживаний. «Впечатления, оставшиеся невыраженными, возбуждают болезнь». Этот практический вывод заложен в основу многих методов психо- и искусство-терапии, применяемых при душевных болезнях.
Находясь в депрессии, человек, однако же, слишком слаб, чтобы своей душой оздоровлять органы. Здесь
нужны и определенные лекарства, которые поддержат
его в этой борьбе. А когда душевное состояние улуч-
шается, исчезают и вторичные телесные симптомы,
о чем и пойдет речь в следующей главе.
Телесная терапия
«Кроме физической стороны, — сказал священник, — часто ставящей на нашем пути непреодолимые препятствия и вынуждающей нас приглашать на совет толкового врача, я нахожу, что средства исцеления помешанных весьма просты. Это те именно средства, которые здоровым людям не дают сойти с ума».
Гете. Годы учения
Вильгельма Мейстера
(Перевод С. Г. Займовского)
О том, что душой можно воздействовать на тело, любой из нас хорошо знает по собственному опыту. Наше тело вовсе не чуждо душе, оно позволяет ей, в частности, проявляться вовне. Иными словами, тело есть физический инструмент души. Скрытые поначалу душевные силы как бы «обращаются» к нам через посредство глаз, рук, кожи, почек и т. д. Попав в бедственное положение, душа «оккупирует» отдельные органы, вцепляется в них так, что мы начинаем их осознавать. И тогда говорим о боли и о болезни. Порой только через мигрень и осознаешь, что забрал себе в голову слишком много или норовишь пробить головою стену. И нынешней так называемой психосоматической медицине известны чрезвычайно многообразные душевные расстройства, которые весьма индивидуальным способом