Мы оба стояли на коленях на диване, я отвернулась от него. Он намотал на руку мои волосы, до боли, отведя мне голову в сторону, открыв вытянутую шею, движением бедер задрал мне короткую юбку, так что я ощущала его голым задом, запустил руку под корсет и сжал мне грудь, крепко и туго – я вскрикнула. Он прижался ко мне телом, но без крови был пока что мягок.
Ашер на ухо мне шепнул:
– Твоя кровь снова сделает меня мужчиной. Я наполню жизнью свое тело, чтобы наполнить ею твое.
Что‑то в этих словах должно было меня насторожить, но я не могла вылепить мысль до конца. Он подчинил мой разум блаженному приливу, и мысли не выстраивались логически. Вся моя логика была в его руках, в мягком прижатии его тела, в моем растущем напряжении.
Что‑то пронзило это мое спокойствие желания. Это Дамиан тянулся ко мне с криком: «Анита, кормись, будь оно все проклято!»
Я обмякла в руках Ашера.
– Что такое?
– Дай мне есть с первым укусом. Дай выпить твоей силы.
– Дамиан истаивает, – понял он.
– Да.
Голос мой звучал с придыханием, и не от удовольствия.
– Я не буду сопротивляться твоей силе, Анита. Я дам тебе взять меня, потом возьму тебя.
– Да, но быстрее, пожалуйста, быстрее…
Он был слишком высок, чтобы укусить меня из этого положения, ему пришлось податься назад, согнув свои шесть с добавкой футов. Потом руки его напряглись у меня на волосах и на груди, внезапная боль будто бросила меня вновь в его взгляд, я задышала коротко и страстно, и он ударил. Секунда острой боли – и тут же ее смыл первый оргазм.
Укус Ашера – это было наслаждение. Это был его дар, его сила, и эта сила стянула меня спазмом, взорвалась теплой волной удовольствия. Столько было наслаждения, и пока он пил, волна за волною, одна теплее другой, накатывали на меня, так хорошо было, так хорошо, что удовольствие рвалось из меня длинным, прерывистым криком. И где‑то посреди всего этого проснулся ardeur и стал насыщаться. Ardeur пил изо рта Ашера, из его зубов во мне, из его рук на моем теле, и я бросила этот поток в Дамиана, почувствовала, как он смог сесть, так резко, что чуть не свалился со стула. Натэниел поддержал его, и ему тоже досталось чуть‑чуть этой несущей наслаждение силы.
Я боролась с этой энергией, стараясь передавать только пищу, а не телесное удовольствие. Только пищу, не больше. Но это было как заниматься медитацией в разгаре секса – не удивительно, что не очень получалось.
Ашер оторвался от моей шеи, тяжело дыша.
– Ты здорово много взяла.
Голос у него дрожал, а его укус не обязательно должен был доставлять удовольствие ему. Наверное, в этом и было дело.
– Прости, – промямлила я.
Он отпустил меня, я рухнула на четвереньки, свесив голову.
– Боже мой, Ашер, Боже мой!
Диван шевельнулся – это Ашер изменил положение, и тут же я ощутила его руки у себя на бедрах, задирающие мне юбку. Он кончиком уперся в меня, и ничего уже не было в нем мягкого, в твердом и готовом.
– Ты все еще хочешь, чтобы я проник в тебя дважды?
Надо было сказать «нет» – я и так уже много пропустила сегодня вечером. Но я не хотела говорить «нет», я хотела сказать «да». Я попыталась не думать столько об Ашере – во‑первых, это могло вызвать мини‑оргазмы в неподходящие моменты – такой был побочный эффект у его силы. Во‑вторых, потому что я начала понимать, почему люди готовы все отдать за еще одну ночь того наслаждения, которое мог дать только он. Метафизический секс – это прекрасно, но именно нежность к тем, кто в нем участвовал, влекла меня к ним. Исключение – срочная необходимость питания. Ашера я любила, но не любовь вызывала во мне желание с ним быть. Будь я не так упряма, я бы бегала за ним просто ради удовольствия. Я старалась быть от него подальше, потому что никто не мог того, что мог он, и это меня пугало.
Вот почему я сказала:
– Просто трахни меня.
– Ты не хочешь снова испытать наслаждение моего укуса?
– Хочу, но… у нас нет времени.
– Как пожелаешь.
Он придал моим бедрам нужное положение и начал пробиваться в меня, влажную, но тугую; и мое тело охватывало его спазмом, и он прокладывал себе путь.
И голос его прозвучал сдавленно:
– Ах, как сегодня туго… каждый дюйм с боем… ой, как хорошо…
Я только кивнула, не доверяя собственному голосу. Надо было и сексу тоже сказать «нет». Ardeur мы напитали. Жан‑Клоду мы были нужны – помочь заговаривать зубы публике. Но я не хотела говорить «нет». Я могла бы солгать себе, что это нужно Ашеру, что сейчас только мы с ним вдвоем, но не потому я сказала «да». Я сказала да просто потому, что хотела ощутить его в себе. Потому что пришлось с собой бороться, чтобы не попросить еще одного укуса. Потому что хотела, чтобы он проник в меня двумя способами, хотела, хотела и все.
Он был внутри, насколько могло его впустить мое тело, и он остановился на миг, соединив наши тела, лег мне на спину, на секунду дав мне почувствовать весь свой вес. Кожа его стала теплее, ожила той кровью, что он взял у меня, и волосы сверкающим занавесом рассыпались вокруг меня.
– Укуси, – шепнула я.
– Что?
– Укуси, пока имеешь меня, возьми меня, возьми так, как можешь только ты.
Я продолжала шептать, будто так будет правильно, будто так мой голос не будет так слаб.
– Как могу только я? – спросил он.
– Да, – ответила я, – да.
Он обхватил меня руками, заставил меня держать весь наш объединенный вес, обнял, прижал к себе.
– Ты ощутила силу мою.
– Да, – шепнула я.
– Ты боишься ее?
– Да.
– Боишься того, как сильно ты меня хочешь?
– Да!
– И мне это нравится, – шепнул он, поднялся с меня так, что только там он меня касался, где был глубоко во мне.
И медленно, очень медленно стал из меня выходить.
– Я все еще тугая.
– Да, – сказал он, – да.
Он вышел из меня, потом коленями раздвинул мне ноги шире, а я опустила голову на диван, прижалась щекой к кожаной обивке.
Ашер вошел, чуть‑чуть, самую малость, накрыв только чувствительную точку. Начал он медленно и ровно, входя и выходя, и все по одному и тому же месту. Я ожидала все время, что он начнет быстрее или глубже, но он держал тот же медленный и неглубокий ритм.
Я задвигала бедрами ему навстречу, но он твердо придержал их руками, не давая мне шевелиться. Странно, как все это напоминало бальные танцы, которые меня заставили выучить перед этим приемом. Напряжение его руки, пожатие здесь или там, и ты знаешь, чего он хочет – или думаешь, что знаешь. Сейчас он хотел, чтобы я не двигалась, всю работу предоставив ему.
Он еще сильнее развел мне ноги, поднял выше.
– Встань, Анита. На четвереньки.
Я сделала, как он велел, но колени были у меня так широко разведены, что бедра напряглись. Не то чтобы больно, но могло стать, если долго так продержаться. И на этом фоне – скользящий, ласкающий ритм внутри.
Во мне начал нарастать оргазм, нарастать с каждым прикосновением, с каждым движением его внутри меня. Нарастал и нарастал. Почти всегда секс был для ardeur'а, и ardeur ласковым не бывал. Я кормилась и трахалась, поскольку была вынуждена. И сейчас, когда Ашер брал меня так нежно, так бережно, я поняла, что у нас выработалась дурная привычка. Я люблю хороший жесткий трах, более чем другие женщины это любят, но то, что я это выдерживаю, не означает, что всегда мне нужно именно так. Вот это – это было идеально. Вот чего мне не хватало всегда в этом бешеном сексе. Необходимость питаться срочно заставляла забыть о том, что есть своя прелесть в неспешной ласке.
Я старалась оставаться, как ему хотелось, не двигаясь, не пытаясь свести ноги, удержать наслаждение…
– Я уже почти.
– Тогда кончай.
– Но…
– Кончай, – велел он.
Я могла бы поспорить, но он сделал еще один толчок, и меня поймал оргазм. Только руки, держащие меня за ягодицы, помешали мне извиваться на нем. Он держал меня на месте, и продолжал, будто я и не кричала, будто не впивалась скрюченными пальцами в обивку. Столько было наслаждения, что надо было за что‑то держаться руками, до него я дотянуться не могла, держалась, за что придется.
– Анита, люблю тебя, люблю тебя, люблю!
Ритм сменился. Я чувствовала, как Ашер борется с собой, стараясь не дать пока себе воли. Схватив меня за волосы, он вздернул меня на колени, оставаясь во мне, угол сменился, и Ашер не старался остаться неглубоко, он вошел на всю свою длину, хоть и медленно, стараясь не давить на меня телом. Руки и грудь его напряглись, когда он отвел мне голову в сторону и снова обнажил шею.
– Ну, – шепнул он.
– Пожалуйста, – ответила я.
Он всадил в меня клыки, сомкнул рот на шее, и присосался, перестав сдерживать свое тело, вбивая себя в меня изо всей силы, и снова вызвал во мне кричащий оргазм, телом, укусом, силой своей, вошел в меня последним мощным толчком. Я ногтями пропахала его руки, вопя охрипшим, сорванным голосом.
Он пил из моей шеи, и оргазм за оргазмом накатывали на меня. Для меня, для него, для нас обоих. Вот почему он был так опасен – на пике этого наслаждения можно было забыть – забыть, что сегодня я даю кровь уже четвертый раз. Забыть, что не следует ему открывать рот и выпускать кровь по моему телу, потому что он уже напился так, что больше не принимает. Забыть, что нам еще надо было сохранить силы, выйти наружу и общаться с народом. Забыть все, кроме ощущения его толчков во мне, пока он не пролился мне между ног, пролился сам на себя. Забыть, пока моя кровь текла по шее, пропитывая платье и заливая бриллианты. Забыть, пока чьи‑то руки не растащили нас, и Ашер не обернулся, рыча.
Я не рычала – я свалилась на диван, потому что ничего больше сделать не могла. И лежала сломанной куклой, и даже мысли кружились медленно, белые и пушистые, будто мир покрылся ватой.
Кто‑то меня перевернул, возникло мозаичное лицо Римуса, его заволакивало темнеющей дымкой.
– Анита, Анита, ты меня слышишь?
Я хотела сказать, что слышу, но мир стал черным, и я поплыла, и ничего уже никому не могла сказать.
Глава пятьдесят пятая
Я очнулась в больнице – не в человеческой больнице, а ликантропской. В здании, которое местные оборотни держат именно вот на такой чрезвычайный случай: если бы меня доставили в человеческую больницу, это могло бы закончиться для Ашера ордером на ликвидацию. Но в попадании в больницу для ликантропов был тот недостаток, что переливаемая кровь у них не человеческая. Если группы крови совпадают, то людям можно переливать кровь ликантропов, а ликантропам – кровь людей, но у ликантропов могут быть проблемы с переливанием крови между ликантропами различных типов. У меня три типа ликантропии, поэтому я представляла собой проблему, а так как группа у меня «О» и резус отрицательный, то особого выбора не было. Группа не самая распространенная, тем более в маленькой больничке вроде вот этой.
Доктор Лилиан мне не сказала, какой штамм ликантропии она решила добавить к моему коктейлю, и не выбрала ли она один из тех, что у меня уже были. Она решила, что если я буду об этом знать, это может сказаться на исходе – какой зверь победит. Чушь какая‑то – ведь мои мыслительные процессы никак с этим не могут быть связаны, но она все равно ге говорит. Ладно, в ближайшее полнолуние мы увидим, появился ли победитель в моей корзине мехов.
Я просыпалась и снова засыпала, а когда проснулась очередной раз, возле моей постели сидел Ашер, и я дернулась и даже ойкнула.
Он отвернулся, полностью закрыв лицо волосами – не стал кокетничать идеальным профилем, просто прятался.
– Ты теперь меня боишься.
В голосе его звучало сожаление, похожее на слабый моросящий дождик, о котором знаешь, что он будет идти весь день.
Я стала было опровергать, и остановилась. Боюсь ли я его? Да. Да, боюсь. Но не потому, о чем он думает.
Я потрогала повязку на шее, и осязание мне подсказало, что этот укус – не две вежливые точечки. Его занесло и на моей шее, как и повсюду. Конечно, это не было как шрам у меня на ключице или даже на локтевом сгибе, но все равно не такой укус, какой обычно оставляют старые вампиры. Под повязкой он ощупывался как ошибка новичка.
Он встал, и было видно, что он устал, измотался.
– Я понимаю, Анита. Я тебя не виню.
Мое внимание привлекло движение у дверей. Там стояли охранники, которых не было, когда ко мне приходили другие посетители. Одним из них был Римус – его лицо я видела, когда отключалась.
Ашер направился к двери.
– Не уходи, – сказала я хрипло.
Он не обернулся, не посмотрел на меня – просто остановился. И стоял неподвижно, ждал.
– Останься, – сказала я.
Он рискнул бросить на меня взгляд из‑под завесы волос. Волосы не были искусно растрепаны, они просто перепутались и упали на лицо, будто ему было не до них.
Я смотрела на него, на его высокий силуэт. Обычно у него бывала идеальная осанка, но сегодня широкие плечи согнулись, сгорбились под тяжестью поражения. Будто он сутулится от холода. Я знала, что это не так: мертвые к холоду не очень чувствительны.
– Я знаю, что ты не сможешь меня простить, но я должен был тебя увидеть. Должен был…
Слова изменили ему. Он протянул изящные руки, сегодня казавшиеся неуклюжими от его горя.
Я хотела потянуться к нему, протянуть руку, но боялась того, что может быть, если он меня коснется. Не того боялась, что он превратится в разъяренное чудовище – я боялась, что будет со мной. Я чуть не погибла, но сейчас, глядя на него, я думала только: «Как он красив, как он печален». Я хотела успокоить его, обнять. Он сказал, что я не прощу его никогда – он ошибся. Я его простила, но это было на уровне сознания. А глядя на него, просто невозможно было на него сердиться. И это было плохо. Вампирские ментальные штучки.
– Зачем здесь охрана? – спросила я наконец, не зная, что бы такое сказать вслух.
Он заморгал, глядя сквозь золотистые пряди.
– Я не доверяю себе наедине с тобой. Жан‑Клод со мной согласен.
Я поглядела на охранников:
– А, Римус, Иксион! Привет!
Они переглянулись и тоже сказали «Привет».
– Последним до того, как я здесь очнулась, я видела лицо Римуса.
– Он пришел по моему зову, – ответил Ашер с несчастным лицом.
– Твоему зову? У тебя же не было подвластного зверя, идущего на зов.
– Теперь есть, – ответил Римус. Он замялся, потом шагнул в комнату от двери, Иксион остался на месте. – Он нас позвал, пока… гм… был с тобой. Позвал… и нам пришлось ответить. Бросить обязанности охранников и прийти к нему. – Он взглянул на Ашера, который и его взгляда тоже избегал. – Это оказалось к лучшему, но Жан‑Клод считает, что дело зашло так далеко потому, что проявилась новая сила Ашера.
– Ты не обязан подыскивать мне оправдания, – сказал Ашер.
– Я и не собирался.
Римус посмотрел на него взглядом, значение которого я не поняла, и занял свое место у двери.
– Значит, теперь у тебя есть подвластный зверь? – спросила я.
– Да. – Он не стал ни капли счастливее. – Я знаю, что ты не можешь меня простить, и не жду этого. Я никогда больше до тебя не дотронусь, Анита, и даю тебе в том свое слово.
Я не сразу поняла, что он сказал.
– Ты говоришь, что никогда больше меня не тронешь? В смысле секса?
Он кивнул с серьезным лицом.
Мысль о том, что он больше не тронет меня, вспыхнула паническим страхом, резко зачастил пульс, я с трудом сдержалась, чтобы не заорать на Ашера. Как он может меня отвергать? Мне пришлось взять себя в руки, чтобы голос звучал спокойно:
– Ашер, сядь, пожалуйста.
Он поколебался, но все‑таки сел.
– Я тебе предложил единственную меру безопасности, которая в моей власти. Я даю тебе слово, что больше к тебе не притронусь.
Я едва сумела сохранить ровный голос:
– Я не хочу такого.
Наконец‑то он посмотрел мне в глаза:
– Что?
– Я не хочу, чтобы ты меня больше никогда не трогал.
– Анита, ты меня выбросила из своей постели за гораздо меньшее. А теперь я чуть тебя не убил. Ты не можешь меня простить. Ты ничего не прощаешь.
Это он, увы, точно подметил.
– Я стараюсь исправиться в этом смысле.
Он шевельнул губами – как будто старался подавить улыбку.
– Ты знаешь, почему я не протянула руку, не взяла тебя за руку?
– Ты боишься меня трогать.
Его голос плеснул у меня по коже отчаянием, как смех Жан‑Клода мог бы плеснуть наслаждением.
– Да, но не в том смысле, что ты думаешь.
Он покачал головой, сгорбившись над собственными сцепленными руками.
– Я не хочу, чтобы ты меня боялась, Анита, ни в каком смысле. Но не могу тебя за это винить.
– Я боюсь тебя трогать, потому что боюсь, что сразу же попрошу поцелуя.
Он кивнул:
– И боишься того, к чему этот поцелуй может привести.
– Ашер, – сказала я уже тверже, больше в своей обычной манере, хотя голос явно просил воды. – Ашер, посмотри на меня.
Он только качал головой.
– Посмотри на меня, черт побери!
Трудно было разглядеть под волосами в полутемной комнате, но он, похоже, действительно на меня посмотрел.
– Что ты хочешь от меня, Анита? Я уже отказался от всего, чего хотел когда‑то. Что еще хочешь ты от меня?
– Господи, какой же ты мрачный тип.
Тут он слегка выпрямился, вернулась его надменность.
– Прошу прощения, что мои манеры тебя столь сильно огорчают.
Он говорил слегка рассерженно – отлично. Это куда лучше отчаяния.
– Ты прав, я сейчас должна была бы быть вне себя от гнева. И ты прав, что я выбрасывала мужчин из своей постели за куда меньшее.
Гнев его вытек, и снова охватила его гнетущая депрессия. Как будто свет в нем медленно гас.
– Ты меня попросила здесь посидеть, чтобы как следует повернуть нож в ране?
– Если я захочу повернуть нож, ты об этом узнаешь. Я просто пытаюсь говорить. – Мне пришлось прокашляться, прочищая горло. – Вода здесь есть?
Ашер огляделся. Кувшин и чашку заметил Римус, налил в чашку воды, подумал секунду и протянул ее Ашеру. Это был момент, когда почти ощущалась битва воль, потом Ашер взял чашку и подошел к кровати. И ни разу на меня не посмотрел, протягивая мне чашку с изогнутой соломинкой.
Вода на вкус была застоявшаяся, но прохладная, и ощущение во рту и в глотке было чудесное. Я подняла неперевязанную руку, взяла чашку. Пальцы зацепили руку Ашера, он вздрогнул, как от боли, но я знала, что больно не было.
– Я на тебя пролил воду?
– Нет, только на простыни немного.
– Ты единственная женщина, кроме Белль, при которой я чувствую себя неуклюжим.
Иксион уже подошел с платком, Ашер взял платок у него из рук и промокнул несколько пятен на простынях.
– Это комплимент или оскорбление? – спросила я, и мой голос уже звучал получше, не так хрипло. Интересно, сколько я провалялась без сознания? Спрашивать я не стала, потому что тогда Ашеру стало бы еще хуже, а я бы напугалась сильнее.
Он оставил попытки собрать воду, отдал платок, будто ожидал, что Иксион будет готов его принять. Так и оказалось, но небрежная отработанность жеста заставила меня снова задуматься, сколько же я была в отключке.
– Ни то, ни другое, просто чистая правда. С самого нашего знакомства я чувствую себя с тобой неуклюже.
– Обычное мое действие на дамских угодников.
Он на меня посмотрел, и я не поняла выражения его лица.
– А я – дамский угодник?
– Белль Морт очень постаралась, чтобы все вы как следует умели обращаться с женщинами.
– И с мужчинами. Не забывай, Анита, она обучила нас и мужчинам доставлять удовольствие.
Я кивнула, но остановилась – повязка кололась.
– Спасибо, я в курсе этих сведений.
– Но тебе они не слишком нравятся.
– Озадачивают, скорее.
Он разгладил простыню там, где промокал. Кажется, он искал, что бы такое сделать. Никогда не видела, чтобы ему было так неуютно.
Я сделала то, что хотела сделать, как только его увидела – накрыла его руку своей. Он тут же стал совершенно неподвижен, той страшной, неестественной неподвижностью, создающей впечатление, что касаешься чего‑то неживого. Он попытался отклониться от моего прикосновения, но я не убирала руку. Если он думал, что вампирской жутью меня можно отпугнуть, то ошибся.
– Анита, – попытался он сказать голосом столь же мертвым, как тело, но не получилось.
– Я боюсь не потому, что ты меня чуть не убил. А потому, что при этом мне все равно хочется тебя трогать.
Он убрал руку из‑под моей, сел, но теперь хотя бы уже глядел на меня.
– Я подчинил твой разум, полностью, окончательно. Сделал то, чего ты боялась.
– И разве тебе не хочется меня трогать?
– Хочется, – шепнул он.
– Тебе первому пришлось понять, что просто от укуса я могу получить контроль над вампиром. И не думаю, что это просто ты меня подчинил.
– Ты хочешь сказать, что получила контроль надо мной?
– Сама не очень понимаю, что хочу сказать. Я только знаю, что не хочу, чтобы ты уходил. Не хочу, чтобы никогда больше меня не трогал. Хочу, чтобы мы были вместе. А больше ничего не знаю.
– Вместе – каким образом, Анита?
– Нам только нужна страховка.
– Страховка? Что ты хочешь сказать?
– Ну, как в гимнастическом зале. Секс с тобой так хорош, что нужно, чтобы кто‑нибудь подстраховывал.
– Так опасен, хочешь ты сказать, – ответил он, глядя на собственные руки, бессильно лежащие на коленях.
– Я бы хотела еще раз это проделать, Ашер.
Тут он поднял взгляд – не слишком счастливый.
– Ты всерьез?
– Да.
– Это же должно пугать тебя – и меня тоже.
– А меня это пугает. Но тебя ведь нет, на самом‑то деле?
– Мне страшно за тебя, но…
– Ты всегда был хорошим мальчиком, правда? – спросила я.
– О чем ты?
У меня вдруг случился момент, когда так глубоко можно заглянуть в душу собеседника, что весь остальной мир будто плывет. Это не вампирская сила была, не некромантия, это был просто момент прозрения такого яркого и резкого, что я не могла отвернуться.
– Смотри мне в глаза, Ашер, и скажи: ты делал раньше такое, как со мной? Эта женщина не выжила?
Он отвернулся, пряча светлые глаза.
– Ашер! – позвала я.
Он посмотрел мне в глаза своим непроницаемым взглядом из‑под путаницы волос.
– Я делал то, в чем ты меня обвиняешь.
– Это не обвинение, скорее констатация факта.
– И ты за это не считаешь меня монстром?
Я задумалась. Считаю ли я его монстром?
– Ты это сделал намеренно?
– Стал ли бы я заниматься любовью, планируя смерть партнера? – спросил он.
– Ага, так это то, что я думаю?
– Нет, кроме одного раза.
– Одного?
– Был один дворянин, от которого Белль хотела получить землю и деньги. У него определили рак. Он был сильным и гордым, и не хотел умирать в страданиях и немощи. Он попросил, чтобы я убил его, хотел умереть не от боли, а от наслаждения. И еще он чувствовал, что если его жизнь возьму я, это не будет самоубийство, и душа его спасется.
Он рассказывал безжизненным голосом, будто все это ничего для него не значило. Таким образом рассказывают люди о душевной травме или трагедии, с которой еще не свыклись.
– Ты его любил, – сказала я.
– Он был достойным человеком.
– Я не считаю тебя монстром.
– Я убил человека, чтобы доставить себе удовольствие. И после этого я не монстр?
– Если так ставить вопрос, то да, но ты сделал не это. Есть обратная связь в наслаждении, Ашер, наслаждении твоем, ее, моем. Я могла сказать «нет». В момент, когда я решила, что уже слишком, что надо остановиться.
– Я подчинил твой разум. У тебя не было свободной воли.
– Ты можешь подчинить меня, но я в таком состоянии остаюсь лишь сколько хочу, и не больше. Я не хотела останавливаться, Ашер. Неужто ты назовешь меня монстром, если я скажу, что такого оргазма у меня в жизни не было?
– Нет, не назову.
– Мы можем вступать в сношения иногда, но никаких укусов, когда мы будем одни.
– Ты не доверяешь мне, – сказал он.
– Я нам двоим не доверяю.
Он почти улыбнулся:
– Я чуть тебя не убил. Чуть не пролил всю эту драгоценную кровь. Диван не восстановить, ковер пришлось выбросить. Я чуть не убил тебя, Анита, и не для еды, а ради наслаждения.
– Ты был в восторге от притока силы, Ашер. Подвластный зверь – наконец‑то.
Он оглянулся на охранников:
– Да, гиены.
– Жан‑Клод говорит, что когда сила включается впервые, ее всегда трудно контролировать.
Ашер взял меня за руку:
– Я бы не променял твою любовь на тысячу сил. Прядь твоих волос не променял бы ни на какую территорию.
Его глаза блестели – блестели не силой, а слезами.
– Я тебе верю.
– Ваши новые законы провозглашают нас гражданами, но мы – монстры, Анита. Если бы я убил тебя этим своим приливом новой силы, я бы вскоре ушел за тобой.
– Ты хочешь сказать, что убил бы себя?
Он кивнул:
– Я бы не мог этого вынести.
– Я не хочу, чтобы ты умер.
– И я не хочу, чтобы ты. – Он опустился на колени, положил голову мне на руку. – Не кровь вызвала мою силу, Анита. Это была ты, ты, когда хотела меня больше, чем кого‑либо другого. И я тогда это чувствовал – ты хотела меня, не Жан‑Клода, не Ричарда, не Мику, не Натэниела – меня. Ты хотела меня, моих прикосновений, как никогда ничьих. Я видел твое сердце, и видел там только себя. – Он поднялся, чуть розовея следами слез на лице. – Ты действительно любишь меня, именно ты меня любишь, а не воспоминания Жан‑Клода в тебе. Не из жалости – это любовь.
– Да, – сказала я. – А то я бы злилась немеряно из‑за того, что ты чуть меня не убил.
– Я никогда себе этого не прощу. Жан‑Клод был бы в своем праве, если бы убил меня за такую неосторожность.
– Он тебя любит.
Ашер кивнул:
– Да. Я сомневался, пока не понял, что он не станет меня убивать за то, что ты чуть не погибла. Я сомневался, что меня кто‑нибудь любит, но больше не сомневаюсь, Анита. Он любит меня, раз не убил, когда вошел в комнату и увидел, что я сделал.
Вот, собственно, и все. Я чуть не погибла. У Ашера появился подвластный зверь. Жан‑Клод не убил его за то, что Ашер чуть не убил меня. Я не убила Ашера за то же самое. Жан‑Клод запретил нам с Ашером питать секс наедине. Мы не стали спорить, потому что оба знали наш темный секрет. Это было так хорошо, так невероятно хорошо, что мы не полагались друг на друга, что не сделаем этого снова.
Я – суккуб. Я – вампир. Может, не кровосос, но я питаюсь сексом. И не только жизнь Дамиана я могу высосать, если не буду этого делать. Умрет Натэниел. Умру я. Наверное, Жан‑Клод сможет защитить от меня себя и Ричарда, но я могу убить всех случайно, если не научусь управлять собственным триумвиратом силы. Лондон пока лидирует среди кандидатов мне в pomme de sang. Хотелось бы только, чтобы он мне больше нравился. Не то чтобы я его совсем не любила, но побоялась бы приводить его домой. Уж очень он не домашнего типа мужчина. Реквием теперь в пищевой цепи, но он настолько не просто пища… Он жаждет истинной любви. Могу его понять, но помочь ничем не могу. Секс с ним великолепен, но он сам меня пугает. И вообще для многосотлетних вампиров они слишком все эмоционально ранимы. Дико, но правда.
Я завернула крест в шелк, положила в бархатный мешок и сунула в наволочку. Вроде бы помогает. Больше кошмаров с Марми Нуар не было. И не было несчастных случаев ни с моими любовниками‑вампирами, ни со мной. Знала бы адрес – послала бы Мерлину благодарственную открытку.
Самсон остался в городе, чтобы я могла выполнить свое обещание – попытаться привести его в силу. Он пока что разрешает мне восстанавливать необходимую для этого силу и собираться с духом. Мило с его стороны. Огги я все же заставила отправить Хэвена в Чикаго. У меня руки чесались его потрогать, но он слишком опасен. Местные львы пытаются мне кого‑нибудь подобрать, но очень не хватает мне Хэвена. Опасный, гад, но так мне его не хватает! И моей львице. Но нельзя было никак его оставлять.
Я оказалась не беременна, ура! Но пока я думала, что беременна, имела незащищенный секс с Натэниелом, Жан‑Клодом, Микой и Огюстином. И никто не дал презерватива Лондону, когда я питала от него ardeur. Но эти пули тоже меня миновали, и слава Богу. Одно дело быть беременной от одного из моих бойфрендов, совсем другое – от Огюстина. Это была бы катастрофа, с которой я бы не справилась. Кажется, надо начать презервативы прямо на себя скотчем наклеивать. В случае срочного секса просто отрываешь один, и будешь настолько в безопасности, насколько это возможно. От болезней я защищена, поскольку мои любовники – не люди, но беременность – это единственная болезнь, от которой у меня защиты нет. Месячные мои до сих пор гуляют в самоволке. Доктор говорит, что ничего здесь нет плохого. Причиной может быть стресс, и еще – в литературе описаны случаи женщин‑оборотней, у которых месячные пропадали до первого полнолуния. А вообще, как напомнил тот же доктор, я сама по себе – метафизическое чудо на двух ногах, так что могут быть и другие причины. Может быть, такое, о чем мы даже и не подумали. Он рекомендовал принимать фолиевую кислоту, поскольку бывают и такие врожденные дефекты, которые ничего общего с вампиризмом или ликантропией не имеют. Я так и сделала. Еще он посоветовал найти психотерапевта или взять отпуск. Отпуск? Мне? И куда я поеду, и что там буду делать? Блин, а кого я с собой возьму?
Я стараюсь не особенно задумываться над тем, что именно мои «вампирские силы» дали мне Мику и Натэниела. Черт побери, меня дали им. И почему с Ричардом это не помогает? Жан‑Клод думает, причина в том, что он сам не знает желаний своего сердца. Исполниться желание может, только когда сам знаешь, чего ты хочешь. Может быть, когда‑нибудь Ричард узнает, чего хочет его сердце. Пока что он встречается только с человеческими женщинами. Из противоестественных – только со мной. И сообщил мне, что ищет свой белый штакетник.
А я и за своей черной чугунной решеткой довольна. С остриями на прутьях. Белый цвет мне никогда не шел.