Вино стекает по телу прохладными струйками, на животе образуются «ножки»…
– Не заплачу! – кричит Алиса, прыгая по мокрой одежде, по раздавленному торту, выползающему белой мякотью между пальцами ног, по мятым персикам, мокро чавкающим. – Врешь! Не заплачу!
В дверь позвонили.
В глазке расплывается темное пространство лестничной клетки, а в глазу Алисы дрожит линза подступившей слезы – ничего не видно!
– Кто?..
– Конь в пальто! – раздраженно, даже сердито.
И Алиса открыла дверь.
В прихожую вошел совершенно незнакомый мужчина с торчащей изо рта зубочисткой. Он осмотрел голую Алису, не поверил, достал очки, надел их, огляделся в поисках еще какого‑нибудь источника света, дернул за шнурок бра у зеркала и, задумчиво покачивая головой, осмотрел странно испачканную с ног до головы девочку.
– Вы кто? – Алиса утерла ладонью вино на лице. – Вы – бандит, грабитель и насильник?
– Я твой папа! А ты почему сразу дверь открываешь?
– Папа?..
– А ты что думала, тебя в капусте нашли? У всех девочек и мальчиков есть и мамы, и папы, это всем известно. Ну, и что тут у тебя происходит? Блевала?
– Не‑е‑ет, – неуверенно качает головой Алиса.
Плотный невысокий мужчина по‑хозяйски осматривается и вперевалочку идет в гостиную. Куча одежды на полу, перемешанная с тортом, производит на него сильное впечатление – из открывшегося от удивления рта выпадает зубочистка.
– Это ты сделала? – с недоверием спрашивает он, двумя пальцами приподняв с пола изрядно уделанную замшевую куртку.
– Нет, что вы… Это мой любовник. Он сегодня пришел очень злой – проиграл в казино пятьдесят тысяч, я приготовила, как полагается, вино, фрукты, торт вот купила, – Алиса грустно показывает на валяющуюся коробку, – а он как рассердился, как стал кричать! Собрал все свои вещи в кучу и давай на них мочиться! Потом раздел меня, обмазал тортом и вывалял в одежде, а потом облил вином, а потом…
– Содомо‑гоморрский разврат, короче, – перебил ее мужчина и вдруг, не меняя выражения лица, с тусклым потухшим взглядом, проходя мимо, сильно ударил Алису по щеке. – Маловата ты еще заниматься развратом, – произнес он назидательно, пока Алиса заглатывала воздух. – Выпить чего осталось или все вылили?
– В кухне, наверное…
– Так неси! Да, и помойся по дороге, а то выглядишь, как заблеванная. Ну и воспитаньице! Ничего, ты у меня быстро придешь в норму. Десять минут тебе на приличный вид!
Закрывшись в ванной, Алиса кое‑как уговорила себя перестать дрожать и начать думать. Через три минуты накатила паника – ничего, ну ничего не приходило на ум! Через пять минут дверь затрещала, а еще через минуту замок был сломан и гость уже смотрел на присевшую в ванной Алису все тем же потухшим взглядом.
– Десять минут, я сказал, а ты еще не одета! Вылезай, а то еще получишь!
Наспех одевшись, Алиса осторожно вышла из ванной и обнаружила гостя у открытого холодильника.
– Богато вы живете со своим Квазимодой.
– С кем?
– Ну, с этим развратником, который проиграл деньги и уделал тебя на куче белья в торте.
– С Казановой, – машинально поправила Алиса и получила равнодушный комментарий.
– Один хрен! А что, водки нету? – озаботился гость.
– В гостиной в баре.
– Ну, знаешь! Водку теплой держать?!
– Там свой холодильник, специально для бутылок…
– Ка‑а‑ка‑ая ты у меня, дочура! – обрадовался мужчина, приподнял Алису за талию над полом и потряс. – Красиво живешь!
Выставив на стол устраивающую его закуску, гость долго копался в бутылках в баре, одну – почти черного стекла с кофейным ликером – даже открыл и осторожно понюхал, но выбрал водку.
– Твои халаты? – спросил он после второй рюмки у застывшей в дверях Алисы.
В открытой дверце шкафа разноцветные кимоно корейца светились дорогой вышивкой по шелку.
– Да… То есть нет. В общем, мои.
– Твои тряпки, значит, хахаль не тронул. А все свои уделал в одночасье, да‑а‑а… И где он теперь?
– Кто?..
– Казинова твой, где он?
– Он… Он повесился на балконе, – выдала Алиса, пожав плечами.
– Что ты говоришь! – затрясся от хохота гость. – Надо же, как удачно. Я собрался было выяснять с ним отношения. Ничего себе квартирка, небось – его?
– Нет. Это моя квартира.
– Сильно мужик вляпался, сильно, если на малолетку такую квартирку списал. И что, он там голый?
– Где?
– На балконе висит голый или чего из одежды оставил на такой случай?!
– Не знаю, – пожимает плечами Алиса.
– Так иди посмотри, чухалка! Ну вся в мать! Тоже, бывало, скажешь ей принести чего, застынет, как замороженная, глаза выкатит – и ни с места, ну чистая чухалка!
На плохо слушающихся ногах Алиса идет к балкону. Не открывает тяжелые гобеленовые шторы, а осторожно проскальзывает между ними. Балконная ручка заедает, а дверь, как ни странно – открыта. Алиса лихорадочно думает, что же делать дальше. По ее сценарию после слов о повесившемся любовнике гость должен был обязательно сунуться на балкон, а уж там она бы постаралась как‑нибудь решить проблему неизвестно откуда взявшегося папочки. Справившись с дверью, Алиса выходит в холодный вечер, с удовольствием заглатывает ветер, облокачивается о перила и вдруг краем глаза замечает, что на балконе она не одна.
Взволнованный и страшно довольный собой, в длинном кашемировом пальто, сверкая золотыми резцами, на нее с обожанием смотрит… брат Риты Мазариной! Пока, застыв на холодном ветру, Алиса уговаривает себя, что это ей только снится, брат подносит к губам указательный палец с тяжелым перстнем и предлагает полное взаимопонимание и любую помощь.
– Что вы тут делаете? – шепчет Алиса. – Как вы сюда попали?
– Я за тобой приехал, я ждал в квартире, а ты разделась, – шепчет Мазарин, присев, чтобы его не было заметно, если вдруг гостю захочется отодвинуть штору. – Я потом уже хотел выйти, когда ты вином облилась, а тут пришел мужик. Я тебя люблю, будешь моей женой?
Алису затрясло.
– Он меня убьет, он плохой человек, – с трудом выговаривает она слова.
И вот, сидя, Мазарин распахивает полы своего пальто, и Алиса тоже приседает и подползает к нему, поворачивается спиной, и два черных крыла, теплые, с запахом незнакомого вспотевшего мужчины, укрывают ее.
– Ты его знаешь?
– Нет! – шепчет Алиса, чувствуя сквозь тонкую кофточку влажные, горячие ладони у себя на плечах. – Я думаю, он хочет избивать меня и грабить!
– Будешь моей женой? Я решу все твои проблемы.
– Я не могу пока, я еще несовершеннолетняя!
– А потом? Потом – будешь? – Притянув к себе плечи девочки, брат Мазарин со сладострастным стоном осторожно… кусает ее под лопаткой.
– Ты должен за мной ухаживать, покупать мороженое и водить в кино, – справившись с судорогой, пробежавшей по позвоночнику после укуса, шепчет Алиса.
– Я тебе сразу могу подарить холодильный комбинат и кинотеатр, только пообещай!
– Да нет же! Так неинтересно. Мне нужно эскимо по субботам в зоопарке и колесо обозрения!
– Иди. Будет тебе и зоопарк, и колесо. Иди, а то он выйдет сюда, а тебя здесь не должно быть, когда он выйдет.
В комнате, заправив за собой шторы, еще дрожа, Алиса смотрит на жующего гостя.
– А вы… Вы уверены, что я ваша дочь? – осторожно интересуется она.
– Главное, что в этом была уверена твоя мать, Лизка. Она сразу сказала, как только забеременела. Твой, говорит, ребенок, и все! А я ж не дурак, я сразу сказал, чтобы доказала! А она го‑о‑ордая была, фу‑ты, ну‑ты! Мы с ней со второго класса за одной партой сидели. А когда тебе было года два, она как раз закончила вечернюю школу, и я, как честный джинтель… как честный мужик, предложил ей пожениться. Ну, что ты! Куда сунулся со своим свиным рылом! Отшила, короче, я ей и надавал как следует. Сестрица ее, помню, все уговаривала подать на меня в суд, все‑таки, сама понимаешь, отбитая почка – это тебе не хухры‑мухры, да Лизка не стала судиться. А почему‑у‑у?.. – спросил гость у потерявшей дыхание Алисы. – А потому, что любила меня, чухалка! Ну? Что уставилась? Висит?
– А?..
– Висит твой хахаль на балконе?
– Висит, – кивнула Алиса, – он висит там, все в порядке, не беспокойтесь…
– А чего мне беспокоиться? – хохотнул гость. – Это ты теперь беспокойся и очень даже умоляй меня признать тебя законной дочерью. Теперь это запросто – анализ какой‑то там кислоты из организма и все дела. И что? Голый висит?
– Не‑е‑ет… В пальто.
– Вот же придурок, ты подумай, столько хороших вещей изгадил, а пальто оставил, значит, для повешенья. Конечно, холодно сейчас без пальто вешаться, а? А скажи‑ка мне, дочура, кто есть этот любовник?
– Он… Он друг моего отчима. Был… То есть отчим был, а друг есть. То есть друг тоже уже был, потому что повесился, – пошатнувшись, Алиса опускается в кресло.
После этих слов гость напрягся и, хотя бутылку не оставил, нервно обошел комнату и осторожно заглянул за занавески.
– А как выглядит этот твой любовник? – спросил он почему‑то шепотом, бледнея лицом.
– Ну, как они выглядят, когда повесятся? – бормочет Алиса, стиснув руки, чтобы не дрожали. – Лицо становится расслабленное, отекшее, с синевой…
– А особые приметы есть? – Мужчина вдруг подбежал к Алисе и дохнул в лицо спиртными парами.
– А‑а‑а?.. – отшатнулась Алиса.
– Я спрашиваю, есть особые приметы у этого твоего хахаля?
– Ну, какие приметы? Приметы… – задрожала, отшатнувшись, Алиса. – Какие бывают при этом приметы? Язык вываливается, у некоторых происходит расслабление кишечника…
– Ты мне дурочку не корчи! – Мужчина вдруг схватил Алису за волосы на затылке и нагнул ее голову вниз. – Я тебя о приметах спрашиваю, а не о признаках удушения! Что у него на лице?!
– На лице? – стонет Алиса, ничего не понимая.
– Есть у него что на лице?
– Есть! Нос есть, глаза, родинка… есть!
– Ну вот, вспоминаешь понемногу! – «Папаша родной» еще ниже пригибает голову Алисы, ей приходится стать на колени. – А может, это и не родинка, а родимое пятно?
– Может быть, отпустите волосы!
– А как ты его ласково называла, а?
– Пустите, больно!
– Больно ей… – отпускает гость волосы.
Алиса на коленках отползает в угол и прячется за креслом.
– Для родного папочки вы слишком бессердечны!
– Что, отчим понежнее был? – грязно усмехается гость. – Как любовничка называла, чухалка?
– Я его называла козленочком! – отчаялась что‑либо понять Алиса. – Мышонком, барсучком, петушком!
Тут она замечает, что гость ее не слушает. Он застыл лицом после первых слов. Покачиваясь, прикладывается к бутылке, копается у себя в кармане на джинсах, вынимает какой‑то гладкий продолговатый предмет, и вдруг с тихим щелчком из его ладони выскакивает широкое лезвие финки.
– Козленочком, значит! – шепчет он, покачиваясь. – Ну, козла‑то я из петли выну. По старой дружбе! – подмигивает он Алисе и идет к балконной двери.
Игорь Анатольевич Мазарин, отследив по часам сорок минут, вышел из машины и задрал голову вверх. С темного неба сыпал легкий снежок, снежинки в вышине были не видны, а попадая в свет чужих окон, вдруг проявлялись и бросались к лицу, как застигнутая врасплох колючая мошкара. Игорь Анатольевич походил туда‑сюда, сел в машину, поговорил о погоде с телохранителями, опять вышел и решил как‑то напомнить брату на шестом этаже, что тот запаздывает. Он решил посигналить. Наклонившись, нажал на клаксон. Сразу же в окне первого этажа проявился возмущенный житель в майке. Житель грозил кулаком и широко разевал рот в крике, Игорь Анатольевич давил на клаксон, сыпал легкий снежок, житель первого этажа в майке так завелся, что бросился откупоривать свое окно, Игорь Анатольевич сигналил, сигналил, сигналил… Сначала ему почудился словно шелест какой‑то вверху, а потом джип содрогнулся, потому что на него свалилось тело.
Игорь Анатольевич успел в последний момент отпрыгнуть. Первым сориентировался телохранитель, который обычно сидит сзади водителя. Из окна высунулась ладонь и обхватила покачивающуюся, неестественно вывернутую руку свалившегося сверху мужчины.
В другой руке упавший крепко зажал бутылку. Он дернулся несколько раз и затих.
– Пульса нет, – доложил телохранитель выжидавшему в отдалении Мазарину.
– Откуда упало? – поинтересовался хозяин, осматривая балконы.
– Точно не заметил, но, по‑моему, так, на всякий случай, нужно срочно забирать вашего брата и сматываться. Посигналить?
– Нет! – крикнул Мазарин и с опаской посмотрел вверх. – Сигналить больше не будем.
В окне первого этажа мужчина в майке прилип к стеклу и раздумал ссориться.
Из подъезда вышел Григорий Анатольевич Мазарин. Он подошел к джипу, стащил за ногу упавшего, сел в машину и чистым, просветленным взглядом посмотрел на брата. Поскольку брат молчал, как отключенный, Григорий Анатольевич коротко объяснил:
– Это ее отец. Пришел вдруг как‑то не вовремя, не успели хорошо поговорить.
– Гоша, – проникновенно обратился к брату Игорь Анатольевич, – ты что, решил проблему, не посоветовавшись со мной?
– Некогда было советоваться. Девочка попросила меня помочь, я помог. Теперь она согласится выйти замуж. А ты смешной…
– Я смешной?!.
– Да. Цветы, шоколад, медвежонок! Хорош бы я был с букетом и коробками на балконе! Полным идиотом бы я был!
– Почему?
– Да потому что руки были бы заняты, не смог бы сделать ей приятное!
Братья посмотрели на лежащее на земле тело. Из подъезда потянулись любопытные.
– Если сейчас не отвалим, запишут как свидетелей, – процедил сквозь зубы телохранитель.
«…Добрый день. Вы позвонили в прачечную Пенелопы. Прошу вас после сигнала оставить свой телефон. Вам обязательно перезвонят…»
– Пенелопа, возьми трубку! Возьми, это Алиса, у меня проблемы, а я не знаю, звонить в милицию или не звонить!
– Алло, я прачка, а не адвокат. Что случилось?
– Я пришла домой, а в дверь позвонили. Я открыла, а мужчина совершенно незнакомый. Он вошел, сказал, что я его дочь, и ударил меня по лицу.
– Та‑а‑ак. Достойный конец такого волнительного дня. Который час?
– Половина первого. Подожди, это еще не все. Он вытащил из шкафа вещи корейца, свалил их в комнате в кучу и изгадил!
– Оригинально. Ну и что? Ты его отравила или зареза‑а‑ала? Извини, это я зеваю.
– Я его пальцем не тронула! Он напился и упал с балкона!
– Звони. Звони в милицию срочно. Клади трубку, я оденусь и подъеду!
– Хорошо. Подожди! Я еще не сказала, что он упал на машину!
– Потом поговорим, куда он упал. Звони в милицию!
– Да. Подожди! Это был джип братьев Мазарини.
– Что ты сказала?
– Он свалился с балкона, а под балконом стоял джип братьев Мазарини!
– Так. Никуда не звони. Я думаю, они уже едут. Попробуй пореветь как следует, чтобы лицо натурально распухло.
– Оно у меня и так распухло, вся щека красная!
Следователь Лотаров подъехал в квартиру корейца около трех ночи. Он мог бы, конечно, и не приезжать, а прочесть с утра у себя в кабинете протокол осмотра места происшествия (адреса квартиры корейца и прачечной Пенелопы были поставлены им на контроль, и если по этим адресам происходило что‑то, что требовало присутствия представителей органов внутренних дел, то уже через пару часов у Лотарова должен быть подробный отчет). Но позвонил оперуполномоченный его отдела и радостно прокричал в трубку, что бандит Штукарь свалился пьяный с балкона шестого этажа и помял крышу джипа, стоящего внизу. «Угадайте, чей джип по номерам?! Братишек Мазариных, которые зачем‑то затаились под этим самым балконом!» Услыхав фамилию хозяина квартиры, из которой вывалился Штукарь, следователь на пятнадцать минут растекся в кресле, но решить эту головоломку не смог, наскоро собрался и поехал посмотреть на синяк на лице девочки Алисы, поставленный бандитом Штукарем.
Алиса, укутанная в плед, сидела в кресле, поджав под себя ноги. Пенелопа сидела за столом с остатками закуски и сосредоточенно листала альбом с фотографиями.
– А этот? – спрашивала она у Алисы каждый раз, как только ей попадались школьные снимки Элизы Катран. – Нет? И этот не похож?
Лотаров застыл возле кучи одежды, вымазанной чем‑то странным, принюхался и удивленно посмотрел на оперативников, снимающих отпечатки пальцев.
– Торт и вино, – кивнул один оперативник.
– Вино дорогое было, грузинское красное, – добавил другой. – А торт – суфле со взбитыми сливками.
– Это вы по запаху определили? – восхитился Лотаров.
– Не по запаху и не на вкус, – с сожалением в голосе доложил оперативник. – Это мы определили по коробке и по бутылке.
– Я купила торт, фрукты и вино, – подала голос Алиса. – Я хотела помянуть своего отчима. Но не успела. В дверь позвонили.
– А кто свалил сюда одежду? – Лотаров наклонился и рассмотрел вблизи испачканный галстук.
– Пришел мужик, – монотонным голосом, уже, вероятно, устав от ответов на одни и те же вопросы, начала Алиса, – сказал, что он – мой родной отец, вытащил из шкафа все вещи корейца, свалил в кучу, сверху кучи плюхнул торт и персики, приказал мне раздеться догола и вываляться во всем этом. Я отказалась, он ударил меня по лицу. Тогда я разделась, повалялась немного, а он обливал меня вином. Потом нашел водку и начал пить, рассказывая подробности знакомства с моей мамой. Под окнами кто‑то стал сигналить, долго сигналил, минут пять. Мужчина рассердился, вышел на балкон материться, а я побежала в ванную. Помылась, оделась, вышла из ванной, а его нет. Посмотрела вниз, а внизу он лежит. Все.
– А машина? Он упал на машину?
– Он лежал на земле, не видела я никакой машины. Это соседи с первого этажа видели, они и номер записали, а когда я выглянула, машины уже не было.
– Все вещи корейца вытащил из шкафа? – задумался Лотаров. – А кимоно не тронул?
– Он обозвал кимоно халатами. Спросил – мои? Я сказала, мои.
– Понятно, понятно… Нет, не понятно. Зачем вином‑то обливать?
Девочка Алиса молча пожала плечами, но Лотаров подстерег быстрый, внимательный взгляд на нее Пенелопы.
Оперативник позвал Лотарова в коридор и показал на пятна крема на стенах, на двери кухни и в ванной.
– Девчонка не врет, похоже, все так и было. Ты вот что, – понизил голос Лотаров, – ты отпечатки сними с бутылки.
– С водочной? Обижаете. С одной уже сняли, а другую он с собой забрал, его с бутылкой в труповозку загрузили.
– С винной, голубчик, с винной бутылки сними и не ори так, видишь, девочка нервничает!
– А можно у него взять анализ крови на ДНК? – вдруг крикнула Алиса из гостиной, и Лотаров дернулся от неожиданности.
– У кого, простите?
– У бандита этого. Вдруг он действительно мой отец? Я хочу знать.
Утром следующего дня пошел дождь. Он начался в шесть часов, когда Алиса вышла из метро. Вот так взял и ливанул, словно всю ночь подстерегал ее на Якиманке. В шесть двадцать Алиса была уже в «Кодле», сначала громко стучала кулаком в металлические ворота, потом бросала камушек в зарешеченное окно на втором этаже. Заспанный Тихоня вышел из неприметной дверки сбоку ворот.
– А пальчиком по звонку?! – осуждающе изрек он. – Или не умеем пользоваться пальчиком по назначению?
– Мазарини привезли вчера джип? – сразу перешла к делу Алиса.
– Привезли, – зевает Тихоня. – Сказали, чтобы мы его запрятали и починили. Крыша продавлена. Стекло треснуло. Такое сразу не починишь.
– Веди.
Осмотрев решительно настроенную Алису, Тихоня спорить не стал. Молча провел ее в секретную мастерскую.
Двадцать минут Алиса обыскивала автомобиль. Тихоня стоял рядом. Где‑то неподалеку заунывно промычал саксофон.
– Ну вот, Сутягу разбудили. А он просил дать ему поспать до обеда. Чего ищем‑то?
Задумавшись, Алиса застыла на переднем сиденье, выставив наружу ноги.
– Да понимаешь, вчера мужик ко мне в квартиру завалился, сказал, что он мой отец. Не успела я как следует испугаться, а на балконе оказался братец Мазарини. Не успела я от этого успокоиться, а братец скинул папочку вниз.
– Это интересно. – Переварив полученную информацию, Тихоня подошел поближе и всмотрелся в лицо Алисы. – Но что ты в машине ищешь?
– Сама не знаю. Вдруг это все подстроено? Сначала братец прячется на балконе, потом приходит плохой папочка, братец его кончает, а я в дерьме. Знаешь, что‑то мне не по себе. Как будто я вляпалась в чужой спектакль.
– Пойдем чай пить и советоваться с Сутягой.
– Ты, Алиска, по природе притягиваешь к себе напряги, – заметил Сутяга, отложив саксофон. – Не волнуйся, так многие женщины делают, это у вас вместо ширялова или градуса – встряска для хорошего цвета лица. Для румянца на скулах и блеска в глазах.
– Приложил так приложил! – покачал головой Тихоня.
– Ладно, если не веришь, пусть скажет, зачем приходила.
– Она приходила машину Мазарини обшмонать, потому что…
– Подожди, пусть сама скажет, – перебил Сутяга. – Что я, баб не знаю! Я же по лицу вижу, что у нее важное и очень нервное дельце припасено на сегодня.
– Сутяга, – прищурилась Алиса, – голубок‑то долетел?
– А то! – заулыбался Тихоня.
– Ну и как вы наградой распорядились?
– О‑о‑о! – встал Сутяга и прошелся по мастерской. – Да у нее грандиозные планы! Тихоня, готовься, если уж Алиска так заговорила, не иначе, как придется труп прятать или выкрасть с военной базы ракету с ядерной боеголовкой.
– А все‑таки! – настаивает Алиса.
– Ну, как… Видишь все это? – Сутяга обвел рукой мастерскую. – Теперь – наше. Выкупили.
– На троих оформили?
– Нет. На двоих. Офелия предпочла свою долю деньгами взять.
– Понятно. Подставили, значит, мальчики Офелию.
– Сразу – подставили! Мы ее предупредили, чтобы не светилась деньгами пару месяцев. И тебе кое‑что приготовили, так сказать…
– Нет. Спасибо. Эти деньги ваши. Мне ничего не надо, разве что одну маленькую услугу.
– Я же говорил! – подмигнул Сутяга Тихоне.
– Нужно взять кое‑что у Фрибалиуса и отвезти это в Сюсюки.
– Банки с внутренностями, что ли? – усмехнулся Сутяга. – Что это у вас за бизнес такой?
– Нет. В этот раз – никаких консервов. Совершенно свежий утопленник.
Переглянувшись, сутяга с Тихоней загрустили.
– А если мы откажемся? – предположил Тихоня.
– Не откажетесь.
– Когда? – вздохнул Сутяга.
– Вот крышу сделаете у джипа, и отправимся.
– С ума сошла! А если Мазарини узнают?
– Одного, по крайней мере, я смогу успокоить. Не тяните время, мальчики. За работу!
Я приготовила черное пальто корейца, а красного шарфа не нашлось, в нагрудный закрывающийся карман – золотой «Паркер» – подарок отчиму от известного англичанина на какой‑то конференции, рубашку, носки, я никого не убивала, трусы, носовой платок, веревки, перстень… Перстень может не налезть, я никого не убивала.
«И наконец Синяя Борода упал мертвым рядом со своими тремя догами, большими и сильными, как быки… Старший брат посадил с собой на лошадь сестру, а младший – пригожую пастушку…»
Туфли. С этим проблема. Ладно, не будет туфель. Совсем новые нельзя, а у корейца маленькие ступни, не каждому нормальному утопленнику подойдет его обувь. Туфли зацементировались и ушли на дно. Туфли сожрут щуки и пираньи в озере в Сюсюках.
– Сам не знаю почему, но я тебе верю, – расфилософствовался у морга Сутяга. – Нет у меня к тебе, Алиска, отвращения, понимаешь? Вот смотрю я на этот труп и понимаю, что он тебе зачем‑то нужен, а зачем – меня не интересует. Голова раздроблена, лица почти не осталось, а дырочка в груди – это явно пулевое отверстие. Что ты будешь с ним делать, куда денешь…
– Ничего я с ним делать не буду! Утонул мужик в Истре, а я его перевезу на озеро в Сюсюках.
– Тоже ничего себе занятие, – кивает с пониманием Сутяга. – И заметь, я не спрашиваю, на хрен ты перевозишь покойничка из одной воды в другую, зачем надела на него совершенно новое дорогое пальто, но оставила в одних носках.
– Туфель подходящих не нашлось, – огрызаюсь я.
– День сегодня какой веселый, насыщенный, можно сказать, день получается. Ну что бы мы без тебя делали, спрашивается? Загнивали бы со скуки. А теперь закатим ночью по Ленинградке сто восемьдесят, да на джипе, да под стерео, да еще Офелия запоет – она после ста двадцати всегда поет!
– Только без Офелии, пожалуйста, – прошу я, покосившись на Фрибалиуса.
– Возьмите девочку проветриться, – как будто подслушав мои мысли, подходит патологоанатом. – Второй день она тревожит мою мочеиспускательную систему, я могу и не выдержать. – Он берет меня за руку и отводит в сторону. – Заметь, ты толкаешь меня на должностное преступление.
– Не нервничай, через несколько дней этот труп найдут и привезут обратно.
– Неправильно я тебя воспитал, Алиса. Никакого почтения к смерти, никакого!..
– Да ты меня спас от помешательства, когда разрешил приходить сюда в гости. Я тебя люблю, Фрибалиус.
– Эта твоя подружка тоже ненормальная. У нее родители есть, или она сирота, как и ты?
– Есть. Есть у нее родители, да вот ее нет у родителей.
– А скажи мне, суицидик мой малолетний, это и есть конец света или еще смешнее будет?
Глаза Фрибалиуса смотрят на меня с усталостью и отчаянием. Потом, с нежностью и болью, на появившуюся в дверях покачивающуюся Офелию.
– Да не напрягайся ты так, – обнимаю я его. – Это у нас переходный возраст. Это пройдет. Мы выживем. Приспособимся. Будем ходить на работу, а с работы – в магазин. Будем отдавать детей в детский сад и носить флаги по площади в праздник.
– Она нарушает замкнутую систему моего существования, она делает меня уязвимым!
– Перестань, а то я заревную.
И вот мы катим по Ленинградке, как и обещал Сутяга – сто восемьдесят, Офелия пела, пела, да и заснула, я рассказываю анекдоты, чтобы Сутяга не заснул, а за нами едут уже второй час неприметные «Жигули» с мотором от «Лендровера» последней модели – оказывается, Тихоня звуки разных моторов различает, как Сутяга выдохи разных саксофонов. Я никого не убивала.
И вот нас останавливает милиционер – естественно, за превышение скорости, – и Сутяга показывает документы на машину, а милиционер спрашивает, что у нас в багажнике. Тут просыпается Офелия и честно отвечает, что в багажнике – труп в черном пальто, но без ботинок, и милиционер смотрит на ее расставленные ноги – она лежит головой на коленях Тихони, а ноги расставлены, а трусы Офелия считает анахронизмом, поэтому на ней, как всегда, под задравшейся юбкой только колготки, и милиционер просит водителя выйти из машины и открыть багажник.
– А можно я выйду? – спрашивает Офелия. – Очень писать хочется. Где у вас тут писают?
Она берет милиционера за полосатую палочку и ведет за собой, жестикулируя, что‑то объясняя, нам плохо слышно. Тихоня потянулся было к ручке дверцы.
– Сиди, – тихо приказал Сутяга.
Они скрылись за постом. Мы тихонько отъехали.
– Затаимся неподалеку и подождем? – спросила я.
– Заберем на обратном пути, – ответил Сутяга. – Мы как‑то один раз ее ждали. Сутки. Лучше потом подобрать.
А через час нас подсекли «Жигули».
– Попали, – вздохнул Сутяга.
Из машины вышли трое, охая и ахая, осмотрели свою разбитую заднюю фару, дождались, пока Сутяга опустит на два сантиметра стекло, и спросили, как будем расплачиваться.
– Ты знаешь, чья это машина? – спросил Сутяга. – Братьев Мазарини.
– А мы – братья Худощеповы, а ты разбил нашу тачку, а мы очень злые на это, а ты теперь попал на большие бабки, – улыбаясь, два брата Худощеповых дергали ручки, пытаясь открыть дверцы джипа, а третий брат достал пистолет.
– Не надо разборок, – крикнул Сутяга. – Возьмите в багажнике все, что надо.
И просунул им в щелку ключик.
Братья открыли багажник. Минуты три им хватило на осмотр. Сутяга поднял стекло, закупориваясь, положил мне ладонь на затылок и опустил голову вниз. Затаившись, мы втроем синхронно представляем себе, как братья Худощеповы открыли черный мешок…
– Запрячься на всякий случай.
Я скорчилась, закрыв голову руками. Стукнула, закрываясь, крышка багажника. Братья Худощеповы стояли истуканами, наверное, не в силах быстро оценить создавшуюся ситуацию.
– Давай на газ! – шепотом предложил Тихоня, скорчившийся под сиденьем сзади.
– Не надо нагнетать обстановку, – Сутяга достойно выдержал паузу и завел мотор только после того, как братья Худощеповы развернулись и отъехали.
В половине пятого утра мы втроем выволокли труп из багажника, вытащили из полиэтиленового мешка, раскачали и бросили в озеро. В камышовую заболоченную заводь.
– Бульк! – сказал Тихоня.
– Теперь мы с тобой квиты, – Сутяга положил руку мне на плечо и больно стиснул.
– А как же дружба? – загрустила я.
– Через год ты станешь самой молодой авантюристкой в мире, через три – секретным агентом спецслужб, зачем тебе моя дружба? Разве что труп куда‑нибудь подбросить, так для этого есть чистильщики‑профессионалы. А у меня дочка растет. Я тебе не напарник.