Лето в 1940 году выдалось жаркое. Знойные безветренные дни. Духота - дышать нечем. Поникли деревья, свернула свои листья кукуруза, пожелтели поля. Только с наступлением вечера на село опускалась прохлада.
В один из таких июньских вечеров мы с мужем сидели на скамейке в своем садике. Свежий воздух был насыщен медовым ароматом цветущей липы.
Мы засиделись допоздна.
- Пора спать, - поднимаясь со скамейки, наконец сказала я.
- А может, пройдемся немного? - предложил Григорий Амвросиевич.
- Куда?
Он наклонился и тихо сказал мне на ухо:
- Москву давно не слушали.
- Я что-то устала сегодня. Иди один.
Я вернулась в дом и легла спать. А муж пошел к нашим близким знакомым, у которых был сильный радиоприемник.
Румынские власти строго запретили слушать передачи из Москвы. Всякий, кто нарушал этот запрет, рисковал нажить большие неприятности. Потому-то мы наглухо закрывали двери, окна, ставни и только тогда в настороженной тишине включали приемник. И вот сквозь далекий шум и треск прорывается четкий голос диктора: «Говорит Москва. Передаем последние известия...».
Лежа в постели, я представляла себе, как муж и наши друзья, обступив радиоприемник, с жадностью ловят каждое слово об успехах советских людей, об их трудной борьбе за новую жизнь. Вспомнилась Россия, родной Петроград, Черное море, Севастополь... Неужели я больше никогда не побываю в тех краях? С такими мыслями я засыпаю.
- Зина, проснись, - слышу сквозь сон. - Проснись, Зина. Проснись. Новость-то какая!
Я с трудом открываю глаза. Комната залита лунным светом. У постели стоит муж. Он улыбается, глаза радостно блестят.
- Говори скорее, что такое, - прошу я.
- Поздравляю с новой жизнью. У нас будет установлена Советская власть.
- Правда?
- Передали по радио. Румынские войска должны в течение двух дней покинуть Бессарабию.
- Господи, наконец-то...
Мы так были взволнованы этой радостной вестью, что не могли уснуть и проговорили до самого рассвета. А наутро все село знало о предстоящем приходе Красной Армии. Все теперь только этим и жили.
На другой день, покинув укрепленный район на правом берегу Днестра, через село прошли хмурые румынские солдаты. В усадьбе помещика Пержу царил страшный переполох. В повозки поспешно укладывалось имущество. Злой, весь заплывший жиром помещик покрикивал на возниц:
- Пошевеливайтесь, говорю вам. К поезду опоздаем. Проклятие королю! - и, схватившись за голову, он убегал в дом. Видно, жалко было расставаться с награбленным добром.
Крестьяне с усмешкой смотрели на суетившегося помещика.
- Солому не забудь погрузить, господин Пержу, королю подаришь, - под общий смех крикнул кто-то.
Помещик злобно оглянулся, бормоча угрозы, уселся в бричку и укатил на станцию.
Пержу славился своей скупостью. Он годами не выплачивал крестьянам заработанные ими деньги. Батраков и поденщиков кормил такой соленой брынзой, что те потом опивались водой.
В том году стояла суровая морозная зима. Небольшие запасы топлива, которые были у крестьян, быстро иссякли. На полях помещика много лет гнили огромные скирды соломы. Тогда жители Радулян попросили Пержу отпустить им на топливо соломы в счет денег, которые он им был должен. Помещик отказал, опасаясь, что крестьяне возьмут соломы больше, чем им положено. Ее ведь не взвесишь.
Эту-то солому и вспомнили удиравшему скупцу.
Но вот и помещичья бричка скрылась в пыльной дымке. Потеряв ее из виду, крестьяне облегченно вздохнули. Старое навсегда уходило из их жизни.
От помещичьей усадьбы толпа двинулась к зданию бывшей примарии (Сельская управа) чтобы там встретить Красную Армию.
Боря и Миша весь день пропадали неизвестно где. Рано утром я нашла на столе записку: «Мамочка, не волнуйся, мы идем встречать Красную Армию». Но в толпе встречавших я не нашла сыновей.
Радуляны ждали освободителей. Для дорогих гостей были приготовлены хлеб-соль, букеты цветов. Взоры всех собравшихся устремлены на восток.
Вдруг из переулка выскочил запыхавшийся парнишка.
- Идите скорее... - еще издали крикнул он. - Там советский самолет!
Все бросились за ним. Но никакого самолета за селом не оказалось. Ворча и поругивая сорванца, вернулись обратно. А через час-другой мальчишка принес новую весть: на Сорокском шоссе клубится пыль.
- Это точно Красная Армия идет, - убеждал он с таким жаром, что все поверили ему, и толпа хлынула в противоположный конец села. Но как пристально ни всматривались мы в протянувшееся серой лентой шоссе, никакого движения на нем не было видно. Уже в сумерках возвратились мы к зданию примарии. Решили не расходиться до тех пор, пока не дождемся Красной Армии.
- Может, они прошли мимо?
- Не должны. Радуляны на большом тракте стоят.
Часов в десять вечера те же вездесущие ребятишки первыми заметили подходившую к селу красноармейскую часть.
- Идут! Идут! - радостно возвестили они. Толпа бросилась навстречу колонне. Объятия, поцелуи, радостные всхлипывания. Старик, убеленный сединами, служивший когда-то в русской армии, на расшитом рушнике преподносит советскому командиру хлеб-соль.
- Нашим дорогим освободителям. От жителей села. Радуляны, - взволнованно говорит он и низко кланяется.
Красноармейцев забрасывают цветами. Кто-то трясет меня за плечо. Оборачиваюсь: Боря и Миша. Оба необычайно веселые, глаза светятся юношеским восторгом, счастьем. У обоих на фуражках повыше козырька поблескивают красные звездочки.
- Ты нас искала? Да, мама? А мы в Сороках были... Уже познакомились с красноармейцами... Это они подарили. - Миша срывает с головы фуражку.
- Вижу... Но что же вы делали в Сороках?
- Красную Армию встречали, а потом дорогу в Радуляны показывали.
- Молодцы! - похвалил сыновей Григорий Амвросиевич.
- А мне вот что красный командир дал, - Боря выхватил из-за пазухи книгу в коричневом переплете. В лунном свете на обложке золотом блеснуло: «Котовский».
Наш разговор заглушает песня. Над окутанными сумерками Радулянами торжественно звучит:
Кипучая, могучая,
Никем непобедимая, -
Страна моя, Москва моя,
Ты самая любимая...
У околицы дружески прощаемся с советскими бойцами. Дольше им нельзя задерживаться: их с нетерпением ждут в соседних селениях.
Взволнованные только что пережитой встречей, нехотя расходимся по домам. Боря и Миша, обнявшись, идут впереди и вдруг неожиданно затягивают:
Расцветали яблони и груши,
Поплыли туманы над рекой,
Выходила на берег Катюша,
На высокий берег, на крутой.
Я была растрогана. Задушевная мелодия словно перенесла меня на необозримое русское раздолье, к тихой глади реки, над которой стоит простая русская девушка, беззаветно преданная своему милому.
- Хорошая песня, правда, мама? - закончив петь, спросил Боря.
- Очень! - не удержалась я. - Когда вы успели ее выучить?
- Пока ехали от Сорок, всю дорогу пели. Мы еще знаем, - и, не дожидаясь моей просьбы, сыновья весело и дружно спели песню о трех танкистах.
Так с новых песен начиналась наша новая жизнь.
Через несколько дней в Радуляны приехал представитель из района. Он переписал имущество и скот, что остались от сбежавшего в Румынию помещика, осмотрел и обмерил поля, на которых привольно шумели хлеба.
- Шестьсот гектаров земли захватил, - жаловались на помещика крестьяне. - А по закону ему дозволялось только сто... Вот тебе и закон...
- В царской России про такой закон народ говорил: «Закон - что дышло, куда повернул, туда и вышло», - усмехнулся представитель. - Но теперь мы будем жить по другим законам, справедливым, человеческим.
Это другое, новое, проникнутое заботой об улучшении жизни народа, вскоре почувствовали и мы, жители села Радуляны. Помещичья земля, имущество, скот теперь принадлежали крестьянам. А все сельские дела стал решать избранный нами Совет.