Вскоре после похорон состоялся суд над теми, кто пресмыкался перед врагом и, спасая свою шкуру, предал «Молодую гвардию». Перед судом предстал Геннадий Почепцов.
На вопрос судьи: почему он предал своих товарищей Почепцов ответил, что его принудил отчим, инженер Громов. Немцы обещали Почепцову деньги, хорошую жизнь, если только он поможет найти партизан. И Почепцов составил большой список фамилий молодогвардейцев, которых он знал, в том числе имя руководителя пятерки - Бориса Главана.
На скамье подсудимых оказались также Громов и следователь Кулешов. Суд приговорил предателей к расстрелу.
Однако, к великому нашему огорчению, некоторым палачам, истязавшим молодогвардейцев, удалось скрыться и избежать народной кары. На судебном процессе, состоявшемся в 1943 году, удалось узнать не все, что касалось предателей «Молодой гвардии». Подлые изменники Родины - жалкий трус Почепцов и помогавший немцам в расправах над членами «Молодой гвардии» следователь по профессии предатель Кулешов, продавшийся гитлеровцам, всячески извивались, чтобы скрыть подлинных преступников, выдавших врагу «Молодую гвардию». Они хотели опорочить имена честных молодогвардейцев, осквернить светлую память о них.
Только 16 лет спустя состоялся новый судебный процесс над фашистскими прислужниками, скрывавшимися от справедливого возмездия. На нем стали известны новые материалы о краснодонской подпольной комсомольской организации.
Вот что было установлено судебным следствием.
Осенью 1942 года в Краснодон приезжал начальник жандармского округа Ренатус Эрнст-Эмиль. Этот маленький толстый человек с грубыми ругательствами обрушился на своих подчиненных:
- Растяпы! Не можете поймать кучку каких-то молокососов. На передовую всех загоню! Под Сталинград!..
Особенно досталось начальнику городской полиции Соликовскому, стоявшему навытяжку перед окружным начальством. Ренатус со злобным шипением подскочил к нему:
- Даю вам три дня! Понимаете? Драй таген, - он растопырил перед носом три куцых, поросших рыжей щетиной пальца. - Если партизан не будет поймайт...
Начальник окружной полиции сделал выразительный жест, будто затягивал петлю на шее Соликовского.
Проводив грозного шефа, злой и перепуганный Соликовский собрал своих прислужников. Помахивая плетью, с которой он никогда не расставался, Соликовский повторил приказ Ренатуса и, давая волю гневу, в бешенстве закричал:
- Запорю гадов, если не доставите мне тех, кто писал листовки. Живыми или мертвыми, доставить их сюда!
Угрюмые и мрачные после полученного от начальства нагоняя, полицаи стали расходиться.
- Ты обожди, - сказал Соликовский, обращаясь к коменданту поселка Первомайка Подтынному. - Есть разговор...
Вот тогда и состоялся гнусный заговор. Главная роль в этом заговоре возлагалась на Василия Подтынного. Кто же он такой?
Подтынный был одним из самых свирепых палачей, истязавших комсомольцев.
Перед началом Великой Отечественной войны он служил лейтенантом в рядах Красной Армии, но в первом же бою проявил себя жалким трусом и сдался на милость гитлеровцам. Подтынный не только совершил подлую измену, предал Родину, но и пошел на открытое служение врагу. Мы его знали сначала как коменданта полицейского участка в поселке Первомайка, а затем, за усердие перед фашистскими извергами, Подтынный был назначен заместителем начальника краснодонской городской полиции.
На этой должности он из кожи вон лез, чтобы заслужить похвалу своих хозяев - сатрапов из фашистского гестапо, и сыграл весьма гнусную роль в той страшной трагедии, которая произошла в Краснодоне.
Именно Подтынному было поручено руководить поимкой членов подпольной комсомольской организации, допрашивать их.
Как только советские войска в феврале 1943 года вступили в Краснодон, Подтынный скрылся. Он надеялся замести следы своих страшных преступлений и, присвоив чужое имя, избежать меча правосудия. 16 лет этот подлый предатель скрывался под чужим именем, часто меняя работу и местожительство. Но был арестован органами государственной безопасности.
И вот Подтынный предстал перед советским правосудием. Около трех месяцев длилось следствие по делу отъявленного убийцы и палача. Под давлением неопровержимых улик он и его подручные, ранее осужденные советским судом, вынуждены были до конца открыть завесу и рассказать суду о последних, самых страшных днях, проведенных молодогвардейцами в камерах городской полиции. В процессе следствия были выявлены новые факты деятельности «Молодой гвардии», установлены обстоятельства гибели бесстрашных подпольщиков.
Вот о чем рассказал Подтынный на суде.
После совещания полицаев они с Соликовским договорились о беспощадном преследовании юных партизан.
Между ними произошел следующий разговор:
- Ты был офицером Красной Армии? - спросил Подтынного Соликовский. - Значит, военное дело знаешь, порох уже нюхал... Надо действовать решительно и не церемониться. В Первомайке партизаны проявляют себя особенно активно. Нужно тряхнуть их как следует. Ясно? Справишься - получишь награду.
«Я старался вовсю, - признался Подтынный на судебном следствии. - В поселке мы провели повальные обыски. Всех, кто был на подозрении, тащили в участок. Избивали, заставляли признаваться в связи с партизанами. Специальные отряды полицаев круглосуточно патрулировали по улицам. По ночам на перекрестках мы устраивали засады, надеясь поймать тех, кто расклеивал литовки. Но все старания были тщетны. Поймать молодогвардейцев нам не удавалось...».
Как-то один из полицаев после ночной засады зашел в участок и доложил, что ночь прошла спокойно.
- Ладно, иди отдыхай, - махнул рукой Подтынный.
Но когда полицай повернулся спиной к коменданту, тот с ужасом увидел у него на спине листок бумаги. На нем крупными буквами было написано: «Холуи! Зря стараетесь. Лучше подумайте о спасении своей шкуры. Народ жестоко отомстит предателям. «Молодая гвардия».
Соликовский и его подручные жили под страхом. Приказ начальника окружной полиции не выполнялся. Подпольщики усиливали свои действия против врага, а из округа раздавались грозные требования. Но все было напрасно, молодогвардейцы оказались неуловимыми. И даже после ареста Мошкова, Земнухова и Третьякевича полицаи не знали, что в их руках одни из самых активных членов подпольной комсомольской организации.
Соликовский, узнав, за какие «проделки» задержаны эти юноши, приказал следователю:
- Подержи их несколько дней в холодной, выпори хорошенько, а потом гони в шею. И так в камерах тесно...
Ни один из трех арестованных молодогвардейцев слова не обронил о существовании подпольной комсомольской организации. И заявление пойманного при освобождении Краснодона следователя Кулешова о том, что «Молодую гвардию» выдал Третьякевич, не выдержавший побоев, было ложью, рассчитанной на то, что подлинный предатель не будет пойман.
Следствие по делу Подтынного установило, что полиция узнала имена молодогвардейцев совсем из другого источника.
В тот самый день, когда собирались выпустить Мошкова, Земнухова и Третьякевича, произошло событие, ставшее трагическим для «Молодой гвардии». В это самое время начальник шахты № 1-бис - предатель Жуков - вручил начальнику районной жандармерии гауптвахтмейстеру Зонсу заявление, поступившее от Геннадия Почепцова.
Вот текст подлого доноса: «Начальнику шахты 1-бис господину Жукову. В Краснодоне организована подпольная комсомольская организация «Молодая гвардия», в которую я вступил активным членом. Прошу в свободное время зайти ко мне на квартиру, и я все подробно расскажу. Мой адрес: ул. Чкалова, № 12, ход № 1. Почепцов Геннадий. 20-ХП-1942 г.».
Как видно из заявления, Почепцов поставил число 20 декабря, то есть задолго до ареста подпольщиков. Это заявление он отнес Жукову, а не в полицию, чтобы не быть заподозренным в этом гнусном преступлении. 4 января его вызвали в полицию, и он составил список всех участников «Молодой гвардии».
Кто же этот мерзкий предатель, погубивший десятки жизней отважных юношей и девушек ради спасения своей шкуры?
По возрасту Почепцов был сверстником молодогвардейцев, учился с ними в одной школе, находился в товарищеских отношениях. Его считали тихим, неприметным парнем. Он рано лишился отца и жил с отчимом Василием Громовым - человеком злым и корыстолюбивым. Тихо, неприметно пролез он в ряды «Молодой гвардии». И, хотя ему не давали никаких серьезных поручений и Почепцов не бывал на заседаниях штаба, он знал в лицо всех молодогвардейцев Первомайской группы и некоторых членов штаба: Олега Кошевого, Улю Громову, Ваню Земнухова. О своем участии в подпольной организации Почепцов как-то проговорился в присутствии своего отчима В. Громова. Это было в день ареста Мошкова, Третьякевича и Земнухова. Проговорился он из-за трусости: боялся, что арестованные ребята могут выдать его.
- А-а! Доигрались?! - закричал Громов. - Дружки твои уже сидят в полиции. И за тобой скоро придут... Пока не поздно, сообщи кому следует все, что тебе известно. Немцы щедро заплатят. Проси корову, а то, может, и дом подарят...
Обольщенный надеждой, что ему хорошо заплатят за предательство и что он спасет свою шкуру ценой смерти тех, кто считал его товарищем, презренный трус Почепцов выдал врагу народных мстителей.
Когда начались повальные аресты выданных Почепцовым подпольщиков, гестаповцы, чтобы никто ничего не заподозрил, арестовали и Геннадия Почепцова, посадили его в камеру вместе с арестованными молодогвардейцами.
Когда Почепцову удавалось узнать что-нибудь, он передавал сведения следователю полиции. Вскоре его выпустили. Узнав об этом, мы недоумевали: почему же не выпускают наших детей? Мать Почепцова сказала нам, что его арестовали якобы совсем по другому делу, но мы ей не поверили, хотя и не подозревали тогда, что это по его доносу были арестованы молодогвардейцы.
Настало время проявить лакейское усердие и для Василия Подтынного. Ему поручили арестовать членов «Молодой гвардии» (списком, составленным Почепцовым, и пользовались полицаи при аресте юных подпольщиков).
Как же действовал Подтынный?
В зимнюю стужу по улицам города, приплясывая от мороза, шествовал вооруженный отряд фашистских прихвостней под командованием Подтынного. За ними плелась лошадь, запряженная в сани.
Врываясь вместе с полицейскими в дом, Подтынный почти не разговаривал с теми, кого хотел арестовать; он набрасывался на жертву, избивая ее до потери сознания. Его услужливые подручные связывали юношу или девушку и бросали в сани. Часто тем, кого задерживал Подтынный, даже не давали одеться. Тоня Иванихина была схвачена в одной сорочке, всю ночь в открытых санях ее возили по городу.
В ту трагическую ночь был взят и наш дорогой, незабвенный Боря. А до этого Подтынный успел побывать уже во многих домах, забрать по доносу Почепцова Анатолия Попова, Сашу Бондарева, Майю Пегливанову, Демьяна Фомина...
В первую же ночь было арестовано восемнадцать юных подпольщиков.
Вскоре застенки городской полиции были забиты до отказа краснодонскими комсомольцами.
И тут начались самые тяжкие испытания, которые им пришлось пережить. Фашистские палачи, желая выведать тайну подпольной организации, применяли самые жестокие, самые зверские пытки и издевательства, перед которыми меркнет даже средневековая инквизиция. Кабинет начальника городской полиции Соликовского стал главным местом истязаний арестованных. Его стены были забрызганы кровью, на мебели и на полу краснели кровавые разводы.
Волосы становятся дыбом, когда читаешь судебные протоколы, где записаны показания фашистских палачей о нечеловеческих мучениях, которым подвергались молодогвардейцы на допросах. Вот несколько выдержек из них:
«Я охранял арестованных комсомольцев в камерах. Они возвращались от следователя с опухшими от избиения лицами, в кровоподтеках и синяках. Еле державшихся на ногах, их волокли с допросов и втаскивали в камеры. Я отказывал избитым комсомольцам даже в воде, когда они с пересохшими ртами подходили к дверям камер, прося дать им возможность утолить жажду...».
«На допросах мы жестоко избивали комсомольцев плетьми и обрывками телеграфного кабеля. Наряду с этим, чтобы заставить говорить молодогвардейцев, мы подвешивали их за шею к скобе оконной рамы в кабинете Соликовского, инсценируя казнь через повешение. Так были допрошены Мошков, Лукашов, Попов, Жуков и восемь девушек, фамилий их не помню...».
А вот что показал В. Подтынный:
«Работая в должности заместителя начальника городской полиции, я часто заходил в кабинет Соликовского и видел, как он и следователь подвергали допросам арестованных молодогвардейцев, причем жестоко избивали их плетьми, резиновым шлангом, проволокой...».
Показания Подтынного и материалы судебного следствия по его делу важны еще тем, что они устами врага свидетельствуют о геройстве, бесстрашии молодогвардейцев, об их несгибаемом мужестве и железной воле, которые они проявили в трудные часы испытаний.
Подтынному, этому усердному фашистскому наймиту, пришлось столкнуться с железным упорством молодогвардейцев. Он допрашивал многих из них, в частности Сережу Тюленина, одного из самых мужественных и бесстрашных героев «Молодой гвардии».
На один из допросов Тюленина вызвали его мать, Александру Васильевну, от нее и стало известно о тех жестокостях, бесчеловечных мучениях, которым подвергал Подтынный Сережу.
В кабинете Соликовского, где происходили пытки, на столе всегда стояла бутылка с водкой. Перед началом допроса Подтынный выпивал для храбрости большую порцию водки и лишь затем приступал к своим обязанностям. Он набрасывался на свою жертву, бил наотмашь по лицу, по голове, старался сбить с ног и злобно спрашивал:
- Будешь говорить?
- Нет, гадина, слова от меня не услышишь, - с ненавистью ответил Сергей.
Тогда Подтынный с ожесточением избивал его плетью. На худеньком теле Сережи, едва покрытом лохмотьями изорванной рубахи, вздувались кровавые рубцы. Но он, стиснув зубы и до крови закусив губы, молчал. Свистела плеть, и бесчисленные удары сыпались на отважного юношу. Но Сережа по-прежнему молчал.
Надеясь сломить его упорство, начальник полиции Солнковский, присутствовавший на допросе, приказал полицаям:
- Позовите мать.
В кабинет ввели Александру Васильевну Тюленину. Увидев окровавленного сына, она содрогнулась от ужаса.
- Ну вот, полюбуйся на своего щенка, - издевательски обратился к ней Подтынный. - Молчит. Может, ты заставишь его говорить?
Один из полицаев грубо толкнул Тюленину, другой замахнулся на нее плетью.
- Сволочи! - гневно бросил Сережа палачам, порываясь к матери.
Сильным ударом его опрокинули на пол, и снова засвистела в воздухе плеть.
- Сволочи! - шептал Сергей, сжимаясь в комок под ударами.
Пораженная видом изуродованного сына, ошеломленная страшной картиной пыток, Александра Васильевна, поддаваясь минутной слабости, вдруг рухнула на колени перед Подтынным.
- Отпустите его, моего родного, - просила она, совершенно обезумев от горя.
Но тут с пола раздался властный голос Сережи:
- Мама, не смей!
Словно подхлестнутая, она встала на ноги и ненавидящими глазами уставилась на истязателей ее сына.
Как ни ухищрялись озверевшие гитлеровцы, применяя к Сергею самые чудовищные пытки, - жгли раскаленным железом, загоняли под ногти длинные толстые иглы, подвешивали ногами к потолку, - ничто не могло сломить волю героя.
После двухчасовой пытки Подтынный спросил Сережу:
- Будешь говорить?
- Нет!
Уже в коридоре, после того, как его, полуживого, вынесли из кабинета, он потерял сознание.
Удивительную стойкость проявила хрупкая с виду девушка Тоня Иванихина. До вступления в «Молодую гвардию» она была на фронте медсестрой. Из романа А. Фадеева «Молодая гвардия» известно ее признание подругам: «Я очень боюсь мучений. Я, конечно, умру, но ничего не скажу, а только я очень боюсь...».
Ее вызвали на допрос последней. К тому времени весь кабинет Соликовского был залит кровью, одежда и руки истязателей также были в крови. Палачи надеялись запугать Тоню и таким образом получить от нее признание.
Однако их старания были напрасны. Мужественная подпольщица стоически переступала через лужи крови и, встав перед столом, за которым сидели палачи, устремляла на них взгляд, полный ненависти и презрения. Гитлеровцам был не по нутру этот ненавидящий взгляд, и они сильно избивали Тоню.
Однажды озверевший фашист ударом кованого сапога сломал Тоне три ребра. Она лишилась сознания. Но когда пришла в себя, фашисты увидели тот же устремленный на них враждебный, презирающий взгляд. Не выдержав этого взгляда, один из эсэсовцев, посланный из окружной полиции для усиления пыток, схватил раскаленный прут и дважды ткнул им Тоне в глаза.
Незадолго до казни она ослепла.
Так же геройски вел себя на допросах вожак первомайской группы молодогвардейцев Анатолий Попов. В тюрьме, в страшных пытках встретил он свой день рождения: 15 января 1943 года ему исполнилось девятнадцать лет. Собравшись с силами после перенесенных мучений, он нашел клочок бумаги и написал на нем: «Поздравьте меня с днем рождения. Спасибо за пирог. Нас рас... Утрите слезы».
Стояла лунная январская ночь. Было очень тихо. Из распахнутых ворот двора полиции выехала крытая брезентом машина, и в морозном безмолвии хриплые юношеские голоса запели любимую песню Владимира Ильича Ленина:
Замучен тяжелой неволей,
Ты славною смертью почил...
С гордо поднятой головой молодые патриоты приняли все муки. Они предпочли смерть предательству.
Мужественно шли на казнь юные подпольщики. На следствии Подтынный показал:
«Один раз мне пришлось сопровождать группу молодогвардейцев к месту казни. Я видел, как «следователь по криминальным делам» из маузера расстреливал в упор молодогвардейцев, затем их сбрасывали в шурф. Комсомольцы при этом держались мужественно, с достоинством, никто не просил о пощаде».
В материалах судебного следствия по делу Подтынного есть копия показаний эсэсовца Древитца, который во время оккупации служил в жандармерии в городе Ровеньки. С наглым цинизмом Древитц описывает казнь Олега Кошевого и Любы Шевцовой.
«Поставив арестованных на край заранее вырытой в парке большой ямы, мы всех расстреляли. Затем я заметил, что Кошевой еще жив, только ранен. Я подошел к лежавшему на земле Кошевому и в упор выстрелил ему в голову.
Из числа расстрелянных во второй партии очень хорошо запомнил Шевцову. Она обратила на себя моё внимание своим внешним видом. У нее была красивая, стройная фигура, продолговатое лицо. Несмотря на свою молодость, она держала себя очень мужественно. Перед казнью я Шевцову подвел к краю ямы для расстрела. Она не произнесла ни слова о пощаде и спокойно, с поднятой головой приняла смерть...».
«Сколько веревочке не виться, а конец приходит» - гласит известная русская пословица. Как ни изощрялись фашистские изверги, стараясь скрыть следы страшных преступлений, им это не удалось. Суровая рука справедливого возмездия настигла преступников. Палачи и их пособники, презренные трусы и предатели, все те, кто чинил расправу над героями Краснодона, понесли заслуженную кару.
Прошло двадцать лет со дня победы над гитлеровской Германией, и снова зал Дворца культуры имени «Молодой гвардии» переполнен. Он не смог вместить всех желающих попасть туда, и народ, собравшийся со всех хуторов и шахт, толпился на площади, около репродукторов. Слушалось дело изменника Родины полицая Ивана Мельникова.
Все эти годы Мельников скрывался от правосудия. Он был арестован в одном из сел Одесской области. Три дня проходил судебный процесс, и в течение этих дней жители Краснодона и родители молодогвардейцев снова пережили всю трагедию гибели комсомольцев-подпольщиков. Как выяснилось, Мельников лично участвовал в аресте моего сына, Анатолия Попова, Демьяна Фомина и других юношей, и девушек. Суд приговорил бывшего полицая к расстрелу.
Глава 35. Клятва воина
После гибели Бориса я еще больше стала тревожиться за младшего сына. В самые тяжкие дни немецкой оккупации мы постоянно вспоминали о Михаиле и гордились, что он в рядах Красной Армии. Если бы он знал, какие страшные муки пришлось перенести его старшему брату, он, наверное, на крыльях прилетел бы, чтобы вызволить Бориса из неволи. Но Миша был далеко от нас, и, пока в городе хозяйничали немцы, мы ничего о нем не знали. Я горячо желала, чтобы он был здоров, чтобы миновала его злая фашистская пуля.
И вот город освобожден. Фронт продвинулся далеко на запад. Нужно написать Мише. Но куда! Где он сейчас? Я терялась в догадках. И вдруг однажды приходит к нам рассыльный из поселкового Совета.
- Тут запрос от вашего сына... Велели передать вам.
Маленький фронтовой треугольник со знакомым почерком Михаила. С волнением вскрываю письмецо: «Прошу сообщить, проживает ли на улице Колхозной семья Главан...». Я сейчас же ему ответила, умолчав о гибели Бори.
Обрадованный, что ему быстро удалось найти родителей, Миша спрашивал у нас, где Боря, что с ним, просил написать его адрес. Мы с мужем долго думали, как поступить, колебались, а потом решили, что незачем скрывать правду, и я подробно написала о постигшем нас горе, о мужественной борьбе молодогвардейцев, о смерти Бори.
Но едва я успела отправить письмо, как на второй же день получила письмо от Миши. Из воинской газеты он узнал о подвиге комсомольцев Краснодона. Среди имен замученных героев он увидел имя своего старшего брата.
«Крепитесь, дорогие мама и папа, писал он нам, великое горе постигло нас, но мы должны быть горды, что Борис оказался таким героем».
В следующем письме он прислал нам несколько вырезок из газет. В одной из них был напечатан Указ Президиума Верховного Совета СССР о награждении молодогвардейцев, в другой - выступление Михаила на митинге.
«Товарищи! Красная Армия, сокрушая немецкие полчища, идет все дальше и дальше на запад, освобождая советскую землю от гитлеровских разбойников. Недавно освобожден и город Краснодон. Первые письма матери принесли мне много печали, но они принесли и гордость за несокрушимую волю к победе молодых патриотов, героев-комсомольцев из подпольной комсомольской организации «Молодая гвардия».
Когда немцы оккупировали Краснодон, комсомольцы создали подпольную организацию «Молодая гвардия», членом которой был и мой старший брат Борис Главан. Молодогвардейцы вели героическую борьбу с врагом. Почти все они погибли от рук палачей; погиб и мой брат Борис.
Светлый образ героев-комсомольцев зовет нас к мести врагу. Будем мстить жестоко за их смерть. Очистим нашу землю от фашистских мерзавцев.
Смерть немецким захватчикам!»
Почти каждый день писала я Мише на фронт, и он отзывался коротенькими, написанными в промежутках между боями письмами.
«Жив, здоров. Не беспокойтесь, дорогие, мне очень хорошо. Писать много нет времени. Скоро пойдем в бой. Пишите больше о себе».
Один раз в месяц мы, родные и близкие молодогвардейцев, собирались в Краснодонском райкоме комсомола. Уже вся страна знала о «Молодой гвардии». Со всех концов Советского Союза, от бойцов с фронта текли в Краснодон письма, в которых чужие, но такие близкие нам люди искренне сочувствовали постигшему нас горю, гордились бесстрашием и смелостью юных патриотов, клялись отомстить за их мученическую смерть.
Среди огромного потока почты в адрес райкома комсомола поступило письмо с фронта и от нашего Михаила. Сын писал, что поклялся мстить за погибших молодогвардейцев. На счету у него было около тридцати убитых немцев.
Миша с радостью сообщал нам, что Центральный Комитет ВЛКСМ высоко оценил его скромную работу комсорга, наградив Почетной грамотой. В начале октября 1943 года Михаил был принят кандидатом в члены партии. Он гордился оказанным ему доверием и сознавал большую ответственность, которую налагает на него звание коммуниста.
«Теперь, когда я стал коммунистом, я буду бороться до последних дней моей жизни за великое дело Ленина», - писал он.
В эти дни в Краснодон приехал заместитель Председателя Президиума Верховного Совета СССР, Председатель Президиума Верховного Совета Украинской ССР М. С. Гречуха. Он вручил родителям погибших молодогвардейцев грамоты, ордена и медали, которыми были посмертно награждены герои Краснодона. М. С. Гречуха передал нам письмо от Михаила Ивановича Калинина:
«Уважаемый Григорий Амвросиевич!
Ваш сын Главан Борис Григорьевич в партизанской борьбе за Советскую Родину погиб смертью храбрых.
За доблесть и мужество, проявленные Вашим сыном Борисом Григорьевичем Главаном в борьбе с немецкими захватчиками в тылу врага, он награжден орденом Отечественной войны первой степени.
Орден Отечественной войны первой степени и орденская книжка, согласно статье 10 статута ордена Отечественной войны, передается Вам для хранения как память о сыне, подвиг которого никогда не забудется нашим народом.
Председатель Президиума Верховного Совета СССР
М. Калинин».
...Весна 1944 года. Вместе с весенним половодьем разливаются по земле радостные вести о победах наших войск. Советские войска, стремительно продвигаясь на запад, вступили на землю нашей родной Молдавии. Миша писал, что его часть в жестоких боях наносит сокрушительные удары по немцам в Латвии, изгоняя врага из Советской Прибалтики.
Но вдруг мы перестали получать от него письма. Я встревожилась и написала запрос в его часть.
Потянулись мучительные дни ожидания ответа. У меня сжималось сердце, когда я видела, что почтальон опять прошел мимо нашего дома. «Да неужто же, - думала я, - еще один удар?.. Нет, нет, не может быть. Я не перенесу...».
Но вот долгожданный почтальон завернул и к нам.
- С фронта, - говорит он и протягивает маленький бумажный треугольник. Адрес написан неуверенной рукой Михаила. Я торопливо вскрываю письмо.
«Дорогие мама и папа! За меня не волнуйтесь. Я нахожусь в госпитале. Был ранен осколком мины в голову и левую лопатку.
Чувствую себя неплохо, поправляюсь...»
Спустя недели две он сообщил, что выписался из госпиталя и возвращается в свою часть. Ему предложили поехать в тыл отдохнуть после тяжелого ранения, но Михаил отказался. «Я спешу вернуться в строй, чтобы бить проклятых фашистов. Я должен выполнить свою клятву и отомстить им за брата, - писал он нам. - Меня наградили медалью «За отвагу» и представили к награждению орденом Красной Звезды».
И опять почти каждый день стали поступать от Михаила короткие ободряющие письма. Но в начале августа 1944 года почтальон снова стал обходить наш дом. Я не находила себе места. Страшные мысли лезли в голову. Я терялась в догадках и порывалась написать командованию. Но муж отговаривал меня.
- Разве ты не видишь, что творится на фронте? Наступают невиданно стремительно. Михаилу теперь не до писем. Ему и отдохнуть некогда.
Я соглашалась и снова терпеливо ждала вестей. Но их не было...
Уже отшумел победный август. Красная Армия вела бои далеко на Балканах, а Михаил все молчал. Дни и ночи думала я о нем, с надеждой смотрела в окно, поджидая почтальона. Неутихающая боль терзала мое сердце. Я не допускала, я страшилась одной мысли, что и младший мой сын погиб.
Мы стали собираться домой. Молдавия считалась прифронтовой полосой, и въезд туда разрешался только по пропускам. Я поехала в Киев и выхлопотала пропуска.
Стояла поздняя осень. Поля и деревья были в печальном осеннем наряде. В развалинах лежали города и села. Но уже неудержимо и властно поднималась жизнь. Вставали из руин корпуса фабрик и заводов, через реки перекидывались новые мосты, слышался стук топоров.
Вернувшись из Киева, я прежде всего поинтересовалась, не было ли писем от Михаила. Муж растерянно ответил, что нет, не было. И опять стал убеждать меня, что во время такого большого наступления солдатам писать некогда...
- Но ведь раньше он писал и во время наступления, - перебила я его.
Григорий Амвросиевич как-то сразу осекся. Но желая успокоить меня, он придумывал новые доводы.
- А знаешь, его могли ранить... в правую руку, и он не может писать... Может, он в госпитале. Или выполняет такое боевое задание, что о себе невозможно дать знать. На войне всякое бывает... Зачем отчаиваться. Будем надеяться, что он жив и здоров.
И я надеялась.