Термин «социальная патология» (или в русифицированном варианте - «социальная болезнь») довольно широко распространен как в социальных науках, так и - преимущественно - в журналистике. Обычно под «социальной патологией» понимаются такие социальные явления, как преступность, пьянство, наркомания, проституция, коррупция и т.п. Иногда применяется производный от «социальной патологии» термин «социопатия» для обозначения заболеваний, тесно связанных с социальными условиями (туберкулез, венерические болезни, алкоголизм, наркомания и т.п.).
Однако использование термина «социальная патология» в научной литературе представляется весьма спорным и на современном этапе развития таких социальных наук, как социология, криминология, девиантология (наука о социальных девиациях), - нецелесообразным. Постараемся обосновать это.
Слово «патология» происходит от греческих «потоа» - страдание и «логос» - слово, наука, и в буквальном смысле означает науку о болезненных процессах в организме живых существ (человека и животных).
В переносном, этимологически неверном смысле, патология это - болезненные нарушения строения, функционирования или развития каких-либо органов или проявлений живых организмов (патология сердца, патология желудка, патология умственного развития и т.п.). Уже поэтому перенос медицинского (анатомического, физиологического) термина в социальную сферу двусмыслен и несет «биологическую нагрузку».
Патология - всегда нарушение нормального, здорового строения, функционирования или развития организма, его отдельных органов.
Но, во-первых, понятие «норма» не очень четко определено даже для биологических систем.
|
|
Во-вторых, без «патологии» (аномалий, нарушений), не бывает ни одного живого организма (и в этом смысле болезнь, патология - «нормальны», естественны, необходимы).
В-третьих, патологические, анормальные изменения могут оказаться адаптивными для вида в целом (полезные, позитивные мутации). Вообще любое развитие невозможно без нарушений стандартов, норм, без «аномального».
Более того, есть основания полагать, что негативные мутации и иные отклонения от «нормы» сами по себе (а не только в комплексе с позитивными) могут выполнять объективно позитивные функции. Еще И.П. Павлов рассматривал болезнь не только как нарушение адаптационного механизма, но и как «физиологическую норму» приспособительной реакции. Развивая это направление, И.В. Давыдовский связывал заболевание с нормальными физиологическими реакциями. Он писал: «Так называемые патологические процессы и болезни - это всего лишь особенности приспособительных процессов». Работы Г. Селье положили начало исследованиям стресса (как неспецифического ответа организма на предъявленное ему требование, направленного на преодоление возникающих трудностей), функциональное значение которого неоднозначно: стресс может, как понизить, так и повысить устойчивость организма к вредным факторам. Согласно концепции полового диморфизма В.А. Геодакяна, более высокая степень спонтанных мутаций у представителей мужского пола обеспечивает его природную функцию изменения, развития рода (в отличие от функции женского пола - обеспечение сохранения рода). И как общая закономерность - существование двух диаметрально противоположных типов патологии: плюс и минус отклонения от нормы.
|
|
Неоднозначна роль психической «патологии». Отвлекаясь от проблемы «а судьи кто?» (различные психиатры и психиатрические школы по-разному оценивают и диагностируют одни и те же проявления психических «отклонений»), заметим, что среди больных с активным течением психоза реже, чем в популяции, встречаются психосоматические заболевания за счет высокой, хотя и неправильно ориентированной, поисковой активности. Давно высказывалась мысль о неврозах как своеобразном адаптационном «уходе» в условиях социальной дезадаптации. По данным ряда авторов, мутантные гены миопии (близорукости), алкоголизма, шизофрении помимо известных негативных последствий несут позитивную нагрузку, стимулируя мозговую активность и обусловливая предрасположенность к гиперактивной, новаторской, творческой («ген шизофрении») деятельности, а потому их носители не элиминируются в процессе естественного отбора («сбалансированный полиморфизм»). Невольно вспоминается гегелевское «все действительное разумно».
Но если для биологических систем использование понятия «патология» небезупречно (во всяком случае требуются соответствующие оговорки), то тем менее удачно оно при характеристике социальных систем и процессов.
Пожалуй, впервые четко артикулировал нормальность «социальной патологии» Э. Дюркгейм: «Преступность - нормальное явление потому, что общество без преступности совершенно невозможно... Преступность необходима; она прочно связана с основными условиями любой социальной жизни и именно в силу этого полезна, поскольку те условия, частью которых она является, сами неотделимы от нормальной эволюции морали и права». Более того, на примере осуждения Сократа и т.п. случаев Дюркгейм делает вывод: «Часто преступление является лишь предчувствием морали будущего, шагом к тому, что предстоит!» Преступность, как и другие формы «социальной патологии», функциональна и поэтому не является патологией.
|
|
После Дюркгейма понятие социальной патологии чаще всего используется представителями психологического и биологического направлений в социологии и криминологии. Так, хорошо известна концепция «дегенерации» 3. Фрейда, согласно которой именно дегенерация (патология психики) обусловливает девиантное поведение.
В рамках социологического направления проблемам социальной патологии уделил внимание Эдвин Лемерт, один из представителей теории стигматизации и автор концепции вторичной девиантности. Лемерт в своем докладе (1948) отмечает отсутствие каких-либо практических различий между нормальным и анормальным поведением людей. Термин «патология», по Лемерту, является моралистским и ненаучным. Он подчеркивает, что то же самое поведение, которое не одобряется обществом в данное время и в данном месте, может одобряться в другое время и/или в другом месте. И для общества в целом нет консенсуса (согласия) в определении, какое поведение одобряемое и какое неодобряемое. В книге «Социальная патология» (1951) Лемерт развивает положения, высказанные им в докладе 1948 г. Он, в частности, отмечает, что образ преступления, как симптома психопатии, скорее затемняет, чем проясняет, как криминальная активность начинает интегрироваться с социальными организациями, чьи участники являются лицами с различной мотивацией и психической ориентацией (например, легальный и нелегальный игорный бизнес, криминальная и легальная деятельность банковских служащих, и даже некоторые президенты США встречаются с членами криминальных коррумпированных структур высокого уровня).
Итак, термин «социальная патология» несет биологизаторскую и морализаторскую (аксиологическую) нагрузку, плохо сочетаемую с объективным изучением социальных процессов и феноменов, и поэтому его использование весьма условно.
В современной мировой социологии, криминологии и девиантологии сложилось понимание преступности, наркомании, пьянства, коррупции, проституции, самоубийств и других нежелательных для общества явлений как социальных девиаций (лат. deviatio - отклонение). Правда, ранее - с середины XX в. речь шла обычно о девиантном (отклоняющемся) поведении (англ. deviant behavior). Однако со временем и этот термин был признан неудачным, поскольку тяготел к описанию актов индивидуального поведения. При этом каждый раз, употребляя выражение «девиантное поведение», приходилось оговаривать - идет ли речь об индивидуальном девиантном акте (Иванов убил Петрова; Сидорова употребляет наркотики; Васильев покончил жизнь самоубийством) или же о сложном социальном явлении (преступность, наркомания, проституция и т.п.).
Можно определить социальные девиации, девиантность (deviance) как социальное явление, выражающееся в относительно массовых, статистически устойчивых формах (видах) человеческой деятельности, не соответствующих официально установленным или же фактически сложившимся в данном обществе (культуре, субкультуре, группе) нормам и ожиданиям.
Разумеется, предлагаемое определение - лишь одно из многих возможных. Оно страдает всеми грехами определений, но способно отразить суть нашего предмета и может служить основой для дальнейших рассуждений.
Цивилизация - более широкое понятие, характеризующее уровень развития обществ-современников, объединенных относительным единством экономики, мировоззрения (религии) и т.п. Так, можно говорить о древних цивилизациях Востока, о европейской средневековой цивилизации, о современной «западной» цивилизации (страны Западной Европы и Северной Америки), об исламской цивилизации и т.п.
Эволюция Вселенной осуществляется в двух основных формах: самоорганизации (убывание энтропии - меры хаотичности, неупорядоченности) и самодезорганизации (возрастание энтропии). Диалектика организации и дезорганизации, порядка и беспорядка (хаоса), негэнтропийных и энтропийных процессов (восточное Инь-Янь) и образуют механизм мировой эволюции.
Существование каждой системы (физической, биологической, социальной) есть динамическое состояние, единство процессов сохранения и изменения. Девиации (флуктуации в неживой природе, мутации - в живой) служат механизмом изменчивости, а, следовательно - существования и развития каждой системы.
Чем выше уровень организации (организованности) системы, тем динамичнее ее существование и тем большее значение приобретают изменения как «средство» сохранения. Неравновесие, неустойчивость становятся источником упорядоченности (по И. Пригожину, «порядок через флуктуации»). Так что для биологических и социальных систем характерен переход от гомеостаза (поддержание сохранения, стабилизированное состояние) к гомеорезу (поддержание изменений, стабилизированный поток). Соответственно для биологических и социальных систем адаптация к среде состоит в обеспечении сохранности через изменчивость (включая изменение среды и саморазвитие).
Поскольку существование и развитие социальных систем неразрывно связано с человеческой деятельностью, осуществляется через нее, постольку социальные девиации реализуются, в конечном счете, через человеческую деятельность - девиантное поведение. При этом социология понимает под «девиантным поведением», вопреки «поведенческому» термину, объективные социальные феномены (преступность, наркоманию, делинквентность, проституцию и т.п.), а поведенческий их аспект остается предметом психологии.
Исходным для понимания отклонений является понятие нормы. В теории организации сложилось наиболее общее - для естественных и общественных наук - понимание нормы как предела, меры допустимого. Для физических и биологических систем это допустимые пределы структурных и функциональных изменений, при которых обеспечивается сохранность и развитие системы. Это - естественная, адаптивная норма, отражающая закономерности существования систем.
Социальная норма выражает исторически сложившийся в конкретном обществе предел, меру, интервал допустимого (дозволенного или обязательного) поведения, деятельности индивидов, социальных групп, социальных организаций. В отличие от естественных норм протекания физических и биологических процессов, социальные нормы складываются как результат отражения (адекватного или искаженного) в сознании и поступках людей закономерностей функционирования общества. Поэтому социальная норма может либо соответствовать законам общественного развития (и тогда она является «естественной»), либо отражать их неполно, неадекватно, являясь продуктом искаженного (религиозного, политизированного, мифологизированного) отражения объективных закономерностей. И тогда оказывается анормальной сама «норма», «нормальны» же (адаптивны) отклонения от нее.
Так, тоталитарное общество является «девиантным обществом», а многие его нормы «анормальны» по отношению к нормам цивилизованного, демократического общества (которое также далеко не во всем «нормально» и имеет свои девиации и «анормальные нормы»).
Вот, в частности, почему социальные девиации и девиантное поведение могут иметь для системы (общества) двоякое значение. Одни из них - позитивные - выполняют негэнтропийную функцию, служат средством (механизмом) развития системы, повышения уровня ее организованности, устраняя устаревшие стандарты поведения. Это - социальное творчество во всех его ипостасях (техническое, научное, художественное и т.п.). Другие же - негативные - дисфункциональны, дезорганизуют систему, повышают ее энтропию. Это - социальная «патология» (преступность, пьянство, наркомания, самоубийства и т.п.).
Однако, во-первых, границы между позитивным и негативным девиантным поведением подвижны во времени и пространстве социумов.
Во-вторых, в одном и том же обществе существуют различные нормативные субкультуры (от научных сообществ, правящей элиты и художественной богемы - до преступных сообществ и субкультуры наркоманов).
В-третьих, кто вправе оценивать «позитивность» - «негативность» социальных девиаций? Отчасти поэтому социология девиантности и социального контроля (девиантология) исходит обычно из оппозиции «социальная норма - девиантное поведение», независимо от «правильности», «естественности», адаптационности социальных норм. Ибо кто может судить, какая конкретная социальная норма данного общества в определенное время объективно «полезна» или «вредна»? Но при анализе социальных девиаций, стратегии, тактики и методов социального контроля приходится вновь и вновь обращаться к проблеме оценки девиаций. Иначе будут совершенно непонятны дискуссии о легализации или запрете абортов, марихуаны, эвтаназии, доводы за и против смертной казни и т.п.
И, наконец, самое главное: организация и дезорганизация, «норма» и «аномалия», энтропия и негэнтропия дополнительны (в Боровском понимании), их сосуществование неизбежно, они неразрывно связаны между собой, и только совместное их изучение способно объяснить исследуемые процессы. «Порядок и беспорядок сосуществуют как два аспекта одного целого и дают нам различное видение мира».
Именно отклонения как всеобщая форма изменений обеспечивают «подвижное равновесие» (Ле-Шателье) или «устойчивое неравновесие» (Э. Бауэр) системы, ее сохранение (устойчивость) через изменения.
Преступность, потребление алкоголя или наркотиков, проституция и т.п. девиации выполняют вполне определенные социальные функции.
А.М. Яковлев называет функции экономической преступности: «обеспечить незаконным путем объективную потребность, не удовлетворяемую в должной мере нормальными социальными институтами». Преступные связи и отношения, элементы организованности экономической преступности «возникают там и постольку, где и поскольку объективная потребность в организации и координации экономической деятельности не получает адекватного отражения в организационной и нормативной структуре экономики как социального института».
Анализу функций взятки посвящена известная работа В. Рейсмена. В литературе описаны как функции потребления наркотиков, так и функции наркобизнеса.
По мере развития человечества, ускоряющейся динамичности социальных систем девиации приобретают все большее значение. Н. Луман говорит о девиантности социальной реальности и предлагает интересоваться «собственно девиантностью, а не рациональностью». П. Хиггинс и Р. Батлер в главе «Девиации: интегральное будущее общества» своей книги пишут: «Феномен девиации - интегральное будущее общества... Девиации - важнейшее измерение повседневной жизни».
Однако наше общество и государство постоянно пытаются «преодолеть пьянство и алкоголизм» (получив в итоге море самогона, дефицит сахара, рост наркомании), «покончить с наркоманией» (сажая в тюрьмы и колонии наркоманов - больных людей, нуждающихся в лечении и социальной помощи, и играя на руку наркобизнесу), «ликвидировать» проституцию (существующую свыше 2,5 тыс. лет), установив уголовную ответственность за занятие проституцией и т.п.
Означает ли все вышесказанное, что общество вообще не должно реагировать на негативные, с его точки зрения, девиации? Нет, не означает. Общество всегда будет стараться ограничить те формы жизнедеятельности, которые признает (обоснованно или нет) нежелательными, опасными для своего существования и развития. Весь вопрос в том, насколько адекватно общество воспринимает те или иные формы жизнедеятельности как девиантные и насколько адекватны меры социального контроля характеру девиаций. Подробнее к условиям успешной социальной реакции на девиантное поведение мы вернемся чуть ниже.
Очевидно, не существует каких-либо форм деятельности (поведения), которые были бы девиантны по своей природе. Все социальные девиации носят конвенциональный характер: в зависимости от ценностей, норм и оценок, господствующих в данном обществе. Надо ли напоминать, что, например, потребление вина, разрешенное в странах христианского мира, недопустимо у мусульман. А традиционное потребление наркотических средств в некоторых азиатских странах, преступно в других. Хорошо известно различное отношение к проституции: от терпимого и даже поощряемого (так называемая «храмовая проституция») до резко отрицательного. Мужской гомосексуализм был «почетен» в одних странах (например, Древний Рим) и уголовно наказуем в других (печально известная ст. 121 УК РСФСР 1960). Самоубийства обязательны в определенных случаях в одних странах (японское сэппуку, в просторечье - харакири, сати индийских вдов и т.п.) и уголовно наказуемы в других (царская Россия, Канада). И даже такое, казалось бы, всеми и всегда порицаемое явление, как умышленное убийство, иногда предписывалось обычаем (умерщвление стариков), иногда фактически допускалось (убийство на дуэли), и всегда и везде всячески поощрялось во время войн по отношению к противнику.
Неудивительно, что современные социологическая и криминологическая науки утверждают не только условность, относительность, конвенциональность девиаций и, прежде всего - преступности, но и искусственный характер их социальных конструкций.
Для классической науки одним из важнейших был вопрос о причинах (генезисе) изучаемого предмета. В социологии и криминологии накопились десятки концепций причин девиантности, ее отдельных форм, включая преступность. Между тем к концу XX в. представители различных наук начали отказываться от самого понятия «причина» как недостаточно корректного. Предпочтительнее говорить о факторах, корреляционных зависимостях, которые могут быть эмпирически установлены. Тем более сомнителен вопрос об объективных причинах таких искусственных конструктов, как преступность. Во всяком случае, о специфических причинах, объясняющих только преступность, или только наркоманию, или только проституцию. Можно было бы ограничиться ссылкой на то, что девиантность имеет «причины», общие для всех социальных явлений.
И это действительно так. Но ведь такая «причина» («весь социально --экономический строй») объясняет все в обществе, а потому не может считаться причиной именно преступности.
С неменьшим основанием можно говорить о том, что «причиной», например, преступности является... уголовный закон. Действительно, отмените действие уголовного законодательства в стране - и преступность в тот же миг «исчезнет».
Вместе с тем система, каждый процесс имеют свои основания, свой генезис. Но процесс детерминирования сложен, включает длинную цепочку многоуровневых «причин-следствий», последовательный анализ которых грозит перейти в «дурную бесконечность». И уж во всяком случае, отсутствуют «свои», специфические «причины» преступности как преступности, самоубийств как самоубийств, наркомании как наркомании.
Социология и криминология неоднократно возвращались к поиску факторов, влияющих на состояние, уровень, структуру, динамику различных проявлений девиантности. Таких факторов немало: экономических, политических, демографических, культурологических и даже космических (роль солнечной активности, исследованная еще А.Л. Чижевским). Важно, очевидно, выделить наиболее существенные из них, определяющие, в конечном итоге, все те же состояния, уровень, структуру, динамику девиантности и отдельных ее видов, т.е. решить задачу создания многофакторной модели девиантности (преступности, наркомании, суицида).
В современной мировой девиантологии и криминологии особое внимание уделяется четырем факторам: класс (социальное положение), тендер (пол), возраст, раса (этническая принадлежность).
Важную роль в генезисе (детерминации) девиантности играет фундаментальное противоречие между относительно равномерно распределенными потребностями людей и существенно неравными возможностями их удовлетворения, определяемыми, прежде всего местом индивидов и социальных групп в социальной структуре общества. Иначе говоря, социальное неравенство - один из значимых источников девиантности. В социальном неравенстве усматривали основную причину преступности Ф. Турати, Принс, А. Кегле, позднее - Р. Мертон, Д. Белл, Р. Дарендорф и др. По мнению Т. Парсонса, «стратификация является главным, хотя отнюдь не единственным, средоточием структурного конфликта в социальных системах».
Важно подчеркнуть, что вышеназванное противоречие и социальное неравенство - объективны и необходимы в любом обществе. Верно усмотрев в социальном неравенстве источник социальных «бед», К. Маркс и Ф. Энгельс предполагали возможность их устранения (посредством пролетарской революции и победы коммунистических общественных отношений). Именно это оказалось утопией.
Социальное неравенство, неравные возможности удовлетворения «равных» потребностей - источник не только негативных, но и позитивных девиаций, посредством которых развивается общество. Именно в этом противоречии сокрыта гегелевская «хитрость мирового разума», заставляющая людей стремиться к преодолению злополучного противоречия, в том числе - путем активной творческой деятельности. Социальная неустроенность и социальная неудовлетворенность на уровне индивидуального поведения толкают людей как на преступление или «уход» (в алкоголь, наркотики или же - из жизни), так и на творчество - научное, техническое, социальное, художественное и т.п.
Другое дело, что «излишнее» неравенство, чрезмерный разрыв между имеющими все возможности и не имеющими никаких возможностей удовлетворения физических, социальных, духовных потребностей неизбежно приводят к опасному росту разрушительных, негативных девиаций. Это характерно не только для современной России. Тенденции мирового развития тревожны, свидетельствуют о глобальном процессе поляризации богатства и нищеты. Социально-экономическое неравенство приобретает глобальный злокачественный характер, замеченный рядом ученых. Так, Н. Моисеев, понимая, что «всего на всех не хватит», говорит о начавшейся борьбе за ресурсы - сверхжестокой и сверхбескомпромиссной. В результате «будет непрерывно возрастать и различие в условиях жизни стран и народов». Уже сегодня формируется группа стран «золотого миллиарда», жители которых будут иметь «все», а остальные - ничего. Один из крупнейших современных социологов Н. Луман предвидит, что на смену отношениям иерархии приходят отношения включения и исключения. Проблемой становится не «эксплуатация» или «угнетение», а пренебрежение. «Наихудший из возможных сценариев в том, что общество следующего столетия примет метакод включения/исключения. А это значило бы, что некоторые люди будут личностями, а другие - только индивидами, что некоторые будут включены в функциональные системы, а другие исключены из них, оставаясь существами, которые пытаются дожить до завтра; что... забота и пренебрежение окажутся по разные стороны границы, что тесная связь исключения и свободная связь включения различат рок и удачу, что завершатся две формы интеграции: негативная интеграция исключения и позитивная интеграция включения».
Лумановский прогноз относительно включения/исключения означает, что все большее количество социальных групп, а, следовательно, и людей, окажется в числе аутсайдеров, андеграунда со всеми вытекающими последствиями, включая рост всех форм девиантности. Как показывают некоторые эмпирические данные, приводимые ниже, процесс уже пошел.
Многие трудности при изучении пьянства и алкоголизма, наркомании, самоубийств и других форм девиантности (а равно при попытках воздействия на них с целью снижения уровня) возникают вследствие рассмотрения их как относительно самостоятельных явлений, вне связи друг с другом. Такой подход объясняется научной традицией и профессиональной специализацией. Между тем, имея общий генезис, различные проявления девиантности взаимосвязаны, что находит отражение в некоторых закономерностях.
Во-первых, отмечается относительно устойчивый характер выявленных взаимосвязей. Так, издавна и в различных странах наблюдается обратная корреляционная зависимость между алкоголизацией и наркотизацией населения (пример - рост наркотизации в период антиалкогольной кампании середины 80-х годов в России), между убийствами и самоубийствами, между женской Преступностью и проституцией и т.п. Весенне-летний пик самоубийств, выявленный Э. Дюркгеймом на примере Франции XIX в., наблюдается и в наше время во многих странах, включая Россию.
Во-вторых, взаимосвязи различных форм девиантности носят сложный характер. Хотя нередко наблюдается их «индукция», когда одно негативное явление усиливает другое (алкоголизация провоцирует хулиганство, насильственные преступления), однако эмпирически установлены и обратные связи, когда, например, увеличение алкоголизации сопровождается снижением преступности, в обратной корреляционной зависимости нередко разводятся убийства и самоубийства и т.п. Различные проявления девиантности могут, как усиливать друг друга, так и «гасить». Так что можно говорить об их «интерференции».
В-третьих, имеются пока еще разрозненные данные о закономерных зависимостях между позитивными и негативными девиациями, что позволяет гипотетически предполагать, во-первых, о некоем «балансе» социальной активности, а, во-вторых, о возможности сознательно канализировать социальную активность в русло социально-творческих девиаций.
В-четвертых, очевидна зависимость различных форм девиантности от среды - экономических, социальных, культурологических и т.п. факторов. Так, известно, что во время войн снижается уровень самоубийств, в периоды экономических кризисов растет корыстная преступность и самоубийства, но может сокращаться насильственная преступность, а во время экономического подъема - наоборот.
Патология масс
При переходе от понятия «человек» или «личность» к понятию «масса» возникает качественно новый феномен — «коллективное Сознание». Отчасти этот процесс аналогичен тому, как различные клетки тела в своем единстве создают новое качество — целостный организм. Но это «новое качество» применительно к большим массам людей в ряде случаев характеризуется далеко не лучшими свойствами.
В массе резко возрастает внушаемость, психическая заражаемость и столь же значительно снижается критика. Однако психическое заражение имеет еще одно свойство: люди заражаются преобладающими на данный момент или в данный период времени эмоциями. Трудно заразить кого-то неудержимым смехом на траурном митинге, так же, как и безудержными рыданиями на вечере юмора.
Члены массы в определенном смысле перестают быть отдельными личностями. Рядом могут оказаться люди, которые при прочих условиях вообще не могли бы найти общей темы для беседы или общей точки зрения. Но в массе они едины. В массе резко возрастает ощущение индивидуального и коллективного могущества, люди начинают вести себя так, как они никогда не стали бы вести себя в другой ситуации, и даже так, как они сами или люди из их ближайшего окружения могли бы ожидать. Повышенная внушаемость, психическая заражаемость, снижение критичности восприятия и ощущения мощи приводят к тому, что человек как бы спускается вниз на несколько ступеней цивилизации, вплоть до стадии варвара. Радикализм, который вначале проявляется только в высказываниях, сменяется актами вандализма и погромами. При этом в массе проявляется еще один существенный феномен: коллективная безответственность. Какой бы проступок или даже преступление ни совершила масса, «это сделал не я» — это сделали «мы или кто-то другой».
Однако для того, чтобы эти свойства массы начали реализоваться, она должна достичь критического уровня «плотности». Даже десять тысяч человек на крупной столичной площади не смогут обрести свойств безликой (обезличенной) массы — плотность должна быть такой, чтобы люди чувствовали определенную стесненность в своем физическом и, как следствие, личностном пространстве.
Одной из центральных фигур массы является ее лидер, а если говорить точнее, — человек, принимающий на себя роль лидера. Подчеркнем еще раз — «принимающий», а не берущий, так как масса, в определенном смысле, всегда жаждет отдать кому-либо эту роль и «отдаться» во власть этого человека. И если он не появляется, масса испытывает разочарование, а если лидеру удается получить признание массы, то она становится буквально «раболепно послушной».
Коллективное сознание приобретает при этом еще одно свойство: в нем нет (или почти нет) места неуверенности в своей массовой правоте или правоте признанного ею (даже сиюминутно признанного) лидера. В ней также нет места сомнению. Масса всегда считает себя более авторитетной, чем любой другой, даже очень компетентный человек или специалист, и использует для подавления инакомыслия (по отношению к принимаемым ею истинным или ложным идеям) самые примитивные способы поведения.
В отличие от конкретных людей, масса чаще всего склонна к крайним точкам зрения и вообще к крайностям. Под влиянием лидеров, чье поведение и роль социально взвешенны, массы способны на самые высокие проявления самоотверженности, бескорыстия и преданности высоким идеалам. В этом случае масса может функционировать практически без какого-либо стремления к личной выгоде. Однако такие (позитивной направленности) случаи массового поведения в истории не часты. Чаще причины, побудившие массы к действию, имеют в своей основе стремление к личной или коллективной выгоде или базируются на идеях так называемого группового эгоизма. Именно эти идеи, как правило, озвучиваются и подогреваются лидерами, в ряде случаев преследующими (несколько или даже совершенно) иные цели, нежели возглавляемые ими массы.
Когда массы пришли в движение, остановить их чрезвычайно трудно, так как (в рамках новых свойств — «коллективного сознания») массе в целом вообще чужда жажда истины: для нее неважно, кто начал или кто виноват — имеет смысл только бескомпромиссная борьба до конца. А стоящие во главе масс лидеры нередко становятся «заложниками» этих непримиримых настроений и вынуждены или принимать и поддерживать эти настроения, или оставить свои лидерские позиции. В отличие от конкретного человека, масса всегда обезличена и требует, прежде всего, иллюзий. В определенном смысле масса просто «не может жить» без иллюзий, потому что это позволяет погрузиться в мир несбыточных фантазий и доставляет удовольствие.
В целом, каждый человек живет в мире своей психологической иллюзии, которая чаще всего не соответствует объективной реальности, начиная с юношеской уверенности, что «моя девушка лучшая в мире», и кончая убежденностью в безусловной правоте гой или иной партии. При этом достаточно хорошо известно, что чем больше у человека (или группы людей, объединенных общими иллюзиями) сомнений в их верности, тем больше прилагается усилий для их поддержания. Этот феномен существует как на уровне индивидуального, так и на уровне коллективного сознания.
Характерно, что в основе почти всех человеческих иллюзий лежат желания, которые никогда не бывают полностью удовлетворены, прежде всего: счастья, любви, достатка, признания и самоуважения. Причин для таких желаний (и, соответственно, иллюзий именно такой ориентации) даже в самые стабильные периоды развития общества всегда более чем достаточно. Но их восприятие становится еще острее в период социальных и экономических кризисов, когда эти обычные психологические феномены многократно усиливаются и обретают потребность в отреагировании. Характерно также, что в период кризисов эти неудовлетворенные или неисполнившиеся желания наслаиваются на феноменологию так называемых родовых мифов, суть которых может быть кратко выражена тезисом: «Наш род (народ) не может быть плохим». Поэтому, со свойственной человеку вообще склонностью проецировать вину вовне, все плохое легко находит объяснение в происках неких врагов. В целом, неважно, каких врагов, но лучше — инородцев и живущих «по соседству», тех, кого можно достать и выместить свою обиду.
Этот феномен особенно ярко проявляется между исторически близкими или даже родственными народами — испанцами и португальцами, англичанами и ирландцами, евреями и арабами, русскими и украинцами и т.д. В основе этого психологического феномена лежит естественный человеческий нарциссизм, который всегда существует и проявляется в той или иной мере как на уровне индивидуального, так и коллективного сознания: если кто-то такой же как я, имеет схожую историю, те же национальные обычаи и традиции, похожие языки т.д., но при этом чем-то все-таки отличается, это как бы шарж или карикатура на меня любимого.
Именно по такому сценарию развиваются практически все межнациональные конфликты, психологическая основа которых присутствует фактически, во всех случаях компактного проживания этнически или конфессионально неоднородного населения. Каким бы высокообразованным и культурным не был народ, в нем всегда присутствует нарциссическая уверенность, что он, во всяком случае, не хуже других, а скорее даже лучше (самый яркий пример — массовая трансформация мировоззрения граждан одной самых образованных стран мира — Германии в начале 1930-х гг.). Во многих случаях такие далеко не безобидные массовые фантазии поддерживаются политическими лидерами, так как ничто так не способствует консолидации массы, как национальная идея. Особенно когда нет никаких иных идей для духовного единства и консолидации масс.
Лидер, который в своих публичных выступлениях декларирует, что именно он способен реализовать эти нарциссические иллюзии в сочетании с обещаниями счастья, любви, достатка, признания и самоуважения обычно может рассчитывать на тот или иной (сиюминутный или даже долговременный) успех, даже при отсутствии сопутствующих объективных условий. Успех может быть еще больше, если он катализируется образом врага, который всему этому препятствует.
Если погружение массы в мир фантазий и иллюзий достигает определенного уровня, то возникает качественно новое состояние: массовый невроз, невроз нации или даже наднациональный. Практически все кровавые революции и гражданские войны — это, с точки зрения психологии масс, социальные неврозы. Катализаторами таких эпидемий чаще всего являются не столько объективные условия, сколько конкретные лидеры и поддерживающие их источники массовой информации, которые постепенно «нагнетают» массовую истерию до определенного уровня, а затем предпринимают конкретные шаги по консолидации и направлению движения масс (для реализации своих, нередко узкокорыстных) целей.