Дело в том, что в последние годы моя прежняя (и только что внезапно завершившаяся) жизнь, в которую я так хотел вернуться, была не просто прекрасной – она была по‑настоящему удивительной. Не хочу вдаваться в подробности, которые больше не имеют значения, поскольку какая‑то могущественная сволочь, приставленная записывать мои деяния в очередном томе Книги Судеб безжалостно залила эти главы густой черной тушью. Скажу только, что моя прежняя жизнь была переполнена невероятными чудесами, и я сам умел совершать некоторые из этих чудес – уж не знаю, как мне это удавалось, но вообще‑то я довольно легко обучаюсь всяким новым фокусам, как цирковая обезьяна… Нужно было проверить, остались ли при мне хоть некоторые полезные навыки. И я проверил.
Случилось то, чего я боялся больше всего на свете – боялся потому, что в глубине души с самого начала знал, что именно так все и будет. Я обнаружил, что больше ничего не умею – вообще ничегошеньки! Я был совершенно безопасен для окружающих, как секс с дюжиной презервативов. И совершенно бесполезен. Легкомысленное могущество, доставшееся мне с удивительной легкостью, оставило меня – словно и не было ничего. Великий и ужасный сэр Макс закончился – я здорово подозревал, что навсегда. Бедный, бедный господин Таонкрахт, – с тоскливой усмешкой подумал я, – тоже мне вызвал демона! По всему выходит, что ты – не самый везучий парень в округе! А уж я – и подавно…
Мне было по‑настоящему плохо, но я все‑таки задремал – почти сразу же, словно спешил сменить причудливую чужую реальность этого мира, озаренного светом трех солнц, на не менее причудливую, но хорошо знакомую реальность сновидений. Впрочем, меня тут же разбудил чей‑то писклявый голосок. Отчаянно фальшивя он пел какую‑то дремучую колыбельную, способную усыпить разве что роту солдат после недельного марш‑броска – просто потому, что эти ребята могут спать даже стоя на голове в оркестровой яме оперного театра во время репетиции.
– Заткнись! – Сонно потребовал я.
В ответ раздалось тихое бульканье и отчаянный кашель – с перепугу певец подавился собственной слюной. Я разлепил глаза и увидел перед собой существо неопределенного пола в ярко‑красном балахоне, украшенном многочисленными лентами, блестками и прочей фигней в таком духе – словно его костюм старательно соорудила пятилетняя девчонка для своей любимой куклы. Я вспомнил обещание Таонкрахта прислать ко мне какого‑то таинственного спокойноношного и понял, что это он и есть.
– Убирайся отсюда, – буркнул я. – Убивать тебя так и быть не стану, но чтобы через секунду здесь было тихо.
Существо попятилось назад, простодушно хихикая. Я сонно подумал, что все обитатели это места, кроме, разве что, самого Таонкрахта, почему‑то все время ржут не по делу, и снова провалился в милосердную темноту сна без сновидений.
Глава 2
Хинфа и другие радости жизни
Когда я проснулся, было уже темно. До меня снова доносились какие‑то странные звуки, но они не походили на давешнее фальшивое музицирование – скорее уж на вечернюю мантру какого‑нибудь буддийского монаха: тихий, почти монотонный гул, не лишенный, впрочем, некоторой приятности. Это странное гудение умиротворяло меня, я почувствовал себя если не счастливым, то по крайней мере, совершенно спокойным. В данных обстоятельствах это было щедрым подарком судьбы. Поэтому я снова закрыл приоткрывшиеся было глаза, словно боялся, что удивительное настроение может покинуть меня через эти распахнутые форточки. Через несколько минут я понял, что спать мне больше не хочется и решил взглянуть на источник звука, оказавшего на меня столь благоприятное воздействие.
Красноватого света пламени в камине было достаточно, чтобы разглядеть человека, стоявшего в изголовье моей постели. Он оказался почти точной копией того войлочного холмика, которого мой приятель Таонкрахт считал невидимкой. Еще один соглядатай? – Лениво подумал я. – Или тот же самый? С какой стати, интересно, он решил помедитировать в моем присутствии? Проверяет, увижу ли я его на этот раз – так, что ли?…
– Чего тебе надо, чудо природы? – Добродушно спросил я. Гул тут же прекратился, а холмик рухнул на пол, как подкошенный. Несколько секунд я растерянно хлопал глазами, не в силах понять, что происходит. Потом решительно покинул свое ложе и склонился над незнакомцем: мне пришло в голову, что он тоже считает меня демоном, а поэтому вполне мог хлопнуться в обморок от страха, обнаружив, что я проснулся, и теперь ему предстоит остаться наедине с этаким чудищем. Я довольно долго искал его пульс, но так ничего и не обнаружил. Зато заметил, что в одной руке бедняга сжимал какой‑то странный предмет: темный, довольно толстый, причудливым образом загнутый прут из совершенно неподдающегося определению материала. Я машинально взялся за него и тут же отдернул руку: ощущение было не из приятных, какая‑то странная неритмичная вибрация, слабая, но вызывающая раздражение. Счастливый обладатель диковинной вещицы вцепился в нее мертвой хваткой. В конце концов, я бросил это гиблое дело и принялся похлопывать его по щекам, потом осторожно потряс за плечи. Все было бесполезно, так что через несколько минут до меня начало доходить, что дело куда хуже, чем мне показалось. Никакой это был не обморок, у меня в охапке наличествовал самый настоящий свеженький покойничек. Я ощутил холодную дрожь, поднимающуюуся по позвоночнику, а потом – не слишком интенсивную, но противную тошноту, как всегда, когда мне доводилось встречаться со смертью.
– Ты что, умер? – Глупо спросил я у неподвижного тела.
Ответа не последовало. А я почувствовал такую слабость, что был вынужден снова опуститься на кровать. Надо позвать Таонкрахта и сказать, что у него тут покойник, – вяло подумал я, – но как его позвать‑то? Телефонов у них вроде нет… После этого глубокомысленного вывода я заснул – до сих пор не могу поверить, что оказался способен заснуть в таких волнительных обстоятельствах, рядом с остывающим трупом таинственного незнакомца, но именно это я и сделал. Думаю, я просто никак не мог поверить, что все это происходит со мной на самом деле…
На рассвете меня разбудили истошные вопли, знакомые мне по вчерашнему утру. Я даже не стал выглядывать в окно: и так было ясно, что длинноносые общипанные павлины снова клюют свою черную кашу, размазанную по голой заднице какого‑то бедняги. Я решил, что это не мои проблемы. Что касается проблем – их у меня и без того хватало.
Начать с того, что на ковре лежал давешний мертвец. Сие было досадно: я‑то сначала решил, что эта бредовая история мне просто приснилась. Имелись у меня и проблемы другого рода: мой организм решил, что чудеса чудесами, но ему необходимо побывать в уборной. Вчера я находился в таком глубоком шоке, что мне так и не понадобилось посетить это замечательное место. А теперь у меня не было времени на поиски – хоть в штаны валяй! Я судорожно огляделся по сторонам и внезапно обнаружил огромный ночной горшок, который торжественно стоял чуть ли не в самом центре комнаты – как раз напротив окна. Я равнодушно поудивлялся драгоценной инкрустации на внутренней поверхности сосуда – впрочем, она впечатлила меня не настолько, чтобы я отказал себе в удовольствии осквернить этот шедевр ювелирного искусства.
Через несколько минут я избавился от самой насущной из проблем, и меня тут же плотным кольцом обступили все остальные: начиная от мертвого тела и заканчивая нормальным человеческим желанием почистить зубы и принять душ. Я решил, что в любом случае нужно позвать на помощь кого‑нибудь из слуг и выглянул в коридор. Под дверью топталось несколько ребят в каких‑то пестрых обносках неопределенного фасона. Увидев меня, они поспешно отступили, застенчиво ухмыляясь до ушей.
– Так, – вздохнул я, – во‑первых, отсюда нужно убрать горшок, во‑вторых – мертвеца. Не знаю, откуда он взялся, но он тут лежит уже довольно давно. Я его не убивал, если вам это интересно…
Один из них набрался смелости подойти к порогу и заглянуть в комнату. Он тут же отскочил на несколько метров, словно обнаружил в комнате голодного дракона.
– Хинфа! – Пронзительно заорал он все с той же идиотской ухмылкой. – Там Хинфа! Мертвый Хинфа!
– И что? – растерянно спросил я. Но никого уже не было: мне показалось, что ребята не просто убежали, а исчезли, раз – и нет. Оставалось надеяться, что у них хватит ума прислать сюда какого‑нибудь специалиста по неприятностям, а еще лучше – позвать самого Таонкрахта, который, по крайней мере, не имел привычки испуганно визжать по любому поводу.
Я вернулся в комнату, сел на кровать и принялся ждать развития событий – а что мне еще оставалось? События не спешили развиваться. За окном по‑прежнему вопила несчастная жертва репрессий, мертвец неподвижно лежал на ковре, а я изо всех сил старался сохранить остатки самообладания: у меня было ощущение, что оно мне еще понадобится…
Таонкрахт прибыл через полчаса, заспанный и хмурый, как зимнее небо над Лондоном. Знание жизни подсказывало мне, что его мучает тяжелое похмелье, но он держался молодцом: по крайней мере, не хватался за голову и не спрашивал у кого‑то невидимого в районе потолка, за что ему ниспослано такое наказание. Мрачно осмотрел мертвое тело – я отметил, что он старается не приближаться к покойнику на расстояние вытянутой руки – и изумленно уставился на меня.
– Ты одолел Хинфу, Маггот! Что ж, значит ты куда могущественнее, чем здешняя нечисть. Мне повезло! Йох! Унлах!
– А уж мне‑то как повезло! – ехидно откликнулся я. – Кто такой этот Хинфа? И почему он, собственно говоря, умер? Думай что хочешь, но у меня и в мыслях не было его убивать. Он пел мне такую хорошую успокаивающую песню… Кого я действительно собирался убить – так это твоего спокойноношного, но он вовремя смылся…
– Хинфа пел тебе песню? – изумленно переспросил Таонкрахт. Потом понимающе кивнул: – Наверное, он хотел убить тебя взглядом. Я слышал, что самые могущественные Хинфа убивают, не прибегая к оружию. Выходит, это правда. У него нет при себе ничего, кроме их священного жезла…
– Ты имеешь в виду этот прутик? – Оживился я. – Неприятная игрушка. Я его потрогал… ничего особенного, конечно, но мне не понравилось!
– Ты прикасался к жезлу Гремблех? – уважительно переспросил Таонкрахт. – А знаешь ли, что в это мгновение против тебя должна была обратиться вся сила Сох?
– Прямо‑таки вся? – усмехнулся я. – Ну, значит, не так уж ее у них много! Меня, правда, слегка встряхнуло – но это все… А с чего ты вообще взял, что он хотел меня убить? Никогда не видел, чтобы убийцы вели себя таким образом! Он просто стоял рядом со мной и пел… вернее, не то чтобы по‑настоящему пел, а издавал монотонные звуки – впрочем, весьма приятные для слуха.
– Хинфа появляются только затем, чтобы убивать, – внушительно сказал Таонкрахт. – Нет никаких иных причин, которые могли бы заставить Хинфа войти в человеческое жилище… Думаю, он умер потому, что никто не может убить такого могущественного демона как ты, и его сила обернулась против своего обладателя, – сделав сей глубокомысленный вывод, Таонкрахт окончательно помрачнел и заявил: – Мне прийдется крупно поссориться с Сох! Не было еще такого, чтобы их убийца появлялся в замке альганца без разрешения хозяина… А я – не простой альганец, не какой‑нибудь задрипанный шархи без кола и двора! Я – Великий Рандан!
Он очень быстро заводился: лицо раскраснелось, глазищи бодро полезли из орбит, еще немного и дядя начал бы ломать мебель, я полагаю. Думаю, его сдерживало только мое присутствие.
– Прежде, чем ты отправишься ссориться с этими, как их… – Сох – скажи, могу ли я помыться? – Вежливо осведомился я. – Мне это необходимо! И еще мне хотелось бы поесть. И самое главное: объясни мне раз и навсегда: где у вас туалет?
– А тебе это тоже необходимо? – Изумился Таонкрахт. – Воистину загадочна и непостижима твоя природа!
– Необходимо, – сердито буркнул я. Все взвесил и решил, что мне следует придумать разумное объяснение – чтобы обитатели этого замка раз и навсегда уяснили, что я нуждаюсь в разного рода жизненных благах.
– Обычно я выгляжу как жидкий огонь и действительно не нуждаюсь ни в еде, ни в питье, ни в уборных, – наконец сказал я, – но поскольку ты что‑то перепутал, когда читал свое дурацкое заклинание, я появился в твоем доме в человеческом теле. И теперь мне требуется поддерживать жизнь в этом самом человеческом теле – что тут непонятного?
– Прости меня, Маггот, – кротко отозвался Таонкрахт.
Я так и не понял, за что он просил прощения: за ошибку в своих треклятых заклинаниях, или за то, что мне пришлось пережить ряд бытовых неудобств.
– В твоей спальне всегда будет стоять множество самых лучших, самых драгоценных ночных горшков, – проникновенно пообещал он, и я прикажу, чтобы кравчие не забывали их опустошать.
Я прыснул: до сих пор мне всегда казалось, что кравчий – это тот, кто наливает вино, а отнюдь не выносит горшки. Впрочем, в мире, который озарен светом трех солнц, могли твориться еще и не такие недоразумения!
– Ладно, – все еще улыбаясь сказал я, – с горшками мы вроде разобрались. Я уже понял, что на постройку канализации вашего могущества пока не хватает. А как насчет ванной? Если я не помоюсь, я начну впадать в ярость – примерно через полчаса, а то и раньше!
– Тебе постоянно нужно остужать свой жар, – понимающе кивнул Таонкрахт, – а я‑то еще удивлялся, что ты все время требуешь воду…
– Остужать свой жар, вот именно, – обрадовался я, – лучше и не скажешь!
– У меня есть хорошая большая ванна, – доверительно сказал мне Таонкрахт, – я сам иногда испытываю потребность освежить в ней свое тело. Думаю, она тебе понравится. Я прикажу слугам наполнить ее холодной водой…
– Ни в коем случае! – с ужасом сказал я. – Теплой! И сначала они должны хорошенько ее вымыть.
– Вымыть – что? Воду? – изумился он.
– Да нет, ванну, – устало вздохнул я. У меня уже голова кругом шла от нашего идиотского диалога – на фоне остывающего трупа моего несостоявшегося убийцы, между прочим!
– Хорошо, все будет как ты хочешь, – поспешно согласился он. – Но на это уйдет около получаса… Ты сможешь подождать?
– Я попробую, – вздохнул я, – если только полчаса… И скажи своим слугам, что они должны готовить для меня ванну каждый день, утром и вечером… И еще: у вас принято чистить зубы?
– Разумеется, – с готовностью отозвался он. Тут же достал с одной из полок склянку толстого стекла, наполненную прозрачной красноватой жидкостью, и протянул ее мне. – Возьми немного, прополоскай рот. Это очень хорошее средство. Только не глотай: если уж у тебя человеческое тело, живот может прихватить от такого пойла!
Я недоверчиво покосился на склянку, но потом вспомнил, как быстро исцелила меня его чудесная мазь от ожогов, и решил что местной фармацевтике, пожалуй, вполне можно доверять. Красноватая жидкость пахла медом и мятой одновременно, ее вкус тоже оказался приятным и освежающим. Я прополоскал рот, огляделся, понял, что выплюнуть полоскание некуда и вопросительно посмотрел на Таонкрахта. Он понял мою проблему и указал на окно. Я пожал плечами – раз хозяин дома разрешает заплевывать свой двор, ему же хуже! – подошел к окну и наконец‑то избавился от жидкости. К моему изумлению, она была уже не розовой, а темно‑зеленой, а соприкоснувшись с пыльными камешками, которыми был вымощен двор, зашипела, как разъяренная гадюка, и испарилась, оставив на камнях едва заметные следы ожогов.
– Ничего себе! – Уважительно сказал я.
– Это значит, что тебе досталось человеческое тело с больными зубами, Маггот! – Удивленно заметил Таонкрахт. – Как это может быть?.. Впрочем, тебе повезло: теперь они останутся здоровыми надолго. Гораздо дольше, чем тебе понадобится сохранять этот облик, я уверен!
– Вот это, я понимаю, чудо! – Одобрительно сказал я. Это была первая хорошая новость с тех пор, как я очнулся в камине Таонкрахта, и мое справедливое сердце требовало выражений благодарности. – А ты молодец, сэр Таонкрахт! Сам изобрел это зелье?
– Ну, кое‑что осталось от Ургов, – неохотно признался он. И тут же гордо добавил: – Но я тоже над ним поработал. Зелье Ургов оказалось очень невкусным, и его надо было носить во рту несколько часов кряду.
– Да, несколько часов – это неприятно. Так что ты молодец, – улыбнулся я. Сообщение о том, что у меня не осталось ни одного больного зуба, здорово подняло мое настроение: вообще‑то у меня почти железное здоровье – не столько от природы, сколько потому, что мне всегда было скучно и противно болеть – но эти подонки зубы и их верные друзья стоматологи несколько раз умудрялись как следует испоганить мою распрекрасную жизнь!
– Может быть, ты хочешь поесть, пока мои слуги будут греть воду для тебя? – предложил Таонкрахт. – Я сам как раз собирался позавтракать. Потом мне будет не до того: думаю, посланцы Сох заявятся сюда, чтобы забрать своего мертвого, а я собираюсь излить на них свой гнев.
– Да, излить гнев – дело стоящее! – с ехидным одобрением сказал я. – Ладно уж, пошли завтракать, уговорил.
По дороге в главный зал – Таонкрахт скорее дал бы себя убить, чем согласился бы принимать пищу в менее роскошном помещении! – у меня снова случился тяжелый приступ депрессии. Я осознал, что провел здесь уже больше суток, и единственное, что мне удалось сделать – так это выспаться, вылечить зубы и убедиться, что мой гостеприимный хозяин не собирается отправлять меня домой – по крайней мере, не раньше, чем получит от меня могущество и бессмертие! Но я уже стал закаленным бойцом с собственным настроением: просто стиснул облагодетельствованные местной медициной челюсти и сказал себе: Цыц! А потом сочувственно добавил: Теперь это и есть твоя жизнь, дружок!
За завтраком Таонкрахт осушил несколько кубков какого‑то очередного пойла – на сей раз оно было розового цвета и пахло, как хорошие дорогие духи. После этого он окончательно разрумянился и разразился гневной тирадой в адрес этих ополоумевших, зарвавшихся колдунов. Имелись в виду загадочные Сох – если я все правильно понял. Я отщипнул по кусочку от каждого из многочисленных блюд и равнодушно сказал себе, что со жратвой под этим небом все в полном порядке. Правда, легче от этого мне не стало.
Потом Таонкрахт торжественно завернулся в свой роскошный черно‑белый плащ, витиевато извинился передо мной за то, что лишает меня своего общества – пережить это огорчение, разумеется, было почти невозможно! – и отправился ругаться со своими оппонентами. А я пошел инспектировать его ванную комнату, каковая оказалась очень даже ничего – при условии, что ведра с водой таскает кто‑то другой. Если бы у Таонкрахта не было такого количества слуг, на которых можно свалить эту работу, я бы быстро расстался со своим имиджем блюстителя личной гигиены!
Мне принесли чистую одежду и – что меня особенно порадовало! – белье, довольно удобное, из тонкой прохладной ткани, похожей на небеленый шелк. Признаться, я довольно долго сомневался: надевать все это, или нет. Не потому, что одежда мне не понравилась – просто я боялся, что напялив на себя местные тряпки, я окончательно растворюсь в этой чужой реальности. В конце концов я махнул на все рукой и надел белье – поскольку в отличие от моего оно было чистым. Потом натянул на себя широкие сиреневые штаны – в другое время их покрой показался бы мне чересчур экстравагантным, но сейчас мне было плевать – надел длинную тонкую белоснежную рубаху (тут у меня вообще не было выбора: моя погибла в пламени), и еще одну длинную, не то рубаху, не то куртку, тоже ослепительно‑белую, из плотной ткани, похожей на бархат. Так что из моих вещей у меня осталась только обувь – элегантное подобие мокасин. Перед тем, как со мной стряслось это безобразие, я собирался на долгую прогулку и поэтому надел самые удобные ботинки, которые нашлась в доме.
Переодевшись, я некоторое время прислушивался к своим ощущениям – вроде бы, все было в полном порядке. Я помнил, что меня зовут Макс. Кроме того я помнил великое множество замечательных вещей, которые успели со мной случиться прежде, чем я попал в замок Таонкрахта. Тоска обрадовалась и принялась грызть меня со свежими силами, словно я был спелым яблоком. Я вяло отбивался. В конце концов я решил, что мне следует принимать более решительные меры: как минимум – прогуляться по замку. Какое‑никакое, а все‑таки развлечение!
Я довольно долго бродил наугад по сумрачным коридорам. Местные смерды, завидев меня, смущенно скалились до ушей и шустро разбегались, как тараканы по щелям. Я несколько раз пытался завести с ними интеллектуальную беседу в манере антрополога‑любителя, оказавшегося в какой‑нибудь экзотической стране, но мое обаяние явно на них не действовало: услышав звуки моего голоса, ребята впадали в ступор, даже улыбки куда‑то исчезали. Наконец я добрел до двери, из‑за которой мне в глаза брызнул ослепительный солнечный свет. Я немного поморгал, привыкая к этой перемене, и вышел во двор. Первое, что потрясло меня до глубины души – это воздух, свежий и неописуемо ароматный. Светлое небо над головой показалось мне восхитительным: ему был присущ совершенно неописуемый бирюзовый оттенок. Одно из маленьких солнышек, самое белобрысое скорее даже бледно‑голубое, стояло в зените, а два других – янтарно‑желтое и тускло‑оранжевое – то ли уползали на покой, то ли наоборот – старательно карабкались наверх. Я ведь пока не очень‑то разбирался, где тут у них какая сторона света. Теперь, когда количество светил больше не повергало меня в тошнотворный ужас, я был вынужден признать, что мир, в котором я оказался, обладает совершенно особенным очарованием… а толку‑то! Я хотел только одного: проснуться дома, в собственной постели, и никогда не вспоминать это бирюзовое небо, ошеломительно свежий воздух и чертова колдуна Таонкрахта, который устроил мне эту поучительную экскурсию!
Местная природа не скупилась на чудеса. Я убедился в этом, как только сделал несколько нерешительных шагов по крупным неровным камням. Откуда‑то из‑за угла появилось человеческое существо совершенно неземного вида. Высокое и непомерно широкоплечее, с мощной грудной клеткой и феноменально длинными руками, оно передвигалось на таких коротких ногах, что я восхитился могуществом Создателя, умудрившегося снабдить его нижние конечности коленями: разделить пополам отрезок, длина которого стремится к нулю – совершенно особое искусство! Вся эта роскошь была одета в длинную зеленую рубаху – я почти сразу углядел, что под рубахой ничего не было! Огромные ступни коротеньких ног каким‑то чудом втиснуты в растоптанные кожаные туфли, которые вполне могли бы стать подходящей обувью для молодого слоненка. Его физиономия была столь же ужасна, как и прочие подробности, но на ней лежал отпечаток неописуемого дебильного добродушия и почти мистического спокойствия. Создавалось впечатление, что существо пребывало в полной гармонии с окружающим миром.
– О, Маггот! – Радушно осклабился он. – Кудой пышло, Маггот? Пы‑пы пышло? Пы‑пы – тудом! – он указал своей чудовищной ручищей в направлении высокой стены, окружающей двор.
Сначала я ничего не понял, и просто наслаждался неземными звуками его мощного баса. Потом до меня дошло, что этот лепет – искаженная, но вполне поддающаяся дешифровке версия местного языка. Кажется, существо решило, что мне необходимо пи‑пи и гостеприимно указывало мне место, где это следует делать.
– Спасибо, пока не требуется, – вежливо сказал я. – А кто ты?
– Я Тыбака, я здеся самый гламный, – охотно объяснило сие небесное создание. На этот раз мне не понадобились титанические умственные усилия, чтобы разобрать его речь – и так все было вполне понятно.
– А Таонкрахт как же? – Удивился я. Скажу честно: в первое мгновение я ему почти поверил – мало ли, как у них тут все устроено! Вполне могло случиться, что пучеглазый чернокнижник Таонкрахт – всего лишь заместитель этого голозадого красавчика, который, в свою очередь, является главным местным святым, или даже царем, которого избирают на год, чтобы потом торжественно принести в жертву каким‑нибудь кровожадным покровителям урожая…
– Иде Таонкрахт? – переполошилось существо. – Кудом пышло? Меня здеся нету! – с этими словами оно поспешно засеменило своими коротенькими ножками и скрылось за тем же углом, из‑за которого только что вынырнуло. Я озадаченно смотрел ему вслед.
– О, да ты решил прогуляться! – одобрительно сказал Таонкрахт из‑за моей спины. Мне оставалось только удивляться: бывают же ребята, до такой степени легкие на помине!
– Тут только что бегало такое чудное создание в зеленой рубахе на коротеньких ножках, – сообщил я, – говорило, что оно здеся самое гламное. Что это было?
– А, это Тыбака, мой скотник, – к моему величайшему изумлению, рожа Таонкрахта не налилась кровью, более того, он даже заулыбался, – самое глупое существо, которое когда‑либо рождалось на этой земле, щедрой на дураков. Настолько глупое, что это меня забавляет, а не гневает… И ты на него не гневайся. Он – єлба, да еще и муммайх всех єлб Альгана – думаю, этим все сказано!
Да уж! – ядовито подумал я. – Все сказано, видите ли! Хотел бы я знать, что такое муммайх, и на кой он нужен! Но расспрашивать его не стал, поскольку понял, что на самом деле мне это совершенно не интересно, как и любая другая информация о специфике местного жизненного уклада: обладание такого рода знаниями вряд ли могло помочь мне вернуться домой…
– А ты уже излил свой гнев? – равнодушно поинтересовался я. – Или у тебя обеденный перерыв?
– Да, с Сох я уже разобрался, – гордо сообщил он. – Ко мне являлись сразу пятеро Зиг‑зликов – веришь ли?! Ну да, ты же, наверное, не знаешь, что это у них не принято… Зиг‑злики – очень большие люди в касте Сох, выше их – только Кинхэшина, которые так долго крутились возле Ургов, что сами стали чем‑то вроде них… Чтобы подчеркнуть свое величие, Зиг‑злики обычно повсюду ходят в одиночестве, а вот сегодня ко мне пришли сразу пятеро. Они сказали, что таким образом проявляют свое уважение, хотя я думаю, они просто испугались, что ты захочешь на них напасть… Поэтому и вели себя столь подобострастно. Они даже попросили прощения за то, что послали ко мне Габару – а ведь Сох имеют полное право посылать своих соглядатаев, куда сочтут нужным…
– А они попросили прощения за то, что по твоему дому шляются наемные убийцы?
– Еще бы! – с пафосом сказал Таонкрахт. – Они торжественно поклялись, что не посылали Хинфу в мой дом.
– Что, он сам пришел? – Я отчаянно зевнул, поскольку окончательно понял, что мне совершенно не интересны эти проблемы.
– Нет, не сам. Габара очень испугался, – объяснил он.
– Кто испугался?
– Габара. Ну, этот невидимый, которого ты вчера углядел. Это же невозможно! Вот он и испугался. И самовольно вызвал сюда Хинфу… На его месте я бы и сам так сделал.
– И что ему за это будет? – Оживился я.
– А ничего ему не будет. В цакку по крайней мере не посадят: у них это не принято… А зря! – неожиданно заржал Таонкрахт. – Пошли, выпьем, Маггот!
– Пошли, – флегматично согласился я: тоже какое‑никакое, а развлечение… И вообще – что мне оставалось делать? Если честно, я был настолько глуп, что в глубине души все еще надеялся, что мне удастся убедить Таонкрахта, будто ему совершенно необходимо немедленно отправить меня домой. Главное – напоить его до нужной кондиции… Я так еще и не понял, с кем имею дело!
– Зиг‑злики очень хотели на тебя посмотреть, – доверительно сообщил Таонкрахт, пока мы брели в его гостиную. – Они очень любопытны и живут ради того, чтобы созерцать всевозможные чудеса… Но я решил, что они обойдутся! Надо было с самого начала вести себя подобающим образом, тогда я еще поглядел бы…
– Правильно, – одобрил я, – нечего всяким проходимцам на меня смотреть, да еще и бесплатно!
– А сколько ты хочешь от них получить? – живо заинтересовался он. – Я могу устроить! Они на все пойдут, чтобы взглянуть на тебя.
– Я хочу получить все сокровища мира, никак не меньше, – мрачно усмехнулся я. – Что ж на пустяки размениваться!
– Сох очень могущественны, но они не владеют всеми сокровищами мира, – серьезно сказал Таонкрахт. – Даже все сокровища Альгана им не принадлежат. Думаю, у Сох вообще очень мало сокровищ. Они больше любят знания и власть, чем вещи.
– Тогда представление отменяется! – ехидно заключил я.
Когда мы переступили порог гостиной, мне стало не до шуток. Меня ожидало новое испытание, перенести которое оказалось еще труднее, чем смириться с неканоническим количеством солнышек на здешнем небе. За накрытым столом восседал человек с двумя головами – дядя выглядел в точности как Джо‑Джим из Пасынков Вселенной Хайнлайна. Только он был не в книжке, а на самом деле. Судя по всему это чудовище твердо намеревалось стать неотъемлемой частью моей единственной и неповторимой жизни, одним из моих воспоминаний и – я был в этом совершенно уверен! – постоянным персонажем грядущих ночных кошмаров. К моему величайшему изумлению Таонкрахт не стал принимать меры, чтобы избавиться от жуткого наваждения. Напротив, он ужасно обрадовался этому чудищу.
– Гальт, Бэтэнбальд! – завопил он дурным голосом, потрясая руками над головой, – Йох! Унлах! Давно не виделись!
– Потому я и решил заехать, – кивнула одна из голов.
– Не так уж давно, – проворчала вторая. – Недели еще не прошло.
Почему‑то слово неделя добило меня окончательно: с какой бы это стати двухголовому чудовищу измерять время милыми моему сердцу неделями?! Моя бедная голова отказалась обдумывать эту неразрешимую проблему и попыталась всучить мне пессимистическую, но спасительную гипотезу: все‑таки у тебя галлюцинации, дорогуша!