Глава 27
Что-то разбудило Бенджамина Флекса, и это что-то было неприятным и неотвязным.
Его тошнило, кружилась голова, сжимался в судорогах желудок.
Бенджамин был привязан к креслу в маленькой стерильно-белой комнате. В одной стене — окно с инистым стеклом, ничего за ним не видать, хотя свет пропускает, — поди догадайся, что там снаружи. Над Бенджамином стоял человек в белом халате, тыкал в него длинной железкой. От железки тянулись провода к гудящему механизму.
Бенджамин посмотрел в лицо человеку в белом халате и увидел себя. Незнакомец носил маску — абсолютно гладкое выпуклое зеркало, в нем отражалось лицо Флекса. Синяки и ссадины, хоть и карикатурно увеличенные, напугали до полусмерти.
Дверь была приотворена, в проеме стоял другой человек. Он придерживал дверь и смотрел в противоположную от Бенджамина сторону, обращаясь к тому или тем, кто стоял в коридоре или смежной комнате.
— …Рад, что тебе понравилось, — услышал Бенджамин. — …Вечером будем развлекаться с Кассандрой, и как знать… Нет, эти глаза меня просто убивают…
Человек хохотнул — видимо, в ответ на нечто приятное — и помахал рукой собеседнику, затем повернулся и вошел в комнатку.
Он направился к стулу, и Бенджамин узнал его. Узнал, потому что бывал на митингах и слышал речи. И видел большие гелиотипы, расклеенные по городу.
Перед ним стоял мэр Рудгуттер.
Трое находившихся в комнате застыли, глядя друг на друга.
— Господин Флекс, — непринужденно проговорил Рудгуттер, — нам пора побеседовать.
— Весточка от Пиджина. — Айзек помахал письмом, возвращаясь к столу, который они с Дэвидом поставили в углу на первом ярусе, рядом с койкой Лубламая. За этим столом вчера они провели несколько часов в тщетной попытке выработать план.
Рядом на составленных стульях лежал, пуская слюни и делая под себя, Лубламай. Лин сидела за столом, апатично брала ломтики банана и отправляла в рот. Она приехала накануне, и Айзек сбивчиво, полувнятно рассказал ей о случившемся. И он, и Дэвид были в шоке. Она не сразу обнаружила Ягарека, затаившегося в тени у стенки, а когда увидела, растерялась: то ли с ним поздороваться надо, то ли сделать вид, будто не увидела. Все-таки решилась и сделала приветственный жест, но он не понял.
Когда Айзек собрал скудный ужин, Ягарек робко приблизился к столу; Лин разглядела на нем огромную накидку. Под ней, она знала, прячутся фальшивые крылья.
В тот долгий и трудный вечер Лин поняла: что-то случилось, отчего Айзек наконец признал ее своей. Когда она пришла, Айзек взял ее за руки. Когда согласилась остаться, он не стал для конспирации раскладывать запасную кровать. Но Лин не могла праздновать победу, поскольку это не было окончательным и торжественным признанием в любви, подтверждением того, что она — избранница.
Перемена в его поведении объяснялась просто: Айзеку было не до нее. Его волновали куда более важные вещи. И Дэвиду он уделял куда больше внимания, чем ей.
Какая-то скептическая частица разума даже сейчас не верила в то, что эта перемена необратима. Лин знала: Дэвид старый друг Айзека, такой же сторонник доктрины свободы воли; если обратить его внимание на щекотливость ситуации, он поймет и поступит как должно… Но Лин отогнала подобные мысли: низко и эгоистично думать о себе, когда Лубламай умирает.
Естественно, она не могла переживать за Лубламая так, как переживали его друзья. Но смотреть на это истекающее влагой безумное существо было поистине страшно. Все-таки спасибо господину Попурри, что дал ей возможность провести несколько часов, а то и дней, с любимым. Бедняжка Айзек! Он такой несчастный, он так жестоко корит себя!
Временами Айзек оживлялся, вскакивал на ноги, кричал: «Вот оно!!!» и хлопал в ладоши, но всякий раз беспомощно опускал руки — ну что он мог сделать, что он мог решить? Ни единой ниточки, ни единого намека. Не за что зацепиться, не от чего оттолкнуться.
В ту ночь Лин и Айзек спали наверху вместе. Он обнимал ее, жалко прижимался. Никакого возбуждения. Дэвид отправился домой, пообещав вернуться рано утром. Ягарек от матраса отказался, сложился невообразимо (ноги скрещены, спина сгорблена) в углу — чтобы не сломать крылья, наверное. Лин так и не поняла: то ли он для нее притворяется, то ли и правда уснул в позе, к которой привык с детства.
Утром они уселись за стол. Пили кофе и чай, флегматично ели, думали, что делать. Айзек отошел к почтовому ящику и вернулся с пухлой кипой корреспонденции; все отбросил, кроме письма от Лемюэля. Оно было непроштемпелеванным — должно быть, принесла какая-нибудь шестерка.
— Что пишет? — нетерпеливо спросил Дэвид. Айзек поднял бумагу так, чтобы Дэвид и Лин могли читать через его плечо. За их спинами топтался Ягарек.
Покопался в своей документации, нашел источник спецгусеницы. Некто Джозеф Куадуадор, из персонала парламента, отдел логистики. Не желая зря тратить время и памятуя об обещанном крупном гонораре, я уже провел беседу с господином Куадуадором в присутствии моего ассистента господина Х. Добиться от господина К. сотрудничества было непросто. Вначале он принял нас за милиционеров. Я уверил его, что это не так, а затем склонил к доверительной беседе с помощью господина Х. и его приятеля по имени Кремневый Пистолет. Господин К. уверяет, что «приватизировал» гусеницу из некой парламентской посылки. О чем с тех самых пор глубоко сожалеет. (Да и денег он от меня получил не так чтобы много.) Откуда взялась личинка и в каких целях должна была использоваться, ему неизвестно. Куда делись ее товарки из ящика, он также не в курсе. Есть только одна наводка (полезная? бесполезная?). Получателем значился доктор… Бербер? Барьер? Бармен? Бордель?.. из ДИР.
Подробный счет не заставит себя ждать.
Лемюэль Пиджин
— Фантастика! — воскликнул Айзек, прочитав письмо. — Есть наводка!
Дэвид был в шоке.
— Парламент?! — прохрипел он, точно придушенный. — На кой ляд нам сдался парламент? О святой Джаббер! Айзек, ты хоть представляешь, в какое дерьмище мы вляпались? Какая еще фантастика? Какая еще наводка? Ты просто кретин! Ах, как нам повезло! Дело в шляпе, осталось только затребовать у парламента список сотрудников сверхсекретного научного отдела, чьи фамилии начинаются на «Б». А потом ходить по адресам и спрашивать, кто что знает про крылатых тварей, вгоняющих свою жертву в кому. Будьте любезны, подскажите, как их переловить!
Наступила пауза. В комнате воцарилась гнетущая атмосфера.
Своим юго-западным углом Барсучья топь примыкает к Малой петле, гнездилищу авантюристов, криминала и некогда роскошной, а теперь ветхой архитектуры; все это втиснуто в подковообразный меандр Вара. Сто с небольшим лет назад Малая петля была внутригородским раем, где селились самые знатные семейства: Мэкки-Дрендасы и Тергисадисы; Драчсачеты (водяные — основатели и управляющие «Драч-банка», Джеремайл-Карры (купцы и фермеры) все они имели огромные дома на широких улицах Малой петли.
В Нью-Кробюзоне начался промышленный бум, и финансировалось большинство предприятий этими семьями. Множились и росли как грибы фабрики и доки. Находящийся сразу за рекой Грисский меандр пережил недолгий расцвет машинофактуры, с ее непреложными шумом и вонью. Там же образовался район обширных прибрежных свалок, в стремительной пародии на геологический процесс сложился новый ландшафт из развалин, промышленных отходов и прочего мусора. Вагонетка за вагонеткой доставляли и сваливали ломаные станки, бумажную некондицию, шлак, органическую гниль и химические отходы на огороженные свалки Грисского меандра. Вся эта дрянь оседала и уплотнялась, принимала долговременную форму, подражая природному рельефу. Холмы, овраги, террасы и пруды; в прудах клокотал ядовитый газ. Через несколько лет исчезли местные фабрики, но остались мусорные кучи, и дующий с моря ветер нес моровое зловоние через Вар в Малую петлю.
Богачи бросили свои дома, Малая петля быстро пришла в упадок. В ней стало шумно. Облезла краска, но в подурневших особняках жильцов теперь было не меньше, чем прежде, а куда больше — в Нью-Кробюзоне росло население. Жильцы били окна, кое-как латали и били снова. В районе появлялись продовольственные лавки, пекарни и плотницкие мастерские, так что Малая петля стала добровольной жертвой неизбежного расползания спонтанной архитектуры. Подвергались переделкам стены, потолки и полы. Опустевшим постройкам находилось другое применение, и в этом их новые хозяева подчас проявляли недюжинную изобретательность.
Дерхан Блудей торопливо шла к этому скоплению униженной и оскорбленной роскоши. Шагая, прижимала к телу сумочку. Лицо было застывшим, жалким.
Она перешла через реку по мосту Петушиный гребень, одному из старейших городских сооружений. Мост был узок и вымощен кое-как; рядом дома были воздвигнуты прямо на булыжниках мостовой. С середины моста реки было не видать. Дерхан вообще ничего не видела по обе стороны, кроме низкого горизонта, изломанного почти тысячелетними домами, с давно осыпавшимися сложными узорами на мраморных фасадах. Поперек моста тут и там протянулись ленты помоев. Долетали грубые голоса спорящих или бранящихся жителей.
В самой Малой петле Дерхан быстро прошла под высокой Южной линией и направилась к северу. Река, которую она пересекла, резко поворачивала назад, изгибалась огромным «S», а потом ее русло выпрямлялось, и воды текли на восток, где встречались с Ржавчиной.
Там, где Малая петля срасталась с Барсучьей топью, дома были куда поменьше, улицы поуже, и петляли они похитрее. Плесень разъедала старые здания, крутобокие шиферные крыши капюшонами стояли на узких плечах — казалось, дома норовят попрятаться. На фасадах и во внутренних двориках, где вторгшаяся грязь задушила деревья и кусты, были налеплены корявые гипсовые вывески, рекламирующие скарабомантику, машинальное чтение и молитвотерапию. Здесь со лжецами и шарлатанами боролись за место самые бедные и непокорные из химиков и чародеев Барсучьей топи.
Дерхан осмотрелась, убедилась, что идет в правильном направлении, нашла дорогу к Конюшням Святого Гнедка. Это был узкий переулочек, он упирался в полуразвалившуюся стену. Справа Дерхан увидела высокое здание ржавого цвета, упомянутое в записке. Она перешагнула через порог пустого дверного проема и аккуратно пробралась по обломкам узким неосвещенным коридором, где было ужасно сыро, только что вода с потолка не капала. В конце коридора увидела стеклярусный занавес, его-то и велено было ей искать. Куски проволоки, унизанные битым стеклом, едва покачивались.
Она собралась с духом, осторожно отвела опасные бусы, ухитрилась не порезаться. Вошла в гостиную.
Оба окна были со стеклами, а к стеклам приклеена плотная ткань, большие разлохмаченные лоскуты — они заполняли комнату густой тенью.
Мебели было совсем чуть-чуть, такого же коричневого цвета, как и тот, что затемнял воздух в помещении; разглядеть ее можно было с трудом. За низким столом, в некогда дорогом, а теперь гнилом кресле сидела толстая пышноволосая женщина, с абсурдным позерством прихлебывая чай. Она смотрела на Дерхан.
— Чем могу быть полезна? — спросила она ровным голосом. Вернее, скрывая раздражение.
— Вы коммуникатрикс?
— Умма Бальсум, — кивнула женщина. — Вы ко мне по делу?
Сделав несколько шагов вперед, Дерхан застыла в напряженной позе у продавленного дивана. Ждала, пока Умма Бальсум не разрешила жестом сесть. Дерхан резко опустилась на диван и принялась рыться в сумочке.
— Мне… Э-э… мне нужно поговорить с Бенджамином Флексом, — собравшись с духом, сбивчиво проговорила она и достала мешочек с вещами, найденными в скотобойне и вокруг.
Накануне вечером, когда весть о разгоне милицией забастовавших докеров пронеслась по Нью-Кробюзону, Дерхан отправилась в Собачье болото. По пути ее догоняли все новые слухи. Узнала она и о том, что в Собачьем болоте разгромили редакцию бунтарской газеты.
Когда Дерхан, как всегда замаскированная, оказалась на мокрых улицах в юго-западной части города, было уже поздно. Шел дождь, теплые большие капли лопались, как гнилушки, на щебенке в знакомом тупичке. Вход был завален, так что Дерхан пришлось лезть через квадратное отверстие в стене, по которому на крюках подавались туши. Держась за осклизлые кирпичи, она свесилась над полом, загаженным навозом и кровью тысяч смертельно перепуганных животных, а затем, пролетев несколько футов, оказалась в кровавой мгле опустевшей скотобойни.
Она перебралась через сорванный транспортер, несколько раз споткнулась о разбросанные по полу крючья для туш. Кровяная слякоть была холодной и липкой.
Дерхан преодолела россыпи вырванных из стен кирпичей, расколотые ступеньки, поднялась в комнату Бена, в эпицентр разрушения. Путь ее был усеян обломками растерзанных, искореженных печатных машин, обугленными клочками бумаги и ткани.
Комната превратилась в пещеру, полную хлама. На кровати — слой колотой штукатурки. Стена, отделявшая спальню Бена от потайной типографии, снесена почти целиком. Через выбитый световой люк на искореженный скелет печатной машины моросил летний дождь.
Лицо Дерхан стало сосредоточенным, она приступила к напряженному, тщательному поиску. И нашла доказательства — всякие мелочи, подтверждавшие, что недавно здесь жил человек.
А теперь разложила их на столе перед Уммой Бальсум.
Дерхан принесла бритву Бена — с прилипшей щетиной и пятнышками ржавчины. Оторванную штанину. Клочок бумаги, окрашенный его кровью, — она потерла этой бумажкой по залитой кровью стене. Последние два выпуска «Буйного бродяги», обнаруженные под его раскуроченной кроватью.
Умма Бальсум смотрела, как на ее столе складывается жуткая мозаика.
— Где он? — спросила она.
— Я… я думаю, в Штыре, — ответила Дерхан.
— Предупреждаю, за такое — дороже на нобль, — проворчала Умма Бальсум. — Не люблю связываться с законом. Ладно, рассказывайте, что тут к чему.
Дерхан брала со стола предмет за предметом, объясняла. Умма Бальсум каждый раз кратко кивала. Экземпляры «Буйного бродяги», похоже, ее заинтересовали.
— Он для этой газеты писал? — спросила резко, вертя бумагу в руках.
— Да.
Дерхан решила умолчать о том, что он же и издавал газету. Никаких имен — это незыблемое правило, пусть даже коммуникатрикс можно верить. Средства к жизни Умма Бальсум добывает в основном через контакты с людьми, у которых проблемы с милицией. Выдавать своих клиентов ей не так уж и выгодно.
— Это, — ткнула пальцем Дерхан в центральную колонку, с заголовком «Что мы думаем?», — его статья.
— Угу, — кивнула Умма Бальсум. — Жалко, что текст печатный, лучше бы — его рукой… Ну да не беда. Есть у него какие-нибудь особые приметы?
— Татуировка. На левом бицепсе, вот здесь. — Дерхан показала сделанный ею рисунок — узорчатый якорь.
— Моряк?
Дерхан невесело улыбнулась:
— Даже на палубу ни разу не ступил. Как только устроился на должность, напился и оскорбил капитана, татуировка высохнуть не успела.
— Ну, ладно, — сказала Умма Бальсум. — Две марки — за попытку. Пять марок — за установление контакта, если получится. Два стивера в минуту — разговор. И нобль сверху, если он в Штыре. Годится?
Дерхан кивнула. Дорого, но в таком деле не обойтись несколькими магическими пассами. Если как следует потренироваться, любая может сделаться диковатой бормочущей ведьмой, но для хорошей психической связи требуется немалый врожденный талант и многолетняя усердная учеба. А то, как выглядит маг или что его окружает, не имеет значения. Умма Бальсум в своем деле такой же спец, как старший передельщик или химерист — в своем. Дерхан потянулась за кошельком.
— Потом заплатишь. Сначала посмотрим, можно ли к нему пробиться.
Умма Бальсум закатала левый рукав, у нее оказалась рябая, висящая складками кожа.
— Рисуй мне такой же якорь. Постарайся, чтобы точь-в-точь. — Она кивком указала на стул в углу комнаты, на котором лежала палитра с набором кистей и разноцветной туши.
Дерхан перенесла все это поближе к Умме Бальсум и принялась рисовать у нее на руке. При этом она напряженно вспоминала, боялась перепутать цвета. На работу ушло минут двадцать пять. Нарисованный якорь был чуть ярче, чем у Бенджамина, отчасти из-за качества туши, и, может быть, чуть пошире. Все же она была уверена: кто видел оригинал, узнает в этом рисунке копию. Наконец, удовлетворенная, откинулась на спинку дивана.
Умма Бальсум помахала рукой, как жирная курица крылом, — сушила тушь. Потом стала перебирать вещицы, принесенные из спальни Бенджамина.
— Ну и неопрятный же тип, совсем не знаком с личной гигиеной, — шептала она, но так, чтобы Дерхан могла расслышать.
Умма Бальсум взяла бритву Бенджамина и, умело держа, легонько чиркнула по собственному подбородку. Потерла порез окровавленной бумажкой, задрала юбку и натянула штанину на толстое бедро. Полезла под стол и достала ларец из темного дерева и кожи. Поставила на стол, открыла. Внутри оказалась путаница трубок с клапанами и проводов, увенчанная нелепым на вид медным шлемом; спереди торчала какая-то трубка. С лежащим здесь же, в ящике, миниатюрным мотором шлем был соединен длинным перекрученным проводом.
Умма Бальсум вынула шлем, помедлив, надела себе на голову. Застегнула кожаные ремешки, из потайного отделения ларца извлекла длинную рукоять, она точно вошла в шестиугольное отверстие в корпусе мотора. Коммуникатрикс передвинула ящик на край стола, ближний к Дерхан, соединила мотор с алхимической батареей.
— Вот так, — рассеянно потерла Умма Бальсум кровоточащий подбородок. — А сейчас изволь это завести, надо поработать рычагом. Как только сработает стартер — приглядывай. Если мотор заглохнет, опять хватайся за рукоятку. Не будет тока — нарушится контакт, а для твоего приятеля неправильное разъединение чревато потерей рассудка… и, что хуже, это и со мной может случиться. Так что глаз не спускай… и если наладим связь, вели ему не дергаться, а то провод может соскочить. — Она тряхнула проводом, соединявшим шлем с мотором. — Все поняла?
Дерхан кивнула.
— Вот и отлично. Давай сюда статейку. Попробую его характер понять и подстроиться… А ты начинай, заводи.
Умма Бальсум встала и, пыхтя от натуги, придвинула кресло к стене. Вернулась на освободившееся место, достала из кармана секундомер с остановом, нажала на кнопку. Было видно, что она преодолевает боязнь.
Дерхан взялась за рычаг. Тот поддавался, слава богам, легко. Она чувствовала, как в металлической коробке соприкасались, сцеплялись покрытые маслом шестеренки, руку защипало от тока, приводящего в действие эзотерический механизм. Умма Бальсум положила на стол секундомер. Теперь она держала в правой руке «Буйного Бродягу», читала вслух, вернее, едва слышным шепотом статью Бенджамина; губы быстро шевелились; левая рука была чуть приподнята, пальцы отплясывали мудреную кадриль, чертили в воздухе магические знаки.
Когда добралась до конца статьи, начала снова, а потом — еще раз…
А ток бежал по замкнутому контуру. И Умму Бальсум заметно трясло, несколько секунд ее голова вибрировала. Коммуникатрикс выронила газету, продолжая наизусть бубнить слова Бенджамина.
Медленно повернулась — глаза совершенно пустые — и зашаркала. Когда поворачивалась, трубка на шлеме в течение секунды смотрела прямо на Дерхан. Какое-то мгновение Дерхан чувствовала мозгом пульсацию чужих сверхъестественных эфирно-психических волн. Слегка закружилась голова, но Дерхан не прекращала крутить стартер, и вскоре она почувствовала, как из мотора пошла уже другая, самостоятельная сила, и медленно убрала руку, — оставалось уже только смотреть. Умма Бальсум двигалась, пока не повернулась лицом к северо-западу: именно там, в центре города, находился невидимый отсюда Штырь.
Дерхан еще раз посмотрела на аккумулятор и на динамо-машину, убедилась, что все работает как надо.
Умма Бальсум закрыла глаза. У нее шевелились губы. Казалось, воздух в комнате звенит — как винный бокал от щелчка ногтем по краю.
А потом она вдруг всем телом очень сильно вздрогнула. Глаза резко раскрылись.
Опешив, Дерхан смотрела на коммуникатрикс. Жидкие волосы Уммы Бальсум извивались, как накопанные для рыбалки черви. Сползли со лба и потянулись вверх, и Дерхан вспомнила, как Бенджамин, когда не работал, часто заглаживал их назад ладонью. По телу Уммы Бальсум прошла рябь — от пяток и до шеи. Как будто атмосферное электричество пронизывало ее подкожный жир, слегка изменяя тот по мере своего продвижения. Когда добралось до волосяной короны на голове, изменилось все ее тело. Коммуникатрикс не стала толще или тоньше, но перераспределились ткани, и фигура сделалась чуть иной. В плечах пошире. Нижняя челюсть выдалась вперед, второй и третий подбородки уменьшились.
На лице проявились синяки. Через секунду она резко упала на четвереньки. Дерхан взвизгнула от страха, но тотчас взяла себя в руки. Глаза Уммы Бальсум были открыты, взор ясен.
Умма Бальсум вдруг села, раскинув ноги, прислонившись спиной к дивану. Глазные яблоки медленно двигались, на лице отражалось абсолютное непонимание. Она смотрела на Дерхан, а та, в свою очередь, пожирала ее глазами. Рот Уммы Бальсум (отвердевший, с утончившимися губами) открылся, словно в крайнем удивлении.
— Ди? — спросила она чужим голосом, вызвавшим слабое эхо.
Дерхан, как последняя идиотка, таращилась на Умму Бальсум.
— Бен?
— Как ты здесь очутилась? — быстро поднимаясь, прошептала Умма Бальсум. И тут же ее лицо исказилось ужасом. — Я вижу сквозь тебя…
— Бен, выслушай. — Дерхан поняла, что придется его успокаивать. — Не двигайся, ты меня видишь через коммуникатрикс, она под тебя подстроилась. Сейчас она в абсолютно пассивном состоянии, в режиме приема-передачи, и я могу говорить с тобой напрямую. Понимаешь?
Умма Бальсум, то есть Бен, быстро кивнула. И снова изменила позу — встала на колени.
— Где ты находишься? — прошептала она.
— В Барсучьей топи, возле Малой петли. Бен, у нас времени в обрез. Ты где? Что произошло? Тебя что, били? — с дрожью в голосе спросила Дерхан, на грани обморока от нервного истощения и отчаяния.
Бен, находившийся в двух милях, жалко покачал головой, и Дерхан это увидела перед собой.
— Еще нет, — шепотом ответил Бен. — Меня держат в одиночке. Пока.
— Как они узнали, где ты был? — спросила Дерхан.
— Ди, не будь наивной! Они же все всегда узнают! Тут недавно был Рудгуттер, так этот гад… смеялся надо мной! Сказал, им всегда было известно, где печатается «Бэ-Бэ», просто недосуг было заняться нами.
— Забастовка, вот в чем дело, — пролепетала Дерхан. — Власти решили, что мы слишком далеко зашли.
— Нет, причина другая.
Дерхан вскинула голову. Голос Бена, вернее подражающей ему Уммы Бальсум, был тверд и ясен. Устремленный на Дерхан взгляд — решителен. Требователен.
— Нет, Ди, забастовка ни при чем. Черт возьми, да я просто счастлив был бы, если бы наша акция стала для них чувствительным ударом. Нет, это из-за статьи, чтоб ее…
— Из-за какой?.. — робко попыталась переспросить Дерхан, но Бен перебил:
— Расскажу, что знаю. Сижу я тут, и вдруг входит Рудгуттер и машет мне номером «Бэ-Бэ!». И тычет пальцем в статейку, в ту самую, что мы на пробу шлепнули, на втором развороте. «Слухи о прибыльной сделке с воротилами преступного мира». Мне кое-кто слил информацию, что городские власти кое-что сбыли, один лопнувший научный проект, преступникам. А фактов — ноль! Недоказуемо! Мы просто воду замутить хотели. Рудгуттер переворачивает газету и… сует мне в лицо… — Умма Бальсум на секунду подняла глаза. Бен вспоминал. — И ну меня прессовать: «Господин Флекс, что вам об этом известно? От кого поступили сведения? Что вы знаете о мотыльках?» Серьезно! Мотыльки-бабочки! «Вы в курсе последних проблем господина Пэ?» — Бен медленно покачал головой Уммы Бальсум. — Представляешь себе, Ди, я ни хрена не понимаю, я не знаю, во что мы влипли, но мы точно влипли в какое-то дерьмо. Боги! И сам Рудгуттер в этом замешан: по уши! Потому-то он меня и арестовал… А он все твердит: вы-де знаете, где мотыльки. Расскажите, вам же лучше будет… Ди… — Бен осторожно поднялся на ноги. Дерхан хотела сказать, что двигаться ему нельзя, но слова застряли в горле, когда он осторожно пошел к ней на ногах Уммы Бальсум. — Ди, надо, чтобы ты разобралась во всем. Они боятся! Правда боятся, Ди. Мы должны этим воспользоваться. Я понятия не имею, о чем говорит Рудгуттер, но эта сволочь явно на меня грешит, и я начал подыгрывать, потому что от этого ему очень неуютно.
Робко, осторожно, нервозно Бен протянул к Дерхан руки Уммы Бальсум. У Дерхан возник в горле тугой комок — Бен плакал, слезы бесшумно скатывались по лицу. Она закусила нижнюю губу.
— Ди, что это жужжит? — спросил Бен.
— Мотор коммуникативной машины, — ответила она. — Нужно, чтобы все время работал.
Голова Умы Бальсум опустилась и снова поднялась.
Ее ладони коснулись рук Дерхан, та задрожала от этого прикосновения. Бен сжал ей левую руку, опустился на колени.
— Я тебя чувствую, — улыбнулся Бен. — Ты полупрозрачная, как привидение, но я тебя чувствую. — Прекратив улыбаться, он сказал, подбирая слова: — Ди… они меня прикончить собираются. О боги… Знаешь, как страшно? Скоро эти подонки будут пытать… — Плечи запрыгали, он уже не сдерживал рыданий.
Бен целую минуту молчал, глядя вниз и плача от страха. Когда поднял взгляд, голос уже был тверд.
— Вздуй их, Ди! Надо страху нагнать на ублюдков. Надо разобраться! И для этого я тебя назначаю редактором «Буйного бродяги». — На лице Уммы Бальсум мелькнула ухмылка. — Вот что, ступай-ка ты в Мафатон. Я с информатором только дважды встречался, в тамошних кафешках. Но, думаю, там она и живет, дело оба раза было поздно вечером. Вряд ли в такое время ей бы захотелось возвращаться домой через весь город. Ее зовут Маджеста Барбайл, она мне совсем немного рассказала. Работала в секретном научном проекте, но правительство закрыло лавочку и продало какому-то крупному мафиози. Я-то думал, все это утка, ну и напечатал, из чистого озорства. Сам этой Маджесте не поверил, а тут такая реакция, вот же гадство… Значит, все правда?
Теперь заплакала Дерхан. И кивнула:
— Разберусь, Бен. Обещаю.
Бен кивнул. Они помолчали.
— Ди, — заговорил Бен ровно, — ты ведь… с помощью этой коммуни… или как там ее… Ты ведь можешь меня убить?
Дерхан ахнула, пораженная, а затем торопливо огляделась и отрицательно замотала головой:
— Нет, Бен. Только если убью коммуникатрикс.
Бен печально кивнул.
— Не знаю, сколько я выдержу… пока не проболтаюсь … Они ведь свое дело туго знают. А я…
Дерхан плакала, не открывая глаз. Плакала вместе с Беном. И оплакивала его.
— О боги… Бен, мне так жаль…
Вдруг она стала смелой и решительной — по крайней мере, внешне. Черты лица отвердели, блеснули глаза.
— Я сделаю все, что смогу, а уж ты постарайся с Барбайл разобраться, ладно? И… спасибо, — добавил он с кривой улыбкой. — Прощай.
Закусив губу, он опустил голову, затем резко поднял ее и поцеловал Дерхан в щеку. Поцелуй был долгим. Дерхан прижимала его к себе левой рукой.
А затем Бенджамин Флекс отстранился и попятился и незаметно для убитой горем Дерхан, каким-то психическим рефлексом, дал Умме Бальсум знак, что пора разъединяться. Коммуникатрикс снова затрясло, заколотило, зашатало, и с заметным облегчением ее тело вернулось в прежнюю форму.
Маленькая рукоять продолжала крутиться, пока Умма Бальсум не выпрямилась и, подойдя ближе, не положила на нее ладонь. Глянула на секундомер и сказала:
— Все, дорогуша.
Дерхан наклонилась к столу, положила на него голову. Тихо поплакала. В центре города точно так же плакал Бенджамин Флекс.
Каждый горевал в одиночестве.
Лишь через две-три минуты Дерхан звучно шмыгнула носом и села, выпрямилась. Умма Бальсум сидела в своем кресле, проворно подсчитывала, писала цифры на клочке бумаги.
Заметив, что прекратились всхлипывания, оглянулась.
— Ну что, дорогуша, полегчало? — спросила бодро. — Я тут прикинула…
Дерхан замутило от ее корысти, но это быстро прошло. Вряд ли Умма Бальсум вспомнит, что она слышала и говорила, а если и вспомнит, что с того? Таких трагедий, как у Дерхан, в городе сотни, если не тысячи.
Умма зарабатывает как посредник, ей за то и платят, чтобы рассказывать о потерях, предательствах и пытках.
Самую чуточку легче стало на душе у Дерхан, когда она поняла, что у них с Беном не такая уж особенная беда в этом полном скорби городе. И смерть Бена не будет особенной.
— Вот, смотри, — помахала бумажкой перед лицом Дерхан Умма Бальсум. — Две марки плюс пять за контакт, это семь. Я держала связь одиннадцать минут плюсуем двадцать два стивера, да еще нобль за риск, без Штыря ведь не обошлось. Всего с тебя один нобль девять марок два стивера.
Дерхан заплатила два нобля и ушла.
Не думая ни о чем, она быстро прошагала по улицам Барсучьей топи, вернулась в более приличный квартал; попадавшиеся на глаза люди здесь не казались пугливыми зверьками, шмыгающими из тени в тень. То и дело встречались ларечники и продавцы сомнительных дешевых напитков.
Она поняла, что движется к дому-лаборатории Айзека. Он не только близкий друг, но и вроде политического единомышленника. С Беном Айзек незнаком, даже не слышал о нем, но он сможет оценить масштаб происходящего. Возможно, он придумает, что делать. А если нет, Дерхан сама с этой задачей справится, нужен только крепкий кофе и немного комфорта.
Дверь оказалась на запоре. Постучав и не дождавшись ответа, Дерхан чуть не разрыдалась. Хотела уже махнуть на все рукой и пойти куда глаза глядят, упиваясь чувством собственной беспомощности и одиночества, но тут вспомнила, как Айзек с энтузиазмом описывал любимый кабак на берегу реки — судя по всему, кошмарное местечко. Вроде бы называется «Мертвый младенец» или нечто в этом роде.
Она повернула за угол дома, в узкий переулок, и окинула взглядом спуск к воде, колотые плитки мостовой, взрывы жесткой травы. На восток бежала невысокая волна, тянула за собой органический мусор. За Ржавчиной берег душили заросли ежевики и длинные водоросли. Чуть сбоку от Дерхан, к северу, у дороги высилось какое-то полуразрушенное здание. Она осторожно двинулась туда, прибавила шагу, когда увидела грязную, обшарпанную вывеску «Умирающее дитя». Внизу — мгла, зловоние, духота, противная сырость. Но в дальнем углу, за сутулым болезненным человеком, водяным и уродами-переделанными, сидел Айзек.
Он что-то оживленно говорил человеку, Дерхан его смутно помнила — какой-то ученый, друг. Айзек глянул на задержавшуюся в дверях Дерхан и снова повернулся к собеседнику, но в следующий миг спохватился и уставился на нее. Она направилась к нему чуть ли не бегом.
— Айзек, до чего же я рада, что тебя нашла! — Судорожно сжав в ладони лацкан его куртки, она приуныла — Айзек смотрел совсем не дружелюбно. Когда заговорил, ему изменил голос:
— О боги… Дерхан, у нас беда. Какая-то чертовщина происходит, и я…
Дерхан беспомощно смотрела на него. Выглядел он неважно. Она резко села, даже упала рядом с ним на скамью.
Ну, что тут поделаешь, когда все обстоятельства против нее? Она тяжело облокотилась на стол, прижала к глазам ладони.
— Я только что виделась со своим лучшим другом и товарищем, он готов принять пытки, и половина моей жизни разлетелась вдребезги, а вторая пошла прахом, и я не знаю, где искать доктора Барбайл, которая может объяснить, что происходит, вот и решила найти тебя… Потому что… потому что я думала, ты мой друг, но ты, оказывается, занят… — Между кончиками пальцев сочились слезы, текли по лицу. Она с силой потерла глаза и всхлипнула, убрала руки.
Айзек и второй человек смотрели на нее, смотрели до абсурдного пристально, напряженно. По столу поползла рука Айзека, схватила ее запястье.
— Кого-кого искать? — спросил он.
Глава 28
— Так вот, мне ничего не удалось от него добиться, — сообщил Бентам Рудгуттер, тщательно проговаривая слова. — Но я не теряю надежды.
— Не узнали даже имя того, кто слил ему информацию? — спросила Стем-Фулькер.
— Нет. — Рудгуттер пожевал губами и медленно покачал головой. — Играет в молчанку. Но думаю, найти информатора будет несложно, ведь круг подозреваемых не слишком широк. Кто-то из «Бродяги» познакомился с кем-нибудь из проекта «Мотылек»… когда нашего приятеля допросят следователи, мы будем знать больше.
— Вот мы и пришли, — сказала Стем-Фулькер.
Она, Рудгуттер и Монтджон Рескью стояли в глубоком туннеле под вокзалом на Затерянной улице; их окружало отделение милицейской гвардии. Газовые светильники вылепливали из мрака впечатляющие статуи. Цепочка грязных огоньков тянулась вперед, насколько хватало глаз. Позади, недалеко, находилась клетка — кабина лифта, из которой они только что вышли. По знаку Рудгуттера его помощники и эскорт двинулись в глубь туннеля, во мглу. Милиционеры шагали строем.
— Ножницы у обоих есть? — спросил Рудгуттер. Стем-Фулькер и Рескью кивнули.
— Четыре года назад были шахматы, — размышлял вслух Рудгуттер. — Когда у Ткача изменились пристрастия, мы получили три трупа, прежде чем разобрались, чего он хочет. — Последовала тяжелая пауза. — Зато сейчас наша наука не отстает от времени, — продолжал мэр со свойственным ему черным юмором. — Перед тем как встретиться с вами, я имел беседу с доктором Капнеллиором, это наш штатный ткачиный эксперт… То есть, в отличие от всех нас, ни бельмеса в этом не смыслящих, он смыслит бельмес… Уверял меня, что по-прежнему ножницы в большом фаворе. — Помолчав с полминуты, Рудгуттер добавил: — Вести переговоры буду я. Мне уже случалось иметь дело с Ткачом.
Рудгуттер вовсе не был уверен, что опыт его окажется полезен. Может выйти и совсем наоборот.
Коридор закончился, уперся в толстую дверь из окованного железом дуба. Командир отряда милиции вставил в замочную скважину громадный ключ и легко провернул. С натугой отворил тяжеленную дверь и отважно двинулся в темную комнату. Прекрасная выучка, железная дисциплина. Наверняка этот человек боялся до смерти.
Остальные милиционеры двинулись за ним, потом Рескью и Стем-Фулькер, наконец Бентам Рудгуттер. Он затворил дверь.
Когда очутились в комнате, у всех на миг возникло ощущение дезориентации, легкая тревога накатила квазифизической инерцией, вызвала мурашки. Длинные нити, невидимые волокна уплотненного эфира, сгущенных эмоций соткались здесь в сложные узоры; эти тенета пульсировали и липли к пришельцам.
Рудгуттер вздрогнул. Краем глаза он заметил нити. Но они растаяли, как только он попытался взглянуть на них прямо.
В комнате стоял сумрак, как будто она и впрямь была заполнена паутиной. На каждой стене висели ножницы, из них складывались удивительные рисунки. Ножницы гонялись друг за другом, как хищные рыбы, сцеплялись, образуя сложные и жуткие геометрические фигуры.
Милиционеры и те, кого они сопровождали, остановились у стены. Не было заметно ни одного источника света, но видимость была сносной. В комнате воздух казался монохромным, как будто свет в ней слабел, хирел под спудом неведомой угрозы.
На время все будто застыли, никто и звука не произнес. Наконец, так же молча, Бентам Рудгуттер опустил руку в принесенную с собой сумку и вынул большие серые ножницы. По его распоряжению помощник ходил в скобяную лавку, спускался в главный торговый пассаж вокзала на Затерянной улице.
Рудгуттер раскрыл ножницы, помахал ими в душном, пыльном воздухе, потом резко щелкнул. Разлетевшийся по комнате звук спутать ни с чем было нельзя. Эхо дрожало, точно мухи в паутине. Пришельцы двинулись в центр комнаты, в темные измерения. Потянуло холодным сквозняком, и на спинах заплясали уже целые табуны мурашек.
Сначала были едва различимые, на грани слышимости звуки. Но они быстро изменялись, превращались в слова, в голос, в мелодичный, меланхоличный шепот. И голос этот быстро набирал твердость; вылетая из мира, где бродило эхо ножниц, он ввинчивал<