Теперь же, прислушиваясь к болтовне Эрпа с владельцем ранчо, Мастерсон осторожно опустил свое кресло на все четыре ножки, кивнул головой, взял сигару, понюхал ее и откусил кончик. Каждое его движение было обдуманно, рассчитанно, медлительно. Это были движения человека, который жив только благодаря своей осмотрительности и чья жизнь так хрупка, что ее нужно охранять днем и ночью.
Он наклонился над спичкой, зажженной Блэком. Но Эрп отрицательно покачал головой и начал сосать сигару, не закуривая. Эрп, жилистый, весь подобранный, напоминал своей настороженностью боевого петуха; его пальцы непрерывно играли пистолетом, он постукивал ногтями о металл.
— Ну, как дела? — спросил Блэк.
— Все спокойно.
— Спокойствие — вещь хорошая.
— Неплохая, — сказал Эрп.
— А что слышно о рыночных ценах? — спросил Мастерсон.
— Поднялись на доллар двадцать центов.
— Это хорошо.
— Могло быть и лучше, — сказал Блэк. — Теперь на скоте не наживешь состояния.
— Все-таки дело… — протянул Эрп, покусывая стрелу. — Мне так надоело блюсти мир и тишину, что я, кажется, готов наняться в ковбои за двадцать долларов в месяц.
— Имей я жену и детей, — задумчиво проговорил Блэк, — я бы удрал отсюда. А теперь я никак не могу решить, сидеть ли мне у себя на ферме, ожидая, когда она загорится, или перебраться в Додж.
— И до вас дошли эти истории об индейцах? — вздохнул шериф. — Интересно знать, а вы слышали их?
— Черт возьми, конечно! — с кислой улыбкой отозвался Эрп. — Трудно не слышать. Каждый лохматый бродяга, которому не удалось убить бизона, или поторговать виски, или стянуть деньги, жаждет поиграть со скальпом.
— Тоже вояки! — пробормотал Мастерсон.
— Это один способ смотреть на дело, — согласился фермер. — А с другой стороны, вы можете приехать к себе домой и увидеть, что дом сожжен, скот угнан… и вам еще повезло, что вас самих тут не оказалось.
— Но ведь они еще ничего не сожгли.
— Глупая манера рассуждать, — сказал Блэк.
— Ну ладно, ладно!.. Чего же вам хочется? Ополчения? Армии волонтеров? И где они, эти шайены? Вы их видели? А я даже не знаю, сколько их ушло и куда они идут. Конечно, и я мог бы бегать вместе со всеми по городу, размахивать ружьем и вопить: «Бей проклятых краснокожих!» Но для чего? Это никогда не приводило ни к чему хорошему. Я стараюсь поддерживать спокойствие.
— Может быть, вы перестараетесь.
— Возможно. Но я и впредь буду его здесь поддерживать. В прериях и так хватит солдат.
— А здесь, в Додже, хватит трусов!
Мастерсон пристально взглянул на Блэка. Эрп свистнул, и Мастерсон сказал вполголоса:
— Мы ведь давно знаем друг друга, Блэк!
Несколько минут прошло в молчании. Они не двинулись и тогда, когда у дверей замер четкий топот копыт. Мастерсон лишь слегка повернулся, когда приехавший ворвался в комнату.
Эрп сказал:
— Хелло, Джимми!
Лицо парня показалось Блэку знакомым.
— Они напали на Фуллеров! — задыхаясь, крикнул парень.
— Кто напал?
— Спокойно, Джимми, — сказал Эрп.
— Проклятые индейцы!
Блэк улыбнулся, а Мастерсон резко сказал:
— Садись, Джимми! Что за чертовщину ты городишь!
— Я же сказал вам! Они напали на Фуллеров, стреляли целый день и сожгли дом и всех, кто в нем был.
— Когда это случилось?
— Сегодня ночью!
— Ты сам видел?
— Черт возьми! Я — нет, а Ленни Рэнд видел. Он загнал свою лошадь, а я, черт меня побери, загнал свою! Ленни ехал к Фуллерам и вдруг услышал такую стрельбу, точно там шло сражение. Он уже не поехал туда, но, по его словам, стреляла по крайней мере тысяча ружей. Он видел зарево на небе, точно от пожара в прерии.
— Где это было? — спросил Блэк.
— На Медисин-Лодж-Ривер.
— Да, это могло быть у Фуллеров, — согласился Эрп. — Но отчего, черт бы его взял, Ленни не поехал посмотреть? Чтобы захватить папашу Фуллера, индейцам незачем было начинать сражение… Ты уверен, что Ленни слышал стрельбу?
— Истинный бог, уверен!
— Эти негодяи могут начать стрельбу и без всякого повода, — заметил Блэк.
Мастерсон поднялся с утомленным видом, подошел к конторке и пристегнул к поясу пистолеты.
— Я пойду посмотрю, что там делается, — сказал он Эрпу. — Вы же поезжайте в форт и переговорите там. В Додже всегда найдутся головорезы, готовые отправиться в погоню за индейцами, и уж лучше, если с ними будет одна или две роты.
Телеграфист, все еще потирая зашибленную скулу, сидел в редакции газеты и слушал, как редактор диктует передовую статью прямо наборщику. Помимо своей работы в телеграфной компании Вестерн Юнион, Стенли Гарбург был канзасским корреспондентом «Нью-Йорк таймс». Он не числился штатным сотрудником, но когда ему попадался какой-нибудь интересный материал, он посылал его в газету в надежде, что там его используют. Если события того стоили, обработку поручали опытному журналисту. Стенли берег, как сокровище, те номера, в которых печатались его краткие заметки.
Разглядывая теперь похожие на две платяные щетки бакенбарды редактора Аткинса, он раздумывал о назревающих событиях, о сенсационной истории, о которой он напишет, об этом великим шансе на успех и вместе с тем надеялся, что его предположения не осуществятся. Он вспоминал точки и тире, принесшие ему извещение о побеге индейцев, об атаках и контратаках, о постепенной концентрации войск со всех концов штата, о сети, которая плелась и в которой, видимо, не окажется уже ни одной спущенной петли. Он мало знал об индейцах, так как каждый живущий в прериях утверждал, что его рассказы о краснокожих самые достоверные; однако он знал, что индейские войны — дело прошлое, что индейская проблема разрешена раз и навсегда. Но теперь было что-то иное…
Он услышал, как Аткинс продиктовал: «До каких же пор свободные американцы будут жить под тенью этого смертельного страха? До каких же пор эта индейская угроза будет держать их дома, их очаги, их близких в долине мрака? Мы заявляем: хватит! Мы заявляем, что не будут больше наши близкие гибнуть в жадно разверстой пасти варварства! Мы обращаемся к свободным людям: подымайтесь и уничтожьте краснокожих! Мы говорим: граждане Додж-Сити, защищайте ваши очаги, подымайте оружие за дело мира и свободы! Ударьте по ним с такой силой, чтобы они поняли: это гнев Господень обрушился на них! Дайте им такой урок, который на веки вечные отучит их переступать границы своих резерваций…»
Гарбург слушал, слегка усмехаясь. Он слышал, как те же призывы, заклинания и проклятия произносились по поводу охотников за бизонами, бандитов, скотокрадов, торговцев виски, техасцев.
Аткинс никогда не менял текста своих передовиц, а если бы менял, то порядочные люди в Додже, может быть, все-таки читали бы их. Но при данном положении дела никто их не читал, за исключением тех случаев, когда эти статьи перепечатывались газетами восточных штатов, стремившимися показать воинственный пыл пограничной прессы.
Кончив диктовать, Аткинс подошел к телеграфисту, ухмыляясь и посасывая свою старую трубку.
— Задал я им перцу, а? — сказал он.
— Разве вы так ненавидите индейцев?
— Ненавижу? Да я никогда не знал ни одного, никогда не говорил ни с кем из них, кроме метиса Микки. Но они, как и бандиты, мешают прогрессу, а прогресс не может останавливаться.
— Все же я не печатал бы этого, — сказал Гарбург.
— Почему?
— И так достаточно шума. Зачем же еще добавлять? Индейцы не подошли к Доджу, и нет никаких доказательств, что они грабили или творили безобразия. У них, вероятно, одно-единственное желание — уйти к себе на родину, на север.
— А нам надо убираться с земли, за которую мы сражались? Сказать им: идите сюда, идите с миром?
— А почему бы и нет!
— Эх!.. — Редактор сплюнул. — Уходите! Трусость слишком нестерпима. Убирайтесь отсюда!
Отряд из форта Додж выехал с наступлением темноты и, следуя точно на юг, направился в сторону Уитмена, вместо того чтобы двигаться на юго-восток, к Ридеру и Медисин-Лодж-Ривер. Седберг решил, что отряд из форта Рено или уже перехватил шайенов, или совершенно утерял их.
Тот факт, что индейцы могли уйти от кавалерии, уже настигшей их, ему и в голову не пришел. А если бы Мюррей вступил с ними в соприкосновение, то сведения об этом уже были бы получены в Додже. Таким образом, вероятнее всего, что отряд из Рено окончательно потерял след индейцев. Если отряд продолжит свой марш на север от Сан-Сити, он будет прикрывать восточный фланг, так же как и воинские части, патрулирующие железную дорогу на открытых платформах. Тем не менее инстинкт мог заставить шайенов уклониться к западу, подсказать им, что в наименее населенной части штата скрыться легче всего. Больше никаких данных у Седберга не было. И он ночью повел наугад в южном направлении свою посаженную на мулов пехоту.
Множество слухов о нападениях индейцев просочилось за этот день в Додж-Сити из всех частей Канзаса, но Седберг не мог опираться на них, так как они были слишком недостоверны и противоречивы. Имело смысл идти только на юг, и он пошел на юг, намереваясь описать широкую дугу к востоку и на следующий день найти след Мюррея.
В качестве следопыта он захватил с собой старика Пита Джемисона, метиса из племени Воронов, знавшего юго-западный Канзас как свои пять пальцев. Существенную помощь оказывали также яркий свет луны и белое сияние звезд, которое наблюдается только над высокими горными кряжами, пустыней и беспредельными прериями.
Солдаты ехали тесными рядами, почти безмолвно. С непривычки им было не очень удобно верхом на мулах, но все же они двигались быстро. Они не чувствовали усталости, так как им был дан двухчасовой отдых после ужина; все же перспектива трястись всю ночь рысью была не из приятных.
Рядовой Венест ехал почти в голове колонны, в двух шагах позади капитана Седберга. Он уже чувствовал себя раскисшим и измотанным. Даже теперь ему было трудно примириться с мыслью, что удовольствия, которые он получил в Додж-Сити, были так мгновенны, что они остались позади, а он возвращается или к индейцам, или к ненавистному желто-красному однообразию и скуке форта Рено.
Он слышал, как Седберг о чем-то говорит со следопытом, и ему были ненавистны они оба, ненавистно все, что было связано с этой бесконечной, плоской, унылой равниной. Он мечтал о том, чтобы, если они действительно найдут индейцев, Седберг погиб, умер в таких же страданиях, какие испытывает сейчас он, Венест. Его раздражал глухой голос следопыта и певучий индейский акцент, с каким он говорил Седбергу:
— Эти шайены, клянусь богом, все до одного скверные люди. Они дерутся, как черти, как дикие кошки. Я думаю, если мы найдем их, надо идти осторожно-осторожно, как мышь в темноте, когда она чует кошку.
— Твое дело найти их. Только и всего. Найди их и предоставь уж мне самому решать, что делать с ними дальше, — сказал Седберг.
— Верно, верно. Только я думаю, господин капитан, надо очень осторожно…
Они ехали, ехали бесконечно долго. Трава вокруг них была высокая, темная, мокрая. Лаяли койоты, заслышав топот мулов. Один раз солдаты врезались в стадо перепуганных бизонов. Кавалеристы проезжали мимо проволочных изгородей, уже разделивших прерии на участки, и временами перед ними вставали черные пятна амбаров и домов с закрытыми ставнями. Иногда во мраке слышались ржанье лошадей, топот испуганного скота, а поднявшись на холм, они видели внизу печальный отблеск потухающего костра и неподвижные фигуры спящих ковбоев, лежавших вокруг него, точно спицы колеса. Но ни отряд, ни патрули, растянувшиеся на пятьсот ярдов по обеим сторонам отряда, нигде не обнаружили каких бы то ни было следов индейцев; не было ни пылающих ферм, ни зарева в небе от их костров.
Ночь проходила, а полусонные солдаты всё ехали, свесив головы, изредка только открывая рот, чтобы выругаться, и снова погружаясь в мрачное, как ночь, молчание, которое нарушалось только непрерывным топотом копыт. И это продолжалось, пока небо из темно-синего не превратилось в чернильно-черное, а затем не начался угрюмый и мглистый рассвет.
— Зря маемся, — сказал Пит Джемисон.
Спустя минуту он повернул мула и, стоя на стременах, поднеся к ушам ладони, принялся слушать. Седберг подал солдатам знак остановиться, а оба патруля нерешительно подъехали в полумраке.
— Кажется, я слышу очень странный шум, — глупо ухмыляясь, заявил следопыт, вертя головой из стороны в сторону. — Кажется, я что-то слышу.
— Что же?
— Не знаю. Может, ничего, а может быть, много людей верхами скачет.
— Где?
Следопыт указал вперед, и Седберг напряг слух. Лошади офицеров тревожно заржали, а солдаты, стряхнув с себя сон, судорожно сжимали холодный металл своих ружей и вздрагивали от утреннего сырого холода. Снова в прериях стало тихо. И вдруг через мгновение они услышали звук, похожий на приглушенную, далекую дробь многих барабанов.
— Они где-то близко, — заявил Джемисон.
— Сколько же их, по-твоему?
Следопыт пожал плечами:
— Может, две сотни. Может, и больше.
«Это или индейцы, или Мюррей со своим отрядом», — подумал Седберг. Он нерешительно обернулся и взглянул на солдат; они стояли тесными рядами, измученные ночной ездой, возились со своими ружьями, силясь вместе с тем удержать на месте мулов, которые сбивались в кучу, как домашний скот.
Теперь, когда Седберг был близок к цели, он не знал, что ему делать.
Как офицеру пехоты, ему хотелось приказать солдатам спешиться и рассыпаться цепью. Но тогда индейцам — если это они — будет очень легко избежать стычки с его солдатами. И он стал ждать.
Венест, скорчившись на своем рослом сером коне, потирал онемевшие икры.
Вдруг он увидел индейцев, появившихся из тумана. Они неслись вскачь с невысокого холма и остановились, выжидая, в сотне ярдов от отряда.
В эту минуту Венест понял, что Мюррей потерпел неудачу и сам он тоже. Где-то там все его товарищи находились в полной безопасности, а он здесь один, лицом к лицу с индейцами. Точно жестокий и мстительный рок вступил с ним в единоборство и победил.
— Ей-богу, — шепнул следопыт, — кажется, мы поймали их или они нас!
Седберг взмахнул рукой, и мулы пошли вперед.
Индейцы казались неподвижными, смутными силуэтами. И вдруг легко, как текущая вода, больше половины их устремилось прочь.
— За ними! — воскликнул Седберг. — Горнист, черт тебя побери, давай сигнал!
Звуки трубы, казалось, пробудили и в людях и в животных одно и то же желание. Мулы пустились рысью, но следопыт, поднявшись на стременах, схватил Седберга за руку и крикнул:
— Господин капитан, там женщины, вы с ума сошли! Вы будете гнаться за женщинами, а воины наступят вам на хвост!
И тут Седберг понял, в чем дело: женщины и дети устремились на юго-восток, туда, откуда они пришли; мужчины же, ловкие, как цирковые наездники, мчались на своих маленьких лошадках и окружали роту, чтобы ударить по ней с фланга. Он безуспешно пытался повернуть своих солдат, но мулы сбились в беспорядочную кучу, и он приказал колонне остановиться.
Розовый отблеск восходящего солнца уже появился среди дымки. Женщины и дети скрылись в ней, как бы закутались в сумрак и туман, а мужчины, убедившись, что их семьи в безопасности, вызывающе разъезжали взад и вперед перед конной пехотой. До сих пор еще не раздалось ни одного выстрела.
Седберг, убедившись, что ему не удастся хоть как-нибудь построить мулов для атаки, приказал солдатам спешиться и открыть огонь. Индейцы отъехали прочь. Солдаты с трудом слезали с седел, висли на уздечках и, осыпая бранью измученных, упрямых мулов, растаскивали животных в стороны, чтобы иметь свободное пространство для стрельбы. Венест остался в седле; он достаточно разбирался в кавалерийском деле, чтобы понять всю бессмысленность и гибельность подобного маневра. Он один предвидел массовую атаку шайенов, пока пехотинцы еще возились с мулами.
Он видел, как шайены, развернувшись подобно вееру, налетели на отряд: так несется гонимое бурей перекати-поле. Пронзительно крича и воя, они смяли мулов, промчались сквозь их ряды, оставив роту в полнейшем смятении. Солдаты открыли огонь, но без результата. Попасть в этих вертящихся, мечущихся всадников было так же трудно, как подстрелить летящего дикого голубя. Индейцы стреляли немного, их редкие, разрозненные выстрелы скорее имели целью вызвать панику среди животных, чем убить солдат. Они уже умчались в предутреннюю мглу, а солдаты всё еще возились с мулами, поднимались с земли и бесцельно выпускали пулю за пулей вслед исчезнувшим индейцам, ругались и ощупью отыскивали в высокой траве свое оружие.
Но Венест исчез. Его большой серый конь заартачился, и Венест, увидев приближавшихся индейцев, дал ему шпоры и помчался прочь. Голова его кружилась, спину, как ножом, колола боль от пули, засевшей под лопаткой. Это была случайная пуля, выпущенная наугад кем-то из солдат. Но Венест сознавал только одно: теперь все кончено, он дезертирует, он вернется домой, он будет скакать, не оглядываясь, не отдыхая, пока не доедет до дому.
Сначала он бешено мчался навстречу индейцам, а потом, когда они повернули на восток, к своим женам и детям, — в сторону от них. Теперь Венест был один. Его рослый серый конь перешел на рысь, затем на шаг и наконец совсем остановился. Венест висел в седле. Его воспоминания о зеленой теплой родине в Джерси были очень неясными; такими они оставались до тех пор, пока его пальцы под тяжестью тела не разжались и не соскользнули с луки. И тогда для него наступила ночь, хотя солнце, как лучезарный ангел, поднималось над прериями. Рослый серый конь пошел дальше и начал щипать траву, таща за собой тело Венеста, одной ногой застрявшего в стремени.
В Додж-Сити, в театре «Леди Веселье», прошла уже половина представления, когда конферансье Франк Хеник вышел на авансцену и поклонился зрителям.
Приняв робкий и смиренный вид, стоял он против рампы с шестьюдесятью свечами в жестяных подсвечниках и, сжав руки, наконец заговорил:
— Сограждане Додж-Сити, соотечественники, я обращаюсь к вам сейчас не для того, чтобы развеселить вас. Есть время и для веселья, и вы не ошибаетесь, когда, уплатив за вход в наш театр, ожидаете услышать здесь шутки наивысшего качества, так же как танцы и пение. Но сегодня не до шуток. Об этом я и буду говорить. Я имею в виду грозную опасность, которая охватывает Канзас, подобно безудержному пожару в прериях. Я хочу сказать о краснокожих дикарях, которые жгут, грабят, убивают. Я хочу сказать о мужественных людях, притаившихся в своих забаррикадированных домах, о женщинах и детях, стоящих рядом с ними на коленях и возносящих к небу свои молитвы, в то время как их мужья, братья, отцы посылают в окно пулю за пулей, чтобы отогнать свирепого врага, стремящегося уничтожить все, что им дорого. Можете ли вы, граждане Додж-Сити, сидеть здесь, оставаясь равнодушными к их страданиям? Или, быть может, гнев и ужас уже закипают в ваших верных сердцах? Можете ли вы сидеть здесь и не испытывать желания взять в руки ружье, пойти уничтожать это бессердечное первобытное чудовище, не знающее, что такое любовь и христианская вера, умеющее только скальпировать и терзать людей до смерти? Можете ли вы позабыть не только храбрецов, служивших под командованием генерала Кастера[15]и отдавших свою жизнь всего только несколько лет назад, но и таких отважных мужчин и женщин, как Фуллеры, Кленси, Логаны и им подобные храбрецы, которые лежат теперь оскальпированные и окровавленные? Я только платный конферансье и, может быть, мои слова ничего не значат для таких закаленных бойцов, как вы, но я знаю, что если вы дадите мне ружье и коня, я первый отправлюсь с вами… Крайне признателен вам за любезное внимание, леди и джентльмены!
Оркестр попытался исполнить военный гимн республики, но шумные овации заглушили звуки музыки. Франк Хеник все отвешивал и отвешивал поклоны, но бесполезно было пытаться успокоить зрителей или же продолжать представление. Люди, стоявшие ближе к сцене, выхватили из подсвечников горящие свечи, и Франк Хеник, которого вознесла волна энтузиазма, так умело им пробужденного, двинулся из театра во главе факельного шествия, направившегося по Фронт-стрит в салун «Длинный сук». К этому времени волнение перекинулось во все уголки Додж-Сити. Мужчины и женщины толпами спешили в «Длинный сук», который был скоро битком набит людьми, и они кричали, ревели и вызывали Бата Мастерсона.
Мастерсон взобрался на стойку и заорал:
— Погодите! Погодите минутку! Дайте мне разобраться!
— Слушай. Бат, мы за тебя, Бат! — вопила толпа.
— Ладно. Вы теперь рветесь в бой с индейцами. Я понимаю вас. Вы наслышались о том, что индейцы громят Канзас, и, естественно, на стену полезли. Но это не шестьдесят шестой и не шестьдесят восьмой год. С индейскими войнами покончено, и если есть еще какая-нибудь бродячая и бесчинствующая шайка, то войска справятся с ней.
Свист, крики: «Долой этих маскарадных солдат!»
— Ладно, — продолжал Мастерсон, — может, вы и не любите солдат, но они — закон!
— Закон — это ты, Бат! Объявляй набор!
— Подождите минутку. Мне не нужна беспорядочная толпа граждан, которая стреляет во что попало. Уж если вы решились взяться за дело, его следует делать как полагается и по-моему. Иначе я вас к чертям пошлю!
— К чертям! Ладно! Объявляй набор!
— Хорошо! Вы отправитесь за индейцами. Но вы не можете выступить сегодня ночью. Во-первых, если вы начнете стрельбу в темноте, то убьете больше горожан, чем индейцев. Во-вторых, вы же не знаете, где эти индейцы. Судя по донесениям, они чуть не в двадцати разных местах штата. Надо подождать, пока мы не узнаем точно. Сегодня ночью выступила рота пехотинцев верхом на мулах, чтобы сцапать их. Надо подождать сведений из форта. А покамест комитет граждан займется набором ополчения. Завтра же утром, если вы не передумаете, я приведу вас к присяге.
Мастерсон слез со стойки среди одобрительного воя, в котором потонули отдельные выкрики недовольных, желавших отправиться немедленно. Бóльшая часть присутствующих почувствовала облегчение, узнав, что до утра ничего решительного предпринято не будет.
Толпа в «Длинном суку» растаяла, многие перешли в другие салуны. Техасский скотовод, ненавидевший индейцев так, как только могут их ненавидеть техасцы, трижды бесплатно угощал виски всех присутствующих, шулер Роудей Кейз — дважды. Начались танцы, игра в карты. Уполномоченные отправились в заднюю комнату, и запись желающих вступить в ополчение началась.
Участники ополчения нервничали, суетились, возмущались. Накануне их было почти триста, а сегодня утром не насчитывалось и сотни. Состав также изменился. Исчезли мелкие фермеры и мелкие владельцы ранчо, а также семейные. И произошло это всего лишь за какие-нибудь десять часов. Одно дело — выступить против индейцев после нескольких стаканов виски, нескольких речей, в общем порыве очистить страну от заразы, и совсем другое — отправиться в поход и быть убитым при ярком и трезвом свете утра. Не лучше ли было бы разойтись по домам, не покидать насиженного местечка, а загнать скот в хлев и закрыть ставни? В случае же появления индейцев — сражаться с ними на своем собственном клочке земли.
Другой причиной, охладившей всеобщий пыл, было появление старика Фуллера. Он не только не был убит, согласно слухам, но, наоборот, полон жизни и энергии. Вооружившись старинным шарповским ружьем, он горел желанием уничтожить хоть нескольких шайенов на свой страх и риск. Когда его спросили о битве, в которой он якобы пал, то он признался, что бой действительно был, но не у него на ферме, а между войсками и шайенами где-то на Медисин-Лодж-Ривер. Об этом ему мало известно, но он слышал, что индейцы направляются к Доджу. Поэтому-то он и явился сюда.
Это еще больше охладило граждан. Если Фуллер не убит, то возможно, что слухи о десятке других смертей также вымысел. В результате дезертирство среди ополченцев увеличилось. А затем кучка техасских ковбоев отыскала метиса Микки, слабоумного, безобидного индейца, под прилавком в универсальном магазине Бриггса. Он был совершенно безвреден, кроток, как кролик, боялся собак и готов был выполнять самую грязную работу. Он не только не общался с шайенами, но смертельно боялся индейцев и всегда избегал их.
И вот техасцы выволокли его, облили креозотом, который украли на товарной станции, и, желая выразить свое презрение к нему, повесили за одну ногу на телеграфном столбе, вместо того чтобы линчевать, как они линчевали бы белого. Затем они поскакали по Фронт-стрит и, дав несколько залпов, удалились, раньше чем несколько более разумных граждан раздобыли лестницу и, перерезав веревку, сняли Микки. Тот был едва жив, а прилив крови к его уродливой голове вызвал шок. И вот он лежал, силясь улыбнуться Бату Мастерсону, который явился слишком поздно. Бат знал Микки уже много лет. И теперь он ругал техасцев и клялся, что убьет их при первой же встрече. Невзирая на свою хвастливую храбрость, техасцы, зная Мастерсона, во время убрались из города, а шерифа понемногу удалось утихомирить.
Это событие также увеличило дезертирство из ополчения.
Уайт Эрп плюнул на все это дело и отправился в контору Мастерсона делать свои бумажные стрелки. Шериф объявил, что если ополченцы всё еще намерены выступить и быть убитыми, он пойдет с ними хотя бы для того, чтобы они не перестреляли друг друга.
Так проходило утро. Число ополченцев сократилось еще вдвое; осталась лишь кучка бродячих ковбоев, жаждавших похвастаться своим участием в битве с индейцами или же скальпом, пришитым к отвороту куртки, да несколько воинственных техасцев — шулеров и барменов, которым надоело увертываться от пуль во время драк в салунах и захотелось пострелять и самим. Было тут также несколько приказчиков из бакалейных лавочек, видевших во всем этом веселое, занимательное приключение; два глуповатых англичанина, младшие сынки знатной фамилии, также считавшие все это безделицей, чем-то вроде пикника; шериф и четверо его помощников; телеграфист, мечтавший писать статьи для газет, и, наконец, пять-шесть скотоводов, готовых на все, только бы выгнать индейцев из прерий.
Остальные — мелкие фермеры и ранчеры, железнодорожники, рабочие скотопригонных дворов, адвокаты, доктора, портные и торговцы — сбежали. А оставшиеся горели нетерпением выступить, стремясь оправдать свое поведение. Они толпились перед «Аламо» и то вскакивали в седла, то спешивались, открывали и закрывали затворы ружей, пересчитывали патроны и требовали от Мастерсона, чтобы он повел их наконец на поиски индейцев.
Мастерсон сообщил об этом в форт Додж, считая, что если ополченцы все-таки выполнят свое решение, то лучше, если при них будет войсковая часть. Полученный им ответ был, в сущности, отказом: полковник извещал, что у него больше нет солдат, которыми он мог бы располагать для этой цели, что рота пехотинцев на мулах выступила накануне, что две другие роты патрулируют железную дорогу, а четвертая рота несет охрану в окрестностях самого Додж-Сити; гарнизон же форта Додж не может покинуть Додж.
Если гражданское население настаивает на том, чтобы отправиться на поиски индейцев, им придется сделать это самостоятельно.
«Черт бы взял всех этих военных!» — подумал Мастерсон без ненависти, но в гневе, что ему одному придется нести ответственность за этот сброд, за ополчение и его бессмысленную, упорную жажду убивать индейцев. Под тем или иным предлогом он откладывал выступление отряда с девяти часов до десяти, а затем и до одиннадцати. Насмешки и издевательства окружающих удерживали ополченцев, и они не расходились.
— Или вы дадите приказ о выступлении, Бат, или мы — клянусь дьяволом! — отправимся без вас, — заявил шерифу один из скотоводов.
Минут десять спустя после этого требования ковбой Калли Риджвуд промчался на взмыленной лошади по Фронт-стрит. Он остановил лошадь и, размахивая руками, заорал во все горло:
— Они стояли лагерем у реки к западу от Форда! Через час они будут здесь!
Теперь уже ничем нельзя было удержать ополченцев, и Мастерсон понял это. С гиком, с криком разряжая в воздух ружья, пронеслись они по Фронт-стрит, пересекли железную дорогу и поскакали на юго-восток.
Они мчались во весь опор в течение часа, не теряя из виду реки. Мастерсон уговорил их сделать остановку. Он знал, что если не дать отдыха лошадям, то ополченцы не смогут не только атаковать и сражаться, но даже преследовать и отступать. Больших трудов стоило ему держать их в узде. Спешившись на крутом берегу, они смеялись, орали. Один из приказчиков был бледен, точно его одолевала тошнота, кое-кто из техасских ковбоев поджал губы, на их лицах проскальзывало сомнение, но остальные хохотали и хвастались, слушая россказни плечистого бродячего ковбоя с шрамами на лице, по имени Сеттон, о том, как он убивал индейцев — несметные тысячи индейцев — и какие у них жалкие, трусливые душонки. А его низкорослый сотоварищ неизменно поддакивал: «Да-да, истинная правда, провались я на этом месте!»
Ополченцы пробыли здесь около десяти минут, а когда стали садиться на лошадей, то внезапно увидели индейцев.
Невозможное обратилось в действительность. Никто из них в глубине души не верил в этот поход. Просто пикник, развлечение. Как могли они отыскать какую-то кучку шайенов среди прерий, расстилающихся на тысячи миль!
Даже Мастерсон был уверен, что им ни за что не найти индейцев.
Индейцы двигались с юга, вверх по реке, а ополченцы шли по берегу с севера. Поднявшись на взгорье, шайены появились внезапно — в прериях это бывает. Они скакали очень быстро, растянувшись длинной вереницей. Впереди ехали воины, за ними женщины и дети, вцепившись, точно обезьянки, в гривы своих пони; далее следовали лошади, навьюченные домашним скарбом, собаки, бежавшие рядом, и, наконец, опять воины, составлявшие арьергард; мужчины и подростки несли охрану, растянувшись вдоль всей колонны. Они увидели ополченцев в ту же минуту, как ополченцы увидели их. Однако индейцы не изменили ни направления, ни аллюра своих лошадей. Только почти незаметно женщины и дети оказались окруженными мужчинами, точно лентой.