Я употребляю слово «связь», поскольку хочу обсудить отношение пациента скорее с функцией, чем с объектом, что содействует функции; меня занимает не только грудь, пенис или вербальное мышление, но их функция обеспечения связи между двумя объектами.
В своих «Заметках о некоторых шизоидных механизмах» (Klein 1946) Мелани Кляйн говорит о значимости чрезмерного применения расщепления и проективной идентификации в формировании личности с сильными нарушениями. Она также говорит об «интроекции хорошего объекта, прежде всего материнской груди» как «предусловии нормального развития». Я склонен предположить, что существует нормальная степень проективной идентификации, не обозначая пределов этой нормальности, и вкупе с интроективной идентификацией она составляет основание, на котором базируется нормальное развитие.
Это впечатление частично было вызвано некой чертой в анализе одного из пациентов, которую было трудно интерпретировать, поскольку она никогда не выглядела выраженной достаточно для того, чтобы интерпретация подкреплялась убедительным фактом. На протяжении анализа пациент прибегал к проективной идентификации с упорством, указывающим на то, что этим механизмом он никогда не мог успешно пользоваться; анализ предоставлял ему возможность применять механизм, которым он был обделен. Но я опираюсь не на одно лишь это впечатление. Некоторые сеансы заставили меня предположить, что пациент чувствовал, что существуют некий объект, мешающий ему использовать проективную идентификацию. В приведенных выше примерах, особенно в первом (заикание) и четвертом (понимающая девушка и голубая дымка), представлены элементы, указывающие на то, что пациент чувствовал, что частям, которые он хотел разместить во мне, я помешал в себя проникнуть, однако этому предшествовали ассоциации, которые привели меня к такому мнению.
Когда пациент изо всех сил пытался избавиться от страхов смерти, по его ощущениям, слишком сильных, чтобы его личность могла их удерживать (contain), он отщеплял свои страхи и помещал их в меня. Идея, по-видимому, была такова: если им позволят находиться там достаточно долго, моя психика их модифицирует, и затем их можно будет безопасно реинтроецировать. В том случае, который сейчас пришел мне на ум, пациент чувствовал (возможно, по причинам, подобным тем, что я привожу в пятом эпизоде — с облаками вероятности), что я исторг их столь быстро, что чувства не претерпели модификации, но стали еще болезненнее.
Ассоциации периода анализа, более раннего, чем тот, откуда были почерпнуты мои примеры, демонстрировали возрастающую интенсивность эмоций пациента. Причиной этому служило то, что он ощущал как мой отказ (refusal) принять части его личности. В результате он пытался затолкать их в меня со все большим отчаянием и силою. Его поведение в отрыве от контекста анализа могло бы показаться выражением первичной агрессии. Чем насильственнее становились его фантазии проективной идентификации, тем сильнее он меня боялся. На некоторых сеансах такое поведение выражало неспровоцированную агрессию, но я упоминаю эти серии сеансов, поскольку они показывают пациента в ином свете — его насилие было реакцией на то, что он ощущал как мою враждебную защищенность. Аналитическая ситуация создала в моей душе ощущение наблюдения за чрезвычайно ранней сценой. Я чувствовал, что в младенчестве пациент столкнулся с матерью, реагирующей на его эмоциональные проявления из чувства долга. В этом обусловленном долгом отклике содержался элемент нетерпеливого «я не знаю, что с ребенком». Я пришел к выводу, что для того, чтобы понимать, чего хочет ребенок, мать должна трактовать плач младенца как нечто большее, чем требование ее присутствия. С точки зрения младенца, он должна принять в себя, и таким образом пережить, страх того, что ребенок умирает. Именно этот страх ребенок не может удерживать в себе (contain). Ребенок стремится отщепить страх вместе с той частью личности, в которой он расположен, и спроецировать его в мать. Понимающая мать способна переживать то чувство ужаса, с которым ее ребенок стремится справиться с помощью проективной идентификации, и в то же время оставаться уравновешенной. Пациент вынужден был иметь дело с матерью, которая не выдерживала переживания подобных чувств и реагировала, либо закрываясь от проекций, либо же становясь жертвой тревоги, вызванной интроекцией чувств младенца. Последнее, полагаю, происходило реже: преобладал отказ принимать проекции.
Некоторые такую реконструкцию сочтут неоправданно прихотливой; мне же она не кажется натянутой и служит ответом тем, кто может возразить, что слишком много внимания уделяется переносу, а это исключает должное прояснение ранних воспоминаний.
В анализе можно наблюдать сложную ситуацию. Пациент чувствует, что ему предоставляется возможность, которой он до сих пор был обделен; депривация потому ощущается еще более мучительно, а чувства обиды, этой депривацией вызванные, — более острыми. Благодарность за возникшую возможность сосуществует с враждебностью к аналитику как человеку, который не желает понимать пациента и отказывает ему в использовании единственного способа коммуникации, с помощью которого, по ощущениям пациента, тот может добиться понимания. Итак, связью между пациентом и аналитиком, или же младенцем и грудью, является механизм проективной идентификации. Деструктивные атаки на эту связь исходят из источника, внешнего пациенту или младенцу, а именно от аналитика или груди. Результатом становится чрезмерная проективная идентификация со стороны пациента и ухудшение его процессов развития.
Я не предлагаю считать этот опыт причиной нарушений у пациента; главный их источник — врожденная предрасположенность младенца, которую я описывал в своем докладе «Отличие психотических личностей от не-психотических» (Bion 1957). Я полагаю его центральным фактором влияния окружающей среды в формировании психотической личности.
Прежде чем обсуждать это влияние на развитие пациента, я должен указать на врожденные характеристики (а именно — на первичную агрессию и зависть) и ту роль, которые они играют в осуществлении младенцем нападений на все, что связывает его с грудью. Серьезность этих атак усиливается, если мать выказывает некую невосприимчивость, что я описал выше, и ослабляется, но не устраняется полностью, если мать способна интроецировать чувства младенца и оставаться уравновешенной (Klein 1957); серьезность эта сохраняется, поскольку младенец-психотик переполнен ненавистью и завистью к способности матери поддерживать в себе комфортное душевное состояние несмотря на переживание чувств младенца. Это отчетливо демонстрируется пациентом, который настаивает, чтобы я все прошел вместе с ним, но исполняется ненависти, когда чувствует, что я могу преодолеть все затруднения без срыва. Здесь мы видим другой аспект деструктивных нападений на связь, где связью является способность аналитика интроецировать проективные идентификации пациента. Поэтому атаки на связь синонимичны атакам на душевный покой аналитика, а изначально — матери. Способность к интроекции преобразуется завистью и ненавистью пациента в жадность, пожирающую психику пациента; схожим образом душевный покой становится враждебным безразличием. В этот момент возникают аналитические проблемы, поскольку пациент применяет (чтобы разрушить душевный покой, вызывающий столь сильную зависть) отыгрывание, некорректные действия и угрозы самоубийства.
Резюме
Подведем итог отмеченным основным чертам: происхождение нарушений двояко. С одной стороны, существует врожденная предрасположенность пациента к чрезмерной деструктивности, ненависти и зависти; с другой — окружение, которое, будучи неблагоприятным, мешает пациенту использовать механизмы расщепления и проективной идентификации. В некоторых случаях источник деструктивных нападений на связь между пациентом и окружением, или между различными аспектами личности пациента, — в самом пациенте; в других — источник этот в матери, хотя при этом и у психотических пациентов он не может быть в одной лишь матери. Нарушения начинаются вместе с самой жизнью. Пациент сталкивается со следующей проблемой: что это за объекты, о которых он осведомлен? Эти объекты, внутренние или внешние, по сути являются частичными объектами и преимущественно, хотя и не исключительно, — тем, что мы называем функциями, а не морфологическими структурами. Это не очевидно, поскольку мышление пациента осуществляется посредством конкретных объектов, и потому вероятнее всего будет создавать в более развитом уме аналитика впечатление, что пациента интересует природа конкретного объекта. Природу функций, привлекающих внимание пациента, этот последний исследует посредством проективной идентификации. В числе этих функций — его собственные чувства, которые слишком сильны, чтобы их могла удерживать (contain) его личность. Проективная идентификация предоставляет ему возможность изучать свои чувства в личности, достаточно сильной для того, чтобы их удерживать. Препятствование использованию этого механизма, либо в виде отказа матери служить вместилищем чувств младенца, либо в виде ненависти и зависти пациента, который не может позволить матери выполнять эту функцию, приводит к разрушению связи между ребенком и грудью и в результате — к тяжелому расстройству импульса к любопытству, на котором основано все обучение. Так подготавливается путь к тяжелой задержке развития. Более того, вследствие блокирования основного доступного младенцу способа справляться со своими слишком сильными эмоциями, течение эмоциональной жизни, во всяком случае, тяжелые проблемы, становятся невыносимыми. Поэтому чувства ненависти направляются на все эмоции, включая саму ненависть, и на внешнюю реальность, которая их возбуждает. От ненависти к эмоциям — всего лишь один шаг к ненависти к самой жизни. Как я говорил в своем докладе «Различение психотических и не-психотических частей личности» (Bion 1957), вследствие этой ненависти к проективной идентификации прибегает весь аппарат восприятия, включая эмбриональное мышление, образующее связь между чувственными впечатлениями и сознанием. И когда преобладают инстинкты смерти, таким образом усиливается тенденция к чрезмерной проективной идентификации.
Супер-Эго
Такой тип ментального функционирования приводит к раннему развитию Супер-Эго — сейчас я опишу, каким образом. Как я уже сказал, связь между младенцем и грудью обусловливается проективной идентификацией и способностью интроецировать проективную идентификацию. Внешний объект, при его неспособности интроецировать, начинает казаться настроенным враждебно к любопытству и к тому способу, а именно проективной идентификации, посредством которого младенец пытается это любопытство удовлетворить. Когда грудь ощущается фундаментально понимающей, она трансформируется завистью и ненавистью младенца в объект, чья поглощающая жадность пытается интроецировать проективные идентификации младенца, чтобы их разрушить. Это может проявляться в том убеждении пациента, что аналитик стремится, путем понимания пациента, свести его с ума. В результате появляется объект, который, установившись в пациенте, исполняет функцию Супер-Эго, сурового и деструктивного по отношению к Эго. Такое описание не вполне применимо к какому-либо объекту на паранаидно-шизоидной позиции, поскольку предполагает целостный объект. Угроза приближения подобного целостного объекта отчасти определяет описанную Кляйн и другими авторами (Segal 1950) неспособность пациента-психотика выдерживать депрессивную позицию и сопутствующие ей шаги развития. В параноидно-шизоидной фазе преобладают причудливые объекты, частично составленные из элементов персекутроногоСупер-Эго, которые я описал в своем докладе «Различение психотических и не-психотических частей личности».
Задержанное развитие
При нарушении импульса любопытства, на котором основано все обучение, и блокировании механизма, посредством которого он стремится проявиться, нормальное развитие оказывается невозможным. При благоприятном течении анализа становится заметной другая черта: невозможно сформулировать проблемы, которые в усложненном языке ставятся вопросом «Почему?» Кажется, что пациент не улавливает причинности; он будет жаловаться на болезненные душевные состояния, упорно придерживаясь таких последовательностей действий, что рассчитаны на их создание. Поэтому, когда проявляется соответствующий материал, пациенту необходимо показать, что он не интересуется тем, почему он чувствует то, что чувствует. Прояснение суженности спектра его любопытства приводит к развитию более широкого поля зрения и зарождающемуся интересу к причинам. А это несколько модифицирует поведение, которое в противном случае длит его страдание.
Выводы
Основные выводы данного доклада касаются душевного состояния, при котором психика пациента содержит (contain) внутренний объект, противостоящий всем связям (и их разрушающий) — от самой примитивной (это, по моему предположению, нормальная степень проективной идентификации) до наиболее сложных форм вербальной коммуникации и искусства.
В этом душевном состоянии эмоцию ненавидят; она ощущается как слишком сильная, чтобы незрелая психика смогла ее удерживать (contain), она ощущается объединяющей объекты связью и придает реальность объектам, которые не являются самостью и потому противоречат первичному нарциссизму.
Внутренний объект, который по своему происхождению есть внешняя грудь, отказавшаяся интроецировать, приютить и таким образом модифицировать эмоцию губительной силы, парадоксальным образом ощущается интенсифицирующим (относительно силы Эго) эмоции, против которых он вызывает атаки. Эти нападения на связующую функцию эмоции приводят к выходу на передний план в психотической части личности связей, которые кажутся логическими, почти математическими, но напрочь лишены эмоционального обоснования. В результате уцелевшими оказываются перверсивные, жестокие и бесплодные связи.
Интернализуемый внешний объект, его природу и влияние, оказываемое им на способы коммуникации внутри психики и с окружением, мы рассмотрим в дальнейших наших работах.
Литература:
1. BION, W. R. 1954 'Notes on the Theory of Schizophrenia.' Int. J. Psychoanal. 35 pt. II.
2. BION, W. R. 1956 'Development of Schizophrenic Thought.' Int. J. Psychoanal. 37
3. BION, W. R. 1957 'The Differentiation of the Psychotic from the Non-Psychotic Part of the Personality.' Int. J. Psychoanal. 38 pts. III–IV
4. BION, W. R. 1957 'On Arrogance.' Int. Psycho-An. Congress, 1957
5. KLEIN, M. 1928 Early Stages of the Oedipus Conflict
6. KLEIN, M. 1934 'A Contribution to the Psychogenesis of Manic-Depressive States.' 13th Int. Psycho-An. Congress, 1934
7. KLEIN, M. 1946 Notes on some Schizoid Mechanisms
8. KLEIN, M. 1948 'The Theory of Anxiety and Guilt.' Int. J. Psychoanal. 29
9. KLEIN, M. 1957 Envy and Gratitude Chap. II. (TavistockPublications, 1957.)
10. ROSENFELD, H. 1952 'Notes on the Superego Conflict in an Acute Schizophrenic Patient.' Int. J. Psychoanal. 33
11. SEGAL, H. 1950 'Some Aspects of the Analysis of a Schizophrenic.' Int. J. Psychoanal. 31 pt. IV
12. SEGAL, H. 1956 'Depression in the Schizophrenic.' Int. J. Psychoanal. 37 pts. IV–V
13. SEGAL, H. 1957 'Notes on Symbol Formation.' Int. J. Psychoanal. 38 pt. V