I. Сознание и бессознательное

Деление психики на сознательное и бессознательное является основной предпосылкой психоанализа... психоанализ не может считать сознательное сущностью психического, но должен рас­сматривать сознание как качество психического, которое может присоединяться или не присоединяться к другим его качествам...

К термину или понятию бессознательного мы пришли путем переработки опыта, в котором большую роль играет душевная ди­намика. Мы узнали, т. е. вынуждены были признать, что существу­ют весьма сильные душевные процессы или представления... ко­торые могут иметь такие же последствия для душевной жизни, как и все другие представления, между прочим, и такие последствия, которые могут быть осознаны опять-таки как представления, хотя

сами в действительности не являются сознательными.... психо­аналитическая теория... утверждает, что такие представления не становятся сознательными потому, что им противодействует из­вестная сила, что без этого они могли бы стать сознательными, и тогда мы увидели бы, как мало они отличаются от остальных об­щепризнанных психических элементов. Эта теория оказывается неопровержимой благодаря тому, что в психоаналитической техни­ке нашлись средства, с помощью которых можно устранить проти­водействующую силу и довести соответствующие представления до сознания. Состояние, в котором они находились до осознания, мы называем вытеснением, а сила, приведшая к вытеснению и поддерживающая его, ощущается нами во время нашей психоана­литической работы как сопротивление.

Понятие бессознательного мы, таким образом, получаем из учения о вытеснении. Вытесненное мы рассматриваем как типич­ный пример бессознательного. Мы видим, однако, что есть два ви­да бессознательного: латентное,,, но способное стать сознатель­ным, и вытесненное, которое само по себе и без дальнейшего не может стать сознательным... Латентное бессознательное, являю- щееся бессознательным только в описательном, но не в динамиче­ском смысле, называется нами предсознательным; термин «бессознательное» мы применяем только к вытесненному дина­мическому бессознательному; таким образом, мы имеем теперь три термина: «сознательное» (bw), «предсознательное» (vbm) и

. «бессознательное» (ubw)*, смысл которых уже не только чисто описательный. Предсознательное (Vbw) предполагается нами. стоящим гораздо ближе к сознательному (Bw), чем бессознатель­ное, а так как бессознательное (Ubw) мы назвали психическим, мы тем более назовем так и латентное предсознательное (Vbw)...

Мы создали себе представление о связной организации ду­шевных процессов в одной личности и обозначаем его как Я этой личности. Это Я связано с сознанием, оно господствует над побуж­дениями к движению, т. е. к разрядке возбуждений во внешний мир.

Это та душевная инстанция, которая контролирует все частные процессы, которая ночью отходит ко сну и все же руководит цензу­рой сновидений. Из этого Я исходит также вытеснение, благодаря которому известные душевные побуждения подлежат исключению не только из сознания, но также из других областей влияний и дей­ствий. Это устранение путем вытеснения в анализе противопос­тавляет себя Я, и анализ стоит перед задачей устранить сопротив­ление, которое Я оказывает попыткам приблизиться к вытесненно­му. Во время анализа мы наблюдаем, как больной, если ему ста­вятся известные задачи, испытывает затруднения; его ассоциации прекращаются, как только они должны приблизиться к вытеснен­ному. Тогда мы говорим ему, что он находится во власти сопротив­ления, но сам он ничего о нем не знает, и даже в том случае, когда, на основании чувства неудовольствия, он должен догадываться, что в нем действует какое-то сопротивление, он все же не умеет ни назвать, ни указать его. Но так как сопротивление, несомненно, ис­ходит из его Я и принадлежит последнему, то мы оказываемся в неожиданном положении. Мы нашли в самом Я нечто такое, что тоже бессознательно и проявляется подобно вытесненному, т. е. оказывает сильное действие, не переходя в сознание, и для осоз­нания чего требуется особая работа. Следствием такого наблюде­ния для психоаналитической практики является то, что мы попада­ем в бесконечное множество затруднений и неясностей, если толь­ко хотим придерживаться привычных способов выражения, напри­мер, если хотим свести явление невроза к конфликту между созна­нием и бессознательным. Исходя из нашей теории структурных отношений душевной жизни, мы должны такое противопоставление заменить другим, а именно: связному Я противопоставить отко­ловшееся от него вытесненное.

, Однако следствия из нашего понимания бессознательного еще более значительны. Знакомство с динамикой внесло первую по­правку, структурная теория вносит вторую. Мы приходим к выводу, что Ubw не совпадает с вытесненным; остается верным, что все вытесненное бессознательно, но не все бессознательное есть вы­тесненное. Даже часть Я (один Бог ведает, насколько важная часть) может быть бессознательной и без всякого сомнения и яв­ляется таковой. И это бессознательное в Я не есть латентное в смысле предсознательного, иначе его нельзя было бы сделать ак­тивным без осознания и само осознание не представляло бы столько трудностей. Когда мы, таким образом, стоим перед необ­ходимостью признания третьего, не вытесненного Ubw, то нам при­ходится признать, что свойство бессознательности теряет для нас свое значение. Оно становится многозначным качеством, не по­зволяющим широких и непререкаемых выводов, для которых нам хотелось бы его использовать. Тем не менее нужно остерегаться пренебрегать им, так как в конце концов свойство бессознательно­сти или сознательности является единственным лучом света во тьме глубинной психологии.

II. Я и ОНО

После того как нам стало известно, что и Я в собственном смысле слова может быть бессознательным, нам хотелось бы больше узнать о Я. Руководящей нитью в наших исследованиях до, сих пор служил только признак сознательности или бессознатель­ности; под конец мы убедились, сколь многозначным может быть этот признак.

Все наше знание постоянно связано с сознанием. Даже бес­сознательное мы можем узнать только путем превращения его в сознательное. Но каким же образом это возможно? Что значит:

сделать нечто сознательным? Как это может произойти?...

Мы сказали, что сознание представляет собой поверхност­ный слой душевного аппарата, т. е. мы сделали его функцией не­коей системы, которая пространственно ближе всего к внешнему миру. Пространственно, впрочем, не только в смысле функции, но на этот раз и в смысле анатомического расчленения. Наше иссле­дование также должно исходить от этой воспринимающей поверх­ности.

bw - сокр. от bewusst (сознательное), vbw - от vorbewusst (предсознательное), ubw - unbewubt (бессознательное). Заглавная и строчная буквы в начале всех аббревиатур означают, что последние обо­значают соответственно существительное (или субстативированное при­лагательное) и прилагательное. Например, Bw и bw - сознание и созна­тельное, Ubw и ubw - бессознательное (субстан, прилаг.) и бессознатель­ное (прилаг.). - Примеч. ред. перевода.

Само собой разумеется, что сознательны все восприятия, при­ходящие извне (чувственные восприятия), а также изнутри, которые мы называем ощущениями и чувствами. Как, однако, обстоит дело с теми внутренними процессами, которые мы - несколько грубо и недостаточно - можем назвать мыслительными процессами? До­ходят ли эти процессы, совершающиеся где-то внутри аппарата, как движения душевной энергии на пути к действию, до поверхно­сти, на которой возникает сознание? Или, наоборот, сознание до­ходит до них? Мы замечаем, что здесь кроется одна из трудностей, встающих перед нами, если мы хотим всерьез оперировать с про­странственным, топическим представлением душевной жизни.

Обе возможности одинаково немыслимы, и нам следует искать третьей.

В другом месте я уже указывал, что действительное различие между бессознательным и предсознательным представлениями заключается в том, что первое совершается при помощи материала, остающегося неизвестным (непознанным), в то время как вто­рое (vbw) связывается с представлениями слов. Здесь впервые сделана попытка дать для системы Vbw и Ubw такие признаки, ко­торые существенно отличны от признака отношения их к сознанию. Вопрос: «Каким образом что-либо становится сознательным?» -целесообразнее было бы облечь в такую форму: «Каким образом что-нибудь становится предсознательным?» Тогда ответ был бы таким: «Посредством соединения с соответствующими словесными представлениями слов»....

Если таков именно путь превращения чего-либо бессознатель­ного в предсознательное, то на вопрос: «Каким образом мы делаем вытесненное (пред)сознательным?» - следует ответить; «Создавая при помощи аналитической работы упомянутые подсознательные опосредствующие звенья». Сознание остается на своем месте, но и бессознательное не поднимается до степени сознательного.

В то время как отношение внешнего восприятия к Я совершен­но очевидно, отношение внутреннего восприятия к Я требует осо­бого исследования. Отсюда еще раз возникает сомнение в пра­вильности допущения, что все сознательное связано с поверхност­ной системой восприятие - сознание (W - Bw).

Внутреннее восприятие дает ощущения процессов, происхо­дящих в различных, несомненно, также в глубочайших слоях ду­шевного аппарата. Они мало известны, и лучшим их образцом мо­жет служить ряд удовольствие - неудовольствие. Они первичнее. элементарнее, чем ощущения, возникающие извне, и могут появ­ляться и в состоянии смутного сознания...

Ощущения и чувства также становятся сознательными лишь благодаря соприкосновению с системой W, если же путь к ней пре­гражден, они не осуществляются в виде ощущений. Сокращенно, но не совсем правильно мы говорим тогда о бессознательных ощущениях, придерживаясь аналогии с бессознательными пред­ставлениями, хотя эта аналогия и недостаточно оправдана. Разни­ца заключается в том, что для доведения до сознания необходимо создать сперва посредствующие звенья, в то время как для ощу­щений, притекающих в сознание непосредственно, такая необхо­димость отпадает. Другими словами, разница между bw и vbw для ощущений не имеет смысла, так как vbw здесь исключается: ощу­щения либо сознательны, либо бессознательны. Даже в том слу­чае, когда ощущения связываются с представлениями слов, их осознание не обусловлено последними они становятся сознатель­ными непосредственно.

Роль слов становится теперь совершенно ясной. Через их по­средство внутренние процессы мысли становятся восприятиями. Таким образом, как бы подтверждается положение: всякое знание происходит из внешнего восприятия. При «перенаполнении» (Uberbesetzung) мышления мысли действительно воспринимаются как бы извне и потому считаются истинными.

Разъяснив взаимоотношение внешних и внутренних воспри­ятий и поверхностной системы (W - Bw), мы можем приступить к построению нашего представления о Я. Мы видим его исходящим из системы восприятия W, как из своего ядра-центра, и в первую очередь охватывающим Vbw, которое соприкасается со следами воспоминаний. Но, как мы уже видели, Я тоже бывает бессозна­тельным.

Я предлагаю... назвать сущность, исходящую из системы W и пребывающую вначале предсознательной, именем Я, а те другие области психического, в которые эта сущность проникает и которые являются бессознательными, обозначить... словом Оно.

Мы скоро увидим, можно ли извлечь из такого понимания ка­кую-либо пользу для описания и уяснения. Согласно предлагаемой теории индивидуум представляется нам как непознанное и бессоз­нательное Оно, на поверхности которого покоится Я, возникшее из системы W как ядра. При желании дать графическое изображение можно прибавить, что Я не целиком охватывает Оно, а покрывает его лишь постольку, поскольку система W образует его поверх­ность, т. е. расположено по отношению к нему примерно так, как зародышевый диск расположен в яйце. Я и Оно не разделены рез­кой границей, и с последним Я сливается внизу.

Однако вытесненное также сливается с Оно и есть только часть его. Вытесненное благодаря сопротивлениям вытеснения резко обособлено только от Я; с помощью Оно ему открывается возможность соединиться с Я. Ясно, следовательно, что почти все разграничения, которые мы старались описать на основании дан­ных патологии, относятся только к единственно известным нам по­верхностным слоям душевного аппарата. Для изображения этих отношений можно было бы набросать рисунок, контуры которого служат лишь для наглядности и не претендуют на какое-либо ис­толкование. Следует, пожалуй, прибавить что Я, по свидетельству анатомов, имеет «слуховой колпак» только на одной стороне. Он надет на него как бы набекрень.

Нетрудно убедиться в том, что Я есть только измененная под прямым влиянием внешнего мира и при посредстве W - Bw часть Оно, своего рода продолжение дифференциации поверхностного слоя. Я старается также содействовать влиянию внешнего мира на Оно и осуществлении тенденций этого мира, оно стремится заме­нить принцип удовольствия, который безраздельно властвует в Оно, принципом реальности. Восприятие имеет для Я такое же значение, как влечение для Оно. Я олицетворяет то, что можно назвать разумом и рассудительностью, в противоположность к Оно, содержащему страсти. Все это соответствует общеизвестным и популярным разграничениям, однако может считаться верным только для некоторого среднего - или в идеале правильного - слу­чая.

Большое-функциональное значение Я выражается в том, -что в нормальных условиях ему предоставлена власть над побуждением к движению. По отношению к Оно Я подобно всаднику, который должен обуздать превосходящую силу лошади, с той только разни­цей, что всадник пытается совершить это собственными силами, Я же силами заимствованными. Это сравнение может быть про­должено. Как всаднику, если он не хочет расстаться с лошадью, часто остается только вести ее туда, куда ей хочется, так и Я пре­вращает обыкновенно волю Оно в действие, как будто бы это было его собственной волей.

Я складывается и обособляется от Оно, по-видимому, не толь­ко под влиянием системы W, но под действием также другого мо­мента. Собственное тело, и прежде всего поверхность его, пред­ставляет собой место, от которого могут исходить одновременно как внешние, так и внутренние восприятия. Путем зрения тело вос­принимается как другой объект, но осязанию оно дает двоякого ро­да ощущения, одни из которых могут быть очень похожими на внутреннее восприятие. В психофизиологии подробно описыва­лось, каким образом собственное тело обособляется из мира вос­приятий. Чувство боли, по-видимому, также играет при этом неко­торую роль, а способ, каким при мучительных болезнях человек получает новое знание о своих органах, является, может быть, ти­пичным способом того, как вообще складывается представление о своем теле.

Я прежде всего телесно, оно не только поверхностное сущест­во, но даже является проекцией некоторой поверхности. Если ис­кать анатомическую аналогию, его скорее всего можно уподобить «мозговому человечку» анатомов, который находится в мозговой коре как бы вниз головой, простирает пятки вверх, глядит назад, а на левой стороне, как известно, находится речевая зона.

Отношение Я к сознанию обсуждалось часто, однако здесь не­обходимо вновь описать некоторые важные факты. Мы привыкли всюду привносить социальную или этическую оценку, и поэтому нас не удивляет, что игра низших страстей происходит в бессознатель­ном, но мы заранее уверены в том, что душевные функции тем лег­че доходят до сознания, чем выше указанная их оценка. Психоана­литический опыт не оправдывает, однако, наших ожиданий. С од­ной стороны, мы имеем доказательства тому, что даже тонкая и трудная интеллектуальная работа, которая обычно требует напря­женного размышления, может быть совершена бессознательно, не доходя до сознания. Такие случаи совершенно бесспорны, они происходят, например, в состоянии сна и выражаются в том, что человек непосредственно после пробуждения находит разрешение трудной математической или иной задачи, над которой он бился безрезультатно накануне.

Однако гораздо большее недоумение вызывает знакомство с другим фактом. Из наших анализов мы узнаем, что существуют люди, у которых самокритика и совесть, т. е. бесспорно высокоцен­ные душевные проявления, оказываются бессознательными и, ос­таваясь таковыми, обусловливают важнейшие поступки; то обстоя­тельство, что сопротивление в анализе остается бессознательным, не является, следовательно, единственной ситуацией такого рода. Еще более смущает нас новое наблюдение, приводящее к необхо­димости, несмотря на самую тщательную критику, считаться с бес­сознательным чувством вины, - факт, который задает новые загад-ки, в особенности если мы все больше и больше приходим к убеж­дению, что бессознательное чувство вины играет в большинстве неврозов экономически решающую роль и создает сильнейшее препятствие выздоровлению. Возвращаясь к нашей оценочной шкале, мы должны сказать: не только наиболее глубокое, но и наи­более высокое в Я может быть бессознательным.

Таким образом, нам как бы демонстрируется то, что раньше было сказано о сознательном Я, а именно - что оно прежде всего «телесное Я».

III. Я и СВЕРХ-Я (Я-ИДЕАЛ)

Если бы Я было только частью Оно, определяемой влиянием системы восприятия, только представителем реального внешнего мира в душевной области, все было бы просто. Однако сюда при­соединяется еще нечто.

В других местах уже были разъяснены мотивы, побудившие нас предположить существование некоторой инстанции в Я, диф­ференциацию внутри Я, которую можно назвать Я-идеалом или сверх-Я. Эти мотивы вполне правомерны. То, что эта часть Я не так прочно связана с сознанием, является неожиданностью, тре­бующей разъяснения.

Нам придется начать несколько издалека. Нам удалось осве­тить мучительное страдание меланхолика благодаря предположе­нию, что в Я восстановлен утерянный объект, т. е. что произошла замена привязанности к объекту (Objektbesetzung) идентификаци­ей. В то же время, однако, мы еще не уяснили себе всего значения этого процесса и не знали, насколько он прочен и часто повторяет­ся. С тех пор мы говорим: такая замена играет большую роль в об­разовании Я, а также имеет существенное значение в выработке того, что мы называем своим характером

Первоначально в примитивной оральной фазе индивида труд­но отличить обладание объектом от идентификации. Позднее мож­но предположить, что желание обладать объектом исходит из Оно, которое ощущает эротическое стремление как потребность. Внача­ле еще хилое Я получает от привязанности к объекту знание, удов­летворяется им или старается устранить его путем вытеснения.

Если мы нуждаемся в сексуальном объекте или нам приходит­ся отказаться от него, наступает нередко изменение Я, которое, как и в случае меланхолии, следует описать как внедрение объекта в Я;... характер Я является осадком отвергнутых привязанностей' к объекту,... он содержит историю этих выборов объекта...

'Другой подход к явлению показывает, что такое превращение эротического выбора объекта в изменение Я является также путем, каким Я получает возможность овладеть Оно и углубить свои от­ношения к нему, правда, ценой значительной уступчивости к его переживаниям. Принимая черты объекта, Я как бы навязывает Оно самого себя в качестве любовного объекта, старается возместить ему его утрату, обращаясь к нему с такими словами: «Смотри, ты ведь можешь любить и меня - я так похоже на объект»

Происходящее в этом случае превращение объект-либидо в нарцистическое либидо, очевидно, влечет за собой отказ от сек­суальных целей, известную десексуализацию, а стало быть, своего рода сублимацию...

Как бы ни окрепла в дальнейшем сопротивляемость характера в отношении влияния отвергнутых привязанностей к объекту, все же действие первых, имевших место в самом раннем возрасте идентификаций будет широким и устойчивым. Это обстоятельство заставляет нас вернуться назад к моменту возникновения Я-идеала, ибо за последним скрывается первая и самая важная идентификация индивидуума, именно: идентификация с отцом в самый ранний период истории развития личности...

Упрощенный случай для ребенка мужского пола складывается следующим образом: очень рано ребенок обнаруживает по отно­шению к матери объектную привязанность, которая берет свое на­чало от материнской груди и служит образцовым примером выбора объекта по типу опоры (Anlehnungstypus); с отцом же мальчик идентифицируется. Оба отношения существуют некоторое время параллельно, пока усиление сексуальных влечений к матери и осознание того, что отец является помехой для таких влечений, не вызывает Эдипова комплекса. Идентификация с отцом отныне принимает враждебную окраску и превращается в желание устра­нить отца и заменить его собой у матери. С этих пор отношение к отцу амбивалентно, создается впечатление, будто содержащаяся с самого начала в идентификации амбивалентность стала явной, «Амбивалентная установка» по отношению к отцу и лишь нежное объектное влечение к матери составляют для мальчика содержа­ние простого, положительного Эдипова комплекса.

При разрушении Эдипова комплекса необходимо отказаться от объектной привязанности к матери. Вместо нее могут появиться две вещи: либо идентификация с матерью, либо усиление иденти­фикации с отцом. Последнее мы обыкновенно рассматриваем как более нормальный случай, он позволяет сохранить в известной мере нежное отношение к матери. Благодаря исчезновению Эди­пова комплекса мужественность характера мальчика, таким обра­зом, укрепилась бы. Совершенно аналогичным образом Эдипова установка маленькой девочки может вылиться в усиление ее иден­тификации с матерью (или в появлении таковой), упрочивающей женственный характер ребенка.

Эти идентификации не соответствуют нашему ожиданию, так как они не вводят оставленный объект в Я; однако и такой исход возможен, причем у девочек его наблюдать легче, чем у мальчиков. В анализе очень часто приходится сталкиваться с тем, что малень­кая девочка, после того как ей пришлось отказаться от отца как любовного объекта, проявляет мужественность и идентифицирует

себя не с матерью, а с отцом, т. е. с потерянным объектом. Ясно, что при этом все зависит от того, достаточно ли сильны ее мужские задатки, в чем бы они ни состояли.

Таким образом, переход Эдиповой ситуации в идентификацию с отцом или матерью зависит у обоих полов, по-видимому, от отно­сительной силы задатков того или другого пола. Это один способ, каким бисексуальность вмешивается в судьбу Эдипова комплекса. Другой способ еще более важен. В самом деле, возникает впечат­ление, что простой Эдипов комплекс вообще не есть наиболее час­тый случай, а соответствует некоторому упрощению или схемати­зации, которая практически осуществляется, правда, достаточно часто. Более подробное исследование вскрывает в большинстве случаев более полный Эдипов комплекс, который бывает двояким - позитивным и негативным - в зависимости от первоначальной бисексуальности ребенка, т. е. мальчик находится не только в ам­бивалентном отношении к отцу и останавливает свой нежный объ­ектный выбор на матери, но он одновременно ведет себя как де­вочка, проявляет нежное женское отношение к отцу и соответст­вующее ревниво-враждебное к матери. Это вторжение бисексуаль­ности очень осложняет анализ отношений между первичными вы­борами объекта и идентификациями и делает чрезвычайно затруд­нительным понятное их описание. Возможно, что установленная в отношении к родителям амбивалентность должна быть целиком отнесена на счет бисексуальности, а не возникает, как я утверждал это выше, из идентификации вследствие соперничества.

Я полагаю, что мы не ошибемся, если допустим существова­ние полного Эдипова комплекса у всех вообще людей, а у невроти­ков в особенности. Аналитический опыт обнаруживает затем, что в известных случаях та или другая составная часть этого комплекса исчезает, оставляя лишь едва заметный след, так что создается ряд, на одном конце которого стоит позитивный комплекс, на дру­гом конце - обратный, негативный комплекс, в то время как сред­ние звенья изображают полную форму с неодинаковым участием обоих компонентов. При исчезновении Эдипова комплекса четыре содержащихся в нем влечения сочетаются таким образом, что из них получается одна идентификация с отцом и одна с матерью, причем идентификация с отцом удерживает объект-мать позитив­ного комплекса и одновременно заменяет обьект-отца обратного комплекса; аналогичные явления имеют место при идентификации с матерью. В различной силе выражения обеих идентификаций отразится неравенство обоих половых задатков.

Таким образом, можно сделать грубое допущение, что в результате сексуальной фазы, характеризуемой господством Эдипова комплекса, в Я отлагается осадок, состоящий в обра­зовании обеих названных, как-то согласованных друг с другом идентификаций. Это изменение Я сохраняет особое положе­ние: оно противостоит прочему содержанию Я в качестве Я-идеала или сверх-Я.

Сверх-Я не является, однако, простым осадком от первых вы­боров объекта, совершаемых Оно, ему присуще также значение энергичного реактивного образования по отношению к ним. Его от­ношение к Я не исчерпывается требованием «ты должен быть та­ким же (как отец)», оно выражает также запрет: «Таким (как отец) ты не смеешь быть, т. е. не смеешь делать все то, что делает отец; некоторые поступки остаются его исключительным правом». Это двойное лицо Я-идеала обусловлено тем фактом, что сверх-Я стремилось вытеснить Эдипов комплекс, более того - могло воз­никнуть лишь благодаря этому резкому изменению. Вытеснение Эдипова комплекса было, очевидно, нелегкой задачей. Так как ро­дители, особенно отец, осознаются как помеха к осуществлению Эдиповых влечений, то инфантильное Я накопляло силы для осу­ществления этого вытеснения путем создания в себе самом того же самого препятствия. Эти силы заимствовались им в известной мере у отца, и такое позаимствование является актом, в высшей степени чреватым последствиями. Сверх-Я сохранит характер от­ца, и чем сильнее был Эдипов комплекс, чем стремительнее было его вытеснение (под влиянием авторитета, религии, образования и чтения), тем строже впоследствии сверх-Я будет властвовать над Я как совесть, а может быть, и как бессознательное чувство вины...

Сосредоточив еще раз внимание на только что описанном воз­никновении сверх-Я, мы увидим в нем результат двух чрезвычайно важных биологических факторов: продолжительной детской бес­помощности и зависимости человека и наличия у него Эдипова комплекса... отделение сверх-Я от Я не случайно, оно отражает важнейшие черты как индивидуального, так и родового развития и даже больше: сообщая родительскому влиянию длительное вы­ражение, оно увековечивает существование факторов, которым обязано своим происхождением.

Несчетное число раз психоанализ упрекали в том, что он не интересуется высшим, моральным, сверхличным в человеке. Этот упрек несправедлив вдвойне - исторически и методологически. Ис­торически - потому что психоанализ с самого начала приписывал моральным и эстетическим тенденциям в Я побуждение к вытесне­нию, методологически - вследствие нежелания понять, что психо­аналитическое исследование не могло выступить, подобно фило­софской системе, с законченным сводом своих положений, но должно было шаг за шагом добираться до понимания сложной ду­шевной жизни путем аналитического расчленения как нормальных, так и аномальных явлений. Нам не было надобности дрожать за сохранение высшего в человеке, коль скоро мы поставили себе задачей заниматься изучением вытесненного в душевной жизни. Теперь, когда мы отваживаемся подойти, наконец, к анализу Я, мы так можем ответить всем, кто, будучи потрясен в своем нравствен­ном сознании, твердил, что должно же быть высшее в человеке:

«Оно несомненно должно быть, но Я-идеал или сверх-Я, выраже­ние нашего отношения к родителям, как раз и является высшим существом. Будучи маленькими детьми, мы знали этих высших су­ществ, удивлялись им и испытывали страх перед ними, впоследст­вии мы приняли их в себя самих».

Я-идеал является, таким образом, наследником Эдипова ком­плекса и, следовательно, выражением самых мощных движений Оно и самых важных судеб его либидо Выставив этот идеал, Я сумело овладеть Эдиповым комплексом и одновременно подчи­ниться Оно. В то время как Я является преимущественно предста­вителем внешнего мира, реальности, сверх-Я выступает навстречу ему как поверенный внутреннего мира, или Оно. И мы теперь под­готовлены к тому, что конфликты между Я и Я-идеалом в конечном счете отразят противоречия реального и психического, внешнего и внутреннего миров

Все, что биология и судьбы человеческого рода создали в Оно и закрепили в нем, - все это приемлется в Я в форме образования идеала и снова индивидуально переживается им. Вследствие ис­тории своего образования Я-идеал имеет теснейшую связь с фило­генетическим достоянием, архаическим наследием индивидуума. То, что в индивидуальной душевной жизни принадлежало глубо­чайшим слоям, становится благодаря образованию Я-идеала са­мым высоким в смысле наших оценок достоянием человеческой души. Однако тщетной была бы попытка локализовать Я-идеал, хотя бы только по примеру Я, или подогнать его под одно из тех сравнений, при помощи которых мы пытались наглядно изобразить отношение Я и Оно.

Легко показать, что Я-идеал соответствует всем требованиям, предъявляемым к высшему началу в человеке. В качестве заместителя страстного влечения к отцу оно содержит в себе зерно, из которого выросли все религии. Суждение о собственной недоста-точности при сравнении Я со своим идеалом вызывает то смирен­ное религиозное ощущение, на которое опирается страстно ве­рующий. В дальнейшем ходе развития роль отца переходит к учи­телям и авторитетам; их заповеди и запреты сохраняют свою силу в Я-идеале, осуществляя в качестве совести моральную цензуру. Несогласие между требованиями совести и действиями Я ощуща­ется как чувство вины. Социальные чувства покоятся на иденти­фикации с другими людьми на основе одинакового Я-идеала.