(3 января 1935 г. — 23 октября 2000 г.)
На правой плите улыбался молодой парниша, под которым сверкала надпись:
Мореев Артем Максимович
(21 августа 1977 — 15 апреля 2004 г.)
Посмотрев на них, все трое тут же замолчали. Просидев так минуты три в тишине, первой заговорила Маша:
— А я ведь помню тот день, когда она умерла.
Речь шла о матери Ольги Николаевны. В семье, вспоминая покойников, всегда начинали с нее. Она была уже стара и больна, ее смерть хоть и расстроила всех, но была ожидаема. Это был тот самый запах смерти, который витал в воздухе, и все его чувствовали. Но никто тогда не говорил о нем вслух. Елена Васильевна все меньше стала присутствовать в мире живых: сначала она прекратила много ходить, потом она перестала сидеть со всеми за столом, затем не могла различать лица, а потом и вовсе замолчала. Говорить было трудно. Ее смерть никого не удивила, в отличие от смерти Артема. Тем временем Маша продолжала:
— Я тогда пришла со школы, никого, кроме бабушки, не было. Я пошла переодеваться, а затем зашла к ней в комнату, может, ей что-то нужно было. Зову ее потихоньку, мне казалось, что она спит. А потом понимаю, что что-то не так. Тут как раз зашел Артем, я зову его, чуть ли не кричу. Он подошел, осмотрел бабушку и сказал мне сесть на велосипед и ехать к маме на работу. Я села и быстро-быстро крутила педали, не понимая или не веря. И тут закапал дождь. Мне тогда еще пришла мысль, что это небо плачет.
Максиму Федоровичу нечего было сказать. С тещей у него никогда конфликтов не было, но и крепкая дружба тоже не задалась. Поэтому он просто молча смотрел на ее фотографию. Ольге Николаевне было, что сказать, но не было желания. Отца — Николая Константиновича— она никогда не понимала, а тот даже не пытался понять свою дочь. Он всегда увлекался мистикой и духами, любил рассказывать легенды и ненавидел христианство. Николай Константинович считал, что вся религия — в природе. После смерти Елены Васильевны он стал еще грубее, словно винил других в ее смерти. Сам же Николай Константинович имел другое представление о смерти. По завещанию он попросил себя кремировать, а прах рассеять над сельской рекой. Ольга Николаевна была возмущена таким решением, но пойти против воли мертвого, но все же отца, не могла. Поэтому рассеять прах вызвался Максим Федорович — он всегда к смерти относился просто. Да и к тому же он как раз собирался в лес — грибы смотреть. Правда, на самом деле Максим Федорович не ходил на речку, а прах высыпал под каким-то ближайшим пнем, даже не запомнив. Ко всем этим ритуальным обрядам, будь то христианским, то еще каким-то, относился равнодушно.
— А в августе-то уже десять лет будет, — сказал Максим Федорович. Речь шла о его сыне, Артеме. — Как время-то летит, господи.
— Маша уже выросла, Катя скоро в школу пойдет. А он и своих детей не завел, так и племяшку не увидел.
— И надо было ему пьяному лезть на этот мотоцикл. Двадцать семь лет, целая жизнь впереди была. Ладно, теща в шестьдесят пять, но он-то куда торопился.
— А мне ведь весной тоже двадцать семь будет, — задумалась Мария.
— Ну, верно, — подхватил старик, — он тебя на десять лет старше был. Вот за десяток лет, что прошел, ты его и догнала по возрасту.
— В год смерти все его одноклассники собрались в школе на встрече выпускников, — продолжила Ольга Николаевна, — у всех семьи, дети, работа, жизнь кипит…
— А от него там уже ничего толком-то и не осталось, — сказал Максим Федорович.
— Да что ты мелешь, старый? Вот тебе сказать тут больше нечего?
— Прекратите, — остановила родителей дочь. — Нельзя ругаться на кладбище, иначе вся ругань так и останется с вами до конца жизни.
Они снова замолчали. Потом навестили еще несколько могилок знакомых людей. Помимо матери Ольги Николаевны и ее сына Артема, родственников на этом кладбище не было. Родители Максима Федоровича покоились в другом городе.
Уходя, они возвращались по той же дороге, по которой пришли. Как только они вышли из леса на асфальтированную дорогу, Ольга Николаевна сказала:
— Надо от снега отряхнуться. Ничего нельзя с кладбища в дом приносить — беда будет.
«Ох уж эти приметы», — вздохнул Максим Федорович. Но от снега отряхнулся.
О
— Мама, а где вы были? — спросила Катя, когда все семейство собралось за столом на ужине.
— Где?
— Ну, после горки.
— Ааа, мы ходили в гости.
— А почему мы с папой туда не пошли?
— Когда-нибудь мы возьмем вас с собой.
Ответ Катю удовлетворил.
— А вы чем занимались без нас? — спросил дедушка.
— Сначала мы смотрели мультики, а потом готовили ужин.
— Ох, молодцы.
— А ты Болта покормил? — спросила у мужа Ольга Николаевна.
— Конечно, суп оставшийся ему вылил в миску. До сих пор поди ее лижет от счастья.
— Кстати, Ольга Николаевна — обратился Павел.
— А?
— Пока вас не было, женщина заходила, деньги за молоко вам принесла. Они в вазочке в шкафу.
— Ага, спасибо. А как выглядела? Длинный волос или короткий?
— Короткий, такой темный.
— А, ну я поняла.
— К слову, мы завтра поедем в город, — сказала Маша, — вам что-то нужно купить?
— Да, доча, давай после ужина я тебе напишу, что мне нужно.
— Мам, а я тоже поеду?
— Если хочешь, можешь поехать, но я советую тебе остаться у бабушки.
— Хорошо. Тогда я завтра пойду с Авелем кататься на горку, можно?
— Можно, но только кататься на ледянке.
— Кстати, — вмешался Павел, — а куда это вы с Авелем ушли?
— Он показывал мне трубу.
— Какую трубу? — спросила Ольга Николаевна
— Там дальше, если пройти по тропинке влево, то можно прийти к трубе. Там живет сын ворона.
— Так, — вмешалась Мария, — давай договоримся, что если ты пойдешь завтра на горку, то ни в коем случае ты не пойдешь к трубе. Договорились?
— Да, мама. Я поела.
— А доедать кто будет?
— Я не хочу больше.
— Ладно, иди.
Когда Катя ушла, Мария продолжила:
— Знаете, а я тут вспомнила про эту трубу.
Ольга Николаевна глубоко вздохнула и посмотрела на дочь. Максим Федорович перестал накладывать салат, но чашку не опустил, а так и держал в воздухе. Прежде, чем Мария продолжила, из куртки в прихожей зазвонил телефон Павла. Он встал из-за стола и ушел.
— Мне кажется, дедушка в детстве мне рассказывал одну такую легенду.
— Ой, дедушка чего только не рассказывал. Тот еще сказочник был, — проворчала Ольга Николаевна.
Павел вернулся и сел за стол.
— Нет, я точно помню что-то такое. Мол, у одного ворона родился сын, который не был похож на ворона. Как он выглядел, никто не говорил, но одно все знали точно: он не умел летать. Поэтому его не принимали свои птицы и так и называли: сын ворона. Однажды ворон, устав от сплетен и домыслов по поводу его чада, схватил его клювом и унес за склон. Увидев глубокую трубу, ворон сбросил туда своего сына и сказал, что тот не сможет называть его отцом, пока не взлетит и не выберется из трубы. В итоге сын там умер.
— Это ты где такое вычитала? — спросил Павел.
— Мне это дедушка рассказывал в детстве.
— Как интересно. Что еще он рассказывал?
— Много чего. Больше всего меня пугала история про лесного ежа, у которого колючки росли не снаружи, а внутри. Тот корчился от боли, пока одна иголка не проросла настолько, что проткнула его сердце.
— Ну, хватит эти ереси рассказывать, — прервала бабушка. — Нашла, кого слушать. У того всегда не в порядке было с головой.
— Ну, мам, что ты такое говоришь?
— А откуда он брал эти истории? — спросил Павел.
— Он говорил, что он это услышал от отца, а тот от своего отца. Мол, эти истории почему-то должны были знать только мужчины. Артему он постоянно что-то рассказывал, а мне подслушивать приходилось.
— Маша, а ты больше ничего про эту трубу не помнишь? — спросил дед.
— Нет, а что?
— А ты помнишь паренька, Витальку?
— Максим, хватит, это тут вообще ни к чему! — резким криком оборвала бабушка.
— Ну, я помню, что мы дружили, еще когда в школу не ходили.
— А что тут такого? — дед повернулся к бабушке. — Уже столько лет прошло.
— Вот прошло, и прошло, не надо об этом и вспоминать. Особенно за столом.
— Глупости, — продолжил дед, — не нравится, выйди и не слушай.
— Вы о чем?
— Когда тебе было лет 5-6, — начал дед, — ты очень часто гуляла с мальчонкой одним, Виталькой. Обычно мы вас одних не отпускали, просили Артема хоть как-то приглядывать, потому что вы парочка, гусь да гагарочка, могли что-нибудь да учудить. Но тогда Артемка то ли занят был, то ли наказан, в общем, он дома остался, а вы пошли с виталькиным папкой и его друзьями по грибы в лес. Пока взрослые в лесу грибы собирали, вы сновались туда-сюда, но находясь у них под присмотром. А потом мужики рассказывают, глядят, а ты кричишь и бежишь к ним. Они навстречу. Что такое, спрашивают. А оказалось, что Виталька-то в трубу эту прыгнул.
Рассказывая, дед взял графин с морсом и налив полный стакан. Затем поднес и начал пить, а потом продолжил:
— А там, в трубе этой внизу штыри какие-то торчали. Один штырь ногу проткнул мальчишке, второй бок. Он кричит, говорит, кровь течет, а труба узкая и глубокая, мужики ни пролезть не могут, ни рукой достать. Телефоны с собой не взяли, связи в лесу все равно нет. А мальчишка орет. До домов даже если бежать, минут десять, пока скорую и МЧС вызовешь, пока они доедут, пройдет полчаса-час. А те еще пока достанут. В общем, мужики рассудили, что шансов у мальчика нет, а как об этом отцу сказать – не знают. Они тебя взяли под руки, повели домой. Сказали, придут в деревню, вызовут помощь. А отец с Виталей остался. Он все понимал.
Ольга Николаевна молча встала из-за стола и быстро ушла с кухни. Максим Федорович продолжал, но говорил медленней и тише:
—Когда мужики ушли, он с горя взял валуны, что неподалеку лежали, да сбросил в трубу. Чтоб мальчонка не мучился. Жена его тогда уехала на неделю, он решил пока о смерти сына не сообщать ей. Только тяжкий груз на душу взял. Не мог простить себе. Каждый день ходил к этой трубе, смотрел вниз и плакал. Неделю так где-то ходил. А потом взял и залил цементом дно. Правда, даже этого не хватило, чтоб увидеть, где труба кончается. После этого пошел домой и повесился. А на следующий день жена приехала. Мы всей деревней за ней бегали, боялись, что та тоже руки на себя наложит, одну практически не оставляли. Она потом дом пыталась продать, да никто покупать не хотел. Так и уехала.
— Вот это, как по мне, пострашней воронов и ежей, — заметил Павел.
— Странно, — сказала Мария, — я ничего этого не помню.
— Тогда у матери твоей чуть не истерика началась. Она и так Виталю ненавидела, считала, что он плохо на тебя влияет, а тут вообще кошмар. Месяц не отходила от тебя, про Витальку, чтоб никто ни слова, все вещи, связанные с ним, игрушки, которые от него достались, все выкинула. Даже на похороны мне запретила ходить с тобой. После этого она старалась вообще о смерти при тебе не говорить и на кладбище никогда не брала, даже когда ее мать хоронили. Только на похороны Артема взяла в первый раз. И к врачам тебя городским возила. Потом в разговоре мы как-то коснулись краем этой темы, а ты ничего так и не вспомнила. Тогда мать успокоилась.
— А он в каком доме жил? Который за почтой?
— Да, второй от нее. Он еще на гриб похож, сам светлый, а крыша темная. Там до сих пор никто не живет, заброшенный он.
Мария так ничего и не смогла вспомнить.
Н
Павел проснулся посреди ночи. Обычно его беспокоил лай собак. Они могли поднять шумиху на всю деревню, если кто-то после буйной попойки возвращался от соседа домой. Но в этот раз он проснулся от того, что рядом плакала Маша. Он долго думал, с чего начать и что сказать, но потом просто пододвинулся к ней и обнял ее. Она поплакала еще минут десять и уснула.
А
— Давай остановимся здесь, — предложила Мария.
— Зачем? — удивился Павел.
— Я хочу посмотреть.
— Окей. Где, здесь?
— Да.
Они вышли из машины. Перед ними стоял старый, полуразваленный дом, а двор вокруг него зарос высокой травой, почти закрывавшей окна. Дом действительно был похож на гриб, как и описывал Максим Федорович: большая темная крыша с торчащей кирпичной трубой и стены, которые сейчас были почти коричневые, но раньше, возможно, были светлей.
— Ты уверена?
— Да.
— Ты говорила об этом родителям?
— Нет.
— Может, тебе это просто приснилось? Наверное, ты просто была под впечатлением.
— Нет. Я всю ночь об этом думала. Я точно вспомнила. Тогда мне Артем пересказал от дедушки эту легенду про сына ворона. На следующий день я рассказала Витале, а он сказал, что знает, где эта труба. Когда мы пришли, я хотела залезть внутрь и посмотреть, есть ли там сын ворона или дедушка его выдумал. Виталя меня остановил и сказал, что пойдет первый, потому что он мальчик.
Маша заплакала. Где-то вдалеке послушалось гулкое «Ку-ку».