Пригородная дорога за домом Джона Кэбэла. Разные часы одни за другими бьют полночь. Дом Кэбэла. Отворяется дверь. Выходят Кэбэл, м‑сс Кэбэл, Хардинг и Пасуорти. Слышится рождественский благовест.
Пасуорти. На земле мир, в человецех благоволение. В этом году будет настоящее, старинное рождество. Свежо, снег, уши пощипывает.
Слышится слабый гул. Все на миг умолкают.
М‑сс Кэбэл. Что это такое? Похоже на орудийный выстрел.
Пасуорти. Орудий в этих местах нет. С веселым рождеством, Кэбэл, желаю всем нам счастья на предстоящий год! Тот, что кончается, был не так уж плох. Встретим же радостно еще один год восстановления!
Общим планом дорога. Внезапно небо озаряют лучи прожекторов, и силуэтом вырисовывается горный кряж. Группа, стоящая у дверей, наблюдает игру прожекторов и обменивается вопросительными взглядами.
М‑сс Кэбэл. Но почему прожекторы?
Пасуорти. Вероятно, маневры противовоздушной обороны.
Кэбэл. Маневры? На рождество! Нет!
Три взрыва, на этот раз более громких, смешиваются со звоном колоколов.
Хардинг. Слушайте. Опять пушки!
Колокольный звон внезапно умолкает. Гром отдаленных пушек теперь слышен явственно.
Группа – в напряженном безмолвии. Слышится громкий взрыв.
После этого шум утихает, словно источник его удаляется от Эвритауна. Никто не говорит ни слова. Из кабинета доносится телефонный звонок. Кэбэл оборачивается и спешит в дом, остальные делают вслед ему несколько шагов и с тревогой прислушиваются.
Голос Кэбэла. Что, нынче ночью, в три часа у Хилтаунского ангара? Хорошо, буду.
Кэбэл возвращается к группе: – Мобилизация!
М‑сс Кэбэл. О‑о боже!
Пасуорти. Может быть, это только пробная мобилизация.
Кэбэл поворачивается и уходит в дом. Остальные следуют за ним.
Кабинет Кэбэла. Они хотят послушать радио – не передают ли чего‑нибудь. Кэбэл включает радиоприемник.
Радиоприемник. «Неизвестные воздушные корабли пролетели над Сибичем и сбросили бомбы в нескольких сотнях ярдов от водопроводной станции. Потом они повернули к морю. К этому времени они были уловлены прожекторами броненосца «Динозавр», и прежде чем они вышли из его сферы обстрела, он открыл по ним огонь из зенитных орудий. К сожалению, безрезультатно».
Пасуорти. Это… это, безусловно, тревожный факт.
Хардинг. Ну да, ведь все говорили: «На этот раз объявления войны не будет».
М‑сс Кэбэл. Слушайте!
Радио (продолжает, потрескивая). «Мы еще не знаем национальной принадлежности этих воздушных кораблей, хотя насчет их происхождения едва ли можно сомневаться. Но прежде всего стране необходимо соблюдать спокойствие. Без сомнения, потери, понесенные флотом, серьезны».
Пасуорти (перебивая радиоприемник). Это что? Потери во флоте?
М‑сс Кэбэл (с нетерпением). Слушайте! Слушайте!
Радиоприемник. «И настоятельно необходимо, чтобы все как один немедленно стали под ружье. Издан приказ о всеобщей мобилизации, и гражданская оборона должна немедленно привести в готовность средства химической защиты. (Ага, получены инструкции!) Мы сделаем перерыв на пять минут и затем прочтем вам общие инструкции. Созовите знакомых. Позовите всех, кого можете».
Радио умолкает.
Кэбэл (с горечью). Вот ваше стимулирующее средство, Пасуорти! Вот вас и захватило нечто великое! Наступила война.
Они смотрят друг на друга.
Пасуорти, обращаясь к Хардингу:
– Ну, приказы о выступлении, вероятно, ждут нас дома. Теперь ничего не остается, как действовать.
М‑сс Кэбэл. Война! Помоги нам всем, боже!
Пасуорти и Хардинг на пути домой. Пасуорти необычайно разговорчив. Хардинг мрачно безмолвствует.
Пасуорти. Бог мой! Раз они напали без объявления войны, так надо мстить. Никакой пощады, одно мщение! Наказать, наказать по заслугам – или цивилизации навсегда конец! Возможно, что тут какая‑то ошибка. Я допускаю это. Но если нет – тогда станем грудью. Это не война. Это борьба против опасного гада. Охота на гада без отдыха и милосердия. (Вдруг остывает.) Спокойной ночи!
Хардинг так и не произнес ни слова. Он прощается кивком, стоит с минуту, глядя вслед Пасуорти, потом встряхивается и спешит домой.
Центральная площадь Эвритауна. На грузовике въезжает огромное зенитное орудие. На крыше устанавливают прожекторы.
Электрические рекламы гаснут.
Вспомогательная полиция со значками направляет людей в убежища.
Запоздалый пешеход бежит через площадь.
Вспыхивают прожекторы.
Заряжают зенитное орудие при свете тщательно затененного фонаря. Крупным планом лица орудийной прислуги.
Все это делается очень быстро и украдкой. Огни гаснут, видна лишь игра силуэтов, и звуки ослабевают, пока не воцаряется абсолютная тишина.
Кэбэл и его жена в детской. Кэбэл застегивает на себе костюм летчика. Он смотрит на спящих детей. Отворачивается, терзаемый мыслью о их будущем.
М‑с с Кэбэл. Милый, милый мой, ты жалеешь о том, что мы… родили этих детей?
Кэбэл (долю думает). Нет, жизнь должна продолжаться. Зачем нам уступать жизнь скотам и олухам?
М‑сс Кэбэл. Я полюбила тебя. Я хотела служить тебе и сделать твою жизнь счастливой. Но подумай о том, что может случиться с ними. Не были ли мы эгоистами?
Кэбэл привлекает ее к себе: – Ты не боялась родить их – вчера мы сами были детьми. Мы встревожены, но мы не боимся! Право, так!
М‑сс Кэбэл утвердительно кивает головой, но говорить она не в силах, она вот‑вот расплачется.
Кроватка Тимоти, Кэбэл с женою стоят возле нее.
Кэбэл. Мужайся, дорогая!
Шепчет про себя: «И да будет мужественным это крохотное сердечко».
Ряд быстро мелькающих кадров напоминает мелькание их во второй части. Эвритаун в запоздалом свете зимнего утра.
Пригородная дорога. Люди выходят из домов с узелками или чемоданами и идут на станцию.
Молодая женщина прощается с мужем, который ждет трамвая.
Остановка автобуса. Люди лезут в автобус со своими вещами. Какое‑то напускное веселье. Поднимаются брови, на лицах насильственные улыбки, хотя углы губ опущены.
Никакой военной музыки. Ничего похожего на подъем 1914 года. Шарканье и тяжелые шаги обреченных домовладельцев.
Пасуорти и Хорри в палисаднике перед своим домом. Хорри в своей вчерашней форме. Пасуорти выходит. Он прикрепляет нарукавник.
Хорри (указывая на нарукавник). Ты офицер, папочка?
Пасуорти. Приходится вносить свою лепту, сынок. Мы все служим общему делу.
Хорри. Я тоже офицер, папочка!
Пасуорти. Вот молодец, правильно! Ничего Другого и не остается. Не унывать, сэр, не унывать.
С шутливо‑бравым видом отдают друг другу честь. Отец поднимает сына и целует его. Уходит.
Хорри остался один. Он бьет в свой барабан. Сперва осторожно, а затем более уверенно. Он бьет в барабан, начинает мурлыкать песенку и маршировать. Взвинчивает себя. Поет все громче, без слов. Бой барабана переходит в военную музыку, которая продолжается в течение следующих кадров.
Позади маленького Хорри показываются чуть видные тени марширующих войск, шагающих в такт с ним и с его барабаном. Его образ бледнеет, войска выступают ярче.
Картина: армии в походе.
ВТОРАЯ МИРОВАЯ ВОЙНА
Колонны войск становятся призрачными и исчезают. Мирный сельский пейзаж, зима. Та же сельская местность была показана в первой части, но теперь повсюду видны признаки военных приготовлений. На переднем плане гладкая поверхность реки или озера, отражающая сцену; зеркало вдруг ломается – из воды выползает колоссальный танк‑амфибия. На мирном поле внезапно вздыбливается гигантская гаубица.
Сцена, снятая с воздуха. Дороги забиты военными материалами, отправляемыми на фронт. Детали той же сцены крупным планом. Вереницы танков и гусеничных грузовиков. Вереницы людей в стальных шлемах. Грузовики, набитые людьми. Грузовики, набитые снарядами. Огромные склады снарядов. Фантастическая картина военных материалов в движении.
Химический завод. Грузят сотни ящиков.
Производство газовых бомб. Все рабочие в противогазах, вместо лиц – морды каких‑то чудовищ.
Орудия стреляют. Снова проходит часть предыдущих кадров, но теперь люди и пушки не движутся к месту действия, они действуют. Стреляют орудия, танки наступают, стреляя, броненосцы дают залпы, газ с шипением вырывается из цилиндров.
Артиллеристы у орудия, передают снаряды.
Под аэропланом возится экипаж его, подвешивая бомбы.
Аэропланы, эскадрилья за эскадрильей, поднимаются в небо. Виден Эвритаун, и в небе над ним неприятельские аэропланы. Взрыв на переднем плане заполняет сцену. Когда дым рассеивается, видна пригородная улица Эвритауна, на которой живет Пасуорти, и вдали на дорожке какой‑то маленький темный предмет.
Мы идем по дороге и перед разрушенным забором палисадника видим маленького Хорри в его доспехах, замертво распростертого на земле.
Долгая безмолвная пауза.
Взрывы бомб замирают вдали.
(Это первый труп, который мы видим на экране.)
Сцены бомбардировки Эвритауна. Сирены, свистки и гудки. На площади паника. Мелькают военные, занятые у зенитных орудий. Опять полная народу площадь, пораженные ужасом лица обращены вверх. Паника усиливается. Аэропланы над головой. Зенитные пушки палят довольно беспомощно.
Трамвай идет по улице, начинает крениться и падает на бок. Фасад гигантского универсального магазина обрушивается на улицу. Товары разбросаны и горят. На тротуаре лежат манекены из витрин и раненые.
На запруженной народом Площади взрывается бомба. Кинематограф рушится, превращаясь в груду развалин.
Бомба взрывает газовую магистраль, струя пламени, пожар распространяется.
Должностные лица раздают противогазы, толпа в панике. Драка за противогазы. Раздатчика сбили с ног. Вдалеке, общим планом, самолеты, они выпускают газ как дымовую завесу. Облако медленно спускается на город. Газовое облако все ниже, зенитные пушки продолжают стрелять в темноте. Общим планом – газовое облако спускается и затемняет Площадь. Люди в конторах и квартирах захвачены, как в ловушках, газом, проникающим через окна.
Общим планом Площадь, теперь очень туманная и темная. Пусто, движения нет, но на Площади кое‑где лежат трупы.
ДВА ЛЕТЧИКА
Неприятельский летчик, мальчик лет 19‑ти, находится в воздухе, выпускает на землю газ. Он же крупным планом в своей кабине. Запас газа кончается, и он делает вираж, чтобы повернуть назад. Он смотрит на небо и видит, что его атакуют. Он явно робеет.
Джон Кэбэл в своем самолете. Он направляется к самолету неприятеля.
Воздушный бой. Это неравный бой между бомбардировщиком и быстроходным истребителем. Неприятельский самолет сбит. Кэбэл попадает в пике, но затем выравнивает машину.
Неприятельский летчик падает. Дома и прочее на заднем плане в облаке газа, выпущенного им. (NB. Это не часть Эвритауна, и знакомая линия горизонта и прочее в этой сцене не фигурирует.) Кэбэл с трудом приземляется. Он смотрит на неприятельский самолет и затем спешит к нему. Когда Кэбэл подходит к упавшей машине, она загорается.
Кэбэл добежал до неприятельского самолета. Неприятельский летчик выкарабкался из пламени. Он бьет себя по тлеющей одежде, гася огонь. Зашатался и падает. Остальная часть сцены разыгрывается при мерцающем свете горящей машины. По кадру пробегают клочья черного дыма.
Кэбэл оказывает помощь неприятельскому летчику, который, очевидно, сильно изранен. Он как будто еще слишком ошеломлен, чтобы чувствовать боль, но он знает, что погиб. Кэбэл усаживает его поудобней на земле.
Кэбэл. Так вам лучше? Боже мой… но вы разбились, мой мальчик!
Кэбэл старается облегчить его положение. Он оставляет свои попытки и смотрит на неприятельского летчика с бесконечным изумлением:
«Зачем нам убивать друг друга? Как мы дошли до этого?»
Газовая волна приближается к ним. Неприятельский летчик указывает на нее. «Уходите, друг мой! Это мой газ, и очень скверный! Благодарю вас!»
Кэбэл. Но как мы дошли до этого? Зачем мы позволили им посылать нас убивать друг друга?
Неприятельский летчик не говорит ни слова, но по лицу его видно, что он согласен с Кэбэлом.
Кэбэл и летчик достают противогазы. Кэбэл помогает неприятельскому летчику надеть и приладить маску. Это трудно – у летчика сломана рука. Кэбэл делает передышку и начинает сызнова.
Неприятельский летчик. Вот забавно будет, если я задохнусь от собственной отравы!
Кэбэл. Теперь все в порядке!
Кэбэл надевает ему противогаз и затем надевает свой. Они слышат крик и осматриваются.
Кэбэл смотрит, и они видят маленькую девочку, убегающую от волны газа. Она уже задыхается и прижимает к губам носовой платок. В большом смятении девочка бежит в их сторону, потом остановилась, не зная, куда же дальше. Она не замечает летчиков.
Неприятельский летчик всматривается, затем срывает с себя противогаз и протягивает его‑Кэбэлу: – Вот – наденьте на нее!
Кэбэл колеблется, переводит взор с одного на другую.
Неприятельский летчик. Я угощал им других, почему мне не попробовать самому?
Кэбэл надевает противогаз на девочку, которая в испуге сопротивляется, но потом, поняв, утихает.
Кэбэл. Пойдем, детка, тут тебе не место! Ты иди в ту сторону. Я покажу тебе дорогу!
Кэбэл уходит с девочкой, потом возвращается, чтобы узнать, есть ли у неприятельского летчика револьвер. Видит, что он без револьвера, и, поколебавшись, отдает ему свой: – Он вам может понадобиться…
Неприятельский летчик. Добрая душа! Но я приму свою дозу.
Неприятельский летчик медленно умирает в трепетном свете горящего самолета. Газ теперь совсем близко. Языки подползают к человеку. Он смотрит вслед Кэбэлу и девочке. «Я сбросил газ на нее. Может быть, я умертвил ее отца и мать. Может быть, я умертвил всю ее семью. А потом отдаю свой противогаз, чтобы спасти ее. Вот забавно! О! Это в самом деле забавно. Ха‑ха‑ха! Это… вот это шутка!»
Газ наплывает на него, и он начинает кашлять. Он вспоминает слова Кэбэла: «Какими олухами были мы, летчики! Они заставили нас драться, и мы послушались, как жалкие псы». «Я разбился, стараясь убить ее, а потом отдаю ей свой противогаз! О боже! Вот потеха! Ха‑ха‑ха!»
Смех переходит в отчаянный кашель, газ обволакивает летчика и скрывает от зрителей. Кашель слышится все слабей и слабей, пары затягивают сцену. «Я вдохну все, все! Я заслужил это».
Опять слышно, как он кашляет и задыхается. Потом резкий вскрик и внезапный стон невыносимой муки.
Слышен револьверный выстрел. Безмолвие. Кадр заполняют стелющиеся пары.
НЕСКОНЧАЕМАЯ ВОЙНА
Ряд сменяющихся газетных заголовков дает понятие о продолжительности войны.
В первой газете заголовки такого же типа, как в той, которую читал Кэбэл у себя в кабинете перед детским праздником. Открывается сцена крупным заголовком:
ИВНИНГ НЬЮС
Предсказания погоды и часы зажигания фар отсутствуют. Дата – 20 мая 1941 года. Цена три пенса. Вместо «Последних котировок Сити» – «Запрещение спекуляции»; но газета все еще называет себя «последним вечерним выпуском».
Шапка на два столбца: «Конец близок».
Шапка на два столбца: «Скандал с пайками».
Заголовок под первой шапкой: «Результаты воздушного наступления Блэйка».
Текст: «Огромные усилия и жертвы воздушных сил во время большого контрнаступления в истекшем месяце приносят плоды».
Опять крупным планом дата, и дата крупным планом дается для каждой из сменяющихся газет.
Весьма грубо отпечатанная газета с помарками и выцветшими местами заслоняет и сменяет предыдущую. Газета свидетельствует о значительном ухудшении обслуживания публики.
Она напечатана сбитым шрифтом, и нижние строчки ее смазаны.
ЕЖЕНЕДЕЛЬНЫЙ ПАТРИОТ
N 1. Новая серия, 2 февраля 1952 года. Цена один фунт стерлингов.
ДЕЛО ИДЕТ К КОНЦУ
Необходимо вести войну более быстрым темпом, с величайшей решимостью. Только в этом случае мы можем надеяться…
Наплывает третья газета:
ЕЖЕНЕДЕЛЬНЫЙ ПАТРИОТ
N 754, Март 1955 года. Цена, один фунт стерлингов.
Величайшая решимость. Не сдаваться.
Большой пустырь, заросший вереском. Вдали что‑то горит. Ветер треплет лист старой газеты. Она зацепилась за колючку, и, в то время как ветер рвет ее, зритель успевает прочесть скверно напечатанные на грубой бумаге слова:
БЮЛЛЕТЕНЬ БРИТАНЦА
21 сентября 1966 года. Цена четыре фунта стерлингов.
Держитесь. Победа близка. Силы врага истощаются…
Ветер разрывает газетный лист в клочья.
Следует тихая и унылая сцена, символически показывающая, что наша современная цивилизация потрясена до основания. Выбор местности лучше всего предоставить воображению, изобретательности и ресурсам декоратора. Она может даже различаться для американского, континентального или английского варианта фильма. Какая‑нибудь одна из нижеследующих сцен даст все нужные эффекты.
Тауэрский мост в Лондоне разрушен. Никаких признаков человеческой жизни. Чайки и вороны. Темза, загроможденная обломками, вышла из своих искалеченных берегов.
Лежащая на земле Эйфелева башня. Такое же запустение и развалины.
Разрушенный Бруклинский мост. В воде клубки спутанных кабелей. В порту затонувшие суда. На заднем плане Нью‑Йорк в развалинах.
Затонувший океанский пароход на дне моря.
Фешенебельный пляж – Лидо или Палм Бич, Блэкпул или Кони Айленд, – разрушенный до основания. Среди мерзости запустения бродят несколько одичавших собак.
Оксфордский университет в развалинах, книги Бодлеевской библиотеки разбросаны среди обломков.
БРОДЯЧАЯ БОЛЕЗНЬ
Центральная площадь в Эвритауне. Она в развалинах. На одном из углов площади оборванные уличные торговцы и примитивный рынок. Посреди площади колоссальная воронка от снаряда. Группа людей стоит у прибитой к стене доски. Это доска объявлений, вроде древнего Альбума, на котором вывешивались новости на римском Форуме. По мере того как мир откатывается назад, воскресают старинные методы.
Крупным планом группа, читающая грязное, написанное на шапирографе объявление на доске.
Текст его:
НАЦИОНАЛЬНЫЙ БЮЛЛЕТЕНЬ Август 1968 года
ВНИМАНИЕ! ЕЩЕ ОДНО ПРЕСТУПЛЕНИЕ!
НЕПРИЯТЕЛЬ СЕЕТ БОЛЕЗНЬ С САМОЛЕТОВ
Наши враги, побитые на суше, на море и в воздухе, сохранили тем не менее несколько самолетов, которые трудно обнаружить и уничтожить. Они используют их для того, чтобы распространять болезнь, новую горячку телесную и духовную…
Еще раз – крупным планом – дата.
Человек в рваной и заплатанной форме выходит из ратуши с бумагой в руке и направляется к стене. Это привлекает нескольких зевак. Он приклеивает новое объявление.
Объявление это, написанное несколько вкривь, гласит:
«Неприятель сеет Бродячую болезнь с самолетов. Избегайте мест, где упали бомбы. Не пейте стоячей воды».
Из дома выходит женщина. Она оборвана, у нее изнуренный вид, в руке она держит ведро. Она идет к исполинской воронке в центре площади. Женщина спускается с ведром, она хочет набрать воды. В кадр входит мужчина.
Мужчина. Разве вы не читали предостережения?
Женщина отвечает усталым и безмолвным «нет».
Мужчина (указывая на воду). Бродячая болезнь.
Женщина поражена мгновенным страхом. Потом начинает колебаться. До родника полчаса ходьбы!
Мужчина пожимает плечами и уходит. Женщина все еще колеблется.
Больница под лабораторией. Темно и мрачно. Больные без ухода. Один из них – мужчина в грязной рубахе и брюках, босой и исхудалый – встает, дико озирается и выбегает вон.
Площадь перед больницей. Больной бродит. Он тупо смотрит вперед. Он ищет, сам не зная чего. Люди на площади, увидели его и разбегаются. Женщина в воронке видит приближающегося к ней бродячего больного. Она вскрикивает и выкарабкивается вон. Группа мужчин и женщин убегает от больного.
Часовой с винтовкой. Группа мужчин и женщин входит в кадр.
Мужчина (к часовому). Разве вы не видите?
Женщина. Он несет заразу!
Часовому не по душе его дело, но он поднимает винтовку. Он стреляет. Бродячий больной падает, корчится и затихает.
Часовой (кричит). Не подходите к нему! Оставьте его здесь!
Лаборатория д‑ра Хардинга. Хардинг у своего рабочего стола, ему помогает его дочь Мэри. Он отчаянно бьется над проблемой иммунитета против Бродячей болезни, истребляющей человечество. Теперь это человек лет пятидесяти; он переутомлен, исхудал, постарел. Он работает в полуразрушенной лаборатории, ему не хватает материалов. Эта лаборатория была уже показана в начале фильма. (Нижние комнаты превращены в импровизированную больницу, куда привозят больных в ранней стадии заболевания.) Хардинг в рваном и заплатанном платье (белого комбинезона нет и в помине). Аппаратура его напоминает аппаратуру древнего алхимика, она сработана кое‑как, и ее очень мало, электричества нет. Вода не идет, хотя сохранились бесполезные теперь кран и раковина. Но микроскопы те же, что и раньше. Их очень трудно разбить. Колбы, тигли и тому подобные прочные вещи уцелели, но не уцелело тонкое стекло, мелкие склянки. Нет, например, колб Флоренса. В ход пущены старые банки. Многие из оконных стекол разбиты и заклеены бумагой.
Хардинг работает и бормочет что‑то.
Мэри – девушка лет 18, в заплатанном костюме сестры милосердия, с повязкой Красного креста.
– Отец, – говорит она, – почему бы тебе не поспать?
Хардинг. Как мне спать, когда моя работа может спасти бесчисленные жизни? Несчетные жизни.
Снаружи слышен выстрел. Хардинг идет к окну, за ним Мэри.
Аппарат снимает от Хардинга; в кадре больной Бродячей болезнью, убитый часовым, в луже крови. Площадь пустынна. Кадр пересекает мужчина, он тщательно обходит мертвеца и зажимает себе рот тряпкой, чтобы не заразиться.
Хардинг и Мэри.
Хардинг (говорит). Итак, наша санитария вернулась к кордонам и к убийству! Так боролись с чумой в средние века…
Он делает жест бессильного отчаяния, пожимает плечами, вскидывает руки и возвращается к рабочему столу.
Комната Ричарда Гордона, бывшего бортмеханика. Она похожа на все комнаты этого периода – грязная, с импровизированной или очень старой мебелью. Настоящей столовой посуды нет, есть только набор жестянок и глиняных банок, достойный бродяги. Сестра Ричарда, Джэнет, варит обед, печка топится дровами. Ричард Гордон сидит перед старым столом и, очевидно, ждет обеда. Он в глубоком раздумье.
Вместо того, чтобы подать обед, Джэнет отходит от печки, делает несколько шагов и смотрит куда‑то в пространство.
Ричард (оторвавшись от своих мыслей, глядит на нее с возрастающим ужасом и быстро встает с места). Что с тобой, Джэнет? Опять сердце? (Он щупает ее пульс. В глубоком волнении.) Я уложу тебя в постель, сестра!
Джэнет угрюмо молчит. Она качает головой. Ричард очень нежно пытается уговорить ее лечь.
Опять в лаборатории Хардинга. Хардинг у микроскопа. Мэри возле него.
Хардинг (рассматривает какой‑то препарат и, не оглядываясь, говорит). Йоду, пожалуйста!
Мэри делает шаг к нему. В руках у нее какой‑то сосуд. Она смотрит на него и наклоняет, чтобы проверить себя. Она не в силах заговорить, потому что понимает значение своего ответа.
Хардинг. Мэри! Сделай милость, йоду!
Мэри. Йоду больше нет, папа. Осталась одна капля.
Хардинг (оборачивается, словно его ударили кинжалом). Больше нет йоду?
Мэри в ответ качает головой.
Хардинг (в полуобморочном состоянии садится). Боже мой! (Он закрывает лицо руками. Говорит чуть не с рыданием в голосе). Что пользы пытаться спасти обезумевший мир от заслуженной кары?
Мэри. Ах, папа, если бы ты хоть немного поспал!
Хардинг. Разве мне можно спать? Смотри, как они выходят из домов, чтобы умереть!
Он встает и в глубоком волнении смотрит на дочь: «И как подумаешь, что я родил тебя на свет!»
Мэри. Даже теперь я рада, что живу, отец!
Хардинг ласково треплет ее по плечу. Потом начинает шагать по комнате, жестоко терзаясь.
«Это тяжелее всего в этой бесконечной войне. Знать, чего жизнь могла бы достичь и чем она могла бы быть, – и оставаться беспомощным!»
Он вынимает предметное стекло из‑под объектива микроскопа и в бессильной ярости швыряет его на пол.
Садится в полном отчаянии.
Мэри безуспешно пытается утешить его. На лестнице раздаются шаги. Оба смотрят на дверь.
Мэри. Ричард!
Входит Гордон. Хардинг смотрит на него, со страхом ожидая, что он скажет.
Гордон. Моя сестра…
Хардинг. Откуда вы знаете?
Гордон. У нее страшно бьется сердце. Она слабеет. И… и… она не хочет отвечать.
Хардинг молчит.
Гордон. Как мне ей помочь?
Хардинг, убитый, измученный, молчит.
Гордон. Я думал, что‑нибудь известно…
Хардинг не двигается.
Мэри (вскрикивает). О, Джэнет! И вы, бедный…
Она приближается к Гордону; Гордон делает движение, как бы желая предупредить ее, что и он, может быть, заражен. Она не обращает на это внимания. «Ричард!» – шепчет она у самого его лица.
Хардинг встает и уходит, не произнося ни слова. Следуя инстинкту врача, он хочет помочь, даже если положение кажется безнадежным.
Комната Гордона. Джэнет ворочается на кровати. Хардинг, за ним Ричард и Мэри. Хардинг подходит к Джэнет и присаживается на кровать. Он откидывает простыни, прислушивается к ее дыханию. Потом покрывает ее снова и качает головой. Встает с кровати. Гордон задает ему немой вопрос.
Хардинг. Сомнения нет. А ведь этого можно было избежать. Подумать только! Остался всего один невыясненный вопрос. Но я не могу раздобыть даже йоду – даже йоду! Торговли больше нет, достать ничего нельзя. Война продолжается. Эта чума продолжается – и с нею не борются, она хуже войн, которые породили ее!
Гордон. Неужели ничем нельзя облегчить ее положение?
Хардинг. Ничем. Не осталось ничего, чем можно было бы облегчить чье бы то ни было положение. Война – это искусство сеять нищету и бедствия. Помнится, еще студентом‑медиком я беседовал с неким Кэбэлом о предотвращении войн. Об исследованиях, которые я произведу, и о зле, которое я буду исцелять. Бог мой!
Хардинг поворачивается к дверям и уходит.
Снова разрушенная и пустынная Площадь. Хардинг пересекает ее, с отчаянием возвращаясь в свою лабораторию.
Комната Гордона. Мэри и Гордон сидят. Атмосфера безнадежности. Оба не сводят глаз с кровати. Джэнет встает. Лицо ее теперь призрачно‑бледно, глаза остекленевшие. Она идет по направлению к ним и к аппарату; Мэри и Гордон уставились на нее в ужасе, она проходит мимо них. Лицо ее приближается до размеров крупного плана. Она выходит из комнаты. После секунды колебания Гордон поднимается и спешит вслед за сестрой. Мэри делает несколько шагов, потом садится.
Площадь. Джэнет бродит по ней. Гордон нагоняет ее и пытается взять за руку, но она отталкивает его. Они направляются к толпе, обступившей доску с извещениями перед Ратушей. Толпа разбегается в паническом страхе.
Джэнет и Гордон идут к часовому. Часовой поднимает винтовку.
Гордон заслоняет Джэнет своим телом. Часовому:
– Нет! Не стреляйте, я уведу ее из города!
Часовой колеблется. Джэнет уходит из кадра. Гордон колеблется между нею и часовым и затем следует за нею. Часовой поворачивается им вслед, все еще не решаясь.
Джэнет и Гордон бредут по развалинам Эвритауна. Она впереди, мечется бесцельно, лихорадочно. Он следует за нею. Так мы совершаем экскурсию по Эвритауну в период его полного, окончательного упадка. Мертвый город. От них убегают крысы, отощавшие собаки.
Они проходят через покинутый вокзал.
Общественные сады в полном запустении. Разбитые вывески. Остатки фонтанов, поломанные решетки.
Загородная дорога с пустыми и разрушенными дачами. В садах заросли терновника и крапивы. Джэнет и Гордон проходят мимо прежнего дома Пасуорти, который можно узнать по расщепленному бомбой забору.
Обе фигуры, следуя одна за другой, все удаляются, и следующая сцена проходит за огромными, тоскливыми пустырями на все большем расстоянии.
Джэнет падает и лежит неподвижно. Гордон опускается возле нее на колени.
В первую минуту он не может поверить, что она умерла. Он поднимает ее и уносит на руках. Видно, как где‑то очень далеко он несет ее в мертвецкую.
Выходят фигуры в капюшонах и берут ношу из его рук – все это в большом отдалении.
Мэри ждет в комнате Гордона. Теперь сумерки, и ее лицо очень бледно, неподвижно и грустно. Она смотрит на дверь, в которую, наконец, входит, шатаясь, Гордон. – О, Мари, милая Мэри! – кричит он.
Мэри протягивает к нему руки. Он прильнул к ней, как ребенок.
На экране три даты: 1968, 1969, 1970.
9. ЭВРИТАУН ПОД ВЛАСТЬЮ БОССА‑ПАТРИОТА
Площадь Эвритауна в 1970 году. Она несколько оправилась после крайней, трагической разрухи периода Бродячей болезни. Заметны неуклюжие попытки отремонтировать разрушенные здания. Магазины не открыты, и половина домов не заселена, но воронка от снаряда в центре площади засыпана. Существует нечто вроде рынка: оборванные, в заплатах, люди торгуются из‑за овощей и кусочков мяса. Мало на ком видны ботинки. На большинстве обувь из лыка или тряпок или деревянные башмаки. Шляпы носят немногие, новой шляпы нет ни одной. Женщины простоволосы или в платках. Экипажи не грубые и не примитивные, но разбитое старье. Одна или два ящика на велосипедных или автомобильных колесах – их толкают перед собой люди. Лошадей почти совсем не видать. Доят корову или козу. Вот крестьянин с автомобилем (маленьким, без резиновых шин), в автомобиль впряжена лошадь и в нем груда моркови и репы. Несколько палаток с подержанными вещами – одеждой, мебелью и домашней утварью. Похоже на маленький деревенский базар. Видна палатка с поношенным платьем и разной мелочью, с ювелирными изделиями и поношенным модным товаром. В ней торгует подобострастный субъект – таких встречаешь на восточных базарах. Он потирает руки, следит за другой палаткой и за прохожими. Нигде не видно новых вещей, потому что промышленная жизнь в застое. Аппарат описывает круг, чтобы дать общий вид площади, и останавливается перед Ратушей. Над колоннадой Ратуши висит большой флаг в форме розетки. Розетка – символ властвующего Босса и его правительства.
Небольшая кучка народу смотрит на украшенного розетками стража, который пишет на стене углем.
Наверху он нарисовал и растушевал грубую розетку.
НАЦИОНАЛЬНЫЙ БЮЛЛЕТЕНЬ 1 мая 1970 г.
Чума прекратилась. Благодаря решительным мерам нашего Босса, распорядившегося расстреливать всех бродячих. Уже два месяца ни одного заболевания. Чума побеждена.
Босс готовится с величайшей энергией возобновить военные действия против горцев. Скоро мы добьемся победы и мира.
Все хорошо – боже, спаси Босса. Боже, спаси нашу родину.
Внутренность ангара для самолетов. Гордон, постаревший на три года, в другом, немного менее потрепанном костюме, работает на станке над аэропланным мотором. За ним виден разобранный самолет. С ним два помощника. Он исследует провода высокого напряжения.
Гордон. Этот каучук испорчен. Есть у нас изолированный провод?
Первый помощник. У нас совсем нет изолированного провода, сэр.
Гордон. А изоляционная лента?
Второй помощник. Здесь нет ни крохи. Все, что было, мы израсходовали на тот мотор.
Гордон медленно поднимается, сраженный.
– Да и что толку – все равно ведь нет бензина! Не думаю, чтобы в этом проклятом городе осталось хоть три галлона бензина. Зачем же меня приставили к этому делу? Ни одна машина больше не полетит. С полетами кончено. Всему конец. Цивилизация умерла.
Рынок. Аппарат повернулся к палатке с безделушками и старым платьем. К торговцу подплывает Роксана. Роксана – красивая двадцативосьмилетняя женщина, сознающая свою красоту. Лицо ее довольно искусно накрашено. По контрасту с грязной и унылой публикой на площади она и обе ее спутницы кажутся блестящими, веселыми и благоденствующими. Костюм ее лучше всего описать, как коллекцию украшений. Он подобран из гардеробов и шкафов, какие еще можно найти в покинутых домах. В общем, это вечерний туалет эпохи приблизительно 1935 года. Палатка Вадского полна таких находок.
Роксана (подходя). Где Вадский? Мне нужно поговорить с Вадским.
Вадский, прятавшийся за стойкой, пока она подходила, собирается с силами и выходит ей навстречу.
Роксана. У вас был кусок материи в цветах, целый отрез – семь ярдов, а вы мне не сказали об этом! Вы его спрятали от меня и отдали этой вашей женщине. И теперь у нее новое платье – новое платье!
Покуда она говорит, Вадский протестует руками и плечами и, когда она умолкает, произносит: «О леди, я показывал вам этот отрез!
Роксана. Не втирайте мне очков, Вадский. Это не первый раз. Вы спрятали его от меня!
Вадский. Леди! Вы сказали: «Мне не нужна такая материя».
Роксана. Как! Я уж которую неделю прошу вас именно о такой материи для лета – светлого ситцу в цветах!
Вадский. Помилуйте, леди!
Роксана. Как вы посмели? Можно подумать, что я ничего не значу в Эвритауне!
Роксана (обращается к первой из своих спутниц). Разве вы не помните? Я говорила, что мне нужна светлая материя в цветах.
Спутница послушно вспоминает.
Роксана снова апеллирует к ней: что толку в любовнике, что толку в могущественном любовнике, если тебя так третируют?
Роксана (обращаясь к Вадскому, который кланяется в полном смятении). Я скажу об этом Боссу. Я вас предупреждала. Все новое раньше всех мне!
Другая часть рыночной площади. Кучка взволнованных людей обступила оборванного мужчину.
Мужчина. Я своими глазами видел!
Толпа хохочет.
Женщина. Вы сперва напиваетесь, а потом видите невесть что.
Мужчина. Сперва я услышал шум, потом поднял голову – и вот он в небесах, над холмами!
Через площадь идет Гордон, направляясь к ним. Он слышал последние слова: – Что вы видели?
Мужчина. Аэроплан. Он летел вон там, над холмами. Это было как раз на рассвете.
Толпа высмеивает его. Гордон смотрит на него, оценивает его взглядом, пожимает плечами и уходит своей дорогой.
Мэри покупает овощи у крестьянина с автомобилем, запряженным лошадью. Она в простом, грубом коричневом костюме. Но ей он идет. Показывается Гордон, и они приветствуют друг друга спокойно, как муж и жена. Пока Мэри выбирает зелень, Гордон с профессиональной симпатией разглядывает автомобиль:
– Это «моррис», не правда ли?
Крестьянин. Да, хорошая дочумная машина. Я ее смазываю и осматриваю время от времени.
Гордон. Вы думаете, что она когда‑нибудь пойдет быстрее? Несмотря ни на что?
Крестьянин. Не знаю, у меня нет бензина. Но все же машина хоть куда! Помню, когда я был мальчиком и она была новая, нам ничего не стоило проехать в ней сто миль – целых сто миль! Я проезжал это расстояние меньше чем в три часа. Но все это кончилось – кончилось навсегда! А?
Он вопросительно и с хитрецой смотрит на Гордона.
Гордон и Мэри закончили свои покупки и идут к лаборатории.
Мэри. Ты нынче запоздал. Удалось что‑нибудь сделать?
Гордон. Ничего. Машины ни к черту. Бензина нет. Босс просто в насмешку приставил меня к этому делу. Ни одна из них не поднимется в воздух. Полеты сделались мечтой для Босса и других пьяниц вроде него. Между прочим, тут был один пьянчуга, утверждавший, что он нынче утром видел самолет.
Мэри. Ричард!
Гордон. В чем дело?
Мэри, Ведь меня ты не сочтешь сумасшедшей?
Гордон. Ну?
Мэри. Я слышала аэроплан нынче утром!
Гордон. Когда?
Мэри. На рассвете. Я решила, что это сон. Но если и другие…
Гордон. Вздор! Говорят тебе, полетам пришел конец. Мы никогда больше не поднимемся в воздух. Никогда!
Слышатся звуки флейт и барабанов. Гордон и Мэри резко оборачиваются, им явно не по себе.
Босс со своей свитой. Это полувоенная банда, одетая весьма пестро, одинаковое – только значок в виде розетки. Они маршируют по Площади. Босс
– здоровенный, заносчивого вида детина в шляпе набекрень. На шляпе спереди розетка. Его мундир с портупеей принадлежал, вероятно, музыканту в