Поселок геологов почти пустой, работы уже сворачивают и в этом году участок вообще закроют. Мало осталось и востроухих лаек, которые нас приветливо встречают. Направляемся к тому же домику, в котором мы уже не раз ночевали ранее. Приветливо встречает нас старый мастер Владимир Николаевич Замуриев. Подходят и другие рабочие партии.
Конечно, сразу пытаемся выяснить, что же с Агафьей? Одни говорят, что она по-прежнему на Еринате одна; другие, что к ней ушел и там живет Иван Тропин; третьи утверждают, что Тропин там был, но уже уехал. Ясно, что никто точно ничего не знает. Хоть и не очень далеко живет Агафья (по словам геологов — 35 км), но за зиму у нее был только один раз Ерофей Седов, который сейчас в Абазе. Сама Агафья у геологов тоже не появлялась ни разу. «Ясность» вносит очередной посетитель. Он с уверенностью утверждает, что Агафья вышла замуж за Тропина, и тот ее уже вывез с Ерината. Место выезда якобы держится в секрете. Так что, мол, идти вам не к кому. Что делать? Разворачиваться и улетать восвояси? Ну, нет! Раз уж мы здесь, то нужно дойти дорогу до конца и все окончательно выяснить. Тем более понятно, что и геологи, так же как и работники райкома, толком ничего не знают, а пользуются только неясными слухами.
Решаем, что завтра с утра отправляемся на Еринат. Но ведь нужно как-то экипироваться и выяснить, в каком состоянии «дорога». Оказывается, никто из геологов выше «шалаша» (а это не более 10 км) по речке в последнее время не ходил и как там вверху по Абакану обстановка, никто не знает. Но, вроде бы, снега в этом году не очень много, река во многих местах не замершая и уровень воды не большой, так что можно перейти вброд. Как всегда, опытные таежники не прочь и подтрунить над несмышлеными горожанами. Один говорит: «Дорога-то долгая, полыньи, лед не надежный. За день-то, поди, не дойдете». А другой как бы отметает сомнения первого, но добавляет маленькую деталь: «Это-то ничего — дойдут, день сейчас уже длинный. Вот только волков в этом году развелось много!» Третий с наигранным огорчением изрекает: «У меня карабин есть, проводил бы вас, да не могу — работать надо». В таком духе разговор идет еще некоторое время. Но, убедившись, что наше решение идти неизменно, геологи отправляются по поселку собирать для нас бродни, портянки и лыжи. Через несколько минут нам уже предлагают примерить резиновые сапоги от 41 до 47-го размеров и огромные, тяжелущие фабричные лыжи «Тайга», снизу подбитые уже геологами тонкой полоской камуса. Сами геологи весьма недвусмысленно отзываются об этой продукции фабрики, мало приемлемой для длительной ходьбы по тайге: «Без ног останешься!» Взвешивая эти лыжищи на ладони, мы тоже с тоской думаем, как пойдем целый день с этими «гирями» на ногах. К нашему удовлетворению, в одном из домиков обнаруживаются, оставленные Агафьей и Карпом Иосифовичем две пары их самодельных легких камусовых лыж и еще одни — «Ладога», поменьше и полегче, чем богатыри «Тайга». Примеренные бродни тоже оказываются в пору.
|
|
Вечером парная баня и чистая постель в доме, тепло натопленном хозяином Владимиром Николаевичем. На улице подморозило, звезды ярко перемигиваются на небе. Наверное, утром будет хороший морозец.
8 марта. Встали затемно в 6 часов утра. На улице морозец до 20 градусов. На небе еще ярко мерцают звезды. Повариха геологов Валентина Михайловна еще с вечера согласилась пораньше приготовить нам завтрак — предстоит длинный путь и нужно выйти, как только рассветет. С удовольствием уплетаем вкусные сибирские пельмени и беляши. На дорогу закупаем 6 банок тушенки, одну — сгущенного кофе, 6 булок хлеба и, конечно, благодарим Валентину Михайловну за заботу.
|
|
После коротких сборов взяв с собой самое необходимое, встали на лыжи. В 7 часов 20 минут в предрассветных сумерках отправляемся в далекий и трудный для нас, горожан, путь. Идем втроем: Л. С. Черепанов, Н. П. Пролецкий и я. При выходе за аэродром становится ясно, что мы не зря решили идти на лыжах, без них мы бы никуда не ушли. Снег глубокий и сыпучий, подтаявший на вчерашнем солнце верхний слой (наст) не держит совсем — проваливаемся почти по пояс.
Сначала путь идет через колдобины по лесу возле реки. Идти трудно, хорошо еще, что камусовые лыжи не дают ходу назад, когда перебираешься через поваленные деревья и чащу. Потом выходим на лед реки. Местами лед трещит, это ломаются верхние пластинки, под которые течением напихало воздуха. Вначале идем по льду настороженно, как бы ощупью, далеко обходя полыньи. Но вскоре появляется какой-то автоматизм движений, ноги сами чувствуют куда ступать, глаза постепенно «освобождаются» от непрерывного всматривания в лед, под ноги, и начинаешь замечать, какая изумительная красота тайги рядом с тобой. Появляется цепочка заячьих следов. А вот маральих пока не видно.
Через час ходьбы наваливается усталость, рюкзак становиться все тяжелей. По опыту многих предыдущих походов по тайге знаю, что нужно преодолеть себя, а дальше пойдет легче. Продолжаем идти по льду, это хоть и опаснее, но полегче, чем продираться сквозь чащу. Много раз переходим не замерзающие перекаты вброд. Весенний паводок еще впереди, а пока вода в реке малая и мы свободно переходим броды. И здесь, конечно, незаменимыми оказались резиновые сапоги, которыми нас снабдили геологи.
|
|
Через 2 часа 20 минут достигаем речки, впадающей в Абакан слева. Видно, вода в ней необычно теплая — в месте впадения и ниже по Абакану множество промоин в темной воде, по цвету не похожая на Абаканскую. Без остановки, которую мы обычно делали здесь летом у шалаша, идем дальше. Да и самого шалаша сейчас нет, он снесен прошлогодним паводком.
Через 3 часа 40 минут подходим к «Щекам», близко сошедшимся скалам, сквозь которые прорывается река. Отсюда начинается подъем в гору к прежней «северной» избе Лыковых. Но сейчас она заброшена, пуста и мы к ней не пойдем. Нам нужно шагать дальше по реке, ведь пройдено еще не более половины пути.
Ниже «Щек» много чистой, спокойно текущей на плесе воды. Как же идти через «Щеки»? Ведь в них быстрое течение и очень глубокие ямы. В середине реки лед. Но крепок ли? У скал слева и справа видно, что ледок совсем слабенький, местами черные промоины. Облазить скалы по верху? Но сделать это будет не легко, да и выдохлись мы уже изрядно, чтобы как козы прыгать по скалам. Нужно экономить силы. Решаем пройти по реке. Осторожно переходим по льду ниже «Щек» к левому берегу. Теперь самое трудное — пройти возле отвесной скалы вверх через «Щеки». Лев Степанович решает, что этот тонюсенький лед с промоинами не для его веса и начал перелаз верхом через скалу. Мы с Николаем Петровичем осторожно продвигаемся вдоль скалы по реке. Лед не сплошной, наплывами, кое-где потрескивает под лыжами. На всякий случай, если провалимся под лед, идем в некотором отдалении друг от друга. Лыжи не закреплены, все веревочки развязаны, чтобы можно было сразу высвободить ноги, рюкзак висит только на одном плече. Благополучно проходим скалу — вздох облегчения. А Лев Степанович еще застрял на верху скалы. Вид оттуда, по-видимому, великолепный, поэтому он беспрерывно щелкает фотоаппаратом и не спешит слезать.
Чуть выше скалы, которую мы только что прошли, большая промоина. Подхожу к краю и заглядываю в темную воду. Где-то глубоко-глубоко огромные глыбы камней, обломков скал. Такие ямы и омуты, что невольно пятишься от края промоины.
Метрах в тридцати от «Щек» река несколько расширяется, становиться мельче. А скалы взметнулись огромными пиками вверх! Места сказочные! Николай Петрович и Лев Степанович, с трудом спустившийся со скалы, во всех ракурсах фотографирует скалы, «Щеки», голубые наледи выше по реке и не спешат уходить.
Оторвавшись от этой оставляющей в душе изумление, красоты, идем дальше. Немного пройдя вверх, замечаем на правом берегу, метрах в десяти от воды, Лыковские щиты из прутьев для загородки реки и ловли рыбы «мордой». Шесть лет назад в летнюю пору мы здесь с Эльвирой Викторовной Мотаковой фотографировали их. Решаем в этом месте сделать привал, немного подкрепиться и отдохнуть.
Разметаем снег ногами, быстро разводим костер, кипятим чай. В резиновых сапогах на ходу было не холодно, а сейчас, несмотря на то, что по сравнению с утром уже значительно потеплело, начинают мерзнуть ноги. Приплясывая вокруг костра, отхлебываем обжигающий чай из эмалированных кружек, съедаем по ломтю хлеба с вяленным мясом, приготовленным Пролецким, и по стандарту аскорбиновой кислотой с глюкозой. Погода пасмурная, но красота кругом, не подающаяся описанию!
После 50 минут отдыха, в 12 часов 30 минут — снова в путь. При выходе с берегового снега на гладкий лед чуть было не убился Лев Степанович. Ноги его мгновенно уехали вперед и гулкий удар об лед известил округу о его приземлении, вернее — приледнении. Но он успел приподнять голову и не ударился затылком об лед. Так что, мы отделались легким испугом.
Вначале идем с лыжами за плечи по сухой голубой-голубой наледи. Метров через триста по ней начинает бежать вода. Место широкое, русло здесь расширяется метров на 70–80. И все это пространство среди гор занято наледью бело-голубой окраски. Чистота цветов необыкновенная! Чем дальше идем, тем больше воды катит поверх льда. Внизу лед тонкими пластинками рушиться под ногами, на глубине лед посильнее — не проваливается. Бредем почти по колено в воде, по изумительно голубой «дороге». Наконец, подходим к началу наледи. Сказывается, что лед по всей реке резко осел, а вода выходи снизу из большой дыры-скважины. Из нее под напором бьет вода этаким округлым столбом и растекается по льду.
Далее на пути много чистой воды, глубокие промоины во льду. Идем то на лыжах, то пешком. Несчетное число раз переходим реку вброд — надоело снимать и одевать лыжи. Веревки, плетенные Агафьей из конопли, обмерзли льдом и с трудом надеваются на сапоги. Сразу урок на будущее — не следует плотно затягивать задники на лыжных креплениях, чтобы потом не задыхаться, натягивая их на ноги в наклоне. На обратном пути это нужно учесть. Идем, идем, идем, а конца и не видно. Наконец, впереди показывается Курумчукская гора. Но как же до нее еще далеко!
Воздух значительно потеплел, в телогрейке уже жарковато. Пробую снять ее, но за нами по каньону идет непогода, надвигаются черные тучи, начинает дуть сильный ветер в спину. Приходится вновь натянуть телогрейку. Река делает поворот и ветер становиться не таким пронизывающим. Под прикрытием изгиба высокого берега и навороченных в паводках бревен, устраиваем привал. Уже три часа дня, сильно устали, а идти еще долго. Нужен передых. Вновь костер, чай, печенье, вяленая говядина, аскорбиновая кислота с глюкозой.
Через 30 минут снова в путь. Временами на снегу видна старая лыжня, которую, наверное, проделал Иван Васильевич Тропин, ушедший, по словам геологов, около месяца назад к Агафье. Но по этой лыжне мы почти не идем. Выбираем, как нам кажется, более короткий, хотя и со многими переходами вброд, путь. Похоже, что у Тропина резиновых сапог не было. Все же, как хорошо, что мы пошли не в обычной обуви, а в резиновых броднях. В одном месте я последним перебредаю реку и, подняв голову от воды, вижу, что на другом берегу мои, уже перешедшие брод, товарищи усиленно машут мне руками. Оглядываюсь и вижу, что мои черные перчатки, выпавшие из кармана телогрейки, как кораблики быстро уплывают от меня по стремительному потоку. Выскакиваю на кромку льда и бросаюсь их догонять. Хорошо, что лыжная палка с кольцом у меня в руке — перчатки быстро выкинуты на лед. Но они все промокли и дальше приходиться идти с голыми руками. Благо, что не очень холодно — 10–12 градусов мороза.
Множество раз переходим по ледяным мостикам-пермычкам над несущейся водой. Знаю, что чем дальше идем по реке, по льду, тем больше притупляется чувство опасности. Ноги, да и все существо уже как-то приспособились к природе и уже шестым чувством ощущаешь где опасно, а где можно спокойно идти по трескающемуся и ломающемуся на мелкие пластинки льду.
Все больше звериных следов, в основном заячьих. Кое-где пробегала росомаха, оставив на снегу широкий, напоминающий медвежий, отпечаток своих лап. Изредка мы пересекаем путь соболька или норки. В одном месте прямо через воду протопала косуля, ее следы четко отпечатались на прибрежном снегу. А вот следов марала в эту зиму совсем не видно. Что, все выбили браконьеры, или было голодное лето и они куда-то ушли? А может быть, здесь «поработали» волки? В одном месте на запорошенном снегом льду виден след волка, повидимому, крупныхразмеров. Впрочем, как знать, был ли это один волк или их было несколько? Опытные охотники говорят, что волки очень хорошо могут долго идти след в след и расходятся только тогда, когда нужно окружить жертву.
Начинают болеть мышцы ног и спины, рюкзак вместо 10–11 кг исходного веса, начинает тянуть в 2–3 раза больше. Вновь четко прослеживается закон: «Чем дальше идешь, тем тяжелее ноша». Но хотя и медленно, все ближе и ближе подходим к месту впадения Курумчука в Еринат. Все больше чистой воды даже на тихих плесах.
Обогнули мысок у места слияния рек и пошли вверх по Еринату. И сразу картина реки резко изменилась. Она вся подо льдом и покрыта толстым слоем снега. Значит, на Еринате нет теплых источников, а теплая вода идет из Курумчука.
Идем по уже отчетливо накатанной лыжне — близко дом. Кругом много небольших собачьих следов и других более крупных — волчьих. Хотя мы безоружны, но чувство опасности при виде волчьих следов не возникает. Вероятно, усталость все чувства притупила. Плетемся с трудом, ведь идем уже почти 10 часов. Но вот и коса Ерината, на которой мы когда-то садились с вертолетом. Сквозь прибрежный лес виден лабаз, а дальше на пригорке и крыша избы. Раздается собачий лай и на пригорок выскакивает небольшая толстенькая собачонка, черненькая с белыми лапками и грудью, светлыми пятнышками над глазами и свалившимися вперед коротенькими черными ушками. Посвистами подзываю собаку, виляет хвостом, но совсем близко не подходит — ведь мы с ней еще не знакомы.
Тут же на горке появляется фигурка Агаши, быстро спускающаяся к нам. Значит, хозяйка дома и мы не зря преодолели этот долгий путь. Здороваемся. Всех нас она, конечно, сразу узнает. Но вид у Агаши сегодня совсем не обычный. Она, вроде, и рада нашему приходу, но лицо какое-то растерянное и болезненное, а глаза смятенно-тоскливые и затравленные. Что-то случилось!
Сверху спускается и незнакомый мне мужчина с окладистой черной бородой и усами с редкой проседью. Глаза темные, цепкие, даже — пронзительные. Знакомимся — Иван Васильевич Тропин. Он подает нам руку, здороваясь поочередно со всеми. Старовер и за руку? Это уже интересно.
Спрашиваю Агашу: «Как здоровье?» А сам отмечаю нездоровый цвет лица, которое несколько отечно, особенно под глазами. Плакала? Заметна одышка. От волнения или от того, что поторопилась к нам с горы? Агаша спешит сообщить: «Болела-то, а потом совсем негодно-то получилось. Совсем негодно! Когда Иван Васильевич взял меня женой, совсем негодно стало. Разболелась совсем, два дня ни есть, ни встать не могла. Все опустилось, на двор не могла. Страшно! Уже письмо вам писать хотела, да отправить не с кем».
Да, видно, не сладко пришлось Агафье в последнее время. Но выяснить подробности сразу, прямо на тропе как-то неловко. Поэтому вспоминаем, что сегодня Международный женский день и поздравляем с этим праздником Агашу. «Спасибо! В избу-то проходите», — отвечает она.
Сняв лыжи у реки и прислонив их к березе, поднимаемся по тропке на пригорок к избе. Сейчас ровно 17 часов, значит, на весь путь у нас ушло почти 10 часов, точнее — 9 часов 40 минут. Долгонько шли, да и вымотались изрядно. С удовольствием сбрасываем рюкзаки с плеч и, с наслаждением вытянув ноги, сидим несколько минут молча, слушая первый сбивчивый рассказ Агаши. Замечаю, что в избе в окнах вставлены вторые стекла, чего раньше не было. «Чтобы лед не намерзал. В избе теплее и воды нет тогда, лед тает и водой затопляет, не вмещается на окнах, так и стены водой напоило», — поясняет Агаша. Тут же у окна в берестяном туеске растет большой перец, на нем вперемешку зеленые и красные плоды.
Агаша торопится выложить все свои новости со времени нашего последнего посещения летом 1988 года. «После вас печь переделала. Так-то ничего я была, глину таскала, веников для коз много наготовила, дрова наколола. Новосибирцы были (туристы из Новосибирска, которые бывают у Агафьи каждый год — И.П.Н.). Потом Песков с Савушкиным приехали, сено привезли, комбикорм хлебный и сенной. Были в конце августа, „Дружка“ (собаку дворняжку), четырех куриц и одного петуха привезли. Только улетели, давай я курицам-то рубить курятник. Лес-то одна пилила, затем осачивала (снимала кору), протясывала, рубила, колола (раскалывала бревно пополам). Колотое бревно. Исколола елки, пихтач, одну кедру издержала. Вдвоем с Ерофеем 50 ведер накопали, а потом-то одна (330 ведер!). Последнюю копали 23 октября (по старому летоисчислению). До второго ноября снега не было. Ведер десять осталось не докопанной, земля примерзать стала. Да и руки-то не завладели, терпнут руки, спать не могу. Потом поклонами не замогла молиться. Три недели мучалась. Потом бальзамом, рыбьим жиром натирала, редькой драной натирала руки. Нонче, слава богу, Господь сохранил — не кашляла. Встану или лягу на кровать — как закружит (голова) кругом-кругом. На пол бросало. Кружение уже пятнадцать лет назад — жилы повредила с надсады, страшно рвало, влежку лежала. Как на двор пойдешь — проход болел, кровь была. Пила пихтач, бруснику, малину. Кружение остановилось. Картошки потаскала, курятник потом утепляла, потолок засыпала (землей) — спина шибко заболела. Неделю, однако, спина болела».
«Агаша, ну зачем ты так ради этих куриц надрывалась? Можно, наверное, было попросить помочь геологов или лесников. Они бензопилой бы быстро свалили деревья и курятник срубили», — спрашиваю я. — «Бензопилой-то лес на избу валили, так шибко дурной запах долго держался. Еще когда холодно, так не так, а летом-то тепло, так шибко дурной запах (Вот осязание!). А в ей, ежели не курицы, так жить можно», — говорит Агаша о новом сооружении для куриц, срубленном в полбревна и покрытом корьем.
Действительно, у восточно-северной стороны от избы стоит солидное сооружение — курятник, очень похожий на баню, размерами 3х6 аршин (один аршин, по словам Агафьи, 4 четверти). За дверью и полотняной занавеской (для утепления) на шесте восседают четыре курицы и один чернявый петух с красным гребнем. «Яиц-то не несут», — рассказывает Агафья. Лев Степанович подсказывает, что их нужно подкармливать рубленой хвоей. «Во чо!», — удивляется Агафья и с удовольствием показывает дальше свое расстроившееся хозяйство.
Ямка возле избы уже полностью доделана и перекрыта сверху. Агафья хранит в ней продукты. Вдруг Агафья спохватывается и мгновенно извлекает из-за пазухи так полюбившиеся ей карманные часы, подаренные когда-то Пролецким: «Время-то много, проголодались, поди, с дороги. Обедать надо!» — «Часы-то хорошо идут? Еще не испортились?» — спрашиваю я. Отвечает со смехом: «Недавно замочила их с лопотиной в воде (были в кармане, а она об этом забыла). Стали, не пошли. Так потом разобрала их и высушила. Вновь идут!» — «А тебя кто надоумил так сделать?» — «Никто ещё не доумит-то крышку вскрывать, ежели намокнут. Видала, как ране это Николай Петрович делал».
Спрашиваем разрешения у Агафьи развести костер у малюсенькой старой избушечке («хижине дяди Карпа», как называл ее В. И. Шадурский), где мы обосновались в прошлый раз. Стол, сооруженный нами недалеко от костра летом, так и стоит. Только завален толстой шапкой снега. Да и кострище тоже под белым покрывалом. Разгребаем снег, разводим костер, готовим немудреную, но сытную таежную похлебку, пахнущую дымком. Еда из картошки, тушенки и вермишели вскоре готова. Чай завариваем на травах, извлеченных из-под снега (брусничник, черничник, багульник). Иван Васильевич как хозяин активно помогает нам, и согласился с нами отужинать. «По кружечке браги-то налью?» — спрашивает он. Оказывается, что в «хижине» уже сделана «закваска». Мы отказались, а он, пропустив кружечку за едой, стал более разговорчивым.
Подбросив корму своим скотинкам, Агафья устраивается за столом рядом с нами, хотя, как всегда, есть с нами она отказывается. Зато аппетит у Ивана Васильевича отменный. Вечер пролился своей синью, костер ярко пылает, довольно тепло, на бревнах и под ногами в резиновых сапогах разостланы маральи шкуры — полный комфорт, располагающий к разговору.
Видя, что Иван Васильевич уже «причастился», Агафья, не стесняясь его присутствия, рассказывает: «Страшно матерится и пьет. Старалась запретить, так ничего (не получается) — сразу матерится. Никого не слыхала (чтобы так матерился), как этот. Из его-то чо получится неизвестно — ненадежный. Был одиннадцать лет пограничником, да десять лет кумунистом (коммунистом). Билет-то потом выбросил. Две жены имел, одна умерла, вторая от него ушла. Детей троих имеет». Иван Васильевич, посмеиваясь, слушает Агашу и ничего не возражает.
Из разговора выясняется, что прошлой весной третьего марта, когда к Агафье приезжал Иван Васильевич, с ним был разговор о «возможности женитца». На это Агаша ответила отказом. «Более с ём не видилась и не думала», — говорит Агаша и добавляет: «Ерофей после с ём говорил и Иван Васильевич 10 февраля (по старому летоисчислению) приехал. Кашлял сильно, поила его травой. Потом он смеялся: „Жениха-то опоила“.
„Иван Васильевич прилетел с Сергеем Петровичем Черепановым в перепись (Всесоюзная перепись населения). Черепанов-то листок подал, но не стал принуждать. В руки не взяла, отказалась. Зачем писать-то мне? На другой день Анисим Никонович Тропин (из Киленского) прилетел с Трифилием Панфиловичем Орловым — он моложе более десяти лет тяти. Вывозить меня хотели (собирались забрать Агафью жить в Киленское). Но я не согласилась. Анисим кашлял, чихал. Я тоже начала чихать, голова болела. В нос эритромициновую мазь пускала. Иван Васильевич Анисиму сказал, что в жены меня желает взять. Анисим ему-то говорит: „Ты че, Иван Васильевич, мой сродный племянничек?! Не годно-то так! Родня-то в родню — совсем негодно!“ Анисим две ночи ночевали и ушли до свету на Каир пешком. Иван Васильевич проводил Анисима и вернулся. А он по то и приехал — женитца. Никого не послушал. Федор Иванович Самойлов (он живет сейчас в Верх-Таштыпе, рос и жил вместе с Карпом Иосифовичем на „Тишах“) ему сказал (перед поездкой Ивана Васильевича к Агафье): „Ответственность на душу большую берешь!“ Потом правил меня — раздел до гола и натирал „Бом-бенге“ (мазь). Одну ночь открутилась, а более уже ничего не могла. Тогда уж отдалась. И потом болеть и болеть — более месяца. Хотела его выгнать, так он сказал: „Грех будет!“. Да и веру обещал принять. Он-то чем меня взял? Сказал, ежели я выгоню его, так грех мне великий будет. Взял меня в жены. После того-то дела сердце-то как встрепенулось, сильными ударами в разные стороны. Ст-раш-ноо! Вся подернулась, начала засыпать, пробудилась и не спать и не спать совсем. Как только совсем коснулся, так „на улицу стало“ совсем, совсем на „улицу“ не стала ходить. Три дня пила слабительную траву, через 11 дней пронесло. Мучалась! Схватило, скололо все. Не стало мочи совсем — по капельке. Понудит вроде, пойду — нету! Мочь совсем стала. Пила лист толокнянки, Игорем Павловичем-то лани оставленной, подъемную траву, сама себя правила. Неделю и нету, и нету (мочи)! Жажда во рту, все высыхать стало. Все опустилось и заболело, началось за сердце браться. У маменьки после того, как катомки потаскает, было то же самое. Мочевой пузырь и нутреню кишку правят. Лечиться-то от этого не знала чем. Письмо хотела писать Игорю Павловичу, да отправить не с кем. На улицу купаться на солнце-то пошла. Не полегчало. Два дня как чуть полегче стало. Я-то опасалась с ём, а ему ……все надо, …… этот-то неотступный. Вринет меня в неизбежную погибель, обречет на вечную печаль! ………….. Совсем негодно! ………. Николай Алексеевич (Линков) сказал: „Была девица, а будешь блудница, если будешь с ….. женитца“. С ём-то, с Иваном Васильевичем, так и получилось. Ст-раш-ноо! Маралуху волки завалили, вот и меня так же! Теперь иноческий чин нужно получать, иначе жить не могу“, — говорит Агафья. (По понятным причинам некоторые детали, не предназначенные для широкого круга людей, в Агафьином рассказе я опускаю — И.П.Н.)
Замечаю, что у Агаши сейчас уже не одна косичка, а две, как у замужней женщины, и она все время, даже по дому ходит в платке — женщине не положено ходить с открытой головой.
А Агаша неспешно продолжает свой рассказ: „В январе Иван Васильевич попросил Сергея Петровича вывозить меня. „Вот прилетят на свадьбу-то к нам!“ — сказал Иван Васильевич. Самогон на свадьбу готовил, да Сергей Петрович сам привозил спирт. Свадьбу хотели справить в Абазе. Я-то на вывоз не согласилась. Сказала: „Если выезжать в мир, то на голод себя пущу (на голодную смерть)“ Тогда Сергей Петрович и не стал вывозить. Отступился. Я-то никуда выезжать не хотела. Как на ихнее слово промолчишь, так, считают, согласилась (это в ответ на реплику Ивана Васильевича, что вначале сама согласна была). Все одно, где смерть принять. Когда мама умерла, перед иконой поручила нас Богу. Сказала заповедь: „Где меня Господь возьмет, там вам жить!“ Ст-ра-ашно заповедь мамы-то нарушить! Богу нас поручила!“ Это был ответ на мой вопрос: „Агаша, скоро геологи совсем уйдут из этих мест. Как будешь тут без них? Выйдешь ли в мир? Переедешь ли в Абазу или Таштып?“ И далее для большей убедительности Агаша добавила: „Тятю-то тоже спрашивала о выезде в мир. „Неохота совсем-то в мир“, — ответил. Последнее слово сказал: „Человек бы добрый нашелся жить на месте“. Насчет выезда никакого (разрешения) не дал. „Еще Ерофей толи трекнется к тебе?“ — говорил тятя. Боялся этого. А вот с другой стороны (с Иваном Васильевичем) получилось“ „Как я тобой дорожил, теперь разлука!“ — сказал тятя в конце».
Агаша задумалась, глядя на прыгающие языки пламени костра. Лев Степанович выводит ее из задумчивости: «Я уже в Москве от геологов слышал, что ты замуж вышла, да не верил». «Добрые вести не лежат на месте», — быстро откликнулась Агафья. Конечно, она при этом смеется, а затем серьезно, с внутренней убежденностью, добавляет: «Одна-то лучше жила, чем эдак. Хоть по духовной жизни было спокойно. Иисусову молитву сотворю, да примусь за дело».
Сметливый и аналитический ум Агафьи пытается найти причину и как-то объяснить все с ней происшедшее. В этой связи она вспоминает, что однажды один из бывающих на Еринате товарищей «подпросил» ее, чтобы она написала Линковым письмо с просьбой больше к ней не приезжать. Отказать Агафья по своей деликатности не могла и написала это письмо, о чем сейчас сильно жалеет. «Линковы пусть приезжают. (Просивший писать письмо) пихнул на грехи! Каково натворили!?» — говорит Агаша, имея в виду, что при Линковых Иван Васильевич бы не посмел «взять в жены». «С ём-то не надо о них (Линковых) говорить. Главное, чтобы в конторе Сергей Петрович пропустил их, а здесь-то он (Иван Васильевич) выгнать их не сможет», — говорит Агафья (пока Иван Васильевич отлучился по каким-то своим делам) и просит переслать Линковым ее письмо-приглашение.
Хотя на улице небольшой морозец, но постепенно, сидя без движения, подмерзаем. Опасаемся и за Агафью, которой при ее сегодняшних болезнях простывать никак нельзя. Поэтому, забросав костер снегом, переходим в тепло натопленную избу. При свете свечи жутковато слушать рассказ Агафьи о волках, рыскающих в ближайшей округе. Поведала Агаша и об истории с волком «Найдой», приходившим прямо к избе, дружившим с собакой и евшим с ней из одной миски.
«Вечером Дружок кинулся за поленницу — хав, хав, — но не знаю, за кем. Утром в окошко увидела серую собаку с опущенным хвостом. Думала, кто идет, собака вперед прибежала. Вышла из избы, сумление взяло. Нет, не собака — волк! Выстрелила. Отскочил и стоит. Ведром брякать — сел повыше ямки (с картошкой), глядит. День прошел. Ночью Дружок: „Тяф-тяф!“ Утром в пихтаче (волк) копат, вышел на пашню. Ничего уж не стала (делать). Средь дня опять выходит из пихтача. Выстрелила. Не уходит. Топором об ведро брякала. Ушел к могиле-то тятиной. Вечером пришел. Дружок как стрела мелькнул, схватился, заверещали, да и на реку. Позвала Дружка. Вечером он снова пришел. Гляжу, козлят может порезать. Зарядила оружие. Темно — не видно. Выстрелила. Отскочил метра на два и стоит. Давай хлеба и картошки кидать. Ночью перед светом Дружок схватился с ём. На другой день села обедать — Дружок прямо на огороде схватился с ём. Сама-то боюсь. Дружок прибежал, затем давай кругами, кругами искать его. К вечеру хотела застрелить его — Дружок с серым волком идут на пару. Дружок за ноги ухватил волка, а он ничего, мох грызет. Стрелять не стала, подумала, что волк не такой-то, думала собака. По утрам спит под кедёркой, недалеко от коз. Стала кормить его. Он приходить начал. С Дружком по ограде вместе ходят. Гаркала: собачка, собачка! Придет — поест. Но с рук не брал, с миски Дружка ел. Ближе 5–7 метров не подходил.
Ерофей как раз пришел. Днем-то увидал его. Решил — собака! Назвал „Найдой“ и я так звать начала. Два раза в день кормила. На несколько дней пропадал, потом никуда не отходил. За маралухой потом уходил. В три часа ночи услыхала — скотина (маралуха) ревет всякими разными голосами. Ст-раш-но ревела! Тогда Дружок стал уходить, скотину-то нарушенную жрать. Шерсть клочек принес. Тогда поняла, что маралуху порушили. С таким-то волком негоже рядом жить. Капканы ставила, однажды попадался, но вырвался. Потом уж Иван Васильевич застрелил его, шкура висит возле избушечки».
Вот такую интересную и необычную историю поведала нам Агафья. Конечно, многое в поведении этого волка «Найды» не укладывается в привычные рамки, и мы просим высказаться по поводу старого матерого таежного охотника Ивана Васильевича Тропина. Он охотно вступает в разговор. «Ерофей (Седов) в Абазе сказал мне, что у него у Агафьи собака растет. Приехал посмотрел след. Не собачий — волчий! Потом нашел на половину изглоданную маралиху. Видел следы еще трех волков. Драли они её вместе. Маралиха крупная была — по второму году. Потом „Найда“ стала снова приходить к дому, но боялась меня, пряталась. Поставил капканы — те волки сразу ушли от дому. А этот волк не ушел, все время рядом был. Пристрелил. Оказался волк самец молодой. Интересно, что он не трогал коз и дружил с собакой, ел объедки из-под Дружка. Загоняли волки еще одного зверя, но найти я не смог, в Еринатскую гору ушли. „Найда“ очень хорошо понимала голос Агафьи. Я пытался подделаться под голос Агафьи, но ко мне не подходил. Понимал!»