Царь, не прощая вольности герою,
Что заявился с вепрем Эриманфским,
А не убил его ещё в горах,
Отмщенья жаждал: «Я тебе подстрою!..
Дай только осмотреться мало‑мальски,
Заклятый мой, хранимый небом враг!»
Он, наконец, дошёл до изощренья,
Тупым и мерзким будучи по сути,
И в собственных глазах своих возрос:
– Неси, Копрей, Гераклу повеленье:
Чтоб дольше помнил, что с царём не шутят,
Велю таскать лопатою навоз!
И объясни: чтоб делать это дело,
Доспехов и оружия не надо
(Кабы не вонь – была бы благодать!),
Там скотный двор, где спросу нет на стрелы,
Не чтят героев, не суют награды…
А палица нужна – быков гонять!
Ушёл Геракл печальным в путь далёкий,
Молчит, как тень, не видит встречных лики:
«Такая блажь – да в голову царю?!.»
И будто слышит: «Сын мой ясноокий!
Свершишь двенадцать подвигов великих –
К себе возьму, бессмертьем одарю!»
И вот Элида. Царь‑красавец Авгий,
Сын Гелиоса, лаской бога солнца
Избалован, богатством одарён.
Не любит спешки, не выносит давки,
Не хочет знать (ну, хоть умом ты тронься!),
Что в веденье его не только трон.
У Авгия в числе богатств несметных
Стада быков отменных, круторогих,
Породистых, которым нет цены:
В две сотни – стадо из пурпурноцветных,
В три сотни – стадо белоснежноногих,
А вот двенадцать – те посвящены
Отцу, что обитает в синь‑лазури,
Которые и летом, и зимою
Белым‑белы, как стая лебедей.
И бык один – единственный (не в шкуре –
В лучей сиянье) плыл звездой немою,
Ошеломляя поступью своей.
Стадам на травах Греция дивилась.
Кто шёл, кто ехал – не сводили очи
С быков, бродивших у отрогов гор.
И суть беды, что исподволь явилась,
|
|
Царь не учуял, властью озабочен –
И весь погряз в навозе скотный двор.
Заплакал Авгий от беды великой,
Когда тягучий рёв быков услышал,
Вернувшихся к зиме на скотный двор:
– О Гелиос, отец мой ясноликий!..
Бог солнца глянул – и поднялся выше,
И виден был в глазах его укор.
Но вот гремят сандалии Геракла.
– Я обошёл твой скотный двор, светлейший!
Позволь сказать мне без обиняков:
Мне надо день, чтоб эта грязь иссякла,
Но стоить будет труд мой нашумевший
Десятой доли всех твоих быков.
– Сам Зевс тебя послал, великий воин!
Меня не устрашит такая плата,
Но только ты спаси мой скотный двор,
Да будет труд твой чести удостоен!
Все знают, что быки – моя отрада,
Я принимаю этот уговор!
Ушёл Геракл, за дело взявшись тут же:
Он спешно проломал дыру большую
В стене, что окружала скотный двор,
И, обойдя строение снаружи,
Напротив сделал точно же такую –
И свежий ветер, налетевший с гор,
Сквозным порывом выдавил, как пробку,
Застойный смрад. «Ну вот!.. Дышать вольнее,
Считай, что я уже на полпути,
Осталось эту грязную коробку
Отмыть водой Алфея и Пенея,
А значит – реки надо подвести».
Всё сделал, как решил: потоком бурным
Вода двух русел ринулась к проёму
И тут же, всё смывая на пути,
Неслась, спешила с грохотом бравурным
К зияющему дальнему пролому,
Чтоб выход полноводию найти.
Герой смотрел и думал: «Вот силища!..
Не то, что я… Впитать бы эту волю
К победе, самовластию, борьбе!..
Спасение находит тот, кто ищет,
Рук не щадя, не замечая боли,
Упрямый и уверенный в себе».
|
|
Под вечер, заложив стены проломы,
Он к Авгию отправился за платой,
Но царь не дал десятой доли стад,
Хоть обещал. Он, жадностью ведомый,
Велел героя не пускать в палаты,
И тот ни с чем отправился назад,
Но знал, что не простит царю Элиды
Его беспрецедентного обмана,
Поступка, недостойного царя.
Спешил в Тиринф, и горечь злой обиды
Сжигала грудь, как будто ныла рана.
«Не взял с собой оружия… А зря!»
Эпилог
Элиды «кормчий» был, как прежде, жив,
Судил и правил, телом здоровея.
Геракл, двенадцать подвигов свершив,
Не слыл уже слугою Эврисфея.
С надёжным войском шёл теперь герой
Туда, где был униженным когда‑то,
Убить врага отравленной стрелой,
Кривой душою одарив Таната.
Над Авгием зависла смерти тень –
На выручку спешили доброхоты,
И страшен был отмщенья жданный день,
Хоть боль обиды высушили годы.
Кровавой схваткой всё предрешено,
Где люди людям – просто вражья стая.
Стрела Геракла, ведомо давно,
Карает смертью, промахов не зная.
Элиду возложив к своим ногам,
Геракл увидел радость в смуглых ликах,
И жертвы, принесённые богам,
Невиданными были для великих.
Оливами равнину обсадив,
Назвал священной, посвятив Афине,
В честь бога Зевса игры[13]учредил –
Зовутся Олимпийскими и ныне.